6. Не слишком большая игра

Госпожа Санада О'Рэйли имела одну характеристическую особенность. То есть особенностей у нее имелось превеликое множество, но эта как-то была нарочито заметна. Она плохо различала людей в лицо. Коммандер Сато, после того как она перепутала его, здороваясь сначала с Ватари, а потом Макино, решил было, что это из-за плохого зрения. Однако ж, судя по тому, как сноровисто управлялась Мэри Комацу со своим хитрым железом, зрение у нее было превосходное. Только избирательное. И память избирательная.

Доктор Вада пояснил:

– Это случай, в медицине описанный. Она запоминает только то, что считает для себя нужным. Вот Сакамото-сэнсэя сразу узнала, а людей, с которыми встречается ежедневно, не различает. Обидно, правда? – и ядовито усмехнулся.

Если он решил проехаться по очевидной для окружающих неприязни старпома к Сакамото, то напрасно изощрялся. Сато был слишком занят, чтоб соперничать с консультантом, а О’Рэйли-доно была откровенно не в его вкусе, – а если бы и нет, сейчас она приписана к команде, старпом же был категорическим противником неуставных отношений. Чего не скажешь о докторе. Он совсем не скрывал намерений свести с барышней-оператором более близкое знакомство. Пока что безуспешно. Мэри Комацу не жаловалась на здоровье, и поводов обращаться в лазарет у нее не имелось. А в технический отсек, согласно правилам, имел допуск ограниченный круг лиц, остальные могли попасть туда только с разрешения капитана – и каким бы образом доктор стал объяснять Эномото-тайса, зачем ему туда понадобилось? Спирта принести для протирки деталей? Оставались встречи в кают-компании – но барышня Санада за общим столом появлялась редко, и отнюдь не потому, что стеснялась, или, напротив, брезговала обществом господ офицеров. Она столь увлеченно занималась монтажом устройства для беспроводной связи, что забывала есть и даже спать, – так рассказывал инженер. А больше он не рассказывал ничего, потому что о том, как продвигается работа, О’Рэйли-доно докладывала лично капитану – тогда и выныривала из недр технического отсека – в рабочих штанах и косодэ (это, надо думать, и были ее «личные вещи»), с волосами, забранными под косынку. При этих докладах почти всегда присутствовал Сато, порой Ватари, и даже Сакамото почему-то однажды пригласили. А вот доктору там делать было нечего, так что еще большой вопрос, кому здесь было обидно.

Помимо передатчика, госпожа Комацу должна была установить в техотсеке вычислительную машину, способную перерабатывать данные, с этого передатчика полученные. Собственно, первой специальностью Мэри Комацу и было создание программ для машин Бэббиджа. До того, как попасть в научный центр в Сирояме, она стажировалась в Эдинбургской вычислительной школе, основанной леди Лавлейс.

Пока барышня Санада была занята сборкой и отладкой нового оборудования, капитан и помощник обсуждали личность человека, с которым «Марии Каннон» предстояло делить наблюдение над побережьем Галаада. В этих беседах периодически принимал участие Сакамото-сэнсэй, обладавший познаниями в самых неожиданных областях – а может, и вполне ожиданных, думал старпом. Этнограф все-таки, так сказать.

– Контр-адмирал Попов. – Эномото в задумчивости кивает. – Я слышал его фамилию в связи с Сербской кампанией. Мы тогда не принимали участия в боевых действиях, Черное море вне сферы наших интересов, но капитан Попов и его прорыв через оцепление османского флота упоминались в газетах. От капитана до контрадмирала за десять лет – это о многом говорит.

– Подумайте лучше вот о чем, Эномото-тайса, – сухо отвечает Сато. – Русские отправили на столь незначительное, казалось бы, задание человека в звании выше вашего. Они весьма заинтересованы в том, что происходит в Галааде. И в своем роде сообщают об этом.

Сакамото внезапно сдавленно хихикает.

– Что я такого смешного сказал?

– Да я не над вами смеюсь… что ж вы обидчивый такой, Тошизо-сан? Нет, я просто вспомнил, что слышал про этого Попова. Вот в Сирояме и слышал. Ему сейчас… позвольте… сорок четыре года, не знаю, считается ли звание контр-адмирала приличествующим этому возрасту. Насколько мне известно, в России продвижение в чинах во флоте идет довольно медленно. Однако у Попова репутация человека крайне энергичного и крайне эксцентричного. Он умудрился допечь канцлера настолько, что морской министр готов был загнать его хоть на край земли, пусть земля и имеет форму шара, – лишь бы подальше от адмиралтейства. В неменьшей мере он изводит и своих подчиненных, которые за придирчивость прозвали его «глазастый черт», – эти слова Сакамото произнес на неизвестном офицерам языке. – Об этом мне в Сирояме и рассказали.

– А с какой стати в Сирояме обсуждали контрадмирала Попова? – спросил Сато. – Вы, кажется, говорили, что ездили туда на научную конференцию.

– Я разве не упоминал? Попов – не только моряк, он еще военный инженер. И как раз благодаря своим идеям в области судостроения и достиг высокого звания, несмотря на неуживчивый характер. Хотя кое-кто находит эти идеи излишне смелыми… чтоб не сказать безумными.

– Санада-сама также говорил, что высоко ценит технические идеи Попова, – сказал капитан. – Но, сэнсэй, вы не объяснили нам, что означает прозвище Попова, которое вас так насмешило.

– Я не силен в русском, тайса, но, насколько я понял, это выражение характеризует особо зловредную людоядную нечисть, вроде наших они.

– Они-но сёсе… И нам придется с ним сотрудничать. Что ж, посмотрим…

То, что Сакамото именовал эксцентрическими научными идеями, предстало перед ними во всей красе, когда искровый передатчик под восторженные вопли технической команды наконец заработал. О'Рэйли-доно сумела связаться с Барупараисо, и профессор Оно передал код, по которому «Мария Каннон» могла напрямую связываться с базой ВМФ в Сэндае («мы вступаем в век новых технологий, господа!»), а также данные военной разведки о технических характеристиках кораблей Попова. И те, кто видел их, не могли не впечатлиться.

