39. Балабанов

– Уже выбрасывать собрались? Рановато, – сказал куривший у входа парень. – Двадцать третье февраля только на носу. Я новогоднюю елку к Восьмому марта из дома выношу. Жена так рада, что и подарок покупать не нужно.

– Вижу, – кивнул Угорь на окно, украшенное мигающими разноцветными огоньками.

Парень обернулся:

– А гирлянду вообще никогда не снимаем. Она на «момент» присобачена. Чего ее, каждый раз отдирать, что ли?

Угорь тяжело выдохнул и взглянул на елку, которую срубил в лесу саперной лопаткой и потом использовал в качестве волокуши, чтобы дотащить Драгана до мест, где хоть кто-то живет. Финка, придерживая раненого в полусидячем положении, по-собачьи посмотрела на Угря снизу вверх.

Допер, подумал Угорь. Все-таки допер. И никто не подох – ни Драган, ни он сам. Даже зуб перестал болеть.

Когда к сумеркам они чуть ли не ползком выбрались из леса к поселку и Угорь неожиданно понял, что людей там нет, ему захотелось с головой зарыться в сугроб и уснуть, как медведь в берлоге. Куда идти теперь, оказавшись в необитаемом населенном пункте? Но тут вдруг раздалась пальба, и чуть в стороне, над темным заливом, взметнулись яркие огни фейерверка. Будто приветствовали их. Знатный такой салют, не из дешевых. Взлетающие огни с треском рвались, расцветали пионами, раскрашивали небо сполохами северного сияния. Угорь подумал, что кто-то отмечает свой день рождения. Или какой-нибудь Новый год по китайскому календарю? Ладно, не важно. По крайней мере там были люди. Он на мгновение представил, как вваливается на чужой праздник, в толпу пьяных гостей, волоча за собой на ободранной елочке окровавленного умирающего человека. Желаю здоровья и всего, чего сами себе желаете, вот вам презентик…

Он прикинул расстояние до места, где запускали фейерверк. Пару километров, около того. Не так чтобы далеко, но сколько он сегодня прошел… Как бы эти последние километры его не добили. Он со стоном наклонился и, вцепившись в пахнущий смолой ствол елки, посмотрел назад, где на обглоданной верхушке, головой по ходу движения, лежал Драган. Только попробуй у меня теперь сдохнуть, с ненавистью подумал Угорь и, пошатываясь на ватных ногах, двинулся туда, где пару минут назад взрывался салют. Финка шла сзади, рядом с Драганом, неловко придерживая, чтобы он не сваливался с еловых ветвей.

Они с полкилометра пробрели мимо опустевших домов через яростно метущий снег, когда вдруг увидели чуть справа весело мигающие разноцветные огоньки. Повернули туда и через сто метров обнаружили магазин, сделанный в лучших образцах карготектуры. Двадцатифутовый контейнер для морских перевозок, в котором «болгаркой» вырезали дверь и два окна, был магазином с вывеской «Мишка на Севере. Продукты 24 часа». Приближаясь к переоборудованному контейнеру, Угорь задрал вверх балаклаву, чтобы никто не подумал, что затевается ограбление, и не шмальнул в него из ружья. Неизвестно, какие нравы в этих местах. Может, они тут идолищам поганым молятся.

Обрадованный снег полетел в открытое лицо.

Когда они доковыляли до «Мишки», из магазина вышел покурить на улицу молодой упитанный продавец. Уставившись на процессию, он спросил, что случилось. На вопрос, берет ли тут связь, ответил, что по-разному.

– Сейчас погляжу, – ушел он внутрь тускло освещенного контейнера.

Через полминуты вернулся с телефоном и сообщил:

– Повезло. Две палки есть. Может, ветром нагнало… Куда звонить?

– В скорую, – ответил Угорь, удивляясь про себя глупому вопросу.

– Не-е… – протянул продавец. – Скорая сюда не поедет… Я Михея лучше наберу, Николку. Он тут рядом живет. У него «четыре на четыре». То и дело халтурит по зиме, народ с турбика вытаскивает. Пускай он довезет вас до больнички в Зелеке. Да и как по мобиле скорую вызвать, я не знаю… Заплатить Михееву будет чем?

– Найдется, – кивнул Угорь, понемногу остывая на морозе и мечтая о мягком диване в теплом помещении и нескольких глотках прохладной воды. И еще бы чего-нибудь пожрать. И еще…

Продавец отошел на несколько шагов, коротко переговорил и, вернувшись, сказал:

– Минут через пятнадцать.

– Хорошо, – кивнул Угорь. – Слушай, давай затащим его пока к тебе, в тепло.

Продавец посмотрел на лежащего на еловых лапах Драгана и с сомнением произнес:

– В кровище весь… СПИДа у него нет, не знаешь? А то у меня там продукты… Крупы всякие на развес…

– Не знаю, – честно ответил Угорь. – Думаю, нет. Крупу свою, конечно, на всякий случай тряпочкой прикрой…

– Ну ладно, давай, – сказал продавец.

Они втащили Драгана в узкие двери. Угрю показалось, что это похоже на фильм «Брат». Или «Груз 200». Было что-то в этом балабановское. Они посадили раненого на пол у самого входа, прислонив спиной к прилавку под представленными в ассортименте сухариками, пивом и презервативами.

