31. Ром, свиная грудинка и яичница

– Человек я простой. Ром, свиная грудинка и яичница – вот и все, что мне нужно.

Ответом ему послужило гробовое молчание. То ли девушка-оператор не читала в детстве «Остров сокровищ», то ли у нее напрочь отсутствовало чувство юмора. А может, дело в том, что половина пятого утра – не самое подходящее время для дурацких шуточек-прибауточек. Скорее всего, так и было. Во всяком случае, не похоже, что снулый взгляд девушки, на блузке которой висел бейдж с именем «Алла», принадлежал бодрствующему человеку.

– Ладно, захлопнулся, – понимающе кивнул Угорь и попросил: – Два кофе, бутылку пепси и… – он принялся внимательно изучать заламинированный лист меню. – Есть что-нибудь, кроме хот-догов?

– Френч-доги, – пожала плечами Алла.

Угорь хмыкнул и обернулся к окну, за которым в темноте на краю АЗС белел призрак «Рендж-Ровера».

– Пусть будет два хот-дога, что ли… – он осторожно тронул языком разболевшийся по дороге, но сейчас затихший зуб. – И нет ли у вас обезболивающих таблеток?

Алла виновато улыбнулась и покачала головой:

– Только леденцы от горла и презервативы… Придется немного подождать, пока хот-доги жарятся.

– Без проблем. Пока в туалет заскочу.

Когда он вернулся, аромат свежего кофе уже победил, пусть и на короткое время, стоявший в павильоне запах автохимии. На стойке рядом с картонными стаканчиками с кофе, на картонной же тарелке лежал хот-дог. Получив вторую сосиску и бутылку «пепси», Угорь расплатился.

– Это ваш автомобиль такой расписной? – отсчитывая сдачу, Алла кивнула на покрытый аэрографией внедорожник, маячивший за окном.

– Да.

– И что означает эта девушка с мечом?

– Ничего, наверное. Для красоты. Как татуировка на заднице.

– Я подумала, что вам нравятся сильные женщины.

– Сильные женщины всем нравятся. Чтобы сами деньги зарабатывали и разрешали дома перед телевизором с пивом сидеть.

– Вы с моим бывшим общий язык моментально бы нашли.

Угорь щедро покапал на тарелки кетчупом и горчицей. Сунул лимонад в карман куртки, удобнее перехватил кофе с сосисками. Сказал:

– Спасибо. И хорошей смены.

– Удачи на дороге.

Угорь прошел через ярко освещенный зал, толкнул стеклянную дверь и оказался на улице. Резкий порыв ветра с размаха пнул его в спину. В лицо вцепились ледяные крючья и принялись заживо сдирать кожу. Хорошо, что борода отросла – хоть какая-то защита от всей этой мерзости. Ночь темна, как старик Морган Фримен, и, похоже, что еще и обсажена – устроить такую снежно-ветреную круговерть.

Сталинграда открыла перед ним дверь машины, приняла кофе и хот-доги.

– Не люблю морозы и зиму, – произнес Угорь, устраиваясь на сиденье рядом с ней.

– Я точно ненавижу их больше, – Сталинграда сделала глоток кофе.

Голодным псом вгрызаясь в сосиску, он слушал солнечный реггей, поставленный смешно квакающим по-фински ди-джеем, и думал про Испанию.

– Я разобралась с навигатором. Мы уехали дальше, чем нужно, – произнесла Сталинграда, обрывая его улетевшие в Страну басков мысли.

С набитым ртом Угорь пожал плечами. Очень возможно, в такой-то снежной буре да в темноте.

– Вернемся, – сказала девушка. – Главное – не пропустить нужный поворот.

– Может, поспим немного? – прожевав, предложил Угорь. – Прямо тут. Все равно в темноте в лес не полезем.

– Не полезем, – согласилась Сталинграда. – Но поспим уже там. Как отыщем съезд с трассы.

Угорь снова пожал плечами. За время совместной поездки он успел приспособиться к своей спутнице, казавшейся вполне адекватной и уравновешенной для этой ситуации. Основное правило – вести себя так, как хочет Сталинграда. Не перечить, не возражать. Пускай. Он не будет возражать и на этот раз. Все равно поспать вряд ли получится – ни здесь, ни там. Крепко спишь, когда ничего не знаешь. А он теперь знал предостаточно, чтобы потерять всякий сон.

Еще на выезде из города ему окончательно стала мешать жить и просто дышать фраза Сталинграды, оброненная ею на коммунальной кухне. Слова про лежащий в другом месте труп. Угорь поерзал в удобном кресле «Рендж-Ровера», а потом набрался смелости и спросил.