– Ага, стало быть, он этот башенно-брустверный крейсер уже построил, ну надо же! – жизнерадостно отметил Сакамото. – Когда мы обсуждали его в Сирояме, он был еще в проекте.

– С кем, хотелось бы знать, русские собрались здесь воевать? – холодно поинтересовался капитан. – Не с нами же. У них тоже есть разведка, и наверняка там отдают себе отчет, что «Мария Каннон» подобному кораблю не противник.

– Меня больше вот это чудовище интересует. – Ватари указал на характеристики другого корабля. – По-моему, это настоящая плавучая крепость. При такой толщине брони и низком борте оно должно ползти как черепаха, а как ему идти через океан, мне представлять страшно. Но с орудиями восемнадцатого калибра…

– Собственно, оно и описано как плавучая батарея, – сказал Сато. – Полагаю, что в морском бою такое судно малоэффективно, оно предназначено для обстрела побережий. И хотя насчет того, что мы им не противники, я бы, учитывая маневренность нашего линкора, не был так категоричен, полагаю, вы правы, Эномото-тайса. Если они и готовятся к боевым действиям, то не против нас. Возможно, конфликт в Галааде уже перешел в полномасштабную войну.

– Насколько мне известно, ни у одной из противоборствующих сторон нет оружия, против которого необходимо было бы применять плавучие батареи.

– В самом Галааде – нет. А у голландцев – есть. Не исключено, что ДеРюйтерштаадт ввел туда войска.

– В таком случае, Сато-тюса, нам бы уже сообщили об этом.

Тут в рубке нарисовалась госпожа Комацу с пачкой распечаток в руках.

– Что, новое сообщение? – с вполне обоснованной тревогой спросил Эномото.

– Нет. – Тон барышни-оператора был беспечен. – Это я пропустила данные через машину Бэббиджа, и самописец воспроизвел внешний вид этих кораблей. Жаль, конечно, что фототипические снимки таким образом пока не передаются, но, может, вам и так интересно будет.

– Что ж, глянем… – И капитан, и прочие офицеры и без того могли представить корабли Попова, но на рисунках они и впрямь поражали воображение.

– Действительно, черепаха. – Сакамото бесцеремонно цапнул со стола изображение плавучей батареи. – Я человек гуманитарного склада и в морских делах ничего не смыслю, но историю, знаете ли, изучал. Не напоминает ли вам, господа, эта картина о первой корейской войне?

Его здесь поняли не все, но почти все. Сакамото, со свойственными ему грацией и тактом, наступил на любимую мозоль ВМФ Японской империи. Собственно, военно-морского флота как такового в те времена у Присолнечной не имелось. В силу чего – или слабости чего – корейская кампания шестнадцатого века, что победоносно велась на суше, была бездарно проиграна на море.

А разгромил японский флот, вернее бестолковое и на три столетия устаревшее жалкое подобие флота, адмирал Ли Сун Шин. Первый человек под этим небом, придумавший и создавший бронированные суда. И флагманский корабль его назывался «Черепаха», представьте себе. Если корейцам есть чем похваляться в своей истории, так именно этим.

Но это было больше двухсот лет назад, еще до правления Токугава, и морские черепахи адмирала Ли тоже давно устарели во всех отношениях. Только те, кто заканчивал морскую академию, знают, как они выглядели. Ну и некоторые господа гуманитарного склада. Зачем в наш век пара и электричества понадобилось возрождать древние чудовища?

Этот вопрос старпом задает вслух, и капитан отвечает.

– Наверняка есть то, чего мы пока не знаем. Нам передали в основном внешние параметры корабля. О его двигателе известно мало, так же и о вооружении, которое там может иметься, помимо пушек.

– А интересно было бы покопаться у него в потрохах, – мечтательно произносит Макино. – В конце концов, это было бы на пользу развитию нашего флота.

– Оставьте сбор разведывательных данных специалистам, хэйсоте. Тем более что строительство военных судов нового класса, с броней типа «сэндай-до», уже ведется.

Остальные офицеры согласно склоняют головы. Японцам незачем хвастать своей военной историей – слишком много выйдет поводов для похвальбы, но есть что с благодарностью вспомнить. Например, что чуть позже тех годов, когда адмирал Ли придумывал своих черепах, князь Дата Масамунэ ввел в своем войске доспехи нового типа, полностью закрывающие от пуль – и, что по тем временам было совершеннейшим вызовом устоям, одинакового качества для всех, от командования до рядового состава. Неудивительно, что доспехи «сэндай-до» крепко запомнились.

– По крайней мере, передвижная артиллерийская батарея не может плавать под водой, как в романах господина Верна, – замечает коммандер. – Но в любом случае они в более выигрышном положении. Мощные корабли, вооружение…

– Я бы так не сказал, – возражает Эномото. – В конце концов, Японская империя имеет на одном из американских континентов свои владения, и, благодаря нашим техническим достижениям, мы находимся с ними на прямой связи. А господин Санада получает самые последние сведения из метрополии. Мы пока строго соблюдаем условия, предписанные нам Евро-Азиатским альянсом, а именно – ограничиваемся наблюдением. Но если ситуация изменится, к нам быстро может подойти поддержка. Я полагаю, удивительно быстро. Русские этой возможности лишены. Вполне вероятно, что именно поэтому подобные корабли посланы для устрашения враждующих сторон.

– Наблюдения… но ведь мы еще ничего не наблюдали, верно? – Мэри Комацу пропустила мимо ушей историческую и политическую часть разговора, но встрепенулась, услышав то, что касалось ее сферы деятельности.

– Да. Мы должны приступить к патрулированию северного побережья Галаада, а также осуществить заход в несколько портов. Русские, как я понял, уже в порту Хеврона, а далее отправятся на юг.

– И кто знает, что у них там будут за наблюдения… На таких кораблях что угодно можно разместить, хоть витаграфоскоп… опять же, мобильные системы слежения и связи… хорошо бы и у нас завести что-то подобное, но надо уточнить… – Не закончив фразы, О'Рэйли-доно покинула рубку.

