19. Личный блэкаут

Он все время забывал, что доводчик на двери Ингиного подъезда давным-давно сломан, а вместо него стоит тугая пружина. И что закрывающуюся дверь надо придерживать, чтобы не хлопала. Забыл и сейчас. С грохотом столкнувшихся автомобилей дверь за его спиной встала на свое привычное место. Костас обернулся на нее и досадливо поморщился.

– Чего глядишь-то? – услышал он голос пожилой женщины. – Поддержать, чтобы не грюкала, ума не хватает, так теперь глядишь?

Прямо перед Костасом в утреннем зимнем мороке стояла крохотная бабулька с сумкой на колесиках, наполненной продуктами то ли из ближайшей «Пятерочки», то ли из «Народного» на другом конце города. Тележка была чуть меньше закутанной в платок женщины.

– Живешь-живешь тут, – принялась отчитывать Троцкого старуха, – а за дверью не следишь. Что за люди? Помирать будешь – и то ведь не научишься держать ее, остолоп…

Костас молча обошел ругающуюся бабку и быстрым шагом двинулся прочь, на ходу втыкая в уши Словетского. Нажал «плэй», но за своими мыслями музыки почти не услышал.

Что у них происходит с Ингой? Да в общем-то ничего нового. Он второй раз наступил на всё те же грабли. Снова подплыл к туманному берегу и высадился на Острове Проклятых.

Осенью, после возвращения из Хельсинки, Костас в тот же вечер позвонил девушке. Инга была приветливой и смешливой. Они мило потрепались. Троцкий предложил встретиться, куда-нибудь сходить. Инга на несколько секунд задумалась, словно прислушиваясь к своим желаниям, и сказала, что сегодня идти никуда не хочет. «Лучше приезжай ко мне», – сказала она и продиктовала Троцкому свой адрес. Костас приехал, и в тот вечер они сначала пили чай «эрл грей», а потом вместе умирали в постели. Ее нежность. Влажные тела. Прикрытые глаза. Шепот сонных губ, касающихся его уха, как сигнал, что все будет хорошо.

Он ошибся.

Уже в ноябре, с наступлением первых морозов, в их отношениях появилась прохлада. Что-то невидимое и хрупкое поломалось в них без всяких на то причин. Или просто исчезло. А может, его никогда и не было, просто поначалу новизна отношений не давала это понять. Они встречались реже, Инга не звала его к себе, а если и звала, то говорила мало, просто слушала его, и чаще в такие дни Костас быстро уезжал. Непонятно, как посреди этого все больше и больше сгущающегося мрака вдруг наступали мимолетные просветления, словно редкие солнечные дни. Инга сама звонила ему, шутила, смеялась над ответными шутками, звала в кафе, знакомила с подругами, тащила его к себе домой или ехала к нему, ложилась с ним в одну постель. А наутро он просыпался и снова видел перед собой женщину, напоминающую лед. И не оплавленные кусочки льда в сладком коктейле, а мутную острую глыбу вроде тех, что в оттепель срываются с крыш и пробивают головы случайным прохожим. Уезжая от нее (или, наоборот, провожая Ингу до дверей своей квартиры на Непокоренных), Троцкий все чаще и чаще вспоминал слова Захара, ее бывшего бойфренда: «Жить с ней – все равно что жить на Острове Проклятых. Как будто в дурдоме из этого кино». В самом начале декабря он просто перестал ей звонить. Она тоже не звонила. Троцкий работал до ночи, вымотанный приезжал домой и валился спать, с утра вставал, принимал душ, пил кофе и ехал в отдел, в метро гоняя свежую музыку. Потом наступил Новый год, который он в компании друзей встречал за городом на даче. Познакомился там с девушкой по имени Руслана. Позже оказалось, что они с Троцким совершенно разные люди, но тогда, в первую новогоднюю неделю, это было то, что надо.

И вот теперь, два дня назад, Инга позвонила ему. А он уже подзабыл про психбольницу на Острове Проклятых, поэтому легко откликнулся на ее просьбу. Притом, что правильнее всего было послать ее куда подальше. Потому что все началось снова.

Когда он приехал вчера к ней после разборок в «Барсуке», первым, что он услышал, было:

– Паршиво выглядишь.

– Ну, зато ты выглядишь на двадцать три, – через силу улыбнулся уставший Костас. – Не знала?.. Что случилось?

– Да ничего, – ответила Инга. – Просто не ожидала, что ты вдруг приедешь… Проходи, не смотри так…

Тут бы развернуться и уехать к себе, но сил уже не оставалось. Костас не подал виду, скинул ботинки в угол и прошел в ванную комнату. Покрутил краны смесителя, настраивая воду.

