4. Консультанты и консультации

Февраль 1865 года. Провинция Араукана

– А я знаю, как эта штука называется. «Килт». – Уроженец Сэндая мог щегольнуть правильно произнесенным словом. – У нас охрана британского консульства по праздникам такие носит.

– А вот и нет! Рёма-сэнсэй говорит, оно называется «раварава», или как-то так.

Только тщательно лелеемая сдержанность помешала старшему помощнику Сато плюнуть за борт (или тем более на палубу), когда ушей его достиг разговор между матросами. А вот владелец вышеупомянутого предмета одежды плюнуть бы не постеснялся.

Мало того, что переход от Такасаго к заморским провинциям достаточно труден даже для такого корабля, как «Мария Каннон». В Южном полушарии сейчас стояла зима, влекущая за собой сильные шторма: так боги решили наслать в походе дополнительные трудности.

Консультант, принятый на борт линкора по воле князя Мацудайры, с первого же дня стал головной болью для офицерского состава в целом и для старшего помощника Сато лично. Зато умудрился найти язык с большей частью матросов. Будь «Мария Каннон» торговым или пассажирским судном – да пожалуйста. Но на военном корабле фамильярность с низшими по званию не приветствуется, как и чрезмерное любопытство.

Однако внушить господину Сакамото Рёме какое-то представление о порядке, дисциплине или хотя бы о внешних приличиях не представлялось возможным. Самый его вид служил оскорблением этих понятий. Ну что можно сказать о человеке, который явился на военный корабль в юбке веселенькой расцветки, утверждая, что это, мол, вполне официальный наряд дружественного империи королевства Гавайи, где он имел удовольствие выполнять задание Географического общества. А на замечание, что здесь вообще-то Такасаго, отвечал, лучезарно улыбаясь, что именно поэтому он здесь лавалаву и носит: при местном жарком климате – самое то!

Нет, господа офицеры не возражали бы, если б лавалава облекала женские ноги – но, увы, сомневаться в принадлежности Сакамото-сэнсэя к мужскому полу не приходилось. Притом любопытен он был как пара кумушек, а болтлив – как полдюжины. Успел сунуть нос едва ли не в каждый отсек броненосца, заводил знакомства, не чинясь совершенно. По возможности удавалось вытаскивать его за шкирку – иногда буквально, дабы не устроил пожара, не повредил двигатели или еще чего подобного не учудил. Иногда очень хотелось выкинуть его за борт и списать на последствия шторма – но нельзя, приказ его светлости, консультант все-таки.

Кстати, о штормах. Они были таковы, что качка на линкоре весьма ощущалась. Еще бы не ощутить, когда волны достигают такой высоты, что перехлестывают через борт. Временами казалось, что «Марии Каннон» грозит участь стать тем подводным кораблем из романов господина Верна – про мятежного польского графа, что нападал на военные суда Российской империи на субмарине, поименованной в честь какого-то моллюска. И коммандер Сато искренне надеялся, что Рёму-сан, как человека сугубо сухопутного укачает, и он, проводя время у себя в каюте над тазиком, избавит команду, и в особенности офицеров, от своего общества.

Увы. Морские боги были немилостивы. Сакамото-сэнсэй оказался вполне устойчив к длительным морским переходам. Видимо, опыт путешествий выработал у него невосприимчивость к морской болезни. Поэтому каждый день Сакамото-сэнсэй являлся в кают-компанию, где вел себя более чем непринужденно. Хорошо хоть, не всегда в лавалаве: штаны в его гардеробе тоже имелись. И, раскинувшись в кресле, принимался развлекать достойное собрание байками о своих путешествиях, в основном – о недавних приключениях в Африке. Надобно признать, что байки эти бывали весьма занимательны, хотя далеко не всегда пристойны. Когда инженер-механик Макино в самом начале рейса заметил, что серьезному ученому не пристало так себя вести и так разговаривать, Сакамото-сэнсэй со смехом отвечал, что уважаемый Макино-сан, безусловно, прав, и когда он, Сакамото Рёма, на старости лет станет большой шишкой в Императорском географическом обществе, то постарается следить за своими манерами. А пока что умение вести себя неформально много раз спасало ему жизнь – ведь при встрече с враждебно настроенными туземцами важнее уметь ловко заговорить зубы, чем ткнуть в нос оппоненту удостоверение географического общества или даже, представьте себе, заряженный револьвер.

И Сато отметил, что за время путешествия Сакамото проявил свое умение заговаривать зубы не хуже чем тем туземцам на всей команде. Приятели у него завелись не только среди матросов, но и среди офицеров. Например, он стал частым гостем в лазарете, и не по состоянию здоровья – за рюмкой медицинского спирта он повествовал доктору Ваде о некоторых особенностях исцеления болезней у аборигенов Гавайских островов.

