Часть третья

Донбасс приходит за своим

Глядя на Донецк, снова и снова удивляешься, а втайне даже радуешься: как всё-таки мимолётна власть «серьёзных людей», властвовавших тут когда-то.

Властвовали-властвовали, и вдруг настали дни, когда жизнь «серьёзным людям» показалась невыносимой.

– Когда из Донецка повалили прочь богатые люди, – рассказывал Константин Долгов, – по странному стечению обстоятельств выяснилось, что огромная их часть работала в таких учреждениях, как прокуратура, полиция, а кто-то, к примеру, трудился начальником паспортного стола. И все съехали. Включая начальника паспортного стола. Они ещё и печати забрали с собой.

Чтоб, видимо, повысить собственную значимость.

Не просто человек – а человек с печатью. Можно в минуту одиночества вытащить белый листок и поставить на нём печать. Даже две.

Наезжая в ДНР и ЛНР, я дивился на огромное количество пустых особняков. Большинство из них до сих пор пусты.

Поначалу, что скрывать, часть этих особняков занимали ополченцы – но масштабы экспроприаций преувеличивать не стоит. Скажем, Донецк был очень богатым городом – там строили такие большие особняки, что в одном могла рота «сепаров» поместиться. Так что все ополченцы вместе взятые, при всём желании, могли заполнить только процентов пять коттеджей – да и то лишь тех, что располагались «в шаговой доступности» от «передка».

Потом ополчение распределили (а иной раз можно сказать – разогнали) по казармам, и теперь дворцы стоят как архитектурные памятники.

Упорядочивать жизнь без печатей, списков и прочих реестров было крайне сложно. Управленческий аппарат исчез почти безвозвратно. Это наводит на смутные мысли: может быть, и в России все эти люди, которые так ласково смотрят на нас с предвыборных плакатов, или пекутся о нас в судах, социальных конторах и паспортных столах, – они в трудную минуту оставят нас? Одних!

Догадываюсь, что весь этот управленческий, такой незаменимый аппарат донецких и луганских чиновников первый год потирал руки: скоро-скоро у вас всё рухнет, и вы позовёте нас, как призывали варягов в своё время, ибо «порядка нет».

Потом пошёл второй год, следом третий, и на руках стали появляться нетрудовые мозоли: потираешь-потираешь, а праздник всё не настаёт.

Жителям Донбасса придётся ещё не раз поимённо вспоминать тех упрямцев, что взяли в свои руки «коммуналку», общественный транспорт, банки, полицию, пожарную службу, и даже СМИ: журналисты ведь тоже разбежались! целыми телекомпаниями уходили в неизвестность!

А медицинские службы? Когда раненые и покалеченные стали поступать десятками, а потом и сотнями? И свои, и те, что стали чужими?

– Донецкие врачи – просто красавцы, – говорит Константин Долгов. – Они только спустя год после начала войны стали получать республиканские зарплаты! А до этого на них был огромный объём работы – ампутации, раненые, и то, и сё, и они выполняли свой долг с честью. 21-я больница есть в Октябрьском районе. Там Надежда Ивановна – просто героическая женщина! Она стала точкой сборки для всех жителей этого посёлка. Её больница, в некотором смысле, – как дом Павлова в Сталинграде. Главный врач сбежал, она взяла больницу в управление, и у неё получилось. Вот она теперь главврач. Там в окрестностях есть большие дома, где по несколько человек оставалось, и они все бежали в больницу укрываться от обстрелов. В больницу тоже прилетало бесчисленное количество раз, но за счёт того, что это массивное здание, выдерживали стены. Это прифронтовая больница!.. А коммунальщики? – вспоминает Долгов, и глаза у него блестят, как будто он про очередные бесподобные боевые выходки Моторолы рассказывает. – Коммунальщики – это героические люди! Прошлым летом ВСУ разбомбили специальную фильтровальную станцию верхнехарьковского водохранилища. Жара, степь, миллионный город без воды. Два человека героически погибли при ремонте, но дали воду миллионному городу… За два года тридцать девять человек в Донецке из числа коммунальщиков погибли при исполнении своих обязанностей. Им всем нужно давать героев ДНР.

Люди в Донецке – самый важный ресурс. Особенно те, кто все эти два года, или большую часть военного времени, пережили дома – заново запуская все механизмы и шестерёнки остановившегося государства.

Периодически мировые СМИ забывали о войне на Украине.

Мои европейские друзья обратили внимание, что сначала тема противостояние на Юго-Востоке ушла с первой полосы на вторую, потом на третью – докатилась до упоминания одной строкой, петитом, в новостных колонках, и сгинула.

Быть может, для России и Донбасса это отчасти выгодно – нас оставили в покое. Проблема в том, что и российские СМИ тоже стали игнорировать происходящее там.

Но, являясь по утрам к главе ДНР Александру Захарченко на планёрку, я всякий раз слышал информацию, которая не уходит в печать: сегодня с той стороны столько-то погибших, с нашей столько-то… Сегодня с той… с нашей…

Снайперские дуэли, миномётные обстрелы позиций, вылазки диверсионных групп – это превратилось в ежедневную, непрестанную, назойливую реальность. Время от времени Донецк снова начинает обстреливать артиллерия. Иногда «вэсэушники» захватывают какие-то деревни в нейтральной зоне. Потом их оттуда выкуривают.

И так беспрестанно.

Спустя два с лишним года после начала войны Донецк оставался даже не прифронтовым городом, а – фронтовым. Разве что перестали летать бомбардировщики, и стоящие в полной боеготовности армии не отвоёвывают друг у друга крупные города. Но возле Донецка, непосредственно на его окраинах, по-прежнему такое количество украинских войск и техники – что здесь, в России, никакая человеческая нервная система не выдержала бы знания об этом.

Представьте себе на минуту: вот вы живёте в своём городке, испытываете волнение по поводу курса рубля или «двоек» ребёнка в школе, и вдруг выясняется, что на городских окраинах сосредоточено, скажем, двадцать тысяч войск потенциального противника, бронетехника; артиллерию якобы отвели подальше – но, если что, мощностей у неё хватит, чтоб снести пол города, не сдвигаясь с места. И наступление может начаться в любую минуту.

Что вы будете делать?

Помню, когда был Майдан, вся эта майданная публика ежедневно строчила в блоги: «Сообщили, что в Киев завтра войдут российские танки! Сообщили, что в город вошёл российский спецназ! Сообщили, что за городом высадился российский десант! И боевые морские котики в Днепре ещё…»

Истерика ни на минуту не прекращалась.

И сравните с дончанами. Никакой суеты, никакого шума. Каменный характер.

Шахтёрская работа – она отражается на психотипе.

Донецк, спустя три года войны – если смотреть внешне – ничем не отличается от любого российского города; разве что в лучшую сторону. Горят вывески, открыты магазины, театры и кино; как правило – отличные дороги (только не возле самой «передовой»), фонари сияют, огромное количество автотранспорта, в том числе и общественного…

Я ещё помню, как я на своём джипе ездил в 2014-м по полупустому городу на аварийках (так ополченцы обозначали себя, чтоб им уступали дорогу), и все, кому надо, – знали мою машину, потому что других джипов с российскими номерами в городе не было, или почти не было. Теперь я там незаметен в общем потоке, и за езду на аварийках меня тут же оштрафуют, и правильно сделают; но я не ностальгирую.

Знаете, чем Донецк отличается от наших кавказских «непризнанных республик» – Абхазии, Южной Осетии? Там до сих пор следы войны – очевидны. В Донецке всё латается немедленно, на следующий день. Если вы там не были во время войны и приедете сейчас, подумаете – ничего там и не было. А там было такое, что не приведи Господь.