В обитом грязно-белым несвежим гипроком контейнере было душно от двух масляных радиаторов. Пространство магазина неярко освещала пара голых стоваттных ламп. На стенах висел календарь и новодел в стиле советских ретроплакатов: «Нефтяники, больше нефти Родине!» Над кассой в потоках теплого воздуха безвольно висели несколько сморщенных, как чернослив, воздушных шаров, призванных, видимо, олицетворять радость от совершения покупки. Выстроенную за кассой батарею черно-бело-синих банок энергетика «Bullit» украшал ровно обрезанный кусок гофрокартона с надписью, сделанной черным маркером: «Цена черного рынка. Три штуки по цене двух банок».

Хорошая идея, подумал Угорь, сглотнул пересохшим ртом и спросил у продавца, возвратившегося за прилавок:

– Можно «буллита»?

– Один? Или три по цене двух?

Угорь пожал плечами, вытаскивая деньги. Ответил:

– Давай три.

Пока продавец выставлял на прилавок теплые банки и отсчитывал сдачу, Угорь смотрел на финку, хлопочущую возле не то сидящего, не то лежащего без сознания Драгана. Девушка расстегнула его куртку и задрала пропитавшийся темно-красным свитер. Повязка из шарфа пережила это казавшееся бесконечным путешествие, не съехала, не ослабла, но из раны, как разглядел Угорь, продолжала сочиться кровь. Девушка поймала взгляд Угря, но тот отвел его в сторону, не желая вступать с ней ни в какие драматические диалоги.

– И кто у тебя тут покупает? – спросил Угорь у продавца, закончившего возиться со сдачей. – Во всех домах окна темные. Живет тут кто?

– Живет… – неопределенно ответил продавец. – Да еще Лодочники. И туристы с базы приезжают, когда у них водяра кончается. Там сегодня, рассказывали, страсть что было. Одного рыбачка ножом ткнули. Михеев помогал его грузить. Говорит, вроде коней двинул…

Не слушая, Угорь с шипением открыл банку энергетика, приложился к ней губами и глотнул приятной на вкус кисло-сладкой газированной жидкости. Подумал, что две остальные банки надо кинуть охладиться в сугроб. Сгреб их и на негнущихся ногах, провожаемый встревоженным взглядом финки, вышел на улицу.

Неужели? Пурга кончилась! Невидимые тучи размазали, растерли по черному небу светлое пятно луны.

Угорь вдохнул морозный, вкусный после духоты контейнера воздух. Повернул одну из невскрытых банок вверх дном и в неверном свете гирлянды с трудом разобрал дату изготовления. 2011 год. Потому и цена черного рынка. «Ладно, где наша не пропадала?» – подумал он, в три глотка опустошив открытую банку и опустив две остальные в свежий сугроб вдоль стены контейнера.

В кармане неожиданно затрезвонил телефон. Угорь достал трубку и ответил:

– Слушаю.

– Игорян, ты где там пропал? – услышал он голос Матроскина. – Весь день до тебя дозвониться пытаюсь… Чего там у тебя? Как дела?

«Как дела?» – подумал Угорь и, будто со стороны, увидел себя бредущим за Сталинградой на лыжах, сидящим у костра в промерзшем недостроенном доме, откапывающим саперной лопаткой занесенный финский ДОТ, оказывающим помощь подстреленному Драгану и волокущим через вьюгу эту адски колючую елку… Как же он теперь ненавидит деревья с иголками вместо листьев! На следующий Новый год он поставит дома пальму! Вообще, что за дерево принято ставить на Новый год в Бильбао?

– Ну чего там? Заплатили тебе, что обещали? – нетерпеливо спросил Матроскин.

Ага, заплатили. Держи карман шире.

– Пока нет… – ответил Угорь.

От этих слов на него внезапно навалились апатия и усталость, словно просроченный «Bullit» превратился в высасывающий силы антиэнергетик.

– А чего так?

– Матрос, давай завтра поговорим…

– Нет. Ты тогда слушай, Игорян, а говорить буду я. Тут мутка… Самолет этот, про который старуха рассказывала. Ну, что в озеро упал в начале войны…

– И чего? – без всякого интереса спросил Угорь, поглядывая на банки, охлаждающиеся в сугробе.

– Я же авиацией интересуюсь. Мне стало любопытно, я и пошарил по всяким архивам да сайтам поисковиков. Там же зацепка была – имя летчика. Старший сержант Алексей Затонов…

– Покороче можешь?

– Если покороче, то самолет был санитарным. С фронта должен был вывезти раненых, а на фронт доставлял медикаменты. Всякие. И морфин – в том числе.

– Что?

– Ты кино Балабанова про врача дореволюционного смотрел?.. Морфин, Игорян. Его на фронте использовали как обезболивающее и наркоз. А теперь ширяются им наркоты всякие. В самолете было немерено этого морфина. А самолет так и не нашли. Да его, наверное, и не искали. Кому надо?.. Ты не слышал, за сколько тут продали на аукционе бутылки с «кониной», которые подняли с затонувшего наполеоновского фрегата? Я погуглил. У меня даже язык не поворачивается произнести цифру, заплачешь. А тут – морфин. Советский, довоенный, качественный. С легендой. Считай, подгон от самого товарища Сталина. Торчки, конечно, не та публика, которая будет переплачивать за легенду, но, даже если просто так его толкнуть, по цене черного рынка, мы нормально поднимем бабла, Игорян! Думаю, тебе хватит, чтобы насовсем переселиться в эту свою Бильбау…

– Херня какая-то. Ты уверен?.. И как мы его достанем?

– Как? – Матроскин на том конце фыркнул. – Ну, ты же у нас дайвер. Потеплее станет – и нырнешь в озеро…

В голове Угря расцвела радуга зубной боли. Морщась, он вдруг подумал, что до лета ведь всего ничего. Пару месяцев подождать, а там – почти май.