14. Микрочипы расскажут

Она похожа на повзрослевшую героиню аниме «Кайт – девочка-убийца».

Повзрослевшую настолько, что у нее появились кавайные груди правильного размера, туго обтянутые тесной кожаной курткой. У настоящей Кайт (только как можно назвать «настоящей» нарисованную мультяшку?) с этим было в порядке и в детстве.

Странные мысли лезут в голову, когда к ней приставлен пистолет.

Огромный с этого ракурса ствол «беретты» направлен Жеке в голову. «И Ленский, жмуря левый глаз, стал также целить…» – вспомнил Жека и улыбнулся внезапно всплывшей строчке. Вот какого хрена?..

Пистолет в поднятой правой руке держала красивая женщина, лет тридцати, с лицом, загоревшим где-то на Кипре, и стальным нехорошим прищуром серых глаз. Темные волосы, стрижка каре, клетчатая юбка и полосатые гольфы-нимфетки. Высокие спецназовские ботинки на шнуровке. В панковском стиле, но явно дорогой куртец, что-нибудь вроде «Allsaints Spitalfields».

Итальянская смертоносная игрушка серебристого цвета выглядела в руках скуластой красотки – головореза модным аксессуаром или гаджетом. Почти как «Vertu» с дополнительными опциями.

– Смешно? – девушка поймала его улыбку.

– Страшно, – честно признался Жека и добавил. – Не поверишь, боюсь навалить в штаны.

Сказал безо всякой иронии. Ему действительно было страшно, но красотка-головорез удивилась бы, узнав отчего. Не от наставленного на него девятого калибра. Жека давно свыкся с мыслью, смирился с ней и глубоко запрятал в мозгу, что его образ жизни и способ заработка – кривые дорожки, которые рано или поздно приведут к моменту, когда в него будут целиться из оружия, угрожать ножом или замахиваться бейсбольной битой. Животный ужас, ледяными кубиками перекатывавшийся внутри с того самого момента, как Жека увидел трупы у сожженного кафе, выветрился с появлением ствола у его головы. Все неясности закончились, неизвестность пропала, ситуация стала именно той, к которой он давно готов. Рано или поздно всех загонят под землю… Страшнее сейчас было оттого, что у него резко, как от выстрела, скрутило живот, и он боялся обделаться прямо тут, в подъезде своего дома. Трудно даже представить, что потом пацаны будут говорить про него. «Помнишь Жеку? – Какого?» И ответят не: «Который сражался как лев, но его вальнули из волыны, захлебнулся своей кровью, умер мужиком», а: «Которого шлепнули в своем же подъезде. Он еще обосрался прямо на лестнице, прикинь. Гы-ы-ы». Остаться так в памяти по-настоящему страшно. И этот страх делает малоинтересным, кто эта девушка с пистолетом и что ей надо.

«Беретта» тускло блеснула в желтом свете лампы, горевшей под потолком на лестничной площадке первого этажа. Девушка указала пистолетом на дверь.

– Сейчас выходим на улицу и садимся в мою машину, – и добавила: – И без глупостей. Ясно?

Какие глупости она имеет в виду? Кинуться на нее? Или от нее? Разжечь сигнальный костер и позвать на помощь? Он едва мог передвигать ноги, сжав мышцы сфинктера, а в животе что-то булькало и смачно перекатывалось.

У Жеки мелькнула мысль, что он уже видел эту девушку в компании второй, очень на нее похожей. На «Треугольнике». И теперь ему понятно, кто сжег бокс Темира. И еще… Зачем? Кажется, он скоро все узнает. Только что сделать с этим знанием?

– Поворачивайся и иди к двери, – произнесла красотка-головорез.

Жека кивнул, развернулся. Ствол пистолета сильно и оттого неприятно уперся ему в спину где-то в области печени.

– Эй, аккуратней, – попросил он.

– Помалкивай, – ответила девушка, но давление ствола ослабло.