«Определенно, эта молодая дама обладает еще худшими манерами, чем Сакамото-сэнсэй», – подумал старпом.

Вечером она снова не появилась за общим столом. Как поведал Ватари, госпожу Комацу посетила какая-то идея, и она сидит у вычислительной машины, отрываясь лишь на то, чтоб сделать записи в блокноте.

– И зачем нам встреча с иностранным сумасшедшим ученым, – прокомментировал доктор Вада, уже услышавший от Сакамото о русском адмирале, – когда у нас на борту собственный имеется?

Сато не стал вступать с ним в пикировку, отчасти потому, что был с доктором согласен. Но главным образом из-за того, что думал о задаче, поставленной командованием перед «Марией Каннон». Они – наблюдатели, но впереди война, и, возможно, нейтралитет нельзя будет сохранить. Но какую сторону поддержит Япония? Весьма вероятно, что это зависит от их наблюдений.

Эзра Скарборо успел повидать немало выходцев из внешних стран – насколько это было возможно в Галааде – и не приходил ни в ужас, ни в восхищение от их вида и поведения. Александр Ольхин все же его несколько удивил. В первую очередь тем, что оказался заметно моложе, чем ожидалось, – немногим старше самого Скарборо. Либо он достаточно талантлив, чтоб занять должность, которая в любой другой стране считалась бы должностью посла, либо, наоборот, он для своего правительства – расходная фигура: убьют – не жалко.

Во-вторых, для человека, который столь хладнокровно вел себя в преддверии возможной бойни, он был чрезмерно порывист и, можно сказать, нервически бодр.

В остальном – ничем не примечательный человек: темно-русые короткие волосы, карие глаза, тяжелые веки, скуластое лицо – у индейцев нередко встречаются такие, но этот был вполне светлокож, коренастая фигура. Одет достаточно небрежно для персоны официальной.

Скарборо связался с ним с помощью своей подружки и помощницы Эбби – племянницы вдовы Корбин. После неудавшегося мятежа в консульстве снова стали нанимать уборщиц и прачек, а у Эбби имелось достаточно знакомств в этих кругах. И пышнотелая мулатка, кажется, ее звали Табита, ранее служившая подавальщицей в баре вдовы Корбин, понесла консулу послание от лидера гидеонитов, а вернулась не только с платой за стирку, но и с ответом.

Ольхин был согласен на встречу, но оба прекрасно понимали, что Скарборо не может заявиться непосредственно в консульство. Если раньше Скарборо нужно было опасаться сотоварищей по братству, то теперь было ясно, что за контактами иностранных дипломатов следят люди генерала Камминса и военного коменданта. Особенно в эти дни, когда с чудовищных кораблей, ставших в заливе, спустили шлюпки и рота морских пехотинцев промаршировала по мостовым Хеврона. Город еще не успел оправиться от потрясения, связанного с арестом одного из духовных вождей братства, да что там, всей страны – и трагической гибелью славных ее сынов, в первую очередь – Пламенного Сеттла. А теперь он оказался перед лицом еще более страшного – угрозы вторжения чужеземных войск. А иначе зачем присылать к берегам Галаада эти чудовищные железные страшилища? Все замерло в ожидании чего-то ужасного и непоправимого. Многое, если не все, думал Скарборо, зависит от того, что предпримет правительство, и в первую очередь Камминс, которого сейчас боялись, пожалуй, больше, чем русских. Но не происходило ничего. Ни один государственный советник не прибыл из Нью-Бетлехема, чтоб приветствовать русскую эскадру или, наоборот, выразить протест против захода судов враждебной державы в Чесапикский залив. Камминс распространил сообщение, что он занят только поддержанием порядка в городе и те, кто нарушает порядок, будут наказаны по всей строгости закона, а прочим опасаться нечего. Русский адмирал, в свою очередь, на берег не сходил и в городе не появлялся. А «вторжение» ограничилось лишь присылкой той самой роты морских пехотинцев для охраны консульства. Консул, наоборот, не сидел более запершись в здании, а то и дело выезжал с этой самой охраной – то на флагманский корабль, то просто в порт, пронаблюдать за покупкой и загрузкой провианта для эскадры. А напряжение все длилось, тянулось как нитка смолы, истончаясь посредине, – и долго так продолжаться не могло.

Камминс упустил момент, думал Скарборо. Если бы он решил объединиться с иностранцами или выступить против них в обход распоряжений генерального судьи, он мог бы захватить верховную власть. В первом случае у него была бы поддержка иностранных держав, во втором – вокруг него сплотилось бы все население. Но Камминсу, при всем его воинском таланте и умении просчитывать ситуацию, претит быть мятежником против властей предержащих. Даже если он презирает эту власть и точно знает, что делал бы на ее месте.

Что ж, никто не скажет, что судьба не предоставила Джону Камминсу шанс. Генерал не воспользовался им. Эзра Скарборо его ошибок не повторит. Пусть городская стража денно и нощно следит за посетителями консула. Нынешняя активность Ольхина делает встречу возможной за пределами консульства. В данном случае – в арматорской конторе, где Ольхин наблюдал за отгрузкой провианта и, естественно, принадлежавшей одному из сторонников Скарборо.

Ольхин как будто совершенно не удивился приходу лидера гидеонитов, заговорил о вещах совсем незначительных, расхаживая по конторе и поглядывая в окно. Скарборо спросил, так ли уж необходимо следить за всем лично – уроженцев Галаада во многом можно упрекнуть, но не в мошенничестве по отношению к заказчикам.

– Так ведь я не за вашими людьми слежу, сударь, а за нашими. – Ольхин говорил по-английски бегло, хоть и с акцентом. Впрочем, для галаадитов все иностранцы говорили с акцентом, даже уроженцы старой родины, и Скарборо не был уверен, что акцент – русский. Так изъясняются люди, владеющие несколькими языками и привыкшие перескакивать с одного на другой. – Народ прибыл новый, обычаев не знает, совершит какое-нибудь фо па, а это чревато… Приходится сопровождать.

– Но ведь по нынешним обстоятельствам это опасно.

Консул пожал плечами.