– Ужинать будешь? – из коридора спросила Инга.

– Не отказался бы, – умывая лицо, сказал Троцкий.

На кухне уехавших в Гетеборг инженеров он ел разогретые недожаренные овощи и рассказывал о подвижках в деле, умалчивая о пугающих даже его самого подробностях.

– Завтра поедем пробивать «точку», – закончил он.

Инга все это время стояла у окна спиной к нему. С безучастным, словно это ее и не касалось, лицом, отражение которого он видел в темном стекле, смотрела на улицу. Там, как костры в степи, горели прожекторы стройки по соседству. Потом она обернулась и, мельком взглянув на Троцкого, сказала:

– Хорошо. Ты ложись, а я себе постелю на диване. У меня месячные начались.

Он понял, что его обманывают. И даже если месячные, им теперь нельзя просто спать в одной постели?

Проснувшись утром, он уже знал, что будет делать.

Искать угнанный кабриолет он поедет только потому, что обещал Павлу. Никакого желания участвовать в криминальных замесах, вроде вчерашнего, у него не осталось. Нарываться на неприятности, так хоть знать, из-за чего… Костас не стал завтракать, отказался от предложенного Ингой кофе, чтобы не продлевать совместные утренние минуты, затупившимися ножами отрезавшие от него куски.

Уже на пороге, помимо своей воли, вдруг сказал:

– Сегодня вечером в «DaDa» будет концерт, Басдрайвер приезжает…

– На рэпчик хочешь затащить?.. – покачала головой Инга. – Уж лучше вы к нам… В «Гильотину». Собрались потанцевать с Леркой. Так что позвони, если надумаешь…

– У меня уже билет взят…

– Вся ночь впереди. Успеешь к нам со своего концерта.

Костас внимательно посмотрел на девушку. Сказал с плохо скрываемой досадой:

– Мне кажется или тебе действительно все равно, найдем мы эту тачку или нет?

Провожающая Троцкого Инга, стоя в коридоре в одной пижаме, беспечно пожала плечами:

– А что такого, обязательно найдете. Ты и Худой, да еще эта, которая в коляске, – и не найдете? – она, чуть отвернувшись в сторону, подавила зевок.

Ей явно хотелось обратно, в еще не до конца остывшую постель.

– Понятно, – кивнул Костас.

Не прощаясь, он открыл замок и, ругая себя за малодушие, вышел на лестничную площадку. Наука и жизнь дают сто из ста, что Инга вот-вот соскочит. А ему снова останется одиночество, сжирающее всего его без остатка.

Через полчаса, без пяти десять, подходя к пересечению Благодатной и Кубинской, он четко понимал, как поступит. Поедет с Павлом, которого Инга почему-то назвала Худым, будет искать «точку», через которую мог пройти кабриолет. Найдет или нет – все равно. Это проблема Павла и Инги. В пять часов, как по звонку, он стартует к себе домой, на Калину. Помыться, побриться, переодеться, закинуть на Гугл Диск электронный билет, взятый на «Радарио», хлопнуть чего-нибудь из алкоголя на ход ноги – и на концерт, раскачиваться с толпой под биты скорострельного андерграундного американца.

Увидев на другой стороне стоявший под парами «мерс» Павла, Костас перешел улицу в неположенном месте. Ему посигналил вынужденный притормозить водитель белого, заляпанного черными соляными брызгами внедорожника.

* * *

– Знаешь, война все равно не принесет мира, – сказал Павел, не отрываясь от заснеженной колеи и безостановочно вращая руль вправо-влево. – Может, ты правильно поступаешь. Какой смысл с ней ссориться?

– И что тогда делать?

Павел на секунду бросил на Троцкого взгляд покрасневших то ли от недосыпа, то ли от выпитого накануне спиртного глаз, снова уставился на дорогу и пожал плечами.

– Я не знаю. Уходи от нее. Или… – задумался и повторил: – Я не знаю. Об этом вроде как в книжках пишут, а я последний раз книжку в школе открывал… Один мой знакомый, кстати, с женой книжки вслух читает. Всякие «Анны Каренины» и «Преступления и наказания». Говорит, что это как заниматься сексом, только интеллектуально.

Вот черт, подумал Троцкий. О чем это он? Прекращая неприятный разговор, самим же им и начатый, Костас произнес:

– Я и так хорош. В грязном сексе.