Жека преодолел пролет до двери, нажал пикнувшую кнопку домофона и вышел на улицу, окунувшись в октябрьские сумерки.

– Где твоя машина? – Жека чуть повернул голову к девушке.

– Прямо, белый «ягуар».

Метрах в тридцати от подъезда смутно белел какой-то автомобиль. Вот он, один из тех двух «ягуаров», припаркованных у «Треугольника». Подталкиваемый в поясницу пистолетом, Жека двинулся к машине. Плохо, все плохо, но внешне все выглядит блестяще – он идет с раскрасавицей к дорогой тачке.

– Не оглядывайся, – велела красотка-головорез.

Квакнула сигналка «ягуара».

– Садись на переднее сиденье, – произнесла девушка.

Хорошо, не потребовала, чтобы он забирался в багажник.

– Что тебе нужно? – спросил Жека, взявшись за ручку. – Куда ты собралась меня везти?

– Садись! – ствол сильнее уперся ему в спину.

– Слушай, я в туалет хочу. По-большому.

– Что, так страшно?.. Потерпишь, – в голосе девушки Жека услышал обидную для себя насмешку.

– Не-а, – разозлившись, Жека полуобернулся к красотке-головорезу. – Это как раз ты потерпишь. Когда я обделаю салон твоего «ягуара».

«Опыт уже есть», – чуть не добавил он.

На спокойном лице девушки не отразилось даже мимолетного замешательства. Она заявила вполне будничным голосом:

– Обосрешься – прострелю тебе колено. Всего делов. Понятно?

Жека взмок от выступившего ледяного пота, почувствовал шевеление волос на затылке. «Всего делов». Эта сможет. А почему нет? От человека, с открытым лицом орудующего посреди двора стволом без глушителя, можно ожидать всего. Наверное, такие вот комсомолки в свое время ставили к стенке врагов народа и пускали их в расход, смотря ясными незамутненными глазами. Верили, что делают жизнь остальных советских людей лучше.

– Слушай, а куда ехать? – спросил Жека. – Я попробую дотерпеть…

– Даже если во Владивосток, дотерпишь, – кивнула девушка. – Если не хочешь настоящих проблем… Давай садись в машину.

Жека открыл рот, чтобы сделать еще одну, последнюю попытку, но красотка-головорез вогнала ему «беретту» под ребра и толкнула так, что он с жестяным грохотом завалился на капот «ягуара».

– Херово тебя ноги держат, – прокомментировала девушка и пообещала: – Если помял машину, помну тебя самого.

Оглушенный падением, Жека лежал на капоте, чувствуя правой щекой влажный холодный металл. Рядом на капоте он увидел несколько желтых листьев, опавших с клена, под которым стоял «ягуар». Вид этих резных, чуть скукоженных листьев напомнил Жеке о детстве. Когда они с дедом сидели перед черно-белым «Горизонтом» с выпуклым кинескопом, потрескивавшим, если касаться его пальцами, и с замиранием сердца смотрели хоккейные матчи между нашими и канадцами. «„Кленовые листья“ снова в большинстве…» – захлебывался комментатор. Давно это было…

Здесь и сейчас – сырой капот, боль в ушибленной ноге, пистолет («курок, боек, предохранителя нет») в согнутой руке девицы и окна дома напротив, где горело вечернее электричество. Пока он хлопал глазами, красотка-головорез свободной рукой достала из кармана электрошокер. Вот он напугал Жеку посильнее «беретты» и опасности наделать в штаны, вместе взятых. Жека было дернулся, из последних сил сжимая задницу.

А потом проскочила колючая искра с железным отливом, и расцвела вспышка боли.

* * *

– Ум-м-м, – скривился Жека. – Больно.

– Что случилось? – спросила Настя.

– Язык прикусил, – ответил он.

– Да? Тут так вкусно?

