28. Жека уже в Амстере

Они вышли с «Централ стейшн» под моросящий дождь. Мимо во влажном воздухе прошелестел похожий на призрак трамвай. Жека усмехнулся, вспомнив вчерашний день отъезда.

В начале недели в Петербург пришел снегопад. Двое суток непрерывный снег засыпал город, словно наступил Рагнарек. Впавшие в ужас дворники из Средней Азии все куда-то попрятались, будто в ожидании прихода волка Фенрира, который заявится и проглотит солнце. Или, может быть, весны, когда снег растает сам.

В Амстердам Жека прилетел из Хельсинки, куда добрался полупустым рейсовым автобусом с убаюкивающим финским ретро по радио и водителем, на каждой остановке выкуривающим по две сигареты. Ночной полупустой аэропорт Вантаа казался нереальным, как питерпэновский Неверленд. Таксисты дремали в машинах, а самолеты – на взлетном поле.

В 747-м «боинге» он сидел у прохода, его соседкой оказалась молодая светловолосая финка. Она смеялась над его акцентом и угощала сэндвичами и вином, которое раздавали стюардессы со значками «KLM» на голубой униформе. Финку звали Анникки, у нее были точеные скулы, почему-то казавшиеся чужими на ее лице глаза табачного цвета с крапинками, и бледная кожа без косметики. Она кем-то (Жека не разобрал, кем именно) необременительно работала и постоянно путешествовала, проматывая свободное время и деньги. Писала, как она выразилась, свой личный ромовый дневник, намереваясь в Амстердаме черкануть в нем пару – тройку марихуановых страниц. А еще – присмотреть в многочисленных магазинчиках на Калверстраат себе что-нибудь на европейскую зиму от «Yellow Cab», использующих в своей обувке элементы старых автомобильных покрышек. После выпитого вина Анникки задремала, во сне головой привалившись к Жекиному плечу. Ее рассыпавшиеся волосы щекотали ему подбородок. Когда пилот объявил о начале посадки, Жека аккуратно растолкал финку, и та, обнаружив себя спящей на его плече, заулыбалась. Снижались в густом киселе облачности, из которого неожиданно вынырнули прямо над крышами Амстердама.

В Схипхоле Жека с Анникки уже как старые знакомые шли бок о бок и катили за собой свои чемоданы формата «cabin luggage»: темно-синий жесткий «самсонайт» у финки и невнятного производства, несколько лет назад купленный незадорого в «Карусели», у Жеки.

Потом они тащились по серым, сырым улицам, с непривычки забредая на велосипедные дорожки и уворачиваясь от бесшумных то вежливых, то раздраженных велосипедистов. На площади Дам, из-за дождя малолюдной, он попрощался с Анникки, которая по линии каучсерфинга собиралась остановиться у местной семьи, жившей западнее пояса каналов.

– Си ю эгэйн? (Мы еще увидимся?) – спросила Анникки, выглядывая из-под капюшона своей куртки.

– Йес, – ответил Жека. – Си ю ин Рэд Лайт Дистрикт. Ай хэв ер намбер. Айл колл. (Да. Встретимся в Красных Фонарях. У меня же есть твой номер. Я позвоню.)

Анникки заулыбалась и кивнула:

– О’кей. Бай, Джеко. (Хорошо. Пока, Жека.)

Он пересек каналы прямо по Лейдсестраат, на этот раз не задерживаясь на мостах и не разглядывая фасады домов. А велосипедисты его прямо-таки вымораживали. Тоска, ненадолго отступившая в обществе Анникки, вернулась. На Лендсплейн, в окружении шмалевых кафешек, под гнусным декабрьским дождем мок небольшой каток с по-протестантски скудно украшенной елкой посредине. День святого Николая прошел, до Рождества две недели. За фасадом театра «Стадсшоубург» с импозантным богемным кафе «Станиславский» в цоколе Жека свернул на Марникс-страат и уже через минуту звонил в дверь небольшого, на семь номеров отеля. Поднялся по крутой лестнице. Администратор, обитающий в одной из комнат, переделанных под ресепшн, плотный молодой голландец со смешной бородкой ждал его.

– Хей! Айм Виллем! – протянул он руку Жеке. – Хау дид ю жорней? (Привет! Меня зовут Виллем! Как добрались?)

– Хей! О’кей! Джаст э факинг рэйн, вэтли… (Привет! Хорошо! Только этот гребаный дождь. Сыро…)

Виллем улыбнулся.

– Бай ивнинг ит шуд енд. (К вечеру должен кончиться.)

– О’кей! Сэнкью! (Клево! Спасибо!)

Спустя десять минут Жека как альпинист вскарабкался двумя этажами выше, волоча чемодан, и оказался в просторном и прохладном светлом номере с кроватью на двоих и кофеваркой. Покрутив барашек регулятора, он пустил тепло в холодную плоскую батарею, разделся и завалился в постель.