Павел снова мельком глянул на него и сказал, то ли не уловив иронии, то ли, наоборот, прекрасно все поняв:

– Вот я и говорю. А ей, может, романтика нужна.

– Да какая романтика?..

«Мерседес» забуксовал, потом с натугой выбрался из ямы, чтобы через двадцать метров забуксовать снова. Павел посмотрел назад, где за ним ехал черный «ягуар», и включил аварийку.

– Кажется, всё. Приехали, – сказал коллектор Костасу. – Выходим.

Они вышли, тут же провалившись по щиколотку в свежий снег. Выдергиваешь одну ногу – и второй проваливаешься еще глубже. Кругом, если не считать их самих и девушки из «ягуара», ни души. Режущее сетчатку ледяное белое пространство, роща вбитых в землю мерзлых деревьев, за которыми брошенное здание, ранее имевшее отношение к Ленэнерго, снежные вихри, как призраки, кравшиеся за спинами, – декорация для раз и навсегда наступившей ядерной зимы. Словно первым симптомом надвигающегося апокалипсиса стало исчезновение всех цветов, кроме черного, белого и серого. Даже небо – вроде безоблачное, но мутное и по консистенции похожее на свернувшееся молоко.

Девушка, вышедшая из остановившегося рядом с «мерсом» Павла «ягуара», направилась к ним. Евы сегодня не было, вместо нее – на таком же «яге», только не белого, а черного цвета – подъехала ее… Кто? Коллега? Подруга? Может, сестра?.. Представилась Сталинградой. Троцкий подумал, что она шутит, но, произнося свое имя, девушка была серьезной как химиотерапия. Если верить всем этим астрологам и эзотерикам, утверждающим, что имя откладывает отпечаток на человека, эта серьезность становилась понятна. Девушка, которую зовут Сталинградой, не может быть попрыгуньей-стрекозой с аккаунтами в Твиттере и Инстаграме и абонементами на фитнес и в солярий. Да и не нужны ей, по мнению Костаса, фитнес и салоны красоты, все у нее с этим в порядке.

Там, на перекрестке Благодатной и Кубинки, когда они сошлись втроем в одной точке, Сталинграда объяснила свое появление:

– Я Еве выходной назначила, сама за нее буду. Она умаялась вчера. После всех ваших движений поехали еще в клуб поддержать ее брата, у которого было первое выступление. Он у нее вроде как музыкант. Концерт еще из-за электричества прерывали, так что вернулись домой поздно…

Костас с Павлом кивнули, и они коротко обсудили план действий.

– Увязли? – спросила теперь, поравнявшись с ними, Сталинграда.

– Еще не до конца, – ответил Павел. – Но, если поедем дальше, точно застрянем.

– Ну да, – кивнула девушка. – Нам туда? – показала она на здание. – Тогда идем. Чего стоять?

И шагнула вперед.

Павел с Троцким двинулись за ней. Шли по бокам, как телохранители.

Кажется, в мире больше не осталось других цветов. Костас вспомнил про сегодняшний клуб, о котором говорила Инга. Девушки в ярких нарядах, цветные огни, невообразимых оттенков коктейли. Он помотал головой. Что же это такое? Вроде бы все решил, а теперь опять… Будто надел только постиранные джинсы и тут же угваздал их сзади брызгами грязи.

Пытаясь спрыгнуть с карусели этих мыслей, он посмотрел на Сталинграду как на девушку, а не как на персонаж из преступного мира. Как ей не холодно, подумал он, глядя на непокрытую голову Сталинграды (вряд ли ее афрокосички грели так же, как шерстяная шапка) и кожаную, совсем тонкую, без всякого меха, куртку. Интересно, они с Евой любовницы?

Свежих следов на дороге ни люди, ни машины не оставили. Была только колея, присыпанная выпавшим ночью снегом.

Бесшумная вспышка прострелила бесцветное пространство. Троцкий вздрогнул, но понял, что это Павел переложил в карман куртки блестящий «травмат». Движение напарника заставило Костаса вспомнить, зачем они сюда приехали.

По мере приближения к зданию походка их с Павлом спутницы становилась упругой и настороженной, как у охотящейся кошки. Чувство опасности передалось и Костасу. Он напрягся, ощущая себя неуютно.

До здания оставалось метров сорок или около того. Бывшая подстанция, подкопченные давним пожаром серо-белые бетонные блоки, закрытые некрашеные металлические ворота на петлях, прибитых к кирпичам стальными скарпелями. На воротах надпись: «Toll the Hounds».