Людей с оружием на улицах нет вовсе. Где война, какая война?

В кафе – как правило, полных кафе – сидят чудесные донецкие девушки и пьют свой капучино.

У донецкого студенчества нынче – золотой век. Я был на нескольких встречах Захарченко со студентами: всякий раз он объявлял, что ждёт – немедленно, завтра же – с каждого курса по десять отличных ребят, не обязательно отличников. Все будут распределены по различным ведомствам администрации. Те, кто отлично проявят себя, – получают должности. Вакансий хватает.

Всё следующее утро в администрации принимают студентов. Являются хорошие ребята, выглядят как настоящие московские хипстеры, внешний их вид ну никак не говорит о том, что они живут в состоянии «то ли мир, то ли война».

Поинтересовался как-то у Трапезникова: а из бывшего руководства никто не вернулся?

– У нас есть такой город – Ждановка, – ответил он мне. – Тот, кто был мэром до войны, – мэром остался и сейчас. Рейтинги у него высокие, люди о нём хорошо отзываются: порядочный. Из бывшего руководства в правительстве работает один человек. В своё время он был замминистра ЖКХ Украины. Грамотный работник, и мы даже попросили, чтобы МГБ его пропустило: никаких плохих дел за ним не числится.

Собственно, всё. Два исключения. Государство начало строиться с нуля.

Но непостижимым образом новый кадровый состав очень скоро показал удивительные результаты.

Доказать это просто: уже в 2015 году налогов на той территории Донбасса, что контролировало ДНР, собрали больше, чем в последнем довоенном году.

Объяснение элементарно: всё то, что «серьёзные люди», «опытные управленцы» и «незаменимые аппаратчики» уводили по сложным схемам в параллельное пространство – пошло в карман республики.

И это ещё при том условии, что часть производственных мощностей разбомблена, а многие экономические связи разорваны.

Право слово: у дончан есть чему поучиться.

В их выдержке, в их умении улыбаться и сносить истинные невзгоды – видно большое, почти религиозное чувство человеческого достоинства.

Эти люди и есть – элита и аристократия. А самозванцы убежали.

* * *

Завершая эту тему, несложно догадаться, в чём кроется причина физиологической неприязни ко всей донецкой и луганской истории московских приятных юношей из отличных кафе, девушек из красивых глянцевых журналов, и из «толстых» журналов тоже, людей, сделавших себе место в «Форбсе» «с нуля», персонажей, поставивших принципом «родина там, где тепло», подростков, убедивших себя, что «я ничё никому не должен», мужчин, не всегда похожих на мужчин, и женщин – на женщин, креативных менеджеров, и вообще креативщиков как таковых, антиклерикалов, бешеных пацифистов, уставших от человеческой косности музыкантов, влюблённых в майдан поэтесс, писателей со строгими косматыми бровями, светских львов и шакалов, неустанных борцов со сталинизмом, и с русским крепостным правом, безусловно, тоже.

Неприязнь их строится на знании о том, как скоро в Донецке их прогрессивное всепобедительное большинство оказалось никчёмным, смехотворным меньшинством.

Этих людей ведь никто не выкидывал прочь из их офисов и квартир, из их журналов и со светских раутов. Ничего такого не понадобилось. Просто разом их мир исчез.

Но с их миром не исчез мир! Что оказалось крайне удивительным.

То есть их нет – а остальные люди есть, и умудрились не умереть, не исчезнуть с лица земли, не деградировать, не распасться на атомы.

Как же так?

Ведь всё держалось на них – на их журналах, на их холдингах, на их компаниях и кампаниях. Всё решалось – ими и только ими, на их конференциях, в их корпорациях, на их двусторонних, закрытых и открытых переговорах, на их тет-а-тетах и тёрках.

Они «платили налоги»! Но теперь не платят. И что? Почему всё по-прежнему на месте? Огромная часть этой публики съехала прочь: красивые дамы, стильные пацаны, руководство «Донбасс Арены», главы холдингов и корпораций, держатели акций и креативные менеджеры, – и уже третий год они пытаются объяснить друг другу, что Донецк захватили бандиты.

А в Донецке просто живут люди.

И если бы их не бомбили, исчезновения подавляющего большинства креативной элиты они просто бы не заметили.

Те, что так трепетно страдают у нас, в России от донецких и луганских событий – подсознательно испытывают тот же самый ужас. Что однажды случится день, когда они могут вообще не пригодиться. И мир не рухнет.

И поэтому я спешу, я тороплюсь сказать им всем: нет, нет, нет, без вас никак. Россия огромная, всепринимающая, всеобъемлющая страна, она не бросит своих детей, даже самых необычных. Мы будем вместе. Форева тугезе.

Только тугезе, наши ненаглядные.

Иначе с кем мы разделим радость наших побед.

* * *

Я как-то подметил для себя, что у большинства начальников в донецкой администрации работают секретарями деловитые яркие девки, а у Захарченко секретарь, скажем так, другого типа.

В приёмной его трудится профессионал: женщина лет сорока пяти, безупречный, судя по всему, психолог, замечательно совмещающая радушие и строгость в одном лице. Радушна она до той степени, что сердце иной раз таяло от её доброго – нет, не слова, а просто взгляда; и строгая настолько, что если она была чем-то недовольна – я чувствовал это через дверь, и с трудом не вставал, когда она заходила.

Ругала она меня обычно, если я рисковал закурить в кабинете Захарченко: его самого никак не могли отучить от сигарет, а тут ещё этот понаехавший из России дымит с ним заодно.

Даже если я успевал забычковать свою сигарету и пепельницу переставить на стол главы, секретарь по незримым для меня признакам определяла, что я тоже курил.

И мне становилось стыдно, почти как в детстве, а то и похуже.

В этот раз Захарченко сидел без сигарет (я с некоторой иронией предположил, что секретарь нашла возможность отбирать у главы сигареты, обыскивая его при входе) и стрельнул у меня. Это дало мне моральное право закурить тоже.

Глава ждал журналистов и явно чувствовал себя как накануне самого нелюбимого урока.

Захарченко не политик в том смысле, в котором современные политики так себя именуют, – уже потому, что не получает удовольствия от звука собственного голоса, прений, конференций, сольных выступлений и всего тому подобного.

Помощник Захарченко по всей этой работе каждые три дня мягко сетовал: Александр Владимирович, уже неделю вас не было в эфире… Уже две недели не было встреч с журналистами… Уже три недели не появляетесь на экране…

Если Захарченко всё-таки соглашался на публичные встречи, то за час до выступления он выбрасывал в ведро все заготовленные для него тезисы – правда, внимательно прочитав перед этим, – и шёл выступать «своими словами».

Нынче повод для встречи был очевидный и особый: Служба безопасности Украины провела в Красногоровке – городке неподалёку от Донецка, занятом ВСУ, – масштабную зачистку. За день задержали 86 человек.

Пока журналисты устанавливали свои камеры, Захарченко вертел в руках нож (у него дома целая коллекция холодного оружия, и стрелкового – на роту минимум).

Журналисты отчитались, что готовы, – Захарченко убрал нож, и тут же начал говорить:

– …В 1943 году каратели точно так же зачищали Донбасс: арестовывали, бросали в машины, увозили куда-то и… всем известно, чем это закончилось. В Красногоровке почти все задержанные – мужчины призывного возраста, и где они окажутся, предположить трудно. Скорее всего, в окопах, прикованные к пулемётам, чтобы не убежали. Хотя надо обратить внимание на одну вещь: в Красногоровке у якобы «сепаратиста» изъяли пистолет Стечкина. Я, как военный, могу сказать, что пистолет Стечкина – очень редкое оружие, которое не каждому даётся. Это оружие СБУ и вообще спецподразделений. Понимаете, к чему я веду? Они просто взяли то, что имелось под рукой, нацепили на пояс своему актёру, показали на камеру, что в Красногоровке находятся люди, которые владеют пистолетом Стечкина, арестовали и вроде как увезли допрашивать. Но, скорее всего, человека с пистолетом Стечкина, в отличие от всех остальных задержанных, выпустили через двадцать минут. Однако для продления санкций против РФ, показательных задержаний и предотвращённых терактов, которых ни у кого не было в планах, – вполне хватает. На днях Порошенко заявил, что нужно не просто продлить, но и ужесточить санкции против России. Именно этим и нужно объяснять то, что произошло в Красногоровке.