Что, по совокупности наблюдений, наводило Сато на некоторые умозаключения касательно того, зачем его светлость сосватал им это счастье и какова была настоящая профессия господина Сакамото. С каким бы упоением ни разыгрывал Рёма-сэнсэй эксцентричного ученого, наподобие персонажей того же Жюля Верна (Сато не любил современной беллетристики, но ознакомился, чтобы быть в курсе). И, вполне вероятно, действительно ученым являлся.

Соображениями этими старпом, однако, с капитаном не делился. Поскольку высказать их – значило бы выказать неуважение к умственным способностям Эномото-тайса. Чего коммандер Сато никогда бы себе не позволил. Ну разве что в самом крайнем случае.

И, несмотря на шторма и Сакамото-сан, линкор благополучно преодолел проложенный курс до очередной заморской территории, а именно провинции Араукана, где «Марии Каннон» предстояло сделать остановку для получения новых инструкций, а также чтобы возобновить запасы угля, пресной воды и провианта.

Араукана была одной из самых больших, а после постройки Великого канала – и самых богатых заморских территорий империи. Парадокс состоял в том, что в свое время, при первых сёгунах династии Токугава, Присолнечная отнюдь не жаждала приобретать эти территории. Расстояние до метрополии было слишком велико, сами земли не могли много предложить по части обогащения, отличались неблагополучным климатом и населены были исключительно воинственными аборигенами. И как раз последнее обстоятельство послужило причиной того, что испанская корона, при заключении мирного соглашения после филиппинских войн, в качестве одного из условий потребовала присылки союзнического контингента. Поначалу действия его не дали обнадеживающих результатов; более того, погиб командующий союзническими силами. Правда, современные историки не склонны были рассматривать назначение на эту должность Като Киёмасы как ошибку правительства; напротив, высказывались версии, что первый сёгун проявил исключительную политическую дальновидность. Ситуация переломилась после того, как на посту командующего Като сменил Санада Нобусигэ, который нанес арауканам сокрушительное поражение в долине Пурен, а затем заключил с вождями мир. Власти Новой Испании отнеслись к этому скептически: сколько уже их было, этих побед над арауканами и мирных соглашений, которые затем оборачивались новым нашествием воинственных туземцев. Однако тут мир оказался прочным – независимо от того, сыграл ли тут решающую роль приобретенный Санадой на Филиппинах опыт, или помогли сотрудничавшие с сёгунатом иезуиты.

В 10-х годах Санада Нобусигэ был отозван из этих земель на маньчжурскую войну, а место его занял младший сын, Санада Нобухидэ. Те же современные историки трактовали это назначение как очередной ловкий политический ход администрации Токугавы. Ибо за Нобухидэ за море потянулись бы чрезмерно рьяные сторонники дома Тоётоми, если таковые еще оставались на островах. Нобухидэ был рожден от младшей жены, дочери казненного Хидецугу, и находился с Тоётоми в кровном родстве. Но, возможно, тут историки перемудрили, и таких сложных замыслов правительство не строило. Так или иначе, Нобухидэ был младшим. В те времена старшим сыновьям, наследникам клана, не пристало служить за морем, им следовало быть опорой бакуфу, фактически же они являлись заложниками. Испанцам тоже не было дела до подобных тонкостей, им предпочтительнее было иметь буферное государство между Новой Испанией и еще не до конца замиренными мапуче, чем расплачиваться с союзниками наличными. И они едва ли не силой впихнули японцам эти территории в счет уплаты долга. И, вероятно, даже посочувствовали несчастному Нобухидэ, которому в управление достался этот беспокойный и малопригодный для земледелия край.

В последующие десятилетия от сочувствия не осталось и следа. Потому что когда в заморской провинции Присолнечной перестали беспрерывно воевать и занялись изысканиями, то там обнаружились месторождения железной руды, и медной, и угля, и селитры, и серебра… трудно сказать, что там не обнаружили. А земля, при надлежащей обработке, не то что вполне плодородна – она способна приносить богатые урожаи. В общем, когда в Заморской провинции начали добывать золото, обида стала совсем уж нестерпимой; в Новой Испании вспомнили, что вообще-то это их земля, а под власть японцев она попала по какому-то тотальному недоразумению.

