27. Наушники

Наушники накрылись в метро. Правый динамик зашипел, по-свински хрюкнул напоследок и перестал играть. Какого черта? Жека вспомнил, как всего полтора месяца назад брал их в магазине. Задорого. Продавец, его ровесник, что-то ему втирал про модельный ряд класса hi-end, философию звука «Beyerdynamic» и пожизненную гарантию.

– Провода такие крепкие, что ими можно руки пленным врагам вязать, – заверял продавец.

На Елисейских Полях Жекиного воображения эта фраза тогда воплотилась в совершенно безрадостную картину. Он с винтовкой наперевес, с ножом в зубах идет за линию фронта брать «языка».

И попробуй найди теперь чек для этой их пожизненной гарантии.

Жека с раздражением выдернул «капли» из ушей, вытащил разъем наушников из старенького «айривера», смотал провода и сунул поглубже в карман. Прибережет до начала войны. Остаток пути до «Площади Восстания» он просто смотрел на свое отражение в окне вагона.

Перегоны с мелькающими красными огоньками напомнили вчерашний вечер, когда он в темноте, освещаемой только горящим вдалеке цехом, спотыкаясь о рельсы и проваливаясь в лужи, выбирался с территории мачтопропиточного завода. Ключи от «мицубиси» Жека так и не нашел, пришлось идти пешком. От воды задувал холодный промозглый ветер, но пять пачек денег, рассованные по оттянутым карманам, грели душу. Как будто Жека был всеми забытой поп-звездой, ехавшей на такси с очередной «Дискотеки 90-х», уставший, но с заработанным гонораром. Услышав шум двигателя, он обернулся и увидел за спиной приближающиеся фары. Жека поспешил убраться с дороги (или, наоборот, выбрался на дорогу – при такой видимости не разберешь), спрятался за какую-то груду металла, попутно распоров джинсы и поцарапав ногу о торчащую проволоку. Автомобиль (Жеке показалось, что это был «ягуар») медленно проплыл метрах в десяти от него. В салоне сидели тот болгарский югослав и Беспилотник, третья Стальная Симпатия. Жека пошел за ними следом, и через сорок минут без особых потерь добрался до разбитой бетонки, по которой они приехали сюда с Гази. По ней он шел еще час или около того, в отупении ни о чем не думая. Гул машин, проносящихся по шоссе, постепенно приближался. Жека остановил донельзя изношенную «Волгу» с хмурым, тоже порядком изношенным водителем, в приоткрытое окно назвал сумму и место – Ленинский проспект. Водитель кивнул и распахнул перед ним дверь. Гнал он как умалишенный, словно желая содрать с пассажира дополнительную мзду за более медленную, но безопасную езду. Эта гонка, заставлявшая Жеку вжиматься в старое кресло и инстинктивно жать на отсутствующую под его ногами педаль тормоза, отвлекла от мыслей о событиях вечера. Вдобавок у печки в «Волге» был сломан реостат, и Жекино лицо обдувало прямо-таки драконье дыхание.

Когда он вдруг ловил обрывочные мысли, мелькавшие в голове, ему начинало казаться, что он прождал Марка у «мицубиси» достаточно. Достаточно, чтобы понять, что тот погиб, не выбравшись из огненного вихря. Подойти ближе к пылающему зданию Жека тогда не решился. Жар от сгорающей синтетики и красителей чувствовался даже там, где он стоял, а ближе к цеху закипали грязевые лужи. Да и что он бы там увидел?

А смерть Гази и Аббаса освобождала его от каких-либо возможных проблем с работодателем при увольнении «по собственному желанию». Работать было не на кого. Да и зачем, когда он нашел бесхозные деньги, сложенные в черную шапку-«террористку»?