…Сразу после журналистов в кабинет к Захарченко пришёл ответственный человек с новостями по поводу того, что творится в Красногоровке.

Оказывается, там началась ротация.

В городок, находящийся на линии разграничения, ввели 600 бойцов из спецподразделений и нацгвардии. И за сутки городок перевернули вверх дном. Видимо, всё совпало – СБУ проводило показательную проверку, вновь прибывшие «знакомились» с населением, а «дембеля», которым всё равно тут уже было не жить, напоследок, под шумок, решили поживиться. Если их не впускали – выбивали в домах двери. В квартирах для вида искали что-нибудь запрещённое, но выносили всё, имеющее ценность.

– Наших ребят не задержали ни одного, – снизив голос, с лёгкой усмешкой, сообщил ответственный человек. – Все задержанные 86 человек – с улицы.

Захарченко никак не отреагировал, просто кивнул.

Действительно, если 86 человек просто с улицы, а их сейчас там терзают на предмет сепаратистской деятельности – чему тут радоваться. Что взяли не тех?

* * *

Та история в Красногоровке спустя некоторое время получила продолжение, о котором в качестве иллюстрации стоит рассказать.

Глава военно-гражданской администрации города, или, точнее сказать, гауляйтер Олег Ливанчук однажды разоткровенничался и дал подробное интервью, где в числе прочего осветил взаимоотношения военных, несущих службу в зоне АТО и местного населения.

«Нам их перевоспитывать надо очень долго, – чеканил Ливанчук. – Не работают наши спецслужбы. Тут людей надо заставлять любить Украину силой».

– А это как – заставлять любить силой? – не без удивления поинтересовался журналист.

«Очень просто. Хочешь получить буржуйку? Люби Украину. Пиши сочинение.

…У меня директора школ пишут сочинения о том, как они любят Украину. Я их так воспитываю. Говорю: не дай бог услышу в школе русский язык (хотя сам по-русски разговариваю) – выгоню нафиг!

“Мы любим Украину”, – говорят. Любите? Сели и написали сочинение! Завуч одной из школ как-то квакать начала… Я её заставил написать объяснительную. Она написала. Я посмотрел – а где, говорю, в этой объяснительной о том, что ты не любишь Захарченко? Что он виновен в этой войне и так далее?.. Отправил её.

Через двадцать минут заносит – “Слава Украине! Героям слава!” А потом она у меня отрабатывала: две недели ходила с флагом. Все мероприятия – а она с флагом ходит. Сепарка. Жёсткая. В итоге нервы у неё не выдержали – написала на увольнение. А сейчас я вот в школу захожу, а они все – на украинской мове говорят. Я их разрываю тут за это».

Когда, мягко говоря, не очень умные люди в Киеве или в Москве начинают рассказывать, что Донецк или Луганск находятся в плену у террористов и жители этих городов втайне мечтают о возвращении на Украину, с ними не стоит спорить – им надо всего лишь дать прочесть интервью этого гауляйтера, который прямо говорит о Красногоровке – то есть, о целом городе, который вполне может служить и примером, и показателем: «Есть здесь и проукраинские люди. Есть. Но на весь город я, может быть, человек 50 знаю тех, кто за Украину».

– Из десяти тысяч? – переспрашивает журналист.

«Из десяти тысяч. Простейшее. Вот мы на мероприятия собираемся – День вышиванки, День флага, другие государственные праздники. Человек десять могут взять флаги наши, символику нашу. Остальные – нет».

Вот вам и вся арифметика, друзья.

Ливанчук даже знает объяснение, отчего так сложилось: «Восточная Украина – это Сумщина, Харьковщина. Слобода. Что такое слобода? Это нейтральная территория между двумя государствами, куда высылали маргиналов и преступников. А гены ж не поменяешь. В генах многое зарождается. Вот тебе и генофонд. Его выводить надо, его размешивать надо. Хоть это жестоко, но надо реально на вещи смотреть… Всех зеков сюда направляли. Нигде они не нужны были в нормальных городах – их сюда. Вот тут и родилось это поколение. Одно, второе, третье, четвёртое…»

Если без обиняков, то сказанное гауляйтером, во-первых, ложь – Донбасс не Магадан, ничего подобного здесь не было, а во-вторых, это, друзья мои, всё-таки уже нацизм. Когда неприятие насаждаемого вульгарного «украинства» объясняется «генетическими» причинами, других определений искать не стоит.

Нет, можно, конечно, сказать, что этот тип – кретин; но по факту – он всё-таки глава администрации, а не пациент психбольницы.

И, наконец, приведём ещё один его ответ, чтоб сомнений ни у кого не оставалось.

– Как считаете, что делать с теми, кто на референдум ходил? – поинтересовался у Ливанчука журналист, имея в виду проведённый на всей территории Донецкой области, в том числе в Красногоровке, референдум о независимости – поддержанный абсолютным большинством местных жителей.

Ответ был: «Только фильтровать. Только садить. Только через суды. Сначала надо поменять судебную систему, чтобы она была объективная. И всё. Судить, судить, судить.

Кому-то реальный срок, кому-то – условный. Но чтоб это ложилось на них на веки-вечные».

Иного плана у новой власти нет и быть не может.

И что они хотят получить в ответ?

Предварительным итогом работы Ливанчука и периодическим образцово-показательным рейдам ВСУ с целью то ли поиска городского подполья, то ли мародёрства, стала страшная новость: в Красногоровке неизвестные подожгли баню с отдыхающими участниками АТО. Трое украинских военнослужащих погибли.

* * *

О мародёрстве, царящем в местах дислокации ВСУ, в какой-то момент начали писать даже украинские СМИ – не очень, мягко говоря, склонные к таким откровениям. Но игнорировать это стало совершенно невозможно, когда одновременно взбунтовались почтамты в нескольких, включая Красногоровку, городках: количество многокилограммовых посылок, которые служивые шлют домой, в свои, как правило, западноукраинские области, превысило все мыслимые нормы. Поезда и фуры оказались не в состоянии вместить всё это добро. Тем более что на почтамтах работают люди, живущие в тех же самых населённых пунктах: они отлично понимали, откуда это добро взялось и куда направляется. Видимо, к той самой мамке, которой пообещали шесть батраков.

Я спросил у Захарченко – помнит ли он какие-то самые нелепые случаи мародёрства?

– В Славянске сняли… кованые ворота. А что – хорошая же вещь. И почтой отправили домой, представляешь? Документально зафиксированный случай… А из одного дома вынесли даже унитазы. И мне хозяин дома сказал: «Я, – говорит, – понимаю, зачем они унесли их. Они моют унитазы в Европе – и для того, чтобы не терять навыков, должны постоянно тренироваться. Но вот зачем они кафель сорвали с кухни, понять не могу…» Это в Песках было. Приехали в зону АТО – и драят унитазы. За смену нужно выдраить сто штук. Могу себе это представить… Снимали памятники с могил, забирали микроволновки, утюги, подушки, бельё – у них же это называется «секонд-хенд». Жене муж привезёт норковую шубу, золото. «Это я, скажет, в секонд-хенде купил в Донецке». Ещё был случай, когда мне хозяин одного разграбленного дома рассказывал – причём мужик, который сразу признался, что «болеет» за Киев и против «сепаратистов», его два раза грабили – сначала «наши», казаки, а потом «укропы». «Ты знаешь, говорит, что “ваши” взяли? Сняли две картины, камеры видеонаблюдения и три тома Дюма забрали. И всё! А когда пришли “наши”, ну, то есть, с украинской стороны, они вымели всю квартиру, включая паласы, посуду, бельё, детские игрушки и обувь».