– Просто я прифигел с твоей истории…

Выезжая с «Красного треугольника», где пожарный расчет заканчивал поливать пускающий едкий дым сгоревший бокс, Жека ощутил обсасывающее внутренности внезапное чувство голода. Он притормозил, посигналил сидевшей в «опеле» Насте и повернул к ближайшему мосту через Обводный. Зазвонил его вроде как айфон.

– Ты собирался скинуть «субарик» черным, – услышал Жека голос девушки. – Или передумал, решил мне подарить?

– Обеденный перерыв у них, – мрачно пошутил он. – А ты, если все узнаешь, не захочешь его брать. Честно… Я на заправку, давай за мной.

На заправке он встал поодаль от колонок. Заправляться сейчас – глушить двигатель, а потом заводить тачку отрезанным пальцем. Так весь аппетит пропадет. Лучше он сделает это позже, после обеда.

На глаза попались высокие башни по бокам проходной «Треугольника» на той стороне канала и чуть сгорбившийся пешеходный мост, где они с Эргашем (в четверг? Всего три дня назад) скидывали в ночную воду тело. Нечисто с этим трупом кавказца в багажнике, в который раз подумал Жека. И с «субариком» этим. И со сгоревшим боксом…

Он подошел к припарковавшейся рядом «астре». Настя опустила стекло и вопросительно взглянула на него.

– Едем на Кронверкский, – сказал Жека.

– Во вчерашнюю шаверму? – поняла Настя.

– Угу… И надо заправиться и пообедать. У них тут кафешка есть.

Настя помотала головой.

– Я не буду. Не хочется…

– Хоть кофе выпей…

– Разве только, – с сомнением произнесла Настя и повернула ключ, заглушив мотор. – А почему ты сказал, что я не захочу брать «субарик»?

– Любопытной Варваре на базаре нос…

Оторвали…

Нос. Палец. Ну хватит уже…

Девушка вышла из машины на асфальт, покрытый растекшимися амебами масляных пятен, глубоко вдохнула воздух.

– Странно. Осень в Питере, автозаправка, дождь, а в атмосфере что-то восточное.

– Это дрожжи, – пояснил Жека.

– Дрожжи?

– Или из чего там варят пиво на «Степане Разине»? Он тут рядом, в нескольких кварталах. Вот и пахнет.

Жека вспомнил, как пару лет назад он с бывшими друг другу двоюродными братьями Чили и Пепперсом, еще та компашка, прилетел на несколько дней в Дублин. В первое же утро, залившись элем, они забрели в район пивоварни «Guinness»: остатки узкоколейки на мощеных старинных улицах, грязно-коричневые кирпичные стены и такой же липкий, как сейчас, ориентальный аромат в холодном воздухе. Чили и Пепперс, никак не бравшие в толк, почему они не пьянеют с эля, наверстывали количеством, попутно поливая стены в каждой подходящей для такого дела подворотне. На одной из улочек их застал за этим занятием вышедший из соседнего дома крепкого телосложения классический рыжий ирландец с короткой стрижкой и желваками скул. Увидев творящееся безобразие, что-то заорал Чили и Пепперсу. Те, не отрываясь от полива, ответили. Небогатый словарный запас английского придал их ответу определенную тональность. Ирландец покраснел, сделал несколько решительных шагов вперед. Какое-то время все трое, постепенно сближаясь, как боксеры на ринге, перебрасывались зычными «фак офф» и «фак ю», пока Жека за руки не вытащил братьев из подворотни.

– Сорьки, мэн, – крикнул он ирландцу.

– Да ты чего? – вырывался Пепперс. – Нас же больше. Сейчас накостыляем этому лепрекону по его горшочку с золотом.

– А если он – боевик ИРА? Хуйнет тебе под ноги осколочную гранату…

Жекин довод тогда заставил братьев утихомириться, но ссать по углам они не перестали. Против природы не попрешь.