– В первый раз, что ли…

«Он определенно участвовал прежде в каких-то опасных авантюрах, – отметил Скарборо. – Для нашего дела это скорее хорошо».

– Итак, господин Скарборо, – Ольхин внезапно перешел прямо к сути, – вы заверяли меня, что партия, которую вы представляете, оставила свои ксенофобские настроения и не будет совершать в отношении российских граждан никаких враждебных действий. Но ради этого сообщения не стоило искать личной встречи. Чего вы на самом деле хотите, сударь?

Скарборо не собирается вилять.

– Поддержки вашей державы в справедливом деле свержения тирании и установления народовластия.

– Да? – Ольхин не выражает изумления, на скуластом лице его усмешка, но глаза не смеются. А может, тяжелые веки служат завесой. – А с чего вы взяли, что мое правительство захочет эту поддержку оказать? Российской империей правит монарх, помазанник Божий. Какое нам дело до вашего народовластия?

– Потому что любое государство, независимо от формы правления – монархия, республика, конфедерация – преследует свои интересы. Поддерживать прогнивший Совет Содружества – не в ваших интересах. То же самое я сказал бы вашему адмиралу, если б нам представилась возможность встретиться.

– Увы. На флагман вас не допустят, а сам Андрей Александрович на берег не сойдет. Во флоте формальности строго соблюдаются. Контр-адмирал встретится только с равным по званию – или вышестоящим. Комендант Хеврона к таким не относится. Единственный, кто отвечает здесь этому требованию, – генерал Камминс, но он сейчас уехал.

Последнего Скарборо еще не знал. Похоже, Ольхин сейчас подбросил ему клочок важной информации. Случайно или намеренно?

– Кроме того, – продолжает консул, – каким бы ни был Совет Содружества, это законное правительство Галаада, управлявшее им с момента основания государства. Я повторяю: с какой стати нам поддерживать мятежников?

– Потому что вам слишком дорого встанет поддержка правительства, под которым дрожит земля. А вскоре еще и загорится. – Скарборо вынимает пачку свернутых листков бумаги, протягивает консулу. – Это копия документа, который будет вскоре обнародован очень широко. Могу поклясться на Писании – это не блеф. Вы знаете, что значит для гидеонита такая клятва?

Консул бросил ему кусок информации, но Скарборо кроет его карту своей.

Ольхин, кинув взгляд на верхние строки, недоверчиво спрашивает:

– Но ведь братство Гидеоново и Союз племен, насколько мне известно, находятся во враждебных отношениях?

– Ради достижения целей, о которых вы прочтете ниже, мы оставили прежние разногласия.

И Ольхин читает, что новое коалиционное правительство Галаада декларирует отмену рабства, открытие границ, свободу торговли, реформу образования, армии и флота, развитие тяжелой промышленности – все то, что Евро-Азиатский альянс продавливал Совету Содружества годами по капле, встречая бешеное сопротивление, – все сразу, единым пакетом. Когда консул доходит до пункта, разрешающего иммиграцию, он приподнимает бровь.

– Даже так?

– Да. К сожалению, пункт о свободе вероисповедания включить не удалось… для нынешнего Галаада это слишком революционно. Даже если исходит от революционера. Даже, признаться, для большинства революционеров.

Консул молчит, и Скарборо продолжает:

– Не стану скрывать: мы собираемся представить этот документ также английскому, японскому и французскому консулам.

– А голландскому?

– Нет. Я уже говорил вам – каждая страна будет действовать в своих интересах. Мы здесь можем это понять. Интересы России и Японии – и даже Великобритании – не угрожают сейчас целостности Галаада. Относительно Голландской конфедерации у меня такой уверенности нет.

Ольхин хмыкает.

– Знаете, сударь, вам следовало обратиться к нам раньше. Гораздо раньше. Тогда работать было бы не в пример легче.

– Вы пытаетесь меня завербовать? – Если бы вежливость позволяла, Скарборо бы рассмеялся. Он подозревал даже, что в данном случае вежливость это позволяет.

– Ну, сейчас это уже не имеет смысла. Однако, господин Скарборо, вы должны понимать, что такие вопросы не решаются на моем уровне. Все, что я могу сейчас обещать, – показать вашу декларацию контр-адмиралу. Вас это устраивает?

– Вполне. Однако я не могу оставаться в Хевроне, дожидаясь ответа. Вскоре события начнут развиваться очень быстро.

– Ясно, ясно… Понимаю, та молодая особа, что передавала ваше послание, может служить связной и впредь… Однако, если решение будет в вашу пользу, вы узнаете об этом иными способами.

– «По плодам их узнаете их», не так ли?

Скарборо и не ждал от Ольхина большего, чем тот пообещал. Если эскадра Попова не поддержит нынешнее правительство Галаада, это уже хорошо. Но лучше, если бы она поддержала коалицию. Россия и Япония в качестве союзников молодого государства предпочтительнее, чем ДеРюйтерштаадт и вся Голландская конфедерация в целом. Потому что союзник, находящийся на другом полушарии, гораздо безопаснее, чем сосед. Особенно сосед сильный и агрессивный настолько, что может задушить тебя в братских объятиях.

Но этого Скарборо Ольхину не сказал. Как не назвал и причин, по которым здесь вскоре все запылает. Преподобный Эпес был твердолоб, узкомыслящ, неспособен принять необходимость перемен. Но он еще принесет пользу братству Гидеонову и обновленному Галааду.

Об этом же говорили голландский консул Питер ван Зюйтен и его агент, еще недавно известный в среде гидеонитов как Ихавод Грин.

Ван Зюйтен, ранее служивший в африканских колониях, вынес оттуда острую неприязнь к жаре, а также основательно – из-за слишком яркого солнца – попортил зрение. Поэтому он предпочитал самые прохладные помещения, какие можно найти, и даже в сумрачные дни носил дымчатые очки. На работоспособности этого щуплого лысеющего человека указанные обстоятельства никак не сказывались.