* * *

Отношение украинской власти к своим силовикам и боевикам – другой вопрос, заслуживающий детального разговора; а лучше суда, и суд этот должен произойти в Киеве.

Впервые, помню, эту тему поднял Виктор Яценко: развивая свою мысль о нынешнем состоянии украинской государственности, он вдруг вышел на совсем неожиданную тему.

– Украина – богатая страна, – говорил Яценко. – Но вместо того, чтобы хоть что-то сделать, они только воруют и делают ритуальные жертвоприношения. В жертву они приносят своих же бойцов. Помню, как они шли в Шахтёрске между двух высот и сколько их там поубивали. Тогда за восемь часов были убиты не десятки, а сотни человек! Я это видел собственными глазами!

Спорить с Яценко я не стал, но подумал, что трагедия в Шахтёрске – всего лишь следствие бездарности украинских военачальников.

Однако спустя некоторое время судьба свела меня с одним из ополченских командиров, который считал, что по поводу этой темы давно пора звонить во все колокола. В ряде случаев, утверждал он, украинская власть сознательно гонит на убой те или иные подразделения. И более того: эти случаи конкретно называл.

(Он воевал год – и в ДНР, и в ЛНР, был дважды контужен в боях, и опыт имел отменный.)

– Для начала, – рассказал он мне, – стоит вспомнить, что в большинстве наступательных штурмовых операций принимали участие бойцы «Правого сектора». Штурм – это самый опасный вид мероприятий сухопутных войск. Пример: бой 12 мая 2014 года у посёлка Карловка, где была устроена засада на колонну батальона «Донбасс» – его нам «слили» прямо из Киева, по звонку. Потери батальона «Донбасс» были свыше девяноста человек. Идентичная история: в июне 2014 года под Луганском уничтожена колонна батальона «Айдар», потери – более пятидесяти человек. В обоих боях я лично принимал участие.

(Стоит заметить, что командир батальона «Айдар» Сергей Мельничук позже публично объявил, что в руководстве, разрабатывающем боевые операции, есть предатели, сливающие информацию российским спецслужбам.)

– Штурм Саур-Могилы силами нацбатальонов, – продолжает мой собеседник, – та же история, потерь было запредельно много, и по большей части они были бессмысленны. Далее: Иловайский и Изваринский котлы. Мы с моим отрядом захлопнули Изваринский котел, заняли две стратегические высоты и осуществили зачистку Власовки, Никифоровки и Королёвки. В обоих случаях отношение к личному составу со стороны украинской власти не просто преступное, а – осмысленно преступное.

Да взять даже распиаренных в СМИ Украины «киборгов» в Донецком аэропорту – их туда «сливали», отправляли на убой в никому уже не нужный, окруженный с трёх сторон опорный пункт – погибших до сих пор под завалами находят.

Штурм Широкино и последующее удержание – за тот период батальоны «Азов» и «Донбасс» были два раза выведены на перегруппировку по причине больших потерь.

Я называю лишь известные лично мне или очевидные всем случаи: уверен, их было многократно больше.

…Разбирать отсюда, из России, механизм всех вышеперечисленных и не названных трагедий крайне сложно – понять, где предательство, а где халатность, а где и первое, и второе, и какие-то ещё, не учтённые нами факторы, – мы не можем. Но в любом случае показательно, что о прямом сливе «правосеков» и прочих, зарытых по всему Донбассу «киборгов», кричат сами же ополченцы.

Яценко с вовсе несвойственным ему пафосом сказал, после того как изложил суть бойни в Шахтёрске: «Увидев, как они относятся к своим же – я понял, что нахожусь на стороне добра».

Те украинцы, которых власть в очередной раз оставила умирать под Дебальцево, должны были бы, по доброму разумению, сделать вывод, что они находятся на какой-то иной стороне. Ну, правда.

Нельзя же так долго прощать то, что прощения не заслуживает.

* * *

Тема, так или иначе стыкующаяся с поднятой выше: поставки в отдельные украинские подразделения психотропных средств.

Скрывать нечего: в течение многочисленных донбасских командировок в первый год войны я не раз видел ополченцев, которые в тех или иных ситуациях позволяли себе алкоголь; и сам с ними выпивал.

Но с того момента, когда армии ДНР и ЛНР уже сформировались официально, во всякий свой заезд на «передок» я наблюдал действие тотального сухого закона.

И уж тем более, зная, пожалуй, сотню ополченцев лично, я не помню ни одного случая, когда речь бы зашла об употреблении ими наркотиков.

Вместе с тем свидетельств, когда на оставленных добровольческими батальонами позициях обнаруживают те или иные наркотики – уже слишком много, чтобы считать их выдумкой.

Рассказов о столкновениях с бойцами добровольческих батальонов, находившихся в состоянии явной неадекватности, – тоже более чем достаточно.

Не ставя себе целью обобщить и систематизировать избыточную и разнородную информацию, сошлюсь на прямую речь всего лишь нескольких ополченцев: каждый из них начинал с рядовой должности и затем дорастал до командира.

– Ещё только когда всё начиналось, – рассказывает первый из моих собеседников, – мне пацаны с Карловки звонили и говорили, что противник долбится чем-то серьёзным: потому что бежит даже после попаданий в броник и в ноги по мясу. Бойцы с Петровской комендатуры говорили: брали с батальона «Азова» в плен бойцов – одни и те же синдромы: вообще не чувствуют боль дня два-три, а потом начинаются жёсткие отходники.

Ещё бывало такое: когда диверсантов чем-то обкалывают и дают вводную – таких торпед засылали в город под видом гражданских. Но беда в том, что они сильно палевные. Последний раз двое таких пассажиров пытались ворваться с гранатами в маршрутку, полную людьми на «Текстиле» – это район Донецка – минувшей зимой. Сейчас такого меньше: в город сложно попасть. Из личного опыта помню следующее. В Иловайске те штурмовые группы, что от нас огребли, тоже явно долбились. Я был в местах их расположения: в метрах ста-двухстах от нас лежал «Буторфанол» и антишоковые препараты, а вот в метрах шестистах – шприцы пятикубовые; и ещё я обратил внимание, что очень много было там по посадке обёрток от шоколада. Как будто они в посадку уходили обжираться сладким! А потом у нас был случай: один из наших вновь прибывших бойцов ушёл сильно в неадекват: хотел с деревянного автомата стрелять и видел, как «Грады» на Симферополь летят. У нас такое впервые было – мы его отвезли на штаб, – а там Боня, – женщина, командир разведдиверсионной группы, – сразу сказала, что парень явно попользовался тем, что осталось после «Азова»: снова те же симптомы, и он тоже только сладкое жрал, и воду пил непрестанно. От сладкого вроде бы держит дольше: до недели. В общем, когда его отпустило, он признался, что у пленных отобрал наркоту.

Когда я воевал в Донецком аэропорту – там тоже находил шприцы, но уже не так много, как в Иловайске. Их легко определить, медицинские они или с «ширкой»: если рядом ампулы – то значит нормально, а если просто шприц и ещё кровь в остатке, то… понятно что. В девяностые я такого в подъездах и на чердаках, где тусили наркоманы, повидал.