Весь XVIII век в этой части континента прошел под знаком испано-японских войн. И неизвестно, чем бы они завершились, если б японцы воевали в одиночку. Тем более что мапуче еще не забыли, чья это на самом деле земля и кое-кто из вождей предпринял попытки отвоевать независимость страны Арауко. И паровые двигатели еще не были изобретены, поэтому удаленность от метрополии по-прежнему оставалась сильным фактором. Но к этому времени Португалия, также имевшая свои колонии – и, следовательно, свои интересы в этом регионе, – всеми силами стремилась избавиться от зависимости от Испании. Другим союзником, как и прежде, оставались иезуиты. Их миссии были едва ли не самыми лакомыми кусками на континенте, и Испания давно стремилась эти куски проглотить. Собственными силами, даже при полной поддержке местного населения, «божьи республики» защититься не могли и вынуждены были прибегнуть к поддержке японцев. Зато у иезуитов были рычаги влияния, способные предотвратить объединение католических стран против угнездившихся в Новом Свете язычников, а испанская корона очень рассчитывала, что папа римский призовет к новому крестовому походу. Стараниями иезуитов население заморской провинции, даже если не брать в расчет переселенцев из Европы, во многом стало христианским. Еще одно роднило «божьи республики» и Заморскую провинцию – там было запрещено рабство. Из-за этого происходило множество локальных конфликтов с компаниями, промышлявшими работорговлей и воспринимавшими континент как свои законные охотничьи угодья. Да, минувший век был отмечен для заморских провинций множеством войн, иногда длительных и кровопролитных. Но в конечном итоге Испания предпочла изменить свою политику – иначе не избежать было бы восстаний во всех колониях, а развитие промышленности сделало рабство невыгодным для всех.

В настоящее время Заморская провинция переживала период расцвета. Помимо добычи полезных ископаемых, здесь выращивали в изобилии кукурузу, пшеницу, виноград и еще множество разнообразных культур. Провинция, по площади превосходившая многие европейские страны, стала «мировой житницей», поставляя на рынок великое множество товаров – от зерновых и вина до каучука. Особенно повысился торговый оборот после того, как под эгидой Евро-Азиатского альянса был построен канал, разделивший Северный и Южный континенты.

Поэтому капитан Эномото мог быть уверен, что относительно снабжения у него проблем не будет. Насчет всего прочего такой уверенности не было.

Пунктом назначения была столица провинции – город Барупараисо-Дзёдоини. Таково было его официальное название, чаще же город называли просто Барупараисо. Ни к розам – «бара», ни к Чистой Земле название не имело никакого отношения, а было переделкой именования прежнего испанского порта Вальпараисо, «Райская долина», куда Санада Нобусигэ перенес свою ставку из разрушенного войной Консепсьона. Никому из команды «Марии Каннон» не случалось бывать здесь раньше, и приходилось продвигаться с особым вниманием. Как бы ни были точны лоции, при такой оживленной навигации, как в акватории Барупараисо, следовало двигаться осторожно, дабы избежать столкновения. Мало того что это один из важнейших международных портов на пути к Великому каналу, так Барупараисо обладает собственными флотилиями, рыболовецкими и китобойными. Впрочем, в стране, раскинувшейся вдоль побережья Тихого океана, этим никого не удивишь. И как страна растянулась по побережью, так и город тянулся вдоль береговой полосы. На первый взгляд он казался исключительно большим.

– Это из-за землетрясений, – сообщил Сакамото-сэнсэй, который не преминул выбраться на палубу и присоединиться к офицерам, свободным от вахты.

– Вы о чем, Рёма-доно?

– Трясет здесь часто, хуже чем у нас на островах. Потому жилые дома запрещено строить больше чем в один этаж. В точности как у нас в старину. Вот жилые кварталы такими большими и кажутся.

Инженер пробормотал что-то насчет пережитков прошлого, на что Сакамото возразил, что Барупараисо вполне себе современный городишко, в чем господа офицеры вскоре сами убедятся.

Капитан уже был в курсе, что Сакамото бывал в Арауканской провинции, хотя сам он говорил, что в Барупараисо был всего лишь проездом и почти все свое время провел в Сирояма, на научной конференции, а Сирояма – это аж в пустыне Атакама, у ёкаев на выселках.

– Сойдем на берег, развлечемся, – продолжал неугомонный этнограф. – Сейчас, если память мне не врет, а она мне не врет никогда, канун Киёмаса-мацури, это один из главных здешних праздников.

– Везет нам с праздниками, – заметил Ватари.

– В этом и состоит прелесть жизни моряка… и исследователя тоже.

Сакамото-сэнсэй оказался прав. Като Киёмаса считался местными христианами первым японским мучеником Арауканы, и память его почиталась в провинции повсеместно, а в Барупараисо особенно. Во всех церквях можно было увидеть ретаблос с посвящениями святому воину. Одним из популярнейших сюжетов в местной живописи была сцена «Дон Като поражает ягуара», каковой ягуар, по здешним верованиям, как хищник ночной и зверь рыкающий, являлся воплощением диавола.