Шагая молчаливыми дворами к своему дому, Жека пожалел, что уже, наверное, поздно звонить Насте, и ограничился тем, что можно сделать с… А сколько там, кстати, денег? Прямо в коридоре, не успев стянуть с ног подубитые ночными лужами «гриндерсы», он прикинул – два с половиной миллиона рублей, не облагаемых налогами. Деньги всей своей тяжестью навалились на него, и Жека завалился на тахту, не сняв испачканной и порванной одежды. Сейчас он полежит пять минут, потом встанет и примет душ, сготовит что-нибудь то ли на ужин, то ли на завтрак, включит…

Проснулся он ближе к обеду и еще долго валялся, глядя в потолок. События вчерашнего дня казались ярким сном, но пачки денег на полу возле постели говорили об обратном. Свежие, будто только что отпечатанные купюры, словно у них еще не было грязного прошлого и плохой кармы. Интересно, кто-нибудь будет их искать? А вдруг это фальшивки? Он стал разглядывать на свет вытащенную из середины пачки пятитысячную, потом спрятал ее в карман и спустился на улицу. Державшие круглосуточный универсам через проспект армяне хотя бы не вызовут копов, если купюра окажется поддельной. Выйдя из магазина с пакетом, в котором лежали пачка чая, упаковка «чаппи» для Галстука и две свердловских слойки, Жека набрал Настю. Та не сразу взяла трубку, была хмурой и чем-то озабоченной. Жека подумал, что она как-то вдруг изменилась после их визита к «Копам» и встречи со своим бывшим. По телефону девушка ничего не рассказывала, но согласилась встретиться вечером в центре.

Собственно, вечер уже наступил, пасмурный и продавленный, как старый диван. Но только не для выспавшегося и внезапно разбогатевшего Жеки.

Когда он во дворе угощал кормом спаниеля, ему позвонил Матроскин.

– Слышал, какую мы бучу заварили? – спросил он вместо приветствия. – Священника того сана лишили. Работать пойдет. Или отшельником в пещере жить будет. Типа, я монах – идите нах…

– Аминь…

Жека вышел из вагона и, поднявшись по эскалатору, оказался на «Маяковской» – станции, которую панически боялся в детстве. Однажды в начальной школе один из его одноклассников, собравший на большой перемене вокруг себя несколько человек, шепотом поведал им о секрете. Будто чтобы плитка для облицовки вестибюля станции стала красной, ее пропитывали кровью, потихоньку выкаченной в больницах из маленьких детей. «У них не всю забирали, но многие все равно умерли… А я со скарлатиной тогда лежал, но у меня чуть-чуть взяли, потому что бидон у медсестры уже был полный. Врач ей сказал, что, если крови не хватит, с меня потом и начнут. Хватило, наверное. Повезло…» После уроков они поехали смотреть эту мистическую станцию. Была середина буднего дня, и «Маяковская» была до жути малолюдной. С шевелящимися на затылке волосами Жека подошел к стене и осторожно прикоснулся к плитке пальцем. Плитка была гладкой. «Видишь, это от крови», – произнес одноклассник, раскрывший им страшную тайну. Внезапно приехавшая с ними девочка громко вскрикнула и бросилась к эскалатору. Они – за ней, перескакивая через ступени едущей вверх лестницы. В вестибюле станции, отдышавшись, девочка сказала им, что, пока мальчики трогали плитку, белый барельеф Маяковского посмотрел на нее и подмигнул.

Сейчас, как и всякий раз, оказываясь на «Маяковской», Жека улыбнулся, вспомнив эту историю. Подумал, что «подмигивавший» поэт и в самом деле был похож на какого-то затаившегося в углу вампира, спрятавшего клыки за сжатыми бледными губами.

Город встретил его дождем – несильным, но неприятным. Мокрая, будто ее обсосали и выплюнули, толпа на Невском. Где там сейчас его «опель»? Мокнет брошенный у стройки на Пулковском? Может, купить вместо него «ниссан GT-R»?

Накинув на голову капюшон, Жека зашагал по Марата – улице, средневековой не по архитектуре, а по принципу, когда сапожники, мясники и бондари цехами селились в одном месте. Марата была улицей туристических и страховых фирм, кормившихся с шенгенских виз, получаемых в визовом центре Финляндии и предоставлявших, помимо прочего, такой специфический вид услуги, как «откатка визы». Автобус, набитый пассажирами, переезжает через границу, гид дает «туристам» четверть часа на то, чтобы перекусить и выпить кофе в ближайшем кафе, сам в это время скидывает контрабандные сигареты. Потом всем автобусом заезжают в магазин-склад за сомнительного качества товарами и под усмешки финских пограничников покидают Еврозону с вожделенными штампами в паспорте. И все – можно на две недели лететь загорать в Коста-Брава.