– Ещё июне-июле 2014 года, когда Луганск был окружён, – рассказывает другой мой собеседник, – было несколько случаев наступлений на позиции ополчения в полный рост. С учётом того, что военного смысла такие атаки не имели никакого, то ополченцам сразу стало ясно, что боевики «добровольческих» батальонов и нацгвардии ходят в атаки «обдолбанными»: употребляют какие-то вещества, которые подавляют чувство страха и делают их совсем неадекватными. Позже, когда войска хунты удалось отбросить от Луганска, в местах, где ранее располагались различные их подразделения, мы не раз находили следы явного употребления обычных наркотических средств. Так было, например, в помещениях освобождённого от батальона «Айдар» гольф-клуба под Луганском, и в домах села Шишково Славяносербского района ЛНР, где базировалось одно из подразделений ВСУ… По-моему, это всё давно ни для кого не секрет.

– Первый случай произошел ещё 10 мая 2014 года, на входе в здание областной администрации Донецкой области, – рассказывает третий мой собеседник. – У здания стояла охрана, состоящая из ополченцев, оружия у них не было, только отобранные у милиции дубинки, арматура и запасы «коктейля Молотова» на случай атаки здания регулярными воинскими подразделениями. Вечером к охране подошёл человек и с криком «Слава Украине!» – ударил ножом охранника в сердце, попытался напасть на остальных, но, обороняясь, охрана схватила пруты арматуры – один удар пришёлся в голову нападающему и с ним было покончено на месте. Меня очень удивил этот случай, так как подобное поведение скорее свойственно сторонникам радикального ислама, а не жителям Украины. К такому очень глупому, бесцельному самопожертвованию не готов ни один здравомыслящий человек, воспитанный на христианских ценностях. Анализировать произошедшее я тогда не стал, было очень много дел, да и единичный случай – не повод ломать голову. Второй случай произошёл через два дня, практически на моих глазах, 12 мая. Заходя в здание обладминистрации, я услышал выстрел и побежал на звук; подбежав, я увидел старшего второго этажа с позывным «Север», здоровенного такого дагестанца-дончанина, который рукояткой пистолета бил лежащего на полу мужика. Оттащив Севера от тела, начал разбираться в произошедшем. Оказалось, что Север почувствовал, что кто-то выхватывает у него из кобуры пистолет и развернулся, думая, что это кто-то из своих шутит, – но тут же получил выстрел в грудь в упор. Его спас бронежилет четвёртого класса защиты и реакция, позволившая ему мгновенно выбить пистолет из руки стрелявшего. Отверстие на бронике Севера и повреждение грудины подтверждало случившееся. На шум сбежался народ и одна из женщин узнала нападавшего, рассказав, что это её сосед, живёт он в Петровском районе, работает на шахте охранником, женат, имеет двоих детей, что он никогда нигде не участвовал и не был замечен в каких-то политических мероприятиях, и то, что произошло, для неё является полной неожиданностью. Мужика мы заперли в камеру, а сами поехали разбираться к нему домой. Меня интересовали его компьютер и вещи, позволяющие подтвердить его принадлежность к правосекам, но дома мы ничего подозрительного не нашли, компьютер был чист, в соцсетях ничего не прослеживалось; нормальная жена, дети – всё как у людей! По приезду в ОГА мне сообщили, что он себя неадекватно ведёт, бьётся головой об стену, кричит о приходе антихриста и пытается вскрыть себе вены; в общем, его связали.

Поняв, что он находится в неадекватном состоянии, я стал наблюдать за ним и расспрашивать охранявших его бойцов о поведении задержанного. Из всех присущих человеку потребностей у него осталась только одна – потребность в воде, причём он её просил каждые полчаса, но выпивал не больше полстакана. Несмотря на потребляемую жидкость, он ни разу в туалет не сходил. На вторые сутки вроде успокоился, мы его развязали, но ни с кем он не шёл на контакт, иногда что-то еле слышно бормотал, вскакивал и ходил по комнате. Всё это время у него были неестественно расширенные зрачки, частое дыхание и какой-то безумный взгляд. Болевые ощущения (а его изрядно помяли, пока я оттаскивал Севера) появились только на четвёртые сутки, а первыми осмысленными его словами были «Где я?». Поняв, что действие вещества закончилось, я расспросил задержанного, и он рассказал, что пошёл записываться в ополчение – палатка стояла на дорожке, ведущей к ОГА. Но познакомился с кем-то – и с ними на радостях выпил, а дальше ничего не помнит. Мой рассказ о его поступке вызвал шок, было видно, что человек невиновен, и я отпустил его домой.

Ещё один случай. Это произошло при разборе записи видеорегистратора, когда группа разведки под видом гражданского населения вернулась с задания по объезду территорий, контролируемых ВСУ. Один из присутствовавших на совещании командиров обратил внимание на заснятый на видео таз с лимонами в момент, когда группа проезжала блокпост, контролируемый бойцами «Правого сектора», и пояснил, что лимоны используют амфетоминозависимые наркоманы для снятия отравления. Участники операции подтвердили, что практически на всех блокпостах «Правого сектора» фиксировалось наличие лимонов в большом количестве.

Четвёртый случай произошёл в начале июня 2014 года, когда я с группой впоролся в досмотровую группу батальона «Донбасс» и мы приняли бой. С расстояния в 20–25 метров я выстрелил в противника, видел, как пули попали в живот и в правую руку, раздробив её, но нападавший попытался перехватить автомат левой рукой для дальнейшего ведения боя. И это при попадании в тело и дробящем попадании в конечность! В других случаях хватало перебить конечность, чтоб противник полностью вышел из боя… Я выстрелил ему в голову.

В пятый раз я столкнулся с подобным под Широкино в ноябре 2014 года, когда разведгруппа под командованием новосибирца с позывным «Длинный» взяла языка из батальона «Азов». Его притащили в батальон, и мы попытались провести допрос, но не было никакого результата. Его состояние было крайне неадекватным и напоминало случай с напавшим на Севера. Я распорядился начмеду батальона дать медицинское заключение о состоянии задержанного. Его заключение было безоговорочным – «язык» находился под воздействием какого-то сильнодействующего препарата, предположительно, амфетаминовой группы. В точности данного заключения сомневаться не приходилось, так как начмедом батальона был действующий врач из Новосибирска, заведующий торакальным отделением горбольницы.

…Это, повторюсь, наблюдения всего лишь нескольких ополченцев, и я осмысленно не привожу ещё множество подобных свидетельств, потому что так или иначе они все воспроизводят друг друга.

В итоге и здесь должен поставить точку суд, который однажды объяснит жителям Украины, кто и с какой целью поставлял в те или иные подразделения наркотические средства.

* * *

Передо мной вовсе не стоит цель показать действия украинских силовиков в дурном цвете: вот-де, мародёры и наркоманы, которых кидают свои же командиры. Конечно же, и наркоманы там не составляют большинства, и мародёрством занимаются далеко не все. Хотя что есть – то есть.

– …А украинская армия? Можно вспомнить какие-то вещи, связанные с тем, что их бойцы отлично воюют? – не раз допытывался я в своих разговорах с теми, кто мог на эти вопросы ответить.

Моторола, заслышав такую тему, сразу отмахнулся: сказал, что отдельные случаи вспоминать не хочет, но по итогам видно – воевать они любят, не вступая в прямой контакт; лучше отбомбиться сорок раз по разу, и потом ещё раз сорок раз, – а едва начинается беда – Иловайск, донецкий аэропорт, Дебальцево, – сразу просят мира.