На мацури, проводившемся в честь мученичества Като, шла процессия, собиравшая толпы зрителей. На платформах, влекомых по главному проспекту, представали различные эпизоды из жития мученика, разыгрываемые либо живыми актерами, либо гигантскими куклами. Помимо неизменной борьбы с ягуаром, здесь можно было увидеть все события жизни Като: вот он трудится простым кузнецом в бедной деревне, вот встает в ряды воинов, что сражаются под знаменем с золотой тыквой, вот блаженный Луис Фройс благословляет дона Като на дальнейшие подвиги, вот Киёмаса поражает бесчисленные полчища корейцев, а вот он при Сэкигахаре сражается на стороне дома Токугавы… И так далее, вплоть до кульминационного момента: злобные язычники, подстрекаемые злым духом Чивату, козлом-что-ходит-как-человек, захватив в плен престарелого полководца, вырывают ему сердце, а затем поедают его тело, дабы приобщиться к его силе и отваге.

И по этому случаю, прокомментировал Сакамото-сэнсэй, многие мясные блюда подаваемые в эти дни, носят имя мученика. Лично он рекомендует «печень Киёмасы», на самом деле говяжью, томленную в томатном соусе с пряностями, что должно символизировать пролитую кровь. Причем совершенно неясно было, шутит сэнсэй или нет.

Притом, добавил этнограф, если отвлечься от праздников и кушаний, самым интересным в этой истории является вот что. Язычники действительно убили Като Киёмасу и даже, возможно, съели – только в прошлом веке местные племена отказались от каннибальских обычаев. Только Като никогда не был крещен, более того, во время службы дому Тоётоми прославился как ревностный преследователь христиан. И, естественно, никогда не был канонизирован католической церковью. Что нисколько не волновало местных священнослужителей, поскольку культ мученика Като способствовал единению всех жителей провинции – аборигенов, японцев, переселенцев из Европы, число которых с начала века, особенно после голодных лет в Ирландии, увеличилось в разы. И если благодаря этому культу мапуче отказались от поедания человечины, этот культ следует всячески поощрять.

Даже старший помощник вынужден был признать, что рассказы господина Сакамото бывают очень полезны и способствуют просвещению. Но капитан Эномото лекцию про Киёмасу не слушал и тем более смотреть на мацури не пошел. У него на повестке стояло нечто более важное – встреча с губернатором Арауканы, господином Санадой Нобуцуна.

Послание от него уже ожидало капитана, когда «Мария Каннон» пришвартовалась в порту Барупараисо. Эномото не был удивлен. Навигация, как сказано, была оживленная, средства связи – отличные, и губернатор заранее знал, когда прибудет броненосец. Принимать капитана он собирался в городском университете. Что могло показаться удивительным только на первый взгляд.

Арауканской провинцией управляли не владетели-князья, а назначенные правительством бакуфу губернаторы. То, что чаще всего они происходили из клана Санада (причем из разных ветвей) – было скорее данью традиции, чем необходимостью. И да, прошли те времена, когда эти Санада были полководцами.

Доктор математики Санада Нобуцуна был, в отличие от своих воинственных предков, человеком сугубо штатским и, до того как император и сёгун призвали его на государственную службу, преподавал физику и математику в Технологическом институте Эдо. Ватари, который учился там же, но позже, рассказывал, что в институте о профессоре Санаде ходили легенды – настолько это был разносторонний ученый и блестящий преподаватель. Впрочем, и на службе бакуфу он проявил себя как талантливый администратор, и карьеру сделал не из-за славного имени. Он управлял провинцией пятнадцать лет, и при нынешнем положении дел и речи не было, чтоб передвинуть его с поста губернатора. При этом губернатор не забывал и о науке. Прежде всего, значительная часть доходов провинции шла на образование и научные исследования, в особенности в области геологии, химии и других отраслей естественных наук, имеющих отношение к добыче и обработке полезных ископаемых. Во многом исследования в этой сфере были сосредоточены в научном центре Сироямы, по старому – Бланка Пеньяс, одном из главных промышленных городов провинции. Но, разумеется, дело этим не ограничивалось.

Университет в Барупараисо по технической оснащенности и разнообразию проводимых исследований мог соперничать с аналогичными учебными заведениями Эдо, Парижа, Санкт-Петербурга и Саламанки. Санада Нобуцуна и сам продолжал трудиться в области академических исследований, и небезуспешно. Его монография «Динамика астероида» была удостоена серебряной медали Французской академии. Хотя на преподавание времени у него не оставалось, он лично курировал ряд исследований, проводимых в университете.