– Ты это про что? – не поняла его девушка.

– Ты сказала… – Угорь замолчал, пытаясь вспомнить, а потом воспроизвел ее фразу. – «Труп лежит в другом месте». Или как-то так.

– Меньше к словам цепляйся, – пожала плечами девушка. – Тот труп давно обнаружили. Сейчас ищут убийцу. А убийца, – она усмехнулась, – сидит за рулем машины, в которой ты прямо сейчас едешь…

Угря волной окатил озноб. Даже закололо кожу на затылке. Вот надо было лезть и спрашивать?.. И это с ней он едет в ночной лес? Выпрыгнуть, что ли, из машины на ходу?.. Сталинграда коротко взглянула на него, испуганного, и произнесла:

– Тебе-то чего бояться? Никого просто так не убивают. И там тоже было за дело…

Их было несколько. Целая небольшая бригада. Наемники. Женский батальон смерти на фрилансе. Санитары криминального мира. Своего рода – независимые эксперты. Почти что третейские судьи. Коротко, двумя словами – Стальные Симпатии.

– Чем занимались? – переспросила Сталинграда. – Разным… Меньше знаешь – дольше протянешь…

В последнем деле, когда раскололась на две части группировка наркоторговцев и Стальные Симпатии неожиданно оказались между молотом и наковальней, они потеряли ровно половину состава. Одна из девушек погибла. Вторую, Еву, подстрелили. Пуля задела позвоночник, обездвижив девушку ниже пояса. Врачи хмурились, бились без особых результатов, но не теряли надежду. Подыскали специализирующуюся на подобных случаях клинику в Германии. Предложили продолжить лечение в ней.

Примерно в этот момент Сталинграда узнала, что Драган, очень серьезный персонаж, по уши завязанный с преступностью, ищет человека, сыгравшего неблаговидную роль в одном давнем происшествии – ограблении и убийстве двух курьеров, перевозивших приличную сумму криминального кэша. Курьеров остановили на трассе и застрелили в горящих тем летом, как порох, лесах на Карельском перешейке. Деньги исчезли и больше не всплыли. Подробности дела и выкупленные папки с официальным расследованием Драган получил как проценты по старому долгу со словами: «Найдешь – заберешь себе».

Про остывший след двухлетней давности Сталинграда узнала от Вяткина, одного из людей Драгана, принимавшего участие в поисках. Тот пытался ухаживать за Сталинградой и однажды разговорился под алкоголь, люто замешанный с химией. «Тухляк, трата времени, – сказал тогда Вяткин, – мы фактически бросили им заниматься. Денег этот Староев сумел поднять…»

Сумма, которую назвал Вяткин, и послужила для Сталинграды поводом на свой страх и риск начать «независимое» расследование. Деньги были нужны. После разгрома Стальных Симпатий их доходы упали, а расходы выросли – лечение, физиотерапия, иглоукалывания, дорогие лекарства. Одно только переоборудование «ягуара» под обездвиженного водителя вылетело в круглую сумму. Пришлось перегонять машину в Финляндию, где были специализирующиеся на таких работах СТО. А впереди еще маячило недешевое лечение в Германии.

Решение провести «независимое» расследование далось Стальным Симпатиям нелегко. По сути дела, надо было обставить Драгана, играть с которым в такие игры не хотелось. Их заставили ввязаться в эту историю обстоятельства и приз, с помощью которого можно было навсегда завязать с криминалом.

Сталинграда и Ева превратились в Ниро Вульфа и Арчи Гудвина. Было понятно, что произошла утечка информации. Кто-то знал маршрут курьеров. И этот «кто-то» наверняка был одним из курьеров. Мелкая сошка, которую обуяла жадность. Предатель, придумавший план и взявший в качестве исполнителя кого-то со стороны. Человек, не ожидавший, что все пойдет не так, что его ложь будет иметь последствия в виде летального исхода. Не сумевший предвидеть, что их два наполовину обгоревших трупа обнаружат лишь несколько дней спустя после убийства.

Никаких официальных данных, сосредоточенных в руках Драгана, у Стальных Симпатий не было. Им приходилось действовать на ощупь, осторожно, стараясь ни у кого не вызвать подозрений своими вопросами.