Внутри изукрашенного логотипами нефтяной компании павильона АЗС пахло пластиком от канистр со стеклоочистителем и краской от свежей прессы на журнальной стойке. Зона кафе с тремя столиками была занесена в глубь павильона, к большим окнам, выходящим на набережную. Настя направилась к одному из столиков, попросив Жеку взять ей кофе.

Жека подошел к стоявшему за кассой оператору – молодому парню с реденькой русой бородкой и в футболке со странными числами через запятую. Заинтересовавшись, Жека уткнулся в них взглядом, вычисляя логику последовательности.

– Это числа Фибоначчи, – заметив Жекин интерес, пояснил оператор.

– А-а-а, – протянул Жека, делая вид, будто что-то понял.

– Ряд чисел, в котором каждое последующее равно сумме двух предыдущих, – дал еще одно пояснение оператор, проводя пальцем по груди. – Считай сам… Уловил?..

– Ага, кажется, – кивнул Жека, складывая числа на футболке. Строгая математическая логика ему понравилась, надо запомнить. – А зачем это нужно?

– Да так, красиво, – ответил парень.

– Как узоры на окнах в морозный день?

– Вроде того… Ну или чтобы когда с неба на пепелаце спустится разумная морская капуста, она поняла бы, что мы тут тоже не дураки.

– Понятно… Два американо с молоком и… Есть у вас что-нибудь перекусить?

– Перекусить? Пара медных проводов подойдет? – ухмыльнулся оператор. – Трюфли, роскошь юных лет?

«Начитанный сукин сын», – устало и беззлобно подумал Жека.

– Может, хот-доги есть? – спросил он и тут же подумал, что хот-дог будет весь обед напоминать ему о пальцах бывшего владельца «субару». По крайней мере о том, что валялся сейчас в бардачке. – Или еще что-нибудь?

– Гамбургер с сыром.

– Два, пожалуйста.

Оператор принялся сооружать гамбургеры. Прервавшись, чтобы принять плату за тридцать литров дизеля от небритого мужика, подъехавшего к заправке на забрызганном грязью «мерине», он поставил гамбургеры в микроволновку и сварил кофе.

– Вот, пожалуйста, – пару минут спустя передал он Жеке гамбургеры, уложенные на картонные тарелки. – Горчица, кетчуп… Приятного аппетита.

Держа в одной руке гамбургеры, в другой – стаканы с горячим кофе, Жека приволок все к столику, за которым его дожидалась Настя.

– Думала, ты сейчас начнешь всем этим жонглировать, – сказала она, когда Жека поставил все на стол.

– Могла бы и помочь, – заметил Жека.

– Извини, задумалась что-то, – ответила Настя с серьезным лицом, но смеющимися глазами. – Я вымою посуду, договорились?

– Взял два гамбургера на случай, если ты все-таки захочешь.

– Спасибо, ешь сам, – Настя сняла пластиковую крышку со стакана и сделала глоток. Как кошка, зажмурилась от удовольствия. – Вкусный кофе.

Гамбургеры тоже оказались съедобными.

– Я тут чуть в аварию на перекрестке Московского и Обводника не попала, – за кофе рассказала Настя. – Такие овцы ездят за рулем – ужас. Выперлась на встречку и мне же и сигналит, да еще показывает, что у нее «бэби он борд». Уступай место!

Жека поморщился:

– Меня уже только то, как они себя называют, выбешивает. «Мамочки!» Есть ведь хорошее слово – «мама». Мама мыла раму. А Мамочка – это беспризорник был такой в «Республике ШКИД», вороватый и одноглазый. Суки, тупые и страшные. Выполнили свою социальную функцию – все, можно не краситься и не следить за фигурой. У них же младенчики – «солнышки» и «рыбоньки». А муж от этих коров к проституткам ходит из семейного бюджета, пока она в социальной сети фотки своего «солнышка» выкладывает с комментами: «Вот, это мы сегодня покакали». И пишут это с ошибками.