– Проанализировав ситуацию, – говорил он, – я не уверен, что итог ваших действий, минхер Страатен, был вполне успешен. Да, Совет Содружества сам себя загнал в угол, и у него не будет иного выхода, кроме просьбы ввести войска из ДеРюйтерштаадта. Скоро это станет ясно даже самым глупым из них. Но Эзра Скарборо по-прежнему жив и на свободе. И вряд ли это можно счесть удачным стечением обстоятельств. Пока Эпес и Сеттл готовили свои акции, Скарборо держался в тени. Что будет, когда он из нее выйдет?

– Полагаете, что Скарборо сам подкинул информацию Совету и тем самым устранил конкурентов?

– Не мне вам объяснять, что у гидеонитов репутация людей, честных до фанатизма. – Ван Зюйтен снял очки, потер переносицу, вновь водрузил окуляры на место. – Но вы провели среди них не один год. Как думаете – такое возможно?

– О, гидеониты, безусловно, честные и праведные люди. Вопрос в том, что они считают честным и праведным. Предать, убить неверного, это ведь не грех, правда? «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень», – преподобный Эпес очень любил эту цитату из Писания.

– Но здесь речь не о неверных, а о собратьях Скарборо.

– Это значит, что Эзра Скарборо – гораздо более гибкий политик, чем мы предполагали. У вас есть сведения, где он сейчас находится?

– Нет, нам удалось выяснить лишь, что он покинул Хеврон.

– А поскольку я сейчас не могу действовать открыто, подобраться к нему будет сложно… Нужно задействовать всю цепь, а на это уйдет время.

– Не стоит. Полагаю, Скарборо выйдет на свет сам, как только казнят Эпеса. Он хорошо разогрел публику своим воззванием… Новый Давид, мститель за Саула.

– Вы думаете, Эпес непременно будет казнен?

– У Мэйсона, каков он есть, нет иного выхода. Он слишком далеко. Если он хочет сохранить дружественное отношение иностранных держав, то должен уничтожить тех, кто представляет для этих держав явную и постоянную угрозу. Судя по арестам, которые идут в Нью-Бетлехеме, следствие движется быстро… в любом случае главная проблема для нас не Мэйсон и даже не Скарборо. Это Камминс.

– Камминс лоялен правительству.

– Но до каких границ простирается эта лояльность? Да, он арестовал Эпеса, но предвидит ли он, что казнь преподобного послужит поводом для нового мятежа? И если так, не делает ли он это преднамеренно? Так же, как Скарборо чужими руками убрал конкурентов, Камминс убирает Мэйсона и его клику. И все с помощью одного Эпеса. Какая экономия! Воистину пуританская. «Не трать попусту – не окажешься в нужде».

– Значит, по-вашему, Камминс вынашивает диктаторские планы?

– Камминс – единственный в нынешнем правительстве человек, представляющий собой реальную силу, хотя формально он в Совет не входит. У него исключительно высокая репутация в действующей армии, и если он объявит себя командующим, сместив бездарного Пибоди, у него найдется немало сторонников. А если он разгонит Совет… весь вопрос, что он сделает: позволит Мэйсону казнить Эпеса и воспользуется взрывом народного негодования, чтобы прийти к власти, или, наоборот, освободит Эпеса, сделав его своим знаменем и заложником.

– Так что же нам предпринимать?

– В первую очередь – не мешать ему.

– Но, господин ван Зюйтен, исходя из ваших выводов, у Камминса есть все шансы захватить верховную власть в государстве.

– Да. И это будет его концом. Сильный Камминс приведет Галаад к краху быстрее, чем слабый Мэйсон. Он человек старой закалки, вдобавок сугубо военный. Камминс никогда не пойдет на реформы, которых добивается Евро-Азиатский альянс и которые со скрипом и скрежетом Мэйсон пытается продвигать. Альянсу даже не обязательно идти на открытую интервенцию. Когда Камминс окажется меж двух огней – гидеонитами и Союзом племен, – Альянс просто прекратит оказывать ему помощь, каковую доселе оказывает Мэйсону.

Галаад будет охвачен хаосом, и в этой ситуации у него может быть только один спаситель.

Ван Страатен, однако, не спешил выказывать восхищения блестящими умозаключениями начальства.

– А что, если, – в задумчивости произнес он, – они все-таки решатся на интервенцию? Противоестественный союз спрута и медведя пока что породил лишь три корабля у берегов Галаада, причем третий мы еще и не видали. Но ограничатся ли они этим?

– Вот тут мы должны иметь указания Генерального штаба на предмет дальнейших действий. И дипломатической почты для этого явно недостаточно. Сейчас вам придется задействовать свою сеть не для поисков неуловимого Скарборо, а для связи с Нойе-Амстердамом… или лучше выехать самому. Я покинуть Галаад не могу, мне нужно прощупать советников, и если у кого-то есть желание воззвать к военной помощи, это желание разогреть, – он вздохнул, – этот проклятый отсталый Галаад, где невозможно использовать телеграф и другие современные средства связи!

И еще одно совпадение: отсталый Галаад в то же время бранил и контр-адмирал Попов, распивая с консулом Ольхиным кофе с ромом на плавучей батарее «Нижний Новгород». Откровенность он мог себе позволить, поскольку знакомство его с Ольхиным было довольно давним и относилось к временам Сербской кампании, когда Попов был капитан-лейтенантом, а Ольхин – младшим секретарем посольства в Варне. Людей категорически не хватало, и Ольхину приходилось мотаться с депешами по всему Черноморскому побережью, а то и Адриатическому. Поэтому нынешняя их встреча была весьма теплой, а офицеры эскадры, приметя это обстоятельство, не выказывали Ольхину презрения, каковое флотские обычно испытывают к сухопутным чиновникам. Встретивший нынче консула флаг-офицер лейтенант Викентий Свечкин приветствовал его почти приятельски и незамедлительно скверно отозвался о здешнем порте, который почел совершеннейшей дырой. Когда эскадра стояла на базе в Петропавловске, уже ходили слухи, что их отправят в заокеанский рейд, но офицеры, да и матросы поопытней, надеялись, что назначат их на одну из австралийских территорий. Не суть важно, английская или ниппонская, места там цивилизованные, не то что здесь. Даже на берег сходить никакого желания, негде прилично время провести – ни милых дам, ни театров, ни танцзалов днем с огнем не найдешь, в карты сыграть и то негде. Ольхин мог бы ответить, что Хеврон по здешним меркам считается городом вольных нравов, но не стал стращать молодого человека, а лишь участливо поддакнул. Его больше интересовало, почему Андрей Александрович принимает его нынче не на флагманском корабле – крейсере «Ермак». Броненосцы класса «терминус» были слишком неразворотливы для дальних переходов, за что служили предметом насмешек у прогрессивной публики, окрестившей их «поповками», ибо пристрастие Попова к этому детищу своей инженерной мысли было общеизвестно. «Нижний Новгород» – тяжелый и неуклюжий – был напрочь лишен какого-либо изящества линий, инстинктивно ожидаемого от океанского корабля. «Ермак», при всей своей угрожающей мощи, таким ожиданиям отвечал. А это – плавучая батарея и есть. И зачем контр-адмирал пригласил сюда консула? Дабы тот убедился, что на вверенных Попову кораблях все в порядке? Это не входит в обязанности Ольхина, да и не в его компетенции. Скорее всего, Попов сам осуществляет инспекцию и не хочет терять времени.