Проработали связи курьеров. На роль ренегата больше всего подходил тридцатитрехлетний Княжицкий. Неженатый, мало общавшийся с родственниками и малочисленными друзьями, он жил один. Второй, тридцатилетний Бусилов, был женат и даже счастлив в браке, имел двоих детей. Случайно попав в мир криминала, пешкой проходил по самому его краю. Был автослесарем, в ОПГ занимался машинами и имел при этом определенный уровень доступа, позволявший от случая к случаю задействовать его в несерьезных операциях. По ложному следу всех пустил тот факт, что один из немногочисленных товарищей Княжицкого, некто Староев, без вести пропал за пару недель до двойного убийства. Человек вышел со станции метро «Ломоносовская», но до дома в Уткиной Заводи не добрался. Как в воду канул. И официальное следствие, и неофициальное расследование, проводимое ОПГ, пришли к выводу, что Староев и был убийцей, пустившимся в бега после совершения преступления. Брошенный на месте убийства «Форд-Фокус» был оформлен на давно умершего пенсионера. Видимо, Староев ездил на нем по доверенности. Куда только он делся потом, уже завладев деньгами? Стальные Симпатии, как и люди Драгана, рыли землю носом, но ничего не смогли обнаружить. Все ниточки здесь обрывались.

Тогда Стальные Симпатии прошерстили все обширные связи и контакты бывшего до этого вне подозрений Бусилова. С пристрастием перетряхивая четвертый или пятый круг его знакомых, Сталинграда впервые услышала про Солдаткина, родственника Бусилова из разряда «седьмая вода на киселе». Солдаткин проживал под Выборгом, до этого вместе с родителями жил в Ленинграде. В обычной жизни среднестатистический человек таких родственников – какой-то троюродный брат первого мужа сестры или что-то вроде того – не знает. Но в детстве Бусилов и Солдаткин дружили между собой и много общались, а такие связи никогда бесследно не исчезают.

В доме под Выборгом Солдаткина не нашли, да и сам дом был продан другим людям. Куда делся прежний хозяин, новые жильцы не знали. «Говорил, что собирается то ли в Сыктывкар, то ли в Петрозаводск. Вроде там у него родня…» Стальные Симпатии занялись изучением связей Солдаткина. Выяснили, что он уехал из-под Выборга в сентябре, через месяц после совершения убийства. Деревянный дом в поселке Таммисуо продали сильно позднее, после Нового года. Продавал лично Солдаткин, решивший сэкономить на услугах агента по недвижимости. Куда мог уехать человек, время от времени возвращавшийся на старое место жительства, чтобы показать дом потенциальным покупателям? Куда-то недалеко. Например, в Петербург, где провел все свое детство. То, что УФСРКК, Управление Федеральной службы регистрации, кадастра и картографии Санкт-Петербурга, никаких сделок с недвижимостью, совершенных Солдаткиным, не зарегистрировало, ни о чем еще не говорило. Возможно, Солдаткин боялся пускать в оборот криминальные деньги и снимал жилье, если в тех лесах все-таки был он. Или после продажи дома он запрятался глубже, уехав в Сыктывкар или Петрозаводск? В этот момент поиски Солдаткина зашли в тупик.

В какой-то момент Стальные Симпатии ощутили за собой слежку. Видимо, до Драгана дошли какие-то слухи…

И тут всплыл Солдаткин. Как это и бывает, совершенно случайно. Сотрудники одного охранного предприятия оказались замешаны в кражах из торгового комплекса. Тотальная сторонняя проверка агентства вдруг выяснила, что один из охранников, не имеющих отношения к кражам, все это время работает по поддельным документам. Его настоящее имя – Лазарь Солдаткин. По прочным канатам связей Стальных Симпатий эта информация дошла до них быстрее, чем отдел внутренней безопасности успел вызвать Солдаткина в офис для дачи объяснений.

Он как раз дежурил этой ночью, и Сталинграда незамедлительно наведалась к нему. Солдаткин, по заветам подпольного миллионера Корейко, работал два через два на малоприбыльной работе, охраняя незавершенные строительные объекты. Узнав цель визита полуночной гостьи, Солдаткин даже как-то расслабился.

– Было дело, – спокойно сказал он, отодвинув в сторону ноутбук, и посмотрел на Сталинграду. – Левша предложил грабануть воров. А чего нет? Они же воры… Нужно было убрать его напарника, который ехал вместе с ним, но это Левша взял на себя. И восемьдесят процентов «прибыли». Нам с Максом оставил по десять. Жадная сволочь! Вот я и решил проучить его. Чего уж теперь запираться, да? Тем более не для протокола… Грохнул его. Ну а Макс, сука, меня по голове монтировкой ошарашил… Думал, я загнулся. Да я и сам так думал. Еле выполз из горящего леса. Хрен знает, как не сгорел там. Врачи мне потом металлическую пластину в голову поставили…

Факт неожиданного появления еще одного участника преступления изумил Сталинграду, но она не подала виду.