Одна из створок ворот приоткрылась. Они увидели, как изнутри выскользнула серая с рыжим, будто измазалась в ржавчине, дворняга. Собака внимательно посмотрела на пришельцев, потом шмыгнула обратно. Дверь приоткрылась шире, и на пороге бокса появился мужчина. Немолодой, коротко постриженный, с бородкой. Троцкому показалось, что он похож на священника, хотя откуда тут взяться священнику? Без головного убора, в накинутой на плечи грязноватой парке, из-под которой виднелся свалявшийся свитер с советским узором. «Священник» встал на одной из двух ведущих в гараж утопленных в мерзлом грунте балок. Одну руку он спрятал в кармане камуфляжных штанов.

Сталинграда, а следом за ней Павел с Костасом приблизились к мужчине. Девушка остановилась метрах в четырех от него. Мужчина смотрел на гостей, а они – на него.

Есть такие люди, после пяти минут общения с которыми хочется немедленно сбежать прочь и остаток жизни провести на необитаемом острове. Мужчина показался Троцкому как раз из таких. Что-то в нем было… Вернее – не было. Из глаз человека, похожего на изображаемых на иконах святых, веяло тревожной пустотой. И она в любой момент могла чем-то заполниться. Чем-то, что Костасу совершенно не понравится.

– Вы меня ищете, – произнес мужчина. – Уже звонили, предупреждали. Проходите, – он кивнул головой, приглашая за собой, и вернулся в бокс.

Не раздумывая, ни секунды не сомневаясь, Сталинграда шагнула следом. Павел и Троцкий продолжали держаться рядом.

Слабо потрескивающие лампы обливали дневным светом стоявший посреди помещения наполовину разобранный белый «фокус» со снятыми номерами. Пахло металлом, раскочегаренными обогревателями, резиной, инструментом, смазкой. Собака, встречавшая гостей, вопросительно выглядывала из-за машины.

Место они нашли, подумал Троцкий, обходя «форд». Получается, не зря вчера побеспределили в «Барсуке». Нажили себе врага, конечно. Костас вспомнил взгляд того казахского бизнесмена.

Павел и Сталинграда, оглядываясь по сторонам, передвигались с другой стороны находящейся в боксе иномарки.

У стены на верстаке шумела закипающая в чайнике вода. Рядом с чайником стояли кружка, банка с растворимым «нескафе».

– Кофе? – предложил Троцкому хозяин бокса.

«Священник» вел себя странно. Будто к нему зашли соседи решить давнее и нехлопотное дело, а не люди, разыскивающие дорогой угнанный автомобиль. Троцкий вспомнил, что у Инги он так и не пил кофе, и теперь ему не хватало утренних вибраций, придаваемых клеткам тела кофеином. Но растворимый порошок, конечно, совсем не то. Костас ответил:

– Спасибо, не надо.

– Машина. Красный кабриолет «BMW», – произнесла девушка. – Была здесь. С гарантией. Можешь не отпираться. Где она теперь?

– Ее забрали, – пожимая плечами, ответил «священник».

– Где ее искать? – спросила Сталинграда.

Хозяин гаража посмотрел на нее своими пустыми глазами, вдруг усмехнулся и произнес:

– Не могу сказать, это вроде врачебной тайны, если вы понимаете. Или тайны исповеди.

Троцкий замер, напрягся, предвидя ответ Сталинграды.

– Не скажешь, застрелю твою собаку. Для начала, – пообещала девушка, приближаясь к хозяину.

Человек с глазами святого не отреагировал на эту угрозу, лишь вздохнул, отвернулся и нагнулся, выискивая что-то за верстаком.

– Ты что там ищешь? – спросила Сталинграда.

Костас, следивший за «священником», вздрогнул, услышав щелкнувший выключатель чайника. Он бросил взгляд на электроприбор и увидел… Увидел боковым зрением, как сверкнуло что-то быстрое. Молниеносное.

Среагировать не успел. Только сердце скакнуло белкой в хворосте ребер. Он почувствовал вспышку боли, когда стальной блестящий шар с торчащими из него шипами врезался в лицо, разрывая кожу, плоть, круша кости, унося с собой воспоминания об Инге, о работе, о вечернем выступлении Басдрайвера, о…

Вкрученные в шар шипы добрались до клеток мозга, и боль, причиняемая острой сталью, на миг стала невыносимо-ослепительной. Превратилась во вспышку. Будто взорвался питающий его силовой трансформатор. А потом все погасло. Накатила темнота.

Личный блэкаут Костаса Троцкого.