Очевидно, последняя догадка была верна. Хотя большую часть времени контр-адмирал проводил на флагмане, на терминусе у него тоже имелась каюта, где Попов консула и принял – радушно и, по своему обыкновению, за накрытым столом. Ольхин немедля передал ему декларацию Скарборо, вкратце изложив содержание своей беседы с главарем инсургентов. Пока адмирал читал, Ольхин курил, дожидаясь его реакции.

Опытный наблюдатель – например, господин Сакамото или господин Скарборо – отметил бы, что у адмирала и консула внешне есть нечто общее, хотя на первый взгляд они были ничуть не похожи, не говоря уж о разнице в возрасте. Попов был тяжеловесен, медвежеват, и его изрядное телосложение составляло прямой контраст с тонкими чертами лица, каковые принято считать за признак аристократического происхождения. Впрочем, тот же опытный наблюдатель предположил бы, что, когда с возрастом он обрюзгнет, это правильное лицо станет одутловатым. Но пока что до этого не дошло, и в темных волосах и аккуратных усах адмирала не приметно было седины.

– Как думаете, Александр Александрович, врет этот молодчик? – спросил адмирал, закончив чтение. – Или цену себе набивает?

– Что врет, не думаю, ваше превосходительство, а что цену набивает – не без того. Он, впрочем, и не скрывал. Так или иначе, войны здесь не миновать, вот и старается… упредить события. А в вашей воле как начальника эскадры распорядиться сведениями.

– По правде говоря, были разговоры о том, что подобное может произойти – и с великим князем были, и с морским министром, даже канцлер, на что уж от морских дел далек, снизошел до нас, грешных. – Попов поморщился, едва не плюнул. – Все политика эта, не люблю ее, Господь свидетель. Наше дело флотское, военное, инженерное. Короче, задача наша в этом случае патрулировать южную часть побережья, а в случае необходимости связь держать через Орегонию, там страна не столь дикая, курьерские суда заходят… А вот и кофий принесли!

Появился адмиральский лакей Лаврушка, по определению Андрея Александровича – скотина преленивейшая, и пройдоха притом, но терпим за некоторые полезные уменья: например – талант отлично варить кофе. Вместе с кофейником на подносе находился и графинчик рома, каковой адмирал в умеренных дозах одобрял. И за кофе, как уже сказано, не преминул выбранить Галаад за техническую отсталость.

– Стало быть, не будете с японцами встречи искать, Андрей Александрович?

– Так ведь у них свое начальство есть, не дурней нашего, и уж если нам юг выпал, то им, стало быть, север. Смысла нету дожидаться. Тем паче что они такую бумаженцию очень скоро получат, ведь это здешний революционер пообещал?

– Да, он собрался представить копии меморандума господину Ханпейте. А тот, по моим сведениям, из города выехал. Полагаю, вдоль побережья скачку устроил, навстречу компатриотам.

– А что я говорил, смысла нет. Дозагрузимся – и в путь-дорожку.

– Однако беспокоит меня, ваше превосходительство, что японское правительство получит сведения прежде нашего. Господин Ханпейта, конечно, мне друг, но дружба дружбой, а служба службой. Японцы, говорят, по части связи большие мастера. А этот тихоход, простите за резкость выражения, когда еще до орегонских вод дойдет.

– А вот тут-то мы вас, батенька, и поправим! – Глаза адмирала блеснули. – Думаете, я сюда вас пригласил кофий распивать? Отнюдь.

Свечкин показался в каюте и сообщил:

– Ваше превосходительство, докладываю – все готово, вас ждут.

– Что ж, пройдемте, Александр Александрович.

Попов был доволен и радостен, как ребенок, которому предстояла веселая и занимательная игра.

На палубе их дожидались капитан «Ермака» Гациский, капитан «Нижнего Новгорода» и начальник штаба флотилии, флаг-капитан Улыбышев, а также несколько офицеров и нижних чинов, Ольхину незнакомых.

Сейчас палуба выглядела несоразмерно просторной: как утверждалось, так было задумано, чтоб оружейные станки могли легко проворачиваться при отдаче.

– Отдать сигнал флагману! – скомандовал Гациский, и матрос на оружейной башне поднял сигнальный прожектор.

Ольхин не сразу понял, что произошло, – видел лишь, что все окружающие, от адмирала до последнего матроса, смотрят в сторону «Ермака», находившегося от плавучей батареи в некотором отдалении.

Ему помстилось, что над флагманом кружат две крупных птицы – скопы или буревестники. Однако после того, как он, приложив руку к глазам на манер козырька, проследил за полетом, птицы, свободно парившие по ветру, казались ему все более странными – а потом Ольхин убедился, что это и не птицы вовсе. Разве что крылья роднили эти рукотворные создания с пернатыми детьми природы.

– Извольте видеть! – провозгласил адмирал. – Вот что придет на смену всяческим монгольфьерам: автолет! Новейшее порождение российской инженерной мысли. Первый летательный аппарат тяжелее воздуха!