– Смотрю, ты любишь детей, – засмеялась Настя. – И их мам.

– Не говори. Ничего не имею против воспитанных детей и их родителей, но то, что сейчас… Так бы и сбросил на город контрацептивную бомбу…

– И как, не стыдно за такие мысли?

– Да не особо, если по-честному… Интересно, а какой у тебя в жизни был поступок, за который до сих пор стыдно больше всего?

Настя хмыкнула, сделала глоток кофе и объявила:

– Великолепнейшее и новое пети-же. По крайней мере такое, что однажды только и происходило на свете, да и то не удалось… Слушай, да так с ходу и не сообразишь… Вот когда в институте училась, ехали с подругой в троллейбусе в толпе, жрали семечки, а рядом спиной к нам стоял мужик в куртке с капюшоном. Так мы ему туда всю шелуху выбросили.

– Ну-у-у… – протянул Жека, принимаясь за второй гамбургер. – За шелуху стыдно больше всего? Ерунда какая-то.

– А ты блеска требуешь? И чтобы стыдно было? – удивленно изогнула брови Настя. – Вот еще один. Летом в автобусе еду вся такая на платье, сумочка в тон, босоножки, прическа. Мужики оборачиваются. И народу в автобусе немало так. Мне какой-то парень место уступил, я села, королева королевой. Тут автобус тряхнуло – в колдобину попал, и я как пукнула от неожиданности. Громко так, – Настя засмеялась. – Все вокруг ухмыляются, ржут. Стыдобища. Вышла на первой же остановке и опоздала в кино… Или вот еще. Пришла в гости к молодому человеку, который за мной ухаживал. Нарядная, в новых туфлях. Ну, там ужин при свечах, вино. Сели на диван. Молодой человек говорит: «Дай свои ноги сюда». Массаж ступней и все такое. Положила ноги ему на колени, смотрю – мама дорогая! – все ступни жутко-черного цвета, покрасились от новых туфель. Молодой человек даже руками прикасаться к ногам не стал, будто у меня гангрена. Быстренько выпроводил – дела, мол, у него срочные объявились. Козлище!

Они еще посмеялись.

– А я вспомнил такое… – покачал головой Жека. – В конце школы ходил в секцию на волейбол, перед секцией заскочил к одной девушке – у нас с ней шуры-муры были. Потрахались по-быстрому. Я прихожу на волейбол, переодеваюсь в раздевалке, и вдруг пацаны начинают смеяться. Показывают на меня пальцем. Гляжу – а на мне трусы подруги, в цветочек. Перепутал, когда одевался. Стою в женских трусах – и, самое скверное, не снять. Меня тогда даже Онегиным звать перестали, придумали прозвище Стринг. Почти как Стинг. Пришлось секцию бросить… И еще было дело. Приехали в гости к подружке Фью. Поднапились там нормально, я бы даже сказал – нажрались. Легли в одной комнате: Фью с подружкой на диване, я – в кресло-кровати. Фью рассказывает, ночью он просыпается и видит в свете фонаря, как я встаю, подхожу к торшеру и в пьяной прострации мочусь под него как под дерево. Фью даже глаза закрыл, чтобы не ослепнуть, потому что ждал короткого замыкания со вспышкой, думал, меня током ударит. Обошлось. А утром мы все на кота свалили.

– Вот суки, кот-то при чем?

Снова посмеялись. Жека откусил от второго гамбургера.

Настя посмотрела, как он жует, повернулась к окну, за которым по лужам на асфальте бил морзянку усилившийся дождь, и произнесла, решившись:

– Ладно… Может, самой легче станет. Расскажу, какого поступка я стыжусь больше, чем остальных… – она взглянула на Жеку. – Кстати, совсем недавно было.

Он удивленно увидел, что у Насти залились краской щеки, и отложил гамбургер. Похоже, что сейчас будет не просто треп.