– Деньги?.. – мигнув как филин, усмехнулся в ответ на ее вопрос Солдаткин. – Ты посмотри внимательно, если еще не поняла. Торчал бы я тут по ночам, если бы они у меня были?.. Их Макс забрал, сука. Видел я, как он спрятал их в блиндаже финском или что там было? ДОТ с войны? Такой вот рисунок на нем еще был…

Солдаткин закатал рукав, показывая татуировку на левой руке – круг, из которого выходили две стрелы.

– Я даже набил себе татуху с ним, чтобы не забыть. Котелок-то после монтировки так себе варит. И вообще, вроде тотема, чтобы была постоянно перед глазами… Да разве забудешь, как он заходит в развалины с сумкой, а выходит уже без нее? Я потом по осени, когда немного оклемался, из больнички выписался, там все сто раз обшарил. Ничего. Пусто. Ни сумки, ни денег. Сгорело, что ли? Там ведь пожар сразу после наших дел прошел. Может, и сгорело. Или закопал он их. Не нашел я ни хрена… Думаю, он просто запрятал их хитро. Самого его я так больше и не встретил, чтобы поинтересоваться. Он же в тот же день копам попался в Выборге. Ножом перочинным порезать кого-то хотел или просто собирался на зоне от меня спрятаться. Ну, раз так, то получилось у него. Пацаны говорили, что присел. На три года. Еще не вышел, вроде бы. Надо узнать у ребят… И денег при нем, когда его брали, не было, точно. Все-таки в лесу спрятал? Дождусь его с зоны да спрошу по всей строгости. Так что я даже не знаю, чем могу еще помочь… А ты тут каким боком, подружайка?..

Сталинграда посмотрела на свое отражение на пыльном стекле, за которым в темноте молчаливо тулилась стройплощадка.

– Тоже хабар ищешь?.. – проницательно усмехнулся Солдаткин. – Откуда узнала-то?

– Люди наняли его найти, – ответила Сталинграда.

Лицо Солдаткина, и без того бледное, побелело еще больше.

– Что за люди? – спросил он, не замечая, как вцепился в край ноутбука.

– Которых ты ограбил, – ответила девушка и решительным движением пресекла попытку Солдаткина оторвать задницу от стула. – Сидеть!..

Держа охранника за плечо, она еще не знала, что с ним делать, и тут Солдаткин сам решил свою судьбу.

– Фас! Фас ее! – крикнул он пятнистой собаке, все это время от дверей настороженно смотревшей на полуночную гостью.

Собака храбро рванулась к Сталинграде, но та отбросила животное пинком ноги в живот и под пронзительный скулеж уронила на пол пытавшегося сопротивляться Солдаткина.

– Сука, бля! Убью! – захрипел прижатый к грязному полу охранник, внезапно ударив Сталинграду в висок отцепленной от пояса резиновой дубинкой.

Обшарпанные, оклеенные голозадыми постерами стены сторожки поплыли в глазах. Второй упругий каучуковый удар, от которого Сталинграда не смогла увернуться, почти отправил ее в нокдаун, но резкая боль в правой ноге, в которую как репейник вцепилась собака, заставила прийти в себя. Девушка перехватила дубинку, занесенную для нового удара, другой рукой врезала Солдаткину. Неслышно из-за собачьего рычания хрустнула челюсть. Солдаткин взвыл. Сталинграда поднялась на ноги. Яростно молотя собаку по спине и голове, заставила ее отцепиться. Под руку попала оставленная строителями в углу кувалда. Сталинграда размахнулась. Собака отскочила на безопасное расстояние. Внизу замычал Солдаткин. Он успел сесть и схватил девушку за кровоточащую рану на ноге. Вспышка боли заставила Сталинграду почти рефлекторно резко опустить руки. Кувалда обрушилась на затылок охранника. Сминая лопающиеся кости черепа, покрытый ржавчиной боек кувалды сделал то, что не удалось монтировке в августовском лесу два года назад. Солдаткин молча завалился, по инерции воткнувшись лицом в пол. Затих, как и его собака, испуганно забившаяся в угол сторожки.

Уронив кувалду, Сталинграда огляделась. Взятой со стола тряпкой протерла ручку орудия убийства. Посмотрела на плохого качества татуировку на левом предплечье Солдаткина. Вспомнила про слежку, установленную Драганом. Решила, что нет никакого смысла подкидывать ему лишнюю пищу для размышлений. Береженого бог бережет. От татуировки стоило избавиться.