– Они ж ни одного города с боем не взяли за всё это время, – в своей словно ругающейся манере говорил Моторола, время от времени матерясь: примерно каждые три слова. – Они же входили только в оставленные города! О чём может речь идти?

При случае я тот же вопрос задал Женьке Поддубному, который почти год отработал на Донбассе и чего только не видел.

– Была одна история, – чуть подумав, поведал Женя. – Когда долбили Семёновку – там хохляцкие танкисты были не очень. Накидывали, конечно – но так себе накидывали. И тут появился танкист с позывным Ровно. Изначально у него был позывной Львов – слышали, как они между собой переговаривались, – но наши пацаны звали его Ровно, потому что клал он очень ровно. Он с Красно-Лиманского моста заезжал и долбил – просто идеально. И, несмотря на весь ужас происходящего, все к нему относились с уважением. Вот, говорили, нормальный танкист появился.

Захарченко поначалу говорить об этом вообще не хотел, но потом всё же рассказал.

– Ты знаешь, вот крайний раз у меня случай был, когда мы брали Дмитриевку. Дубровка и рядом стоит высота. Пока штурмовали, с этой высоты бил по нам один такой с позывным Араб – артиллерист от бога. Так клал: ну, красавец.

– А откуда ты позывной его знаешь?

– Ну дык, мы даже с ним базарили по рации. Я матюкался, он матюкался. На высоте той ещё со времён Отечественной войны остались позиции, бункера, вся херня: немцы заготовили. И они там установили пушки, и по нам долбили просто чудовищно. Короче, нашего Кота – это позывной – такая жизнь достала. Он говорит, всё, Батя, я сейчас беру ребят, и мы за ночь всю их команду вырежем. Кот реально заходит в тыл, у дороги ложится в лёжку, ждёт Камаз с боеприпасами. Камаз этот они хлопают, вырезают сопровождение и водилу, залезают в машину и прямо в ней заезжают на батарею. Высыпались, перестреляли расчёты, взорвали пушки. Там стояло украинское охранение, десантура – они начали уходить, но уходить по-глупому: не знали, куда им соваться. Мы Дубровку уже взяли тогда, а они пошли на КПП Мариновка, прямо к нашим погранцам. И когда украинскую десантуру закрыли в лесопосадке, они по рации вызвали огонь на себя. В итоге и украинскую десантуру, и наших перебили: всех вместе… Вот это было.

– …история… – сказал я.

– Это было первый и единственный раз, – сказал Захарченко. Но тут же передумал: – Был ещё случай: один у них упёрся с пулемётом, все уже позиции оставили, а пулемётчик последним сидел. Его никак взять не могли, а в оконцовке он подорвал себя и тех двоих, которые к нему заскочили. Гранату дёрнул. Такое тоже было.

…Вечером того же дня мы сидели в кафе «Легенда» с одним моим добрым знакомым из ополченцев, и чтоб тему закрыть, я и его спросил о том же самом.

– Ты можешь сказать что-нибудь хорошее про бойцовские качества украинских «силовиков»?

– В добровольческом батальоне «Донбасс» я видел реально хороших пацанов, – ответил он готовно. – Как красиво они выходили из-за угла! У них, правда, мне показалось, польский акцент был.

– Из-за угла выходили?

– Да: один автоматчик отработал, второй, потом выходит и отрабатывает РПГшник. Моё отделение у них этому научилось. У них же я видел, как раненый делал перезарядку автомата одной рукой – я, признаюсь, тоже тогда же запомнил это движение, чтоб при случае сделать то же самое – если понадобится. И, знаешь, пригодилось.

(Мой товарищ был четыре раза ранен, замечу я на всякий случай.)

– Ещё наш пацан рассказывал: работал из пулемёта, опытный – но даже не ранил никого из наступающих украинцев. Они его пулемётную точку за минуту обошли!

Или другой мой сослуживец, уже покойный, Жук у него был позывной, говорил, что отправился по нужде в тыл, только расположился – два ствола в голову: «Не бойся, парень, мы не каратели» – и начинают его паковать. Другой наш пацан случайно проходил мимо, сначала подумал, что свои балуются, а потом понял – и дал очередь. Но эти отошли по красоте: один с подствольника дал, и оба – кувырками – никто по ним так и не попал. Жук с голой жопой на свой же пулемёт побежал с перепугу…

Потом мы оба вспомнили того пленного украинского полковника, которого в одном известном ролике из аэропорта комбат Гиви заставил проглотить шеврон.

Товарищ мой, последнее своё ранение получивший как раз в аэропорту, сказал, что про полковника этого ополченцы тоже отзывались нормально.

– Помню, когда Гиви ему сказал шеврон съесть, было видно, что он не сломленный, – сказал я.

– От пощёчины, правда, падал, – сказал мой товарищ.

– Может, и падал, но по глазам было видно, что он злой и упрямый.

– Я тоже, когда думал о плене, – поделился мой товарищ, – решил так: главное, чтобы член не отрезали, глаза не выкололи – а все эти пощёчины можно пережить.

– Упал и упал. А когда его водили по Донецку: смотри, мол, смотри, что вы натворили – по лицу его можно было прочесть: мало вас тут перебили.

– Он блок поставил и всё, – по-своему дал психологическую оценку мой товарищ, в прошлом боксёр.

– Он просто был уверен в своей правоте и думал – вот сейчас я тут похожу, а вернусь живым – и устрою вам ещё.

– А ты видел, – вспомнил мой товарищ, – когда Порошенко представлял его к награде, он говорил, что, мол, я реально понял, что нужно защищать свою родину, несмотря ни на что.

– Вот ведь сука какая.

– Это ж те же русские, ну что говорить, – неожиданно заключил мой товарищ.

* * *

Национальный вопрос уже на следующий день мы раскрыли, и тут же закрыли, в «Спарте» у Моторолы.

Он показывал мне комнату отдыха для бойцов – там всё было в мелкой гальке, как на пляже, а посредине стояло кресло. Я уселся в это кресло и почувствовал себя героем клипа группы «Depeche Mode» на песню «Enjoy the silence».

С некоторой даже ревностью Моторола смотрел за моей реакцией: думаю, ему хотелось, чтоб мне тут понравилось.

Когда я насиделся в кресле, мы отправились прогуляться по двору, полюбоваться на технику.

– Мотор, а ты следишь сейчас за тем, что о тебе говорят? – спросил я.

– Нет. Если в любом поисковике набрать «Моторола ДНР», то там только фотографий – тысячи. Кто-то там что-то пишет, какие-то анализы проводит, с кем-то сравнивает меня. Мне без разницы. Я знаю, кто я. Моё окружение знает, кто я такой. Следить за тем, что обо мне выдумывают, особой необходимости нет.

– Ты определяешь себя как русского националиста.

– Да, я живу с этим с детства.

– Самоназвание «русский националист» присвоили себе упоротые нацисты, которые говорят: «Мы – русские националисты», – усомнился я.

– Они вообще подлежат уничтожению.

Я поднял глаза на Моторолу. Он очень серьёзно это сказал.

– Сейчас очень опасно быть националистом, причём похеру каким: русским или не русским, – продолжил Моторола.

– Может быть, «русский патриот» звучит более разумно, Мотор?

– Если бы заинтересованные лица в этот вопрос поглубже окунулись, то не смешивали бы всё воедино. Русских националистов приравняли к нацистам при помощи наших же российских СМИ, и что им делать? Товарищ Порошенко обещал им «русскую идею».

– Какую?

– Переименовать Украину в Киевскую Русь. Раз все оттуда вышли, то Украине теперь можно пересмотреть названия. Они создали батальон «Киевская Русь». И хитрая позиция Порошенко приводит туда тысячи бестолковых людей.

– Да, много русских нациков поехало воевать на ту сторону, – согласился я. – Больше, чем сюда, к сожалению.