Конечно, многие читавшие об этом полагали все подобные действия Санады чудачествами высокопоставленного чиновника, либо наоборот – выходками эксцентричного профессора, дорвавшегося до возможности удовлетворять научное любопытство за государственный счет. Многие – но не Эномото. Он знал, что исследования, проводимые под руководством профессора Санады были одной из причин, по которой «Мария Каннон» отправилась с Такасаго к берегам Южной Америки. Он знал, а Сато, вероятно, догадывался.

Вполне естественно, что такой человек как Санада Нобуцуна назначил капитану встречу не в губернаторском дворце, а в университете. Где, как сообщалось в полученном Эномото приглашении, должна впервые состояться демонстрация новых технических достижений здешних ученых.

И вот теперь, сидя в аудитории, капитан наблюдал многое из того, что не успел увидеть на улицах Барупараисо: волов, тянущих по главному проспекту платформы с куклами и комедиантами (среди них было немало мужчин, на мацури – такое допускалось), процессию девушек, разбрасывающих по улицам розовые лепестки, плещущие на ветру полотнища с изображением пискульки: нынешние Санада предпочитали мирный герб «шести монетам», маски в виде черепов на актерах и зрителях, и сами черепа – сахарные, металлические, деревянные как напоминание о мученичестве дона Като.

Только все это мелькало на полотнище, размещенном над кафедрой, и было окрашено в черно-белые цвета, и двигалось как-то странно, дергаясь, то убыстряя, то замедляя ход. Но все равно – ожившие фототипии, подумать только!

Зажегся свет, доктор Аракава Джон, изобретатель аппарата, что демонстрировал эти картины, вернулся к комментариям.

– Техника проецирования движущихся изображений была в общих чертах известна в Европе еще в период Сэнгоку. Это так называемая laterna magica, или «фонарь Бен-Бецалеля». С небольшими усовершенствованиями подобное проецирование в течение столетия применялось как в познавательных, так и в развлекательных целях. Признайтесь, дамы и господа, разве хоть кто-нибудь из вас не посещал в детстве световые театры, чтобы изучить панораму битвы при Сэкигахаре или проследить за приключениями «десятки храбрецов Санады» на Филиппинах? Разумеется, все это было нарисовано художниками, причем не самого высокого пошиба. Но даже с изобретением фототипии ничего принципиально не изменилось. Но, по мере того как совершенствовались и находили все новое применение вычислительные машины, техника передачи изображения должна была сделать качественный скачок. И, осмелюсь заметить, она его сделала. Система Бэббиджа-Лавлейс была усовершенствована в нашем институте, и, получив возможность оцифровывать с ее помощью фототипии, наша лаборатория добилась эффекта, который вы только что имели возможность наблюдать. Запечатленные на пластинах изображения получили возможность двигаться. И движет ими не кисть художника, а сама жизнь. Поэтому сферу деятельности, стоящую на грани между наукой и искусством, я бы назвал витатипией или витаграфией. Если у вас есть вопросы, прошу задавать.

Первым, кто поднял руку, был франтоватый господин с подкрученными усиками. Господин, похоже, представлял деловые круги как потенциальный спонсор.

– А почему ваша витаграфия не передает цветов, кроме черного и белого? Или это вообще невозможно?

– Мы полагаем, что в принципе это возможно, и работаем над этим.

Следующей вступила немолодая дама с пухлым блокнотом в руках, очевидно, репортерша.

– Аракава-сэнсэй! Является ли ваше изобретение уникальным, или у него есть какие-то аналоги?

– Я бы рад сказать, уважаемая госпожа, что наш витаграфоскоп является первым и единственным в мире. Однако мне известно, что исследования в этой области ведутся в Англии, Франции, Австрии и России. И хотя мы обогнали другие страны, не исключаю, что их действия также окажутся результативны. Но, вероятно, их аналоги витаграфоскопа будут отличны от нашего.

Неожиданно для себя Эномото также поднял руку.

– Вполне вероятно, что подобное изобретение может быть использовано, чтобы воспроизводить и передавать изображения военных объектов или передвижений войск противника. В таком случае не лучше ли было его засекретить? Не опасно ли устраивать открытую демонстрацию?

Аракава Джон определенно растерялся, не ожидая подобного вопроса, и промедлил, подыскивая подходящие слова. Но в этот миг раздался другой голос, низкий, спокойный.

– Это хороший вопрос… Поэтому позвольте мне ответить за своего ученика.

Говорил пожилой человек, сидевший за столом рядом с кафедрой. Высокий лоб с залысинами, очки, темный сюртук со значком Эдосского технологического на лацкане.

Все, включая Эномото, знали, кто это.