* * *

Короткий сон почти не добавил бодрости. Жека проснулся помятым и опустошенным, но все равно более живым, чем два месяца назад, когда очнулся после малиновки вперемешку с «блюзом».

Тогда он очухался на голой кушетке. Высокий потолок. Неприятный, вызывающий тошноту какой-то своей дискретностью больничный свет. Ободранные стены. Стойкий запах мочи. От всего остального мира Жеку отделяла рваная, будто найденная на помойке ширма. За ней кто-то ходил туда-сюда, выбешивающе шаркая ногами. Голова болела так, что ее хотелось отрезать. Из вены торчала игла, а возле изголовья находилась стойка с полупустой капельницей.

Он сразу понял, что произошло, но верить в это не хотелось. Сознание путалось, выдавая предательские воспоминания в произвольной последовательности. Вот они смотрят на остывшие креветки и решают заказать спагетти. Официант приносит им выпивку, которая, как из бутиратного РПГ, шарахнула по его мозгам. Настя улыбается, спрашивает про его планы. Почти ничего не соображая, думая, что умирает, он садится на ступеньки кафе, прислоняется спиной к стене. Настя подхватывает его. Ее голос: «Только тише, пожалуйста. Все хорошо».

– Сука-тварь-ненавижу! – просипел Жека незнакомым голосом и чуть не задохнулся внезапно появившимся комком в горле.

Он мотнул головой, попытался встать. Прикрыв глаза, смог только сесть.

– Эй! – негромко произнес он.

Хотелось сказать, что он тут умирает, но ему не хватало воздуха.

Шарканье за ширмой прекратилось.

– Доктор, – услышал Жека голос пожилой женщины, – там вас зовут, кажется.

– Зовут? Что, прямо меня? Так и говорят: «Позовите Виталия Семеновича, хватит ему бумажки заполнять»? – ответили жизнерадостным мужским баском.

– Эй! – с трудом исторг из себя Жека.

– Вот, опять!

– Да? Ну, тогда посмотрим.

Гусеницами танка проскрежетали по извилинам его отравленных мозгов ножки отодвигаемого стула. Кто-то неспешно приблизился к ширме. Нестарое лицо, широкое, пухлогубое и с веселыми глазами, выглянуло сбоку и уставилось на Жеку.

– Живой? – спросил врач.

– Вроде, – вяло кивнул Жека.

– Ну и хорошо, – врач зашел за ширму, глянул уровень лекарства в капельнице и присел рядом с Жекой. – Кайфанул?.. Теперь рассказывай, Буратино, что помнишь.

Жека пожал плечами.

– Да все помню, – и подумал, что на самом деле рад бы все забыть.

Жаль, что он вообще не впал в кому. Валялся бы, покрывался пролежнями, но, по крайней мере, не чувствовал бы себя жертвой гребаного теракта.

– Все? Ну? – удивился врач. – Давай тогда по порядку. Как зовут, помнишь?

– Кого?

– Тебя.

– Евгений.

– Отлично, Евгений. А фамилия?

Ну, мать-перемать. Сейчас опять начнется.

– Онегин… Не, меня и вправду так зовут.

– Не путаешь ничего, а? Может, Дубровский? Или Белкин, а?.. Да шучу-шучу. Видели твои водительские права, уже поржали. Сидели, новую главу, считай, сочинили… «Онегин, опиваясь пляс-водой…» А что было, помнишь? Сам перебрал дряни? Или отравил кто? Тебя нашли на улице, валялся в отключке, сознательные граждане вызвали скорую.

– Кафе какое-то было… – неохотно проговорил Жека, думая о висящих на стенах «Олдбоя» катанах.

– Ладно, вспомнишь, – сказал врач. – Особенно когда поймешь, чего лишился. Телефона там, денег… «Безмолвно буду я зевать и о былом воспоминать». Вот что. Опасности для твоей молодой и глупой жизни нет. Мы тебе сейчас капаем раствор, уменьшаем процент яда в крови. Как кончится банка, я на тебя еще гляну. Будешь огурцом – отпущу домой. Скоро утро, метро через час откроется, чего тебе тут с «синяками» торчать. Договорились?

– Договорились. А можно пройтись немного?

– Попробуй. По коридору. Только осторожней, капельницу не порви.

Колесики стойки отчаянно скрипели, и от этого звука Жеку бросало в дрожь. Обливаясь потом, на ватных ногах, то ли придерживая шаткую конструкцию, то ли держась за нее, он выбрался из-за ширмы, протопал десять метров до коридора, где без сил упал на другую кушетку, опершись спиной о стену.