– Но позвольте, как же они летают? Какой механизм способен привести их в движение?

– Они парят, используя силу воздушных потоков, соединенные с мускульной силой летуна. Разумеется, мы работаем над тем, чтоб увеличить мощность. Но пока эти аппараты все еще в стадии испытаний. Мы совершали вылеты в открытом море, теперь будем делать облеты побережий.

– Так вы за счет автолетов собираетесь увеличить скорость сообщения с Орегонией? – Ольхин запрокинул голову, следя, как автолеты кружат над терминусом.

– Но это не единственная наша цель, да-с! Галаад, говорите, закрытая страна? Но мы теперь можем исследовать ее с высоты и делать фототипические снимки, которые поступят в распоряжение генерального штаба.

– Значит, действительная задача экспедиции…

– Помяните мое слово, будущие конфликты, чреватые войнами, будут разрешаться с помощью науки, а не вашей проклятой политики!

Грохочущие удары один за другим – это автолеты опустились на палубу терминуса и со страшным скрежетом проехали по ней. Однако плавучая батарея даже не покачнулась. Матросы бросились к автолетам, в то время как летуны выбирались наружу.

– Так вот почему терминус имеет такую конструкцию, – в задумчивости произнес Ольхин.

– Угадали, батенька, угадали. А наши-то писаки злобствовали – мол, Попов совсем из ума выжил, корабли, что он строит, от каждого выстрела на месте крутятся, будто тарелка у спирита. Пусть, пусть, брань на вороту не виснет, а голландцам с англичанами правду пока знать не надобно.

– Автолеты только с «Ермака» взлетают?

– С «Ермака» – скоростной взлет, с помощью катапульты. Сегодня его и отрабатывали. На терминусе же нужен большой разгон, оттого и площадь палубы так велика.

Летуны, чья форма отличалась от флотской, ибо должна была защищать от порывов ветра, а также оберегать при падении, и включала стеганые куртки и штаны, кожаные шлемы и очки-консервы, приблизились к адмиралу, и старший отрапортовал:

– Мичман Бероев, старшина первой статьи Жданько от первой летунской команды испытательный полет исполнили!

– Молодцы, ребята! Вольно! – Попов хлопнул бравого летуна по плечу. Пояснил Ольхину: – Летунских команд у нас три, вылеты делают повахтенно. Сами же аппараты перевозим на терминусе, каковой есть не только плавучая батарея, но и автолетоносец. – И, оборотись к Свечкину: – Поднять сигнал для всего летунского отряда, что я изъявляю им особенное удовольствие.

Ханпейта Такеши, представлявший в Галааде Японскую империю, мог также бранить здешнюю техническую отсталость, хотя и с меньшими основаниями. Он получал дипломатическую почту чаще и регулярней – с торговыми судами, ибо морское сообщение Присолнечной с Галаадом было лучше, чем у кого-либо. Кроме того, он, как и все местные дипломаты, имел агентов не только в самом Галааде, но и в сопредельных странах. И сведения о том, куда исходно прибудет «Мария Каннон», он получил с депешей из Нойе-Амстердама. Этот огромный промышленный город, по техническому развитию сравнимый с Эдо, принимал в свои жестокие объятия множество иммигрантов разных рас, и японец мог, не привлекая к себе внимания, сойти за китайца или малайца, каких здесь было немало, а то и за индейца, изгоя из Союза племен. Таким образом, курьер пересек границу ДеРюйтерштаадта, меняя лошадей уже у настоящих индейцев-барышников, и смог в краткий срок добраться до японского консула. Прочитав депешу, Ханпейта произнес:

– Значит, Нантакет… – А затем обратился к агенту: – Отдыхайте, Окада-сан, и ждите моих дальнейших распоряжений.

В тот же день он немедля отправился в том же направлении, откуда прибыл курьер, поскольку округ Нантакет, состоявший из четырех островов и прибрежной полосы, граничил с ДеРюйтерштаадтом.

Главный из четырех островов, Нантакет, в силу удаленности от основных городов Содружества, не считался стратегически важной точкой ни правительством Галаада, ни ДеРюйтерштаадтом. Генеральный штаб и МИД Японии придерживались иного мнения. Этот остров при благоприятном развитии событий мог стать прекрасным торговым плацдармом, а при неблагоприятном – военным. В Голландской конфедерации, впрочем, наверняка давно пришли к тем же выводам – и в сообщении, которое благодаря новому передатчику получил Эномото, приказано было произвести разведывательную миссию и узнать, не разворачивают ли голландцы силы на Нантакете и близлежащем острове Вертоград Марфы. В конце концов, главная задача экипажа «Марии Каннон» – наблюдение, не так ли?

Там Ханпейта и надеялся застать их. В отличие от Ольхина, он не слишком удивился, получив декларацию из рук Скарборо. Он раньше уже встречался с новым вождем гидеонитов, а познакомил их не кто иной, как Илай Нокс, с которым Ханпейта общался довольно плотно. Консул и поведал этому молодому человеку, что люди фактически одной с ним расы создали мощное и развитое государство, а приобщение к благам цивилизации вовсе не означает отказ от собственной культуры и традиций. Таким образом, японский дипломат гораздо яснее понимал, что усилиями Нокса и Скарборо альянс гидеонитов и Союза племен может быть вполне осуществим – что принесет стране большие перемены и, возможно, еще большие жертвы. Как истинный сын Ямато, консул был обязан поставить в известность об этом свое правительство. И, вероятно, поторопить события. Не из авантюризма, как господин Ольхин. Ханпейта просто считал это правильным. Ему здесь не нравилось. Очень не нравилось. А ему чрезвычайно редко не нравились хорошие вещи.

После нескольких дней скачки он нанял шлюпку на побережье, благо время стояло летнее и шторма были редки, и на ней достиг острова, где с тех пор, как белые люди вытеснили краснокожих, занимались почти исключительно рыболовством и китобойным промыслом. Если в заморских странах китовый жир постепенно выходил из употребления, то в Галааде он был весьма востребован, и, хоть сам остров был невелик, порт здесь мог поспорить с хевронским. Среди множества рыбацких лодок и парусных кораблей «Мария Каннон» в гавани смотрелась как рыба Пэн среди мелкой живности.