– Стою возле «Сенной», жду знакомую. И вдруг есть захотелось. Отошла к ларьку, купила слойку. Жую ее, подбегает ко мне бродячая собака, здоровая клокастая дворняга. Посмотрела на меня таким грустным взглядом, что я подумала и отдала ей булку. Я себе смогу новую купить, а собака – нет. Она взяла слойку в пасть, вильнула хвостом, вроде как «спасибо» сказала, отошла на пару метров, стала есть. Тут к ней подскочил косматый растрепанный мужик. Пожилой, в обносках, мочой от него несет – бездомный. Начинает, матерясь, отбирать у собаки остатки слойки. Собака опешила от такой наглости, выронила булку, как ворона из басни, мужик схватил слойку – то, что от нее осталось, – и в рот. Но выплюнул, потому что я его ударила в живот и закричала: «Это не твое! Оставь, гад, собаке!» Меня аж заколотило. Все вокруг смотрят. Бомж согнулся пополам, хрипит – звезданула я ему будь здоров. Собака убежала, подумала, наверное, что мы ненормальные. Слойку эту несчастную бросила. Я ее и растоптала, чтобы бродяге не досталась. Пришла в себя, когда клины сошли, вижу, знакомая мимо просвистела, постеснялась подходить ко мне. Хотела бомжу помочь подняться – а он такой грязный, по нему разве насекомые не ползают, фу! Извиниться перед ним тоже не смогла – во рту все пересохло и язык какой-то онемевший. Думаю, ладно, дам ему сто – двести рублей. А в кошельке только тысячные и копейки какие-то. Стою как дура с раскрытым кошельком над бездомным, не знаю, что делать. Так и ушла. Как вспомню, со стыда сгораю до сих пор… – Настя приложила ладони к щекам и наконец посмотрела на Жеку. – Что-то хочешь сказать?

Но Жека лишь прикусил язык, в самом прямом смысле.

Допив кофе, он произнес:

– Я в таких случаях стараюсь все забыть и радуюсь, что в нас пока не вживляют микрочипы, как в будущем.

– Что за микрочипы? – спросила заинтригованная Настя.

– Как в «Черном зеркале». Думаю, скоро такие изобретут. Которые записывают всю твою жизнь. Пришел ты домой в три часа ночи, говоришь супруге, что задержался на работе. Она – хлоп! – подключается к твоему чипу и видит, как ты в сауне развлекался… Или съездила ты в отпуск, друзья спрашивают: «Ну как?» Ты: «Сейчас покажу». Подключаешь микрочип к телевизору, вы сидите и смотрите, как ты на пляже валяешься. И тут системный сбой, косяк в чипе, вирус – и изображение перескакивает на тот момент, где ты, такая высокодуховная девушка, бомжа пиздишь из-за плюшки какой-то…

– Эй! Слушай! – поморщилась Настя. – Я же тебе не для этого рассказала!

– Вот! И тогда будешь думать о том, как себя вести. Единственный способ, по-моему, изменить мир к лучшему…

– Жека, – Настя прикончила остывший кофе, – объясни мне… Не могу понять, откуда ты такой взялся?

– В смысле?

– Я про твой образ жизни дворового пацана… И род занятий… Такой пересмотревший «Курьера» гопник с эзотерическими загонами.

– С чего это с эзотерическими? – не понял Жека.

– Да с того, что, кроме как волшебством, это ничем нельзя объяснить. Я же должна была тебя отшить на вечеринке у Шато Марго и забыть, а не тусоваться с тобой, потому что с тобой интересно. Постоянно этому удивляюсь… Вот эти твои стихи. Это же Бродский, да? Откуда?

Жека хмыкнул.