– «Азов» наполовину состоит из россиян, – неожиданно поддержал меня один из бойцов Моторолы, стоявший неподалёку и, казалось, даже не слушавший наш разговор. – Очень много русских в батальонах «Киевская Русь», «Святая Мария»…

– Нихера там нет половины русских, – не согласился другой боец Моторолы, куривший рядом.

– В любом случае, – отмахнулся Моторола, – люди по сей день едут к ним пачками. Во-первых, за барыши, во-вторых, за мнимую идею – эти придурки постоянно подчёркивают, что они в изгнании в своей родной стране.

– Ты считаешь, что в России просмотрели идеологию национализма и отдали её условному «Правому сектору» и киевским прохиндеям? – спросил я.

– Можно называть это «патриотизмом», можно «национализмом», но её не просто, как ты говоришь, просмотрели, хотя тут другое слово больше подходит, – её задавили. До сих пор нет такого простого и уважаемого человека, который пришёл бы и сказал, что нужно сделать, чтобы быть представителем своего народа. Что нужно сделать для своего народа. Ты должен создать семью, посадить дерево, построить дом, ты должен работать…

– Убить хохла, – мрачно пошутил кто-то из бойцов.

– Вот видишь, ты разжигаешь международную рознь, – в шутку, но отчасти и всерьёз ответил Моторола. – Всё спутали, перемешали и всё утратили.

– Очень странно, что ты националист, – не столько усомнился, сколько начал я подзадоривать Моторолу. – С твоими курчавыми бойцами.

– Так я показываю, как должен жить русский человек. Вот я русский мужчина. Я пришёл защищать свой народ, с которым я родился в одной стране. И я не считаю, что украинец или белорус – это определение национальности. Это региональное определение, потому что мы один народ. С кем мы могли так перемешаться, чтобы стать разными национальностями? Ни с кем! Мы все русские по определению – одна большая славянская семья. Сегодня на пороге государства, в котором я проживаю, идёт война. Мой сын живёт через море, если взять от Новоазовска, – это совсем недалеко, ну, километров 180. Сыну семь лет. Это лютая война с применением всего чего угодно. А 180 км – это ничто. Сейчас любой человек стал очень требователен: он что-то сделал – и ему нужно что-то за это получить. А что-то сделать безвозмездно для своего народа, для процветания своей страны, для объединения своей общей Родины, в которой ты родился? Есть у меня малая Родина – город Ухта, в котором первую нефтяную скважину пробурили. Это Республика Коми. Но все населяющие нашу Родину народы – я же с ними в одной стране жил, и поэтому сегодня я не могу сказать, что в Днепропетровске живут сошедшие с ума хохлы. Такое нельзя говорить! Я был на Днепре, был в Харькове, в Запорожье был… Я общался там с людьми и эти люди, пока здесь идёт война, – брошены на растерзание нацистов. Те, что захватили власть на Украине – все эти банды, – они разрушают изнутри идею славянского мира. Нас стараются раздробить, но хера с два…

– А тебя не раздражает, когда говорят, что ты же вот рыжий, ты же коми…

– Пусть говорят, что угодно. Я сделал для русского народа больше, чем тот, кто обладает стопроцентной русской кровью. А трепать языком может любой. Где все эти люди?

Я оглянулся по сторонам.

Этих людей действительно нигде не было.

* * *

То, что Захарченко – тоже в некотором роде националист, я выяснил при забавных обстоятельствах.

Мы возвращались ночью с «передка», обстрел мог начаться в любую минуту, поэтому охрана торопилась; я в темноте заскочил в первый попавшийся джип – из тех трёх, на которых мы сюда приехали. И сидел сзади, ровно за водителем.

Минут через десять, когда мы уже заехали в город, и вероятность того, что нашу колонну накроют, существенно снизилась, водитель вдруг спросил у меня:

– Захар, напомни слово, когда одна нация не недолюбливает другую, или даже не какую-то конкретную, а просто все остальные…

– Ксенофобия, – ответил я, подумав, что водителя не узнаю́ по голосу; да и вообще охрана Захарченко не расположена к общению: всякого человека, который проводит у главы много времени, они воспринимают как потенциальную угрозу. Не то, чтоб я сам по себе был угрозой – просто появление некоторых людей вблизи Захарченко иногда сопровождается резким изменением его планов. Например, сегодня на «передовую» мы поехали спонтанно.

– Да, точно: ксенофобия, – сказал водитель. – Надо сделать ксенофобию государственной идеологией.

Тут я, наконец, понял, что Захарченко по своей привычке снова сел за руль, и разговариваю я с ним; причём глава республики, с позволения сказать, валяет дурака.

В силу того, хотя бы, что на днях он посещал им же санкционированный международный праздник кухни всех народов, живущих на территории ДНР, – оказалось, что как минимум полтора десятка национальностей тут живёт. После этого ещё и заходили в ресторан, где обслуживают, разговаривая исключительно на украинском языке. Захарченко, узнав о таком новшестве, пожал плечами. Кажется, эта идея ему не очень понравилась; но если людям так захотелось – недосуг мешать, пусть делают, что хотят.

Украинский язык в ДНР, если кто не знает, имеет статус второго государственного.

– А если серьёзно – ты какой идеологии придерживаешься? – спросил я водителя, хотя видел, что Захарченко был не в настроении говорить серьёзно; кажется, не я первый заметил, что нахождение на передовой всегда существенно улучшает его – впрочем, и так более чем устойчивое – настроение; так что он, в подробности не вдаваясь, сказал:

– Если выбирать наиболее близкую… то я монархист.

– Александр Владимирович, – удивился я, – послушай, ты говоришь, что монархист, но при этом ты национализируешь все крупнейшие предприятия, строишь то, что называется «социально-ориентированной политикой», свободному рынку и местной буржуазии весьма агрессивно не доверяешь, предпочитая плановую экономику и вообще авторитарные экономические механизмы… Ты, по сути, «левак», «социалист». А говоришь про монархизм.

Захарченко отнёсся к моим эскападам снисходительно и спорить не стал.

Однако на следующее утро та же тема вновь заявила о себе.

Похоже, Захарченко давно об этом думал. С утра глава молодого государства сказал, что республика уже есть, а чёткой и простой идеологии у неё нет. Должна быть.

– Идеология должна находиться внутри запоминающейся аббревиатуры, чтоб люди знали её назубок и могли вспомнить в любой миг, – объяснил Захарченко. – Я думаю, что идеология Донецкой народной республики будет заключаться в этих четырёх буквах: «СССР».

Скрывать не буду: я обрадовался.

Третьим на нашей, в усечённом составе планёрке, сидел мой товарищ, уже появлявшийся на этих страницах, – Саня из Москвы, тоже, кстати, монархист. Он поднял весёлые глаза, и перевёл взгляд с главы на меня и обратно.

– А расшифровать? – спросил Саня.

– Свобода. Потому что мы воюем за свободу. Справедливость. Потому что свобода без справедливости – это не свобода. Равенство. Потому что справедливость начинается с равенства. И ещё с одним «с» я пока не определился.

«Семья? Сила? – подумал я. – Пожалуй, нет».

Самое желанное для меня слово я произнёс вслух.

– Социализм? – чуть смягчая улыбкой эффект, спросил я, пока все закуривали, и тоже потянулся за сигаретой, в надежде на то, что секретарь (о, тоже слово на «с») пока не зайдёт.

Захарченко посмотрел на меня иронически: опять ты за своё.

Мы закурили и, взглянув друг на друга, практически хором произнесли третье искомое слово: «Совесть!»