– В какой-то мере вы правы, тайса. Мир без войн остается мечтой, и, полагаю, со временем найдутся люди, которые будут использовать витаграфоскоп для названных вами целей, как сейчас используют фототипию. Однако до этого должно пройти немало времени. Возможно, десятилетия. Дело в том, что видимая зрителями иллюзия непрерывности движений пока что иллюзией и остается. Достигнута она только после обработки фототипий с помощью цифровой машины. Непосредственно при съемке передвижение объектов пока не фиксируется. Это первая причина. Вторая же состоит в том, что витаграфоскоп в его нынешнем состоянии занимает несколько комнат в данном здании. Со временем, несомненно, машина станет более компактной, но пока что именно ее громоздкость мешает применению научного открытия в военных и шпионских целях.

– Благодарю вас, ваше превосходительство.

– Не стоит благодарности. Я ценю ваше научное любопытство, тайса, и после презентации сам с удовольствием покажу вам лабораторию.

Капитан мог только мысленно аплодировать маневру губернатора. Возможно, вопрос, заданный Эномото, с научной точки зрения глуп, но благодаря тому, что капитан выставил себя дураком, его дальнейшее общение с Санадой не вызовет интереса.

– Вообще-то вы были правы, – сказал Санада Нобуцуна, когда они покинули аудиторию, оставив Аракаву на растерзание особо настырным журналистам. – Такая техническая новинка, как витаграфоскоп, безусловно, привлечет к себе внимание иностранных держав. И в Барупараисо, как во всяком большом портовом городе, немало шпионов. О да, они заинтересуются витаграфоскопом. И это хорошо.

– Вы потому и устроили открытую презентацию, чтоб их выявить?

– Ну такими делами пусть занимается контрразведка провинции. Нет, это был отвлекающий прием. Пусть наши враги – а также друзья и союзники – занимаются витаграфоскопом…

Санада умолк, но Эномото про себя докончил фразу профессора: «…а не настоящими секретными разработками».

Они пересекли внутренний двор университета и вошли в соседний корпус. Охранники, которых Эномото не видел прежде, приветствовали поклонами губернатора и его гостя.

Помещение, через которое прошли Санада и капитан, очень мало напоминало то, что описывал в своих романах господин Верн, и уж совсем ничего здесь не напоминало владения механика Ватари на родном броненосце. Несколько молодых людей, попавшихся на глаза капитану, были заняты какими-то расчетами, и, поздоровавшись с Санадой, к этим расчетам и вернулись. Очевидно, визит губернатора был для них не в диковинку.

В большой светлой комнате их встретил человек, представленный капитану как Оно Юдзиро, руководитель отдела.

Эномото осмотрелся. Помимо металлических шкафов и ящиков явно нехозяйственного назначения, здесь имелись кадки с причудливо подстриженными карликовыми акациями и еще какими-то местными растениями. На доске, где в обычных учреждениях вывешивают срочные объявления, были прикреплены вырезки из иностранных газет – политические карикатуры, иногда самого враждебного свойства. Излюбленным их мотивом являлось изображение солнца – символа Присолнечной – в виде спрута, норовящего обвить своими щупальцами весь мир. Эномото видывал подобные картинки столько раз, что они уже не раздражали.

– А это свежая? – Санада указал на картинку, где спрут обнимался с медведем, причем оба, похоже, жаждали задушить друг друга в объятиях.

– Да, это из нового выпуска «Вест-Индских курантов», сегодня принесли, – отвечал Оно-сэнсэй.

– Возможно, – сказал Санада, – вы, Эномото-тайса, хотели бы спросить, зачем мои сотрудники вывешивают здесь эти глупые картинки. А чтобы не забывать о цели своей работы. И они имеют непосредственное отношение к нашей беседе. Садитесь, прошу вас. Оно-сэнсэй в курсе дела.

Разместившись в кресле возле керамической вазы, почему-то обвитой проводами, губернатор сказал:

– На Такасаго вам сообщили о конечной цели экспедиции.

– Да. Содружество Галаад.

– Пока вы шли сюда, ситуация там еще больше накалилась. Если раньше можно было говорить, что страна на грани гражданской войны, то теперь, как сообщает наш консул, война уже началась. В ближайшее время Галаад ждет хаос, если только не найдется силы, способной навести там порядок. В прежнее времена правительство бакуфу установило бы этот порядок силами одного экспедиционного корпуса, но сейчас – не прежние времена, а я, – Санада усмехнулся, – не мой великий предок. Мы должны считаться с нынешними условиями игры. Евро-Азиатский альянс высылает наблюдателей, а странами, которые их предоставляет, выбраны Спрут и Медведь.