Рядом, в трех шагах от него, сидели двое мужиков – трезвых, но с внешностью сильно пьющих людей. Один из них был в расстегнутой рубашке, открывавшей свежий, зашитый крупными грубыми стежками алый шрам на бочине.

– Нет, не люблю я это дело. Не нравится – и все тут. Чуры же тоже свиней не едят, – говорил один.

– Ты сравнил! – ответил ему второй. – Чурам Аллах-акбар не велит свиней жрать. А этих просто надо уметь готовить. Моя их в салат крошит, получается вкуснее оливье… Хотя, – задумался он, – может, еще вкус и от породы зависит. Мы тут как-то чихуахуа подобрали и сварганили. И вроде, знаешь, под сметанкой, с лучком – все дела, в общем, а как будто…

Жеку замутило, и он перестал слушать соседей. Подумал, не попросить ли доктора, чтобы он взял скальпель и вырезал из него все, что болело. Или хотя бы сделал лоботомию и удалил память.

Со смятой выпиской в кармане он добрался до дома. Ключей в карманах не нашел, но дядя Игорь со второго этажа, выгуливавший своего пса, впустил его в подъезд. Жека поднялся на свой этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта. Ключи валялись в прихожей. Денег, два с половиной миллиона рублей, – простыл и след. А чего он ждал? Что Настя выскочит из-за дивана и крикнет: «Сюрприз»?

– Ненавижу, – прошептал Жека и стал искать номер Насти в айфоне.

Странно, что на него никто не позарился, пока он лежал в отключке на улице, а потом – в больнице. Вот уж действительно, лажу ему Хариус втюхал.

Автомат сказал Жеке, что набранный им номер не обслуживается. Он набрал снова, снова, снова. Произнес:

– Сука!

От дальнейших событий этого дня в голове остался один туман. Он хаотично метался по городу, пытаясь разыскать залегшую на дно Настю. Использовал улицу на полную катушку. Звонил Матроскину и Марго. Приезжал к Настиной работе, хотя помнил, что она оттуда вроде как уволилась. Набирал номер квартиры по домофону в ее доме на Крестовском до тех пор, пока не появился охранник. В ответ на его просьбу покинуть охраняемую территорию Жека сказал:

– Иди козе хуй пили, – но ушел сам, когда человек в униформе полез за рацией.

«Олдбой» на Марата был еще закрыт. Разбить им витрину камнем?

На следующий день под вечер он зашел в «Копов». Людей там было больше, чем в его первый визит. Сумрачное пространство гипнотизировали тягучие, потрескивающие, как старая пластинка, биты «Portishead». Жека сел у края стойки, подальше от компании хмурых людей в штатском. Один из них, с седой щетиной и резкими чертами лица, покосился на Жеку, кивнул своим, встал с барного стула и, махнув рюмку водки, направился к дверям.

– Люся, нам повтори, пожалуйста, – попросил кто-то из оставшихся у худой барменши.

Обслужив их, девушка подошла к Жеке. Он спросил, на месте ли хозяин, получил утвердительный ответ.

– Можно его позвать? – спросил Жека.

– Да, сейчас.

Захар появился минут через пять.

– Привет, Евген, – как старому знакомому сказал он. – Как дела? Помог тебе Марк? Как там у него?

Жека кивнул невпопад, вспомнив ту яркую вспышку, в которой сгинул бывший полицейский.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо. Захар, хотел у тебя спросить, – он помолчал, собираясь с духом. – Ты не знаешь, где Настя?

Хозяин «Копов» внимательно посмотрел на Жеку, присел рядом, выказывая сочувствие.

– Такая-сякая, сбежала из дворца?.. Ну, мой опыт подсказывает, что могла свинтить в Европу.

– У нее визовый карантин, – покачал головой Жека.

– Тогда не знаю даже, – пожал плечами Захар и усмехнулся. – Сердечный клей принести?

Жека чуть не кинулся на него с кулаками.

Все было напрасно. Оглушенный и разбитый, он вернулся домой. Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо, подумал он, засыпая. Только вряд ли Настя его любила.

Новый день не принес ничего, кроме новой боли. Эта боль, от которой не спасал ибупрофен или найз, со временем притупилась, но никуда не исчезла. Жека еще чувствовал ее, когда в середине ноября хоронил деда. Тогда он и понял, что надо что-то делать. Что-то, помимо неожиданных даже для него самого пьяных засад до поздней ночи у Настиного дома, со злым драмом в наушниках и с заменявшими ему бивачные костры недорогими бутылками в карманах. Окно ее студии каждый раз оставалось темным.

Тогда Жека включил компьютер, проверил остаток средств на своей карте и зашел на сайт KLM.