Девушка присела над трупом. Щелкнул итальянский выкидной стилет. Задрав форменный рукав повыше, Сталинграда в нескольких местах надрезала кожу вдоль руки убитого. Через порезы выступила кровь. Придерживая руку Солдаткина на весу, девушка сделала полукруговые надрезы возле локтя и запястья. Помогая себе стилетом, ухватилась за кожу, похожую на ощупь на плотный и теплый высокотехнологичный материал. Приложила усилие, потянув лоскут с частью татуировки. Со звуком рвущейся бумаги кожа нехотя отделялась от плоти, оставляя за собой кровавую полосу. Собака, осознавая, что происходит, отчаянно заскулила в своем углу. Сталинграда глянула на нее и потянула второй лоскут кожи с оставшейся частью татуировки. Потом выпустила наполовину освежеванную мертвую руку, и та стукнула об пол, как кусок мяса. Вывалившиеся из темных глазниц от удара кувалды глаза Солдаткина висели, касаясь щек, на грязно-белых с кровавыми прожилками нервах.

Подобрав с пола оба куска снятой кожи (их она чуть позже, через несколько кварталов, выбросит в контейнер для строительного мусора), Сталинграда вышла из жарко натопленной сторожки, внутри которой густо пахло смертью, плотно закрыла за собой дверь и вдохнула морозный воздух ночи.

У нее была новая информация.

Про тот ДОТ, в котором, возможно, были спрятаны деньги, хотя она и не знала, где именно произошло давнее преступление. Ни с милицией, ни с представителями ограбленной ОПГ выходить на контакт она не могла.

А еще она узнала про подельника Солдаткина по имени Макс Пильщиков. Она узнала, что он давно освободился и живет в Выборге. Начав его поиски, Сталинграда поняла, что немного опоздала. Макс умер, но у него оставался младший брат. Сталинграда будто случайно познакомилась с ним. При знакомстве ей удалось выяснить, что Тим, сам о том не догадываясь, что-то знает о спрятанных деньгах (да, деньги все еще были спрятаны). Следовало держать его под рукой, устроив в окружение Драгана.

И вчера, во время поисков папки с медицинскими документами, все кусочки паззла неожиданно сошлись в маленькой комнате в коммунальной квартире на Старо-Петергофском.

– Тот охранник, которого ты… – Угорь помолчал, подбирая нужное слово, – которого ты оприходовала. Он говорил, что сто раз обыскал этот ДОТ, но ничего не нашел. Зачем мы тогда туда едем?

Сталинграда пожала плечами:

– Мне Солдаткин не показался человеком с фантазией. Думаю, он просто не нашел деньги. Если они все еще спрятаны, то где? По всему, только в этом ДОТе.

Угорь незаметно поморщился. Он не хотел в таких делах доверять чужой интуиции.

Надо бы выяснить, его гонорар за участие в этой экспедиции Сталинграда ему заплатит в любом случае?

* * *

Выбравшись на улицу, Угорь округлил показания температурных датчиков «Рендж-Ровера» до «ох ты, бля!». Точно не минус одиннадцать. И уж совсем не Бильбао. Заметенные елки пытались не то разрезать, не то проткнуть простыню серого неба. Уходящую между деревьями дорогу накрывало толстое одеяло сугробов. Ветер и снег, как взбесившаяся ракета, постоянно меняли пеленг. Синоптики не обманули, объявив по радио штормовое предупреждение. Угорь опустил балаклаву и поправил прорези для глаз, превратившись в настоящего террориста с торчащей из-под маски бородой.

Остановившийся на заснеженной обочине «Рендж-Ровер» чуть раскачивался. В его салоне Сталинграда переодевалась в парку и горнолыжные штаны, более актуальные на данный момент, чем ее джинсы и кожаная куртка. Одежду из гусиного пуха и гортекса она купила несколько часов назад в круглосуточном супермаркете спортивного снаряжения. Угорь, который еще дома надел термобелье под теплый комбинезон и пуховик, ограничился тем, что приобрел (он выбрал, а Сталинграда заплатила) шапку и перчатки.

Потом они вдвоем выгрузили из багажника «Рендж-Ровера» два комплекта широких охотничьих лыж и лыжных палок. Норвежские крепления, сделанные из кожи и материала, напоминающего брезент, каким он, наверное, будет лет через сто. Надели одинаковые ярко-красные, не слишком легкие рюкзаки.

Спрятавшись от Сталинграды за внедорожник, Угорь помочился, чуть не отморозив, так ему показалось, член. Вернувшись, спросил у девушки, уже стоявшей наготове:

– Как думаешь, до обеда дойдем?