Капитан Эномото взирал на консула с определенным состраданием – вид у того был совершенно измученный. До чего человек себя довел, исполняя обязанности. Мог кого-нибудь из подчиненных послать, но поехал сам. Они были примерно одних лет – Эномото догадывался, что дипломатов старшего поколения сюда не посылали. Ханпейта был довольно сильным человеком – определенно из тех, кто отдает долг традиционным боевым искусствам, однако такая спешка кого угодно измотает. Ничего, доктор Дзюн позже его осмотрит. Пока что капитан приказал подать консулу обед, сделать чаю (а вот чего покрепче – не надо, уснет) и велел явиться на совещание всем, кого считал там уместным.

Последним в консульскую каюту заявился Сакамото-сэнсэй.

– А, Рёма, и ты здесь, – стряхивая дремоту, произнес консул без всякого удивления.

– Вы знакомы? – Старпом нахмурился. Создавалось впечатление, что Сакамото известен во всех странах обеих Америк.

– А мы родственники, – сообщил Сакамото. – Ну и учились вместе.

Сато хотел уточнить: «В военно-разведывательной школе?» – но удержался.

– Не будем отвлекаться, господа. Эномото-тайса, я могу говорить открыто? – Получив утвердительный ответ, Ханпейта продолжал: – Господа, я доставил сюда документ большой важности. Общим каналом связи я не воспользовался, так как мне дали понять, что вы располагаете более скоростным.

– Верно. Уже сейчас наш оператор кодирует ваш документ, и в течение суток в генштабе прочтут ваше сообщение.

– Как верный слуга императора и сёгуна Токугава, не могу не радоваться такой оперативности. Но, полагаю, вам, находящимся на территории Галаада, необходимо знать, что я принес известие о скорой гражданской войне. – Он вкратце изложил содержание документа, присовокупив: – Если воспользоваться аналогом из западной истории, это нечто вроде тезисов, прибитых Лютером к дверям церкви.

Сато аналогий не понял, но уточнил:

– Но ведь это фактически то же самое, чего требует от Галаада Евро-Азиатский альянс?

– Вот именно, друг мой, вот именно, – хмыкнул Сакамото. – Мятежники – или лучше назвать их реформистами – протягивают Альянсу руку. Признаюсь, я не ожидал, что это произойдет так скоро, уж не ты ли, кузен, постарался?

Проигнорировав последнюю фразу, Ханпейта подхватил предыдущую.

– И страны Альянса эту руку примут, можете не сомневаться. А это не всем в Галааде понравится, как бы ни была сильна новая коалиция.

– Значит, вы считаете, что Альянс – и в том числе Присолнечная – поддержит реформистов?

– При данных обстоятельствах – никаких сомнений. Англия поддержит любой мятеж в Галааде, потому что исконное правительство их враг, отторгший страну от метрополии. И не важно, что тех, кто положил начало вражде, давно нет на свете. Остальные – потому что реформы в Галааде так или иначе отвечают их интересам. Единственное исключение составляет Голландская конфедерация. Да вы и сами это понимаете.

– Итак, большая война неминуема.

– И задача, которая встанет перед нашим командованием, МИДом и нами всеми, – сделать так, чтоб эта война завершилась как можно скорее.

– Но можем ли мы это сделать без прямого вмешательства, Ханпейта-сан?

– В том-то вся и сложность. Вооруженные конфликты здесь длились годами, да что там, десятилетиями. Обрубить все за несколько месяцев? Возможно, в общих интересах, чтоб война расширилась в масштабах всего Галаада. Здесь к такому не привыкли и постараются как можно скорее ее завершить практически любой ценой. Но именно на этот сценарий, вероятно, и рассчитывают голландцы.

– Значит, необходимо, чтоб реформисты победили быстро, относительно бескровно – и до вмешательства голландцев, – сказал Сато. – Но это невозможно без помощи стран Альянса.

Капитан также был озадачен.

– «Мария Каннон» прислана сюда именно потому, что не обладает возможностью высадить десант. Разве что вести обстрел побережий… И в любом случае мы не можем помогать ни одной стороне ни людьми, ни оружием без прямого приказа.

– О, иногда хватает простой демонстрации. Русской эскадре достаточно было показаться на рейде Хеврона… Но у вас такое не получится, прошли те времена, когда одно зрелище белых кораблей коммодора Кацу Кайсю вселяло в сердца местных жителей трепет. Здесь нужно что-то другое.

– А вопрос о вмешательстве и наиболее подходящих его формах будет решаться на высоком уровне и займет, поверьте мне, изрядное время. – Сакамото был серьезен против обыкновения.

– Так что нам с вами, господа, стоит обговорить, как поддерживать связь. Во время военных действий разъезжать по стране будет затруднительно.

– О, с этим гораздо проще. Не все сегодняшние новости огорчительны.

Вошла Мэри Комацу, волоча увесистый металлический ящичек. Женщина более деликатного сложения его бы не подняла.

Поприветствовав капитана и консула, она водрузила ношу на стол.

– Наш оператор Санада-доно предоставляет в ваше распоряжение упрощенный вариант передатчика, которым мы пользуемся. С метрополией вы с его помощью связаться не сможете, мощности не хватит, а с нами – да.

– Как сказано, это версия сильно упрощена, – заговорила Мэри Комацу. – Я его склепала, можно сказать, на скорую руку. Радиус охвата ограничен, с машиной Бэббиджа тоже пока несовместима, а вот к паровой машине подключить можно: собственно, это и обеспечивает работу. Количество принятых сигналов ограничено, поэтому придется пользоваться стандартной таблицей кодов.

Ханпейта не выразил ни восхищения, ни разочарования. Он о чем-то размышлял. Потом спросил:

– Госпожа, вы сами сделали этот аппарат?

– Да.

– В таком случае не подскажете, в какие сроки вы могли бы создать еще один… а лучше – два? У меня, видите ли, есть некая идея…