– Япония и Россия. Мы уже говорили об этом с его светлостью Мацудайрой. Он также говорил мне, что ДеРюйтерштаадт вполне может вторгнуться на территорию Галаада.

– Да, за ситуацией наверняка пристально следит не только губернатор в Нойе-Амстердаме, но и штатгальтер.

Капитан понимал, куда клонит Санада. По старой памяти, главными соперниками Присолнечной многие считали Англию и Францию, но нынешний век, век технического прогресса и бурного колониального строительства выводил на мировую арену сильных игроков, диктовавших свои условия. Газетчики могли сколь угодно острить, именуя Голландскую конфедерацию «недоимперией», но владения ее располагались во всех частях света, включая Южный континент. Говорили, что весь мир еще не зарос тюльпанами лишь потому, что многочисленные штаты Голландии слишком широко разбросаны и значительную часть времени совершенно невозможно заставить деньги и пушки разных провинций смотреть в одну сторону. Но в том, что касается Галаада, разногласий быть не должно. Галаад – это хлопок, это табак, это доступ к ресурсам индейских территорий, это дешевая рабочая сила. Да, в Голландской конфедерации не так давно отменили рабство, ибо того требует членство в Евро-Азиатском альянсе. Но условия труда работников на плантациях или фабричных рабочих в Нойе-Амстердаме мало отличаются от рабских. И трудятся там отнюдь не гордые сыны Низинных провинций, а уроженцы бедных стран, приехавших в конфедерацию в поисках лучшей доли. Однако производство в ДеРюйтерштаадте растет, рабочих рук не хватает.

– Вы полагаете, ваше превосходительство, что штатгальтер начнет интервенцию?

– Нет, я думаю, они будут работать тоньше. И в старом правительстве содружества, и среди инсургентов есть люди, которые активно ищут помощи у третьей стороны. ДеРюйтерштаадт в этом отношении наиболее удобен. Это соседи и практически единоверцы. И правительство Голландской конфедерации не упустит возможности, особенно если в качестве платы за помощь будут предложены территориальные уступки. Присоединив часть Галаада – причем вполне легитимно и с согласия самих жителей, Нойе-Амстердам фактически вобьет клин в Содружество. А там…

Санада красноречиво умолк.

– Наши задачи? – спросил Эномото.

– Ваше присутствие там уже послужит сдерживающим фактором. Евро-Азиатский альянс продемонстрирует силу – и в то же время присылка такого корабля, как «Мария Каннон», ясно показывает, что мы намерены воздерживаться от агрессии. Но, возможно, вам придется действовать в соответствии с обстоятельствами, а они меняются быстро. Потому вы и вынуждены были сперва отправиться к нам, а не напрямую к берегам Галаада.

Здесь в беседу вступил Оно-сэнсэй.

– Причина, по которой многие военные корабли еще не оборудованы средствами радиосвязи, – радиус действия передатчиков сильно ограничен, а сигналы легко перехватываются противником. Впрочем, Эномото-тайса, вам это прекрасно известно. Однако в нашей лаборатории разработали качественно новый тип передатчика на основе искровой технологии. И мы намерены установить его на вашем корабле. Таким образом, вы будете на прямой связи с командованием.

– Надеюсь, передатчик занимает не столько места, сколько витаграфоскоп?

– Прототип занимал. – Оно-сэнсэй не поддержал шутки. – Однако совсем недавно мы закончили испытания мобильного передатчика. Он будет установлен у вас, а если результат будет удовлетворительным – и на других боевых кораблях.

– А как насчет перехвата сигнала?

– Об этом я как раз и собирался сказать. В научном центре в Сирояме создана шифровальная машина, совместимая с нашим передатчиком. Созданный ею код взломать без знания исходной программы невозможно. Такая машина у вас тоже будет.

– Это жизненно необходимо, – сказал Санада. – Не забывайте, что вы будете работать совместно с русскими, а они преследуют свои интересы. Я очень высокого мнения о контр-адмирале Попове, который командует эскадрой, идущей на соединение с вами. Тем опаснее его это делает.

– Я понял, ваше превосходительство. Но сумеет ли наш инженер в краткий срок освоить работу с этим передатчиком?

– Вряд ли, – ответил Оно. – Принципы работы различны, а времени для обучения у нас нет. Поэтому мы предоставим вам своего специалиста.

– Еще один консультант? – Тон Эномото был сдержан, но капитан думал, что второго Рёму вынесет с трудом, пусть и в интересах империи.

– Я бы определил эту должность как «оператор», – уточнил Оно-сэнсэй. – Она прибудет завтра или послезавтра.

– Она?

– Я не могу доверить столь важное задание человеку, которого мало знаю, – веско произнес Санада. – Так что я поручил эту миссию своей племяннице Комацу.