– Дойдем, – успокоила его Сталинграда. – Если ночью будем обедать…

Она спрятала лицо под раскатанной балаклавой кислотно-зеленого цвета. Из-за выпирающих афрокосичек балаклава на Сталинграде смотрелась, по мнению Угря, по-идиотски. Поверх шапки, прикрывая глаза, девушка надела горнолыжную защитную маску.

– Не отставай! – сказала она спутнику и, развернувшись, шагнула на снег.

Угорь неуклюже двинулся за ней, почти сразу оступился и чуть не упал. От этого движения что-то там в его рюкзаке больно воткнулось в спину.

* * *

Оказывается, зимний лес – это не павловские белочки, весело скачущие под заснеженными деревьями в поисках запрятанных орехов, а настоящий адский ад.

Все заметено. К сугробам, в которые проваливаешься по пояс, добавились сугробы, падающие с елок на голову. Несколько раз, заваливаясь в снег, он чуть не сломал лыжи. Раз или два – почти выколол внезапными сучками глаза. От второго сучка под правым глазом, видимо, осталась ссадина. Жжет, будто ее присыпали перцем чили. Хорошо, кровь еще не пошла.

Очень странные ощущения – холодно и жарко одновременно. Ветер за деревьями поутих, и Угорь закатал вверх ткань балаклавы. Разгоряченную кожу лица, как наждаком, шкрябал мороз. Волоски в носу слипались при дыхании. Снежинки, цепляясь за ресницы, то таяли, то замерзали, образуя миниатюрную наледь. Вязкие тягучие слюни висели на бороде, и не было уже сил их смахивать. Натруженные мышцы, забитые молочной кислотой, нещадно ныли. Трудно даже представить, как они будут болеть завтра.

После двадцатиминутного привала, устроенного Сталинградой возле огромной елки, Угорь едва поднялся. На отдыхе он, пышущий паром, сидел прямо в снегу и пил горячий чай из термоса, вынутого из рюкзака девушки. Последний раз ему доводилось пить чай из термоса лет в двенадцать, когда они вместе с отцом ходили на рыбалку. Только вкус у теперешнего чая был другой, необычный. Сталинграда объяснила, что заварила в термосе улун. На привале она не стала присаживаться. Осталась стоять на ногах, опираясь на палки. Только задрала на лоб свою горнолыжную маску. Быстро попила улун из пластиковой чашки, накручивающейся на термос, и отдала ее спутнику.

– Не пойму, ты совсем не устала? – поинтересовался Угорь, пытаясь разглядеть глаза девушки сквозь прорези зеленой балаклавы.

– Есть немного, – кивнула Сталинграда. – Но уже вошла в ритм. Сейчас еще улун взбодрит.

– Гвоздей бы из тебя понаделать, – пробормотал Угорь, допивая чай. – Можно мне еще немного, раз он бодрит?..

Рукой в перчатке он разгреб снег рядом с собой. Под снегом обнаружился кустик не то черники, не то брусники. Угорь сорвал пару продолговатых замороженных листочков, сунул их в рот и задумчиво похрустел. Потом выплюнул и поднялся, чувствуя, как каждая мышца рук, ног и спины орет от боли. Постоял, будто пытаясь влезть в свое несвежее, требующее отдыха мясо. Сесть бы обратно в снег, и сидеть так до весны, но надо было продолжать дальше издеваться над своим организмом. Издеваться, наверное, до тех самых пор, пока не станешь собственным изобретением, каким-нибудь сверхчеловеком, не знающим усталости. Со стоном и почти деревянным скрипом суставов нагнувшись, Угорь закрепил облепленные снегом ботинки в креплениях и выехал из-за укрывавшего их дерева. Ветер швырнул в лицо горсть ледяных иголок. Сталинграда уже отъехала на несколько метров вперед. Обернувшись, крикнула ему из-под маски:

– Давай! Не спи! Кто последний, тот…

До конца ее фразу Угорь не расслышал, потому что с потревоженных еловых веток на него обрушилась лавина снега.

* * *

Как же это здорово – сидеть на полу, привалившись к стене из газобетона и смотреть на подрагивающее пламя. И будто нет этой метели. Больше ничего не надо. Только сидеть и смотреть на огонь. И даже не вставать, чтобы подкинуть в него новые ветки-палки. И не думать о том, что еще придется возвращаться назад. О том, что, ввязавшись в этот поход со Сталинградой, он перешел дорогу какому-то криминальному авторитету. Не думать, не думать…

Сюда они добирались больше пяти часов. Обессилевшему Угрю казалось, что у него вот-вот отвалятся ноги, когда заснеженная дорога вывела их к занесенному снегом полю, на котором утопал в снегу заброшенный поселок.