– Со стихами все просто. Лето после седьмого класса тусовал в Солнечном, на даче у деда Стаса. У соседей был небольшой огород, а на нем стояло пугало. Я на третий день облил его ворованным же бензином и поджег. Ночью. Конечно, не сто тысяч спалить, чего там, но все равно зрелище – огонь. Все соседи перепугались. Дед и решил наказать меня. Снял с полки первую попавшуюся книгу стихов и велел, чтобы я каждый день учил по одному стихотворению. Попался сборник Бродского. Я сначала обрадовался, что не Пушкина, но оказалось, что учить Бродского – вообще не сахар…

– Но учил?

– Учил. Дед приезжал с работы (он каждый год с весны на даче жил) и проверял. Я неделю поучил, а потом забил. Он узнал и на следующий день меня с книжкой в чулане запер. Сказал, с меня три стихотворения. Мол, проценты. Пока не выучу, он меня не выпустит. Пришлось учить… Помню, есть хотелось и… По нужде ходил в щель между половицами. Такое у меня было поэтическое лето. Но Бродского полюбил, он бешено крут, конечно. Многие стихи до сих пор помню… Знаешь, – без перехода продолжил Жека, – ты мне очень нравишься.

– Ты меня еще в юбке и на каблуках не видел…

– «Она надевает чулки, и наступает осень; сплошной капроновый дождь вокруг. И чем больше асфальт вне себя от оспин, тем юбка длинней и острей каблук».

– Здорово… Только, если серьезно, ты ведь меня совсем не знаешь.

– Может быть. Но это не мешает тому, что ты мне нравишься. Я серьезно.

Настя посмотрела ему в глаза:

– Ты мне тоже нравишься… И что нам теперь с этим делать, а?..

– Давай сдадим «субарик» и поедем к тебе. Или ко мне. Посмотрим «Служанку» в подходящей компании друг друга.

– Я в деле.

Они вышли из павильона на хмурую улицу, где продолжался дождь и стоял «субару», который Жеке нужно было заправить и гнать через Центр.

Перед этим взяв в руки чужой отрезанный палец.

* * *

По дороге он еще по разу без всякого результата набрал номера Аббаса и Темира.

Свернув с Фонтанки, заставленной припаркованными машинами, Жека выехал на Троицкий мост. Впереди – Петропавловка, сквозь завесу мороси выглядевшая спокойной как мертвец. За ней, в парке с пожелтевшими деревьями и прибитыми дождем к асфальтовым дорожкам листьями, прятались Планетарий и зоопарк. Животные там сейчас, наверное, забились в дальние углы своих вольеров и клеток и имитируют грусть. Петербургская осень – капсула времени. Такой же ее видели Петр Первый и Достоевский. Вот и сейчас она перевалила за ту ежегодно настающую невидимую грань, за которой пора прятать фотоаппараты и доставать зонты, встречая октябрь насморком и молоком с медом и содой.

Встав перед светофором, Жека позвонил Насте.

– Поворачивай к мечети и жди где-нибудь там, неподалеку.

На Кронверкском, сразу за метро, он встал в пробку. Вроде бы воскресенье, удивился Жека. Простояв без движения минут пять, понял, что дело дрянь. Стараешься, оказываешь услугу, а в итоге ты по пояс в дерьме.

Он сдал назад, напугав стоявшую за ним на «туареге» блонду. Блондинка пронзительно, будто вскрикнула, бибикнула. Ворочаясь с боку на бок, как человек, пытающийся поудобнее устроиться в постели, Жека кое-как приткнулся к тротуару между двумя машинами. Зажал вишневого цвета «камри» – да и наплевать. Сейчас отдаст ключи Аббасу – и все, больше это не его проблемы. Вернется к Каменноостровскому, где в «астре» его ждет красивая неэвклидова девочка с волосами, пахнущими шарлоткой, с тесной вагиной и стигматой на правой ладони. У метро зацепит для нее цветов. Какие, кстати, она любит? И любит ли вообще? Надо же, с бездомным дралась, хмыкнул Жека.

Оказавшись на улице, где сеялся дождь, Жека выхватил обрывок разговора двух шедших к метро пожилых женщин.