Неизвестно, что вызвало большее потрясение среди офицеров «Марии Каннон»: перспективы установки новой сверхсекретной техники или грядущее появление барышни Санада.

Вообще-то в армии женщины служили уже давно. Предпосылки этому были даны еще в давно отгремевшую эпоху Сэнгоку, когда большинство дочерей самураев обучались боевым искусствам: не забавы ради, а для того, чтобы при необходимости оборонять семейные владения. Во времена широкой – по всем направлениям – экспансии Присолнечной женщин стали принимать в армию официально, сначала в колониальные войска, потом и в метрополии. Школьные учебники пополнились жизнеописаниями Цурухимэ, Каи-химэ, княгини Ии Наоторы и прочих героинь, способных воодушевить девочек военной карьерой. И сейчас, в эпоху гораздо более мирную, женщины-военнослужащие не были чем-то диковинным, хотя европейцы обращали внимание на это, как на пережиток дикого феодального варварства. Но то армия, а флот – совсем другое дело. В военном флоте, в силу специфики службы, присутствие женщин не приветствовалось. Впрочем, с распространением такого рода войск, как морская пехота, женщины на кораблях все же стали появляться. Но на судах типа «Марии Каннон» их не было никогда.

И вот – извольте если не любить, то жаловать. И вдобавок Комацу-химэ – не просто государственная служащая, она барышня знатного рода, Санада, не кто-нибудь!

Санада Комацу, супруга Санады Нобуюки и дочь Хонды Тадакацу, была одной из тех героинь, чьи биографии помещали в учебники и популярные книги для девочек. Но в роду Санада она почиталась не за воинские умения (кого у них этим удивишь?), а за то, что после битвы при Сэкигахаре поддерживала свекра и деверя, угодивших в опалу и в ссылку. Поэтому ее имя часто давали девочкам во всех ветвях рода Санада. Впрочем, все это лирика и никак не отменяло грядущих проблем. Химэ необходимо предоставить отдельную каюту. И барышня из такой семьи наверняка прибудет не одна, а с прислугой. И во что тогда превратится боевой корабль, спрашивается?

Когда у пирса, где был пришвартован линкор, остановилось три кареты, стало похоже, что оправдываются худшие опасения. В Барупараисо обычно ездили в открытых экипажах, но эти были закрыты, и даже окна задернуты шторками. А потом на мостовую высыпали носильщики в синей рабочей одежде и потащили наружу коробки и ящики.

Стоявший на палубе Судзуки схватился за голову.

– Это сколько ж у нее барахла-то?!

Подтянувшиеся матросы и офицеры сначала были в панике, в которую их не смог повергнуть и гром корейских пушек, а потом принялись роптать. Старпом вполголоса приказал им умолкнуть.

Вслед за носильщиками в поле зрения появилась молодая дама – или девица, в деловом костюме из тонкого сукна, с саквояжем в руках. Главное, чем она обращала на себя внимание, – рост. Она была выше окружающих ее мужчин. Это обстоятельство, да и черты лица, затененного шляпой, свидетельствовали, что девушка, несомненно, смешанной крови. Черты же эти можно было назвать довольно привлекательными. Но экипаж не настроен был оценивать ее красоту.

– Заносите, – сурово произнесла она. – И если что повредите, тюрьмой не отделаетесь.

– Сударыня, – коммандер Сато обратился к ней со всей возможной вежливостью, – доставлять какие-либо грузы на боевой корабль возможно только с разрешения капитана.

– Тогда где капитан? – Она обвела взглядом толпившихся на палубе моряков.

Напряжение снял Сакамото, который неизвестно как материализовался на пирсе и, раскинув руки, устремился к даме.

– Мэри, радость моя! Сто лет не виделись! Ты все хорошеешь!

– А ты все такое же трепло, Рёма-кун, – без удивления отозвалась та. – Так я и знала, что эта авантюра без тебя не обойдется.

– Вы знакомы? – спросил Сато.

– Да, встречались на научных конференциях. Так, где капитан? Где ваши инженер и механики, тысяча ёкаев им в печенку? Необходимо выгрузить оборудование и приступить к установке!

И капитан, как дэусу из машины, наконец соизволил явиться.

– Госпожа?

– Оператор Санада О'Рэйли Мэри Комацу, – отрапортовала она по всей форме. – Прибыла в ваше распоряжение. Разрешите приступать к погрузке, установке и монтажу оборудования?

– Так это все оборудование? А ваши личные вещи?

Мэри Комацу взглянула на капитана с некоторым удивлением. Затем подняла саквояж.

– Все здесь.

– В таком случае приступайте.