– Наконец-то, – простонал он и задубевшим рукавом пуховика попытался утереть слюни и сопли, наросшие на бородке. Сбреет ее к черту, когда вернется. – Я уже думал, кончусь.

Сталинграда, воткнув палки в снег, разглядывала поселок. В своей кислотно-зеленой балаклаве и в громадных защитных очках она походила на гигантского кузнечика, непонятно откуда выпрыгнувшего в дебри заснеженного леса.

– Наверное, вон он, – показала она рукой в толстой перчатке на заметенные сугробами развалины чуть в стороне от недостроенных домов. – Похоже ведь на ДОТ?

Угорь пожал плечами и согласился:

– При определенной доле фантазии. Летом, наверное, было бы понятней… Слушай, давай заберемся в один из домов, там хоть ветра нет. Отдохнем немного.

– Давай, – кивнула Сталинграда. – Только гляну, это ли место мы ищем. Есть там знак? Который хобо нарисовали.

– Глянь, – согласился Угорь. – Разведай… Россия, вперед! Только я – пас. Дождусь тебя в доме.

Девушка умчалась. В какой-то момент Угрю пришлось свернуть с лыжни, прокладываемой Сталинградой, к недостроенным таунхаусам, и тогда он понял, какой это каторжный труд – самостоятельно торить путь по снежной целине. Он бы сдох где-нибудь в лесу, но никогда не дошел сюда. А Сталинграда, она что, работающий от урановых батареек Бьерндален?

Он остановился у первого же таунхауса, выглядевшего более или менее законченным. Открывая лицо ветру, закатал вверх шапку. Подъехав к дверному проему без двери, снял лыжи, прислонил к стене палки. Одна палка упала. Наклоняться и поднимать ее Угорь не стал. Не было сил.

Вошел в дом. Выдохнул изо рта пар. Гулким эхом разнеслись по пустому пространству его шаги. На бетонном полу комнат – строительный мусор, пакеты, пластиковые бутылки, картон. У проемов больших, в скандинавском стиле, окон наметен снег. Но никаких наваленных в углу экскрементов или изрисованных стен, никаких следов, что тут ночевали бездомные, он не увидел. Слишком далеко от города для бомжей или вандалов. Комаров тут летом навалом, подумалось вдруг.

Только сейчас, озираясь по сторонам, Угорь вдруг понял, как жестоко замерз в лесу. Не спасла никакая езда на лыжах, тем более что в последний час она превратилась в мучительное монотонное переставление одеревеневших ног.

Угорь вспомнил, что видел у входа в таунхаус похожую на скрюченного от холода старика, которого не пускают в дом, паллету. Разломать ее – вот и топливо для костра. В кармане есть зажигалка. Из комнаты на Старо-Петергофском (казавшейся отсюда, из коробки недостроенного дома посреди заснеженного леса, совершенно нереальной) он взял ее почти по наитию. Все-таки – поход, костер, песни под гитару, все дела… Было что-то аморальное в том, что он собрался разводить костер прямо на полу какого-никакого жилища, но Угорь прогнал несвоевременную мысль. Он теперь как первобытный человек, перед которым стоит всего две задачи: согреться и выжить.

Скинув рюкзак, Угорь вышел на улицу. Из последних сил отодрал от паллеты несколько тонких досок и занес их в помещение. Ни в одну из комнат, где гулял ветер, он не вернулся, решив остаться в квадратной полутемной прихожей. Здесь хотя бы не было окон. С нечеловеческим усилием он разломал доски пополам и соорудил из них подобие шалаша, внутрь которого напихал подобранные с пола газеты. Чиркнул зажигалкой. Потом, мешком свалившись на пол, сидел и смотрел, как, подрагивая от порывов ветра, нехотя занимается огонь.

От понемногу разгоревшегося костра накатывали волны тепла. Время от времени, как похолодание в середине июля, их перебивал ледяной сквозняк, но это было не страшно. Сняв перчатки и вытянув на весу перед собой руки, Угорь сидел и блаженно жмурился, представляя, как они с Катэ станут лежать на песке диких испанских пляжей, смотреть на по-зимнему неприветливые морские волны и трепаться о ерунде, пока прибой будет пытаться откашляться и взять слово. Он в сотый раз расскажет, как мужественно, не скуля и не ноя, брел через выстуженный лес, чтобы заработать деньги на эту южную зимовку. А потом они выпьют вина и закусят его маринованными маслинами, сладким сочным инжиром и тающим во рту хамоном… Сейчас бы яичницу с салом пожарить. И от чего-нибудь горячительного, от того же пиратского рома он бы не отказался. Но все взятые с собой в качестве припасов багеты, внутрь которых были наложены зелень и тонко нарезанные колбаса и сыр, они съели на втором привале. У Сталинграды в рюкзаке еще оставался термос с остатками улуна, но им ведь не наешься.