Вот и «Олдбой» – место, где они с Настей поужинали в первый раз. Яркая вывеска заведения жалила глаза из влажной темноты, обещая тепло, вкусную горячую еду, выпивку и джаз. Жека сдал свою куртку одобрительно покачивающему головой в такт музыке молодому гардеробщику, улыбнулся встречающему его у входа в обеденный зал хостес, сказал:

– Меня ждут.

Настя сидела за дальним столиком, спиной к залу. Когда она повернула голову к приблизившемуся Жеке, он понял причину: по ее правой скуле расплылся свежий синяк. Она даже не стала утруждать себя, замазывая его, а просто надела армейский, с V-образным вырезом и кожаными накладками на плечах свитер, с которым синяк смотрелся почти уместно.

– Приве… Мать твою, Настя! Что случилось? Кто тебя?

Он сделал движение рукой, словно пытаясь прикоснуться к лицу девушки, но та отпрянула и помотала головой.

– Смотрю, тебя нельзя оставлять одну. В каком кровавом спорте ты добывала медаль?..

Он хотел что-то добавить, но осекся, почувствовав исходящий от Насти холод.

– Не пялься так, пожалуйста. Садись. Я пришла чуть пораньше и не стала тебя ждать, заказала нам обоим тигровые креветки в сливочном соусе с овощами на гриле… Ничего, что я сюда тебя затащила? Я, кажется, говорила, что у них подрабатываю? Надо было забрать «первичку» для обработки.

– Подойдет, – сказал Жека и, присев, поймал ее руку в свою. – Так что у тебя все-таки стряслось?

– Да все в порядке, – ответила Настя, плеснула из стоявшей на столе бутылки с водой без газа в стакан и сделала пару глотков.

– Не верю. Это у тебя откуда? – он взглядом указал на синяк.

Несколько секунд Настя не отвечала, смотрела мимо него. Что-то в ее лице заставило Жеку испугаться того, что она сейчас закричит – громко, раскалывая спокойную атмосферу «Олдбоя» с тихими разговорами посетителей, по-домашнему звякающей посудой и проверенным временем джазом. Рукой он чувствовал, как дрожит у нее какая-то жилка на запястье. Потом Настя произнесла:

– Знаешь, у меня отец умер… И я виновата в этом…

– Ты? Как это?

– Если бы не начала его шантажировать…

Поданные креветки в сливочном соусе остывали на тарелках, превращались в креветочные айсберги, пока Настя рассказывала обо всем Жеке. Тот слушал, держа в руке холодную рыбину ее ладони.

– Странно, – сказала Настя. – Вроде бы я его не любила… А сейчас, когда уже ничего не исправить, жалею, что так у нас с ним получилось. Будто я его предала.

Жека молчал, не зная, что сказать.

– Думаю, может, оттого, что я головой шарахнулась, у меня там, – девушка постучала пальцем себе по голове, – что-то произошло. Сосуд какой-нибудь лопнул. Прямо как полюса магнитные поменялись. Плакать хочется.

– Ну, – осторожно сказал Жека, – поплачь…

– Точно не здесь…

Она такая красивая, когда смеется, подумал Жека. Только как сделать, чтобы она сейчас засмеялась?

У него на все один ответ.

Взять и увести ее в мужской туалет. Не обращая внимания на постер с демонстрирующим звериный оскал корейским актером, задрать этот ее свитер, расстегнуть ее и свои джинсы. Поцеловать шею и ощутить ладонями, как на несколько секунд Настя покроется колючими мурашками, становясь похожей на какую-то ягоду. Будто Жека на дедовой даче жадными горстями рвет черную смородину. С кустов соседей.

И Настин вкус там будет таким же ягодным. Смородиновым. Жека окажется в тесном влажном пространстве и начнет двигаться. Трахать ее до тех пор, пока снова не зажгутся эти коричневые глаза, пока все у нее не начнет саднить, пока он не вытрахает из девушки придуманную ею вину…

Настя спросила:

– А как у вас с Марком дела?

Жека помолчал, решая, с чего начать. Подумал, что лучше всего это сделать с конца.

– Твои деньги. Они у меня, – произнес он. – Два с половиной миллиона в пяти пачках…

* * *

Жека вернулся из туалета, куда сбежал после своего рассказа. Официант как раз отошел от их столика, забрав с собой тарелки с креветками. Вместо них он оставил два бокала с золотистой жидкостью.

– Что он сказал? – поинтересовался Жека.