– Сказали, что шланг прохудился. И взорвался газовый баллон, – говорила одна, придерживая товарку под локоть. – В доме даже стекла повыбивало.

– Все у них на авось, – покачала головой другая. – Вот в наше время, Асенька…

В сыром воздухе отчетливо пахло гарью.

Со смутным предчувствием чего-то нехорошего Жека направился к кафешке Аббаса на пересечении идущего по дуге Кронверкского и Зверинской улицы.

Но подойдя ближе, увидел, что идти уже некуда.

Пожарные и полиция на полквартала оцепили тротуар и проезжую часть вокруг бывшего кафе. «Фольксваген», где вчера сидела парочка кавказцев, лежал напротив окон сгоревшего заведения, перевернутый на бок взрывной волной. За ограждением плотно толпились зеваки. Над толпой торчало несколько ярких зонтов. Двое постовых следили, чтобы никто не пересек полосатую ленту, отгоняли особо назойливых.

– Командир, да я в этом доме живу! Пропусти!

– Не могу, все равно жильцы эвакуированы. Ждите.

– Ну как же так?

Жильцы, наспех одетые, многие – в домашнем и в тапках, зависали на углу Зверинской, озабоченно переговаривались. Некоторые нервно курили. Потом кто-то невидимый отсюда сделал им знак, и они, держа в руках пакеты и сумки с вещами и документами, потянулись во двор дома.

– Вон, этих пускают уже!

Пожарные, с хрустом топчась тяжелыми башмаками по стеклам выбитых витрин, сматывали рукава брандспойтов, убирали их в машины. У них был вид уставших людей, честно сделавших тяжелую и неприятную работу.

– Рвануло-то будь здоров! – говорили в толпе.

– А что там было?

– Да шаверму черножопые здесь делали!

– У людей, гляди-ка, даже на верхних этажах стекла повылетали!

– Повезло, что огонь не успел на квартиры перекинуться!

– Представляю!

– Да потому, что инспектора по пожарной безопасности приходят только за взятками! Вот у нас…

– Ой, смотрите! Смотрите! Несут!

В сопровождении одного пожарника и двух копов из сгоревшего кафе появилось два санитара в голубой медицинской униформе, сильно запачканной сажей. Они тащили носилки с телом, накрытым непрозрачным полиэтиленом. Занесли тело в машину скорой помощи, потом выбрались с еще одними носилками (непонятно, теми же или другими), вернулись на место пожара. Спустя три минуты процедура повторилась. Безразличный вид санитаров словно говорил: «Рано или поздно, но конец все равно будет один».

Патрульный на той стороне развязал ленту, пропустив только что подъехавшую вторую карету скорой помощи. В нее загрузили еще один, третий, труп, и автомобили, сдав назад, начали разворачиваться.

Жека выбрался из толпы.

Пора убираться отсюда. Резвым шагом человека, пытающегося поскорее укрыться от мороси, он направился к «Горьковской». Станция метро казалась НЛО, приземлившимся посреди мокрого осеннего парка.

А «субару» пусть стоит, где он его бросил. Только… Метров за двадцать до «форестера» Жека замедлил шаг, внимательно пригляделся. Вроде все спокойно.

Он сел за руль машины, открыл бардачок. Не прикасаясь к отрезанному пальцу, достал упаковку влажных салфеток. Поглядывая по сторонам, незаметно, чтобы не привлекать ничье внимание, протер тремя салфетками руль, торпедо, ручки дверей, замок ремня безопасности. На всякий случай. Вытерев ключи, бросил их на заднее сиденье.

Что там произошло, в этом кафе?

И нет даже микрочипов, которые расскажут об этом.

Жека выбрался из «субару». Пройдя несколько метров, накинул капюшон кенгурухи. Каменноостровский проспект перешел по подземному переходу. Поискав взглядом свой «опель» и не найдя, потянулся за айфоном.

О цветах даже и не вспомнил.