А теперь и зуб снова заныл. Постпломбировочная боль, объяснил ему врач.

На секунду стало темнее, будто кто-то загородил свет, потом раздались шаги. Угорь нехотя оторвал взгляд от огня и вопросительно посмотрел на вошедшую в помещение Сталинграду. Попытался прочитать хоть что-нибудь на ее невозмутимом лице.

– Ну как? – поинтересовался он. – То, что надо?

Сталинграда, глядя на огонь, бодро кивнула:

– Знак на крыше есть. И это действительно ДОТ.

– И?..

– Там снега намело с мой рост. Придется откапываться. Твоя помощь понадобится.

– Конечно, – сказал Угорь. Для этого его в общем-то сюда и брали. – Сейчас. Передохну только, немного согреюсь. Ты тоже присаживайся. Только подбрось палок в огонь, раз стоишь…

Пламя затрещало, без особого аппетита пожирая новую порцию дерева, в котором замерзла влага.

– Давай, – сказала Сталинграда, не приближаясь к огню. – Пятнадцать минут – и начинаем. Согреешься, когда будешь копать.

* * *

Еще бы он не согрелся. Даже жарко стало, так размахался одной из двух складных саперных лопаток, оказавшихся в рюкзаке Сталинграды. Снег, наметенный под самую крышу ДОТа, плотный, слежавшийся, копался плохо. Попадались заледенелые пласты. Это не снеговика скатать во дворе. Схрючить бы сейчас ту морковку, которая у него вместо носа…

– Уф! – Угорь выдохнул и воткнул лопатку на весь штык. – Перекур!

– Закуривай, – предложила Сталинграда. – А кто не курит, у того перекура нет.

Работая саперной лопаткой рядом, она выкапывала в снегу настоящую траншею. Дышала ровно. Не запыхалась и не вспотела, в отличие от взмокшего как мышь Угря. Он посмотрел на Сталинграду, немного отдышался и снова взялся за лопатку.

Постепенно они закапывались все глубже и глубже. Откидывали снег по краям сужающегося окопа, какую-то часть утаптывали, что-то Сталинграда закидывала наверх. В качестве сдачи метель бросала им на головы горсти снежной крупы. Одно хорошо было в этой траншее – полное безветрие. Особенно если присесть на корточки. Он так и сделал, когда спустя годы каторжной работы они наконец смогли докопаться до железной двери в ДОТ, оказавшейся приоткрытой. Кто-то тут побывал до них?

Сталинграда, оглянувшись на Угря, сказала: «Жди здесь», – и, включив фонарик, протиснулась в дверной проем.

Угорь опустился в снег. Подумал, что в таунхаусе, наверное, не до конца прогорели угли костра. Их еще можно раздуть. Едва прекратив рыть снег, он сразу почувствовал холод и стал замерзать.

– А-а-а-ар-р! – грянуло над ухом так, что Угорь подскочил, чуть не выпрыгнув из штанов.

Вверху на краю снежного бруствера сидела здоровая взъерошенная ворона и криво косилась на него блестящим глазом. Не любил Угорь этих птиц – ни пера, ни пуха, одно только «к черту!». Он взмахнул рукой. Ворона мгновенно растопырила крылья, и порыв ветра подхватил ее и унес как планер. Интересно, в Бильбао вороны есть? Как-то он их там не видел. Вот что у них есть, так это паэлья… Угорь представил ее на сковородке, только с плиты, исступленно пахнущую и источающую какую-то почти похотливую яростную истому… Мидии в своих створках плывут через горячее рисовое море с краснеющими в нем лангустинами… Ум-м-м…

Сглотнув слюну, он явственно услышал, как скворчит паэлья. И это шкворчание становилось громче, постепенно заглушая шум пурги и превращаясь в механический гул.

Двигатель, понял вдруг Угорь. Кто-то заехал сюда на вездеходе или на танке? Интересно, Сталинграда услышала шум?

Услышала. Иначе бы не выскочила из ДОТа и не бросилась мимо него к выходу из их снежного окопа.