– Ничего, но выглядел разочарованным. Я сказала, мол, не вина повара, что мы ничего не съели. Просто тебе вдруг стало жалко креветок, – Настя пожала плечами. – Я взяла нам выпить, пока сварят спагетти.

– Давай хоть выпьем, – засмеялся Жека. – Сразу по двойному? Что это?

– «Малиновка». «Red Breast». Двенадцатилетний «ирландец».

– Ого! – Жека принюхался к содержимому стакана. – Никогда не пил. Наверное, недешевый тут, да? Пора привыкать к богатству… И что я должен почувствовать?

– Официант что-то говорил про сухофрукты и черную смородину. Точно знаю, что не должен почувствовать разочарование.

Они пригубили виски.

– Ум-м-м, ну да, сухофрукты. Только немного солоноватый, как островной скотч. А так – достойно. Согласна?

– Да, хороший.

Смакуя, Жека отпил еще. Нет, точно. Соль эта явно лишняя. Будто вообще от другого напитка…

Раздался приглушенный хлопóк.

Жека вздрогнул, оглядел зал. Через два столика от них сидела немолодая пара. Она – в вечернем платье и с колье на открытой шее, он – с сединой и властным лицом. Официант аккуратно наполнял их бокалы из только что открытой бутылки шампанского. Мужчина что-то сказал, его спутница засмеялась. Колье на ее шее заиграло, засверкало так, что Жека с трудом оторвал от него взгляд.

– А?.. Извини, ты что-то сказала? – посмотрел он на Настю.

– Я на минутку выскочу на улицу. Позвоню сестре отца, тут музыка громкая. Не хочу, чтобы тетка подумала, что я развлекаюсь, когда должна быть в трауре.

– Можно с тобой? Я не буду мешать, – пообещал Жека.

– Если управляющий не подумает, что мы собрались сбежать, не заплатив, – засмеялась Настя.

– Ты же тут работаешь. Документы там, и все дела…

– Точно, а я про них и забыла. Надо забрать. Напомни мне, пожалуйста, когда принесут счет.

Джаз действительно играл чуть громче, чем в начале вечера. Или это кажется Жеке из-за того, что бодрый анонимный хард-боп сменился коматозным «Morphine»? «You’re good, good, good. So good» («Ты хорошая, хорошая, хорошая. Такая хорошая»), – прокуренным голосом подпевал Марк Сэндмен своему двухструнному безладовому басу, и Жека был согласен с ним, если это про Настю. Кивнув администратору, они вышли на улицу, устроились под козырьком. Подставив разогретое лицо прохладному уличному воздуху, Жека смотрел на проезжающие мимо автомобили с яркими – яркими – так, что и смотреть неприятно, – огнями фар. После того как Настя закончила короткий телефонный разговор, Жека повернулся к ней. Он понял, что сейчас нужно произнести.

– Знаешь, сейчас сморожу глупость, так или иначе… Мне кажется, я люблю тебя, – произнес он, взяв девушку за обе руки.

Жека почти не видел ее лица, один только силуэт. Приблизился, чтобы рассмотреть глаза, чтобы поцеловать наконец в губы. Немного кружилась голова, как у школьника от волнения.

Настя стояла, ожидая поцелуя. А в ее глаза будто попали льдинки. Такие же, как в тот вечер, на дне рождения, где они познакомились. Глаза Снежной королевы. Когда Жека дотронулся губами до ее губ, Настя вдруг тихо прошептала:

– Ты же меня совсем не знаешь…

– А какое отношение это имеет к любви? – пожал плечами Жека.

Она помолчала. Жека стоял, замерев. Что-то в Настиной позе говорило о том, что, если он попробует сейчас поцеловать ее, она уклонится от поцелуя.

Что не так?

– Запуталась я, Жека, – сказала Настя.

– То есть? – не понял он.

– Как наушники в кармане…

Настино лицо вдруг поплыло в переставшем фокусироваться Жекином взгляде. Голова у него закружилась, будто он последний час провел на каруселях. Что такое? Настины руки выскользнули из его, и он, пошатнувшись, ухватился за шершавую стену здания.

В том корейском фильме был парализующий газ…

Вдруг он вспомнил, как Настя рассказывала про фирменный коктейль в «Олдбое». За несколько мгновений до того, как потухло его сознание, Жека понял, почему виски был соленый.

Бутират.

Похоже, ему плеснули в малиновку сверхдозу. Не сдохнуть бы…