* * *

Вставив в кофеварку капсулу, Жека сварил эспрессо, добавил сахара и сухих сливок и в три глотка осушил маленький граненый стакан. Вышел на улицу. Виллем не ошибся, говоря, что к вечеру погода наладится. Тучи действительно разошлись. С неба спустился холод. Воздух был странным, будто чуть подсоленным. По фасадам зданий скользили лучи заледеневшего на северном ветру солнца.

Он раз за разом прокручивал в тяжелой голове Настин рассказ на ночной террасе «Mod».

Дом в Пайпе, из окон которого были видны канал и граффити с Филипом Диком. Если его не закрасили, подумал Жека. С чего он взял, что Настя тут, в Амстере, а не в Берлине или на Тенерифе? Может, она вообще сняла квартиру где-нибудь в Купчино, на Олеко Дундича. Не пора ли позвонить Анникки, с которой он сюда летел? И засесть вместе в кофешопе, для начала? Растворить свое разочарование в стафе, в общении на английском, в… Но надежда умирает тяжелее, чем сам человек.

Жека шел вдоль трамвайной линии мимо Рейксмузеума, где томились все эти пыльные собрания картин. Превращенная в музей старая пивоварня «Heineken» плевалась туристами с одинаковыми зелеными пакетами из сувенирного магазинчика.

Узенькими, казавшимися хрупкими от больших стеклянных витрин кафе и неброских магазинчиков, улочками ДеПайпа Жека вышел на рынок, обезлюдивший в этот вечерний час. Пустые прилавки наводили на странную мысль о том, что всех местных похитили инопланетяне.

Потянуло влагой. Впереди замаячил канал – Буренветеринг, если закачанная в смартфон карта не врала. Местечко унылое и грязное: несколько голых деревьев, затянутых в кольчугу круглых металлических ограждений, замусоренные воды, бесчисленные велосипеды на стоянках. И дома, хоть и не прикидывающиеся старинными как в центре, но все равно с крюками у самых крыш для подъема мебели прямо в окна – старинное голландское ноу-хау.

Жека прошел квартал, второй и увидел граффити. Без дураков, Филип Дик, из головы которого, помимо многоэтажек, вылетали игральные карты (почему-то только бубновой масти) и космические ракеты, какими их рисовали на обложках советских фантастических книжек. Оглядываясь, Жека почувствовал, как сжалось сердце.

Этот дом из коричневого кирпича? Вот и лестница, прямо напротив Дика через улицу. Возле нее возились с велосипедом двое арабов примерно его возраста. Секунду помедлив, Жека перешел через мостовую к ним.

– Сóри, – сказал он, и один из арабов, кучерявый, как молодой Макаревич, поднял к нему лицо.

Жека не стал ничего придумывать, просто рассказал, что ищет девушку. Лет двадцати пяти – двадцати семи, высокая, с темными волосами, красивая. Неместная.

– Вери бьютифул, гайс. (Очень красивая, парни.)

Не появлялось ли в доме в последние месяц-два новой жилички, подходящей под описание?

Арабы переглянулись. Один сказал другому:

– Ленка.

– Вот? (Что?) – переспросил Жека.

Арабы сказали, что да, есть такая девушка. Зовут Ленка, вроде как чешка.

– Онли ши из блонди (Только она блондинка), – добавили арабы.

* * *

Окончательно стемнело, а он терпеливо торчал под домом, как подстерегающий поклевку рыбак. К нему подходил «Макаревич», предлагал пива, но Жека отказался. Не хватало еще потом бегать по району, искать угол, где можно избавиться от лишней жидкости. А заодно – пропустить… Кого? Настю? Или все-таки неизвестную чешку? «Макаревич» сказал, что видел девушку сегодня днем. Она уходила пешком. Вон стоит ее велосипед.

– Гуд лак, мэн (Удачи тебе, чувак), – произнес араб, заскучав с ним, и ушел, ногой запнув куда-то вдаль пустую банку из-под пива.

Жека остался. Он вдрызг замерз и хотел есть. Хорошо, что не было дождя. Ладно, еще полчаса, подумал он, разглядывая висящий где-то над Ватерлооплейн перевернутый месяц. Словно украшавший невидимую мечеть, он мерз с Жекой наравне.

Появился страшенный паршивый пес и попытался обнюхать Жеку. Тот шуганул его. Пес отбежал в сторону, присел и посмотрел на Жеку с таким видом, будто хотел спросить, а что он тут делает? Хочет что-то украсть? Пусть даже не думает. Здесь все мое.

И почти сразу Жека услышал шаги, показавшиеся ему знакомыми. Или это голова выдавала желаемое за действительное?

Но нет – раздался Настин голос. Она сказала что-то, чего Жека не разобрал, и засмеялась. С кем-то разговаривает по телефону?

Жека увидел, как Настя показалась из-за угла дома (да, точно, перекрасилась в блондинку), вздохнул и вышел из темноты ей навстречу.