Это было немного смешно, будто бы мы сговорились – но никто не сговаривался; да и смеяться мы тоже не стали, потому что разговор серьёзный; может быть, самый серьёзный из всех разговоров, что мы имели за время работы.

Свобода. Справедливость. Совесть. Равенство. Лучшая из мне известных идеологий.

А то, что все составляющие этой идеологии предназначаются для русских людей – и всех живущих в братстве с русскими, включая, естественно, украинцев тоже, – уточнять не обязательно. Это и так всем нормальным людям ясно.

Равно как и мне понятно, что справедливости и равенства без социализма не бывает. Но я об этом никому не сказал на этот раз.

В итоге дело за малым: всё входящее в аббревиатуру «СССР» – однажды воплотить. Хотя бы в самых приблизительных чертах.

* * *

– Надо тебя познакомить с новым главой тельмановского района, – сказал Захарченко. – Зовут его Александр Сурсяков, по прозвищу Малой: из всех глав района он самый невысокий. Участвовал в боях за Еленовку и за донецкий аэропорт. Мехвод, который первым заскочил в аэропорт на танке. Имеет наградное оружие за храбрость. Позывной у него был Кобо. Сам из Донецка. Скоро приедет сюда.

– Видел его как-то в администрации, – вспомнил я. – Невысокий, темноволосый, располагает к себе. И лицо такое, добела отмыть уже нельзя… как только что из танка, действительно.

Приехавший Сурсяков вёл себя более чем скромно, разговаривал негромко. Он был в костюме и в замечательно белой, выглаженной рубашке. Но без галстука и с верхней расстёгнутой пуговицей.

Я не столько слушал их разговоры – тем более, что не до конца понимал специфику обсуждаемого, – сколько пытался вообразить мэра Тельманово влетающим на танке в разрушенный донецкий аэропорт. Вообще говоря, это было несложно.

Единственное, что могло помешать вообразить Сурсякова в виде бравого танкиста – его совершенно русского толка, не нарочитая, природная малословность. Он больше слушал.

– На следующей неделе мы берём и водоуправление, и судомагнитное предприятие под государственное управление, – объяснял ему Захарченко. – Вы, – вдруг вспомнил он, – открыли республиканский супермаркет? Этот, как его, – здесь прозвучала чья-то (видимо, самого крупного местного предпринимателя, представителя, судя по всему, кавказских народов) фамилия, – он в шоке?

– Уже дружим с ним, – тихо отвечал Сурсяков. – В субботу был Француз, и наш… – здесь снова прозвучала фамилия предпринимателя, – сидел такой скромный: «Извините, пацаны…».

– Француз яйца ему не отстрелил?

– Нет, я его сразу попросил: не надо только убивать, – ответил Сурсяков, тихо улыбаясь.

Было понятно, что глава республики и его подчинённый шутят, только оставалось неясным, до какой степени. Речь, судя по всему, шла о людях, существовавших по принципу «Кому война – кому мать родна», и за два года войны наживших себе целые состояния на контрабандной торговле и продуктовой монополии. Теперь молодая республика заставляла их потесниться на рынках, устанавливая свою ценовую политику.

– Расскажу, почему Француз, – повернувшись ко мне, вдруг пояснил Захарченко. – Это командир нашего батальона «Легион». Он служил во Французском иностранном легионе, имеет орден – Крест французского легиона. Мог бы жить во Франции… Причём в самом начале мы его чуть не задушили – удавку на шею накинули и немного с ним поговорили, уверенные, что он засланец. Оказалось, нет. Француз очень хорошо стреляет из лука – с трёхсот метров глаз может выбить. Увлекается всей этой ерундой.

Мэр, он же Малой, он же Кобо, покивал головой, и тут же, понимая, что время его ограничено, спросил про своё:

– Александр Владимирович, а Первомайский карьер?

– Сань, карьеры тоже возьмём. У нас есть закон о недрах, не нужно ничего выдумывать. По этому закону все недра принадлежат нам. Собранием коллектива назначается дирекция и юрлицо переходит под государство… Твоя задача – собрать всю необходимую информацию: мне необходима раскладка по социальной ситуации.

– У меня есть.

– «Ниву» я тебе нашёл. В понедельник заберёшь.

– Спасибо. И, Александр Владимирович, там мужик у нас есть – награждён Шахтёрской Славой III степени.

– У меня тоже есть Шахтёрская Слава, – вспомнил Захарченко.

– …мужик не попадает ни в одну программу – а ему нужен уголь.

– Выйдешь, на стол мне письмо положи. У Елены Ивановны подпишешь, поставишь факсимиле.

– Просто мужику хорошему помочь хочется.

– Давай-давай. Сколько ему угля нужно?

– 3,5 тонны.

– Сань, я тебе дам денег, пусть он, короче, сам купит. Это просто даже смешно.

– У меня нет финансов.

– Я дам тебе финансы. Передашь ему. Скажи: от главы государства большое спасибо за Шахтёрскую Славу III степени. Деньги, скажи, дал глава государства. А я, скажешь от себя, на свои купил конвертик.

– С аптекой как там у вас? – решив вопрос, мгновенно переключился на другое Захарченко.

– Аптека уже неделю работает – люди довольны.

– Цены тоже нормальные?

– Отличные.

– Смотри, мне интересно, как цена меняется. После открытия республиканского магазина упали цены в городе?

– Сразу же. За неделю.

– А этот, – в третий раз прозвучала фамилия предпринимателя, – сильно понизил? На 20–30 %?

– Сейчас у него цены одинаковые с Республиканским супермаркетом.

– А по медикаментам что у тебя?

– Сейчас вот я сам туда ездил за таблетками, приболел немного. Людей много, все лекарства есть. Если что – за неделю можно заказывать. Я хочу, чтобы у них там была вторая аптека.

– Займись этим вопросом. Мы сейчас должны сделать так, чтобы люди могли сравнивать цены здесь и там, на Украине. И видели, что у нас совсем другая ситуация. Что у нас – лучше.

– И ещё такая проблема, – заторопился мэр, он же танкист. – Не могу уже неделю её решить. У меня диверсанты с той стороны две опоры подорвали на нейтральной территории. Без ОБСЕ я туда не запущу людей.

– Берёшь наших спецов, этих лопухов ОБСЕшных, используешь их как живое прикрытие – и чините опоры.

Захарченко и Сурсяков простились по-свойски, в какой-то своей, не похожей на поведение известных мне российских чиновников, манере. Порешали дела – и разъехались. Деловые ребята, совсем только, судя по всему, без денег – с бюджетами, которые обеспечивают пока самое необходимое. Ну, вы понимаете: главе городка дали «Ниву» – потому что у него никакого другого транспорта нет. Хоть белая рубашка есть. И то, наверняка, одна.

– Все кадровые назначения – это ваша работа? – спросил я у главы. – Российский президент привёл из своих служб очень много народу. А у вас есть круг общения из прошлой жизни?

– Из прошлой жизни мне не стоит кого-то приводить, – снова то ли пошутил, то ли всерьёз ответил Захарченко. Не стал уточнять, что он имел в виду.

– И Сурсякова знаете с войны?

– Это мой одногруппник. Я с ним вместе учился.

– Он себя уже в группе как-то проявлял?

– Да раздолбай он был. У нас вся группа такая была.

– Александр Владимирович, вы только студентам под камеры не говорите больше, что вы были самым большим раздолбаем в этом городе, – рискнул я, в мягкой форме, дать совет.

– Раздолбаи – самые важные люди, когда идёт война. Когда войны нет, они не нужны. Но Сурсяков – реально особенный на всю голову. Он, чтобы воевать, себе у луганчан танк купил.

– Какой?

– Т-72.

– За сколько?

– За 250 тысяч.

– Шоб я так жил, – хлопнул я по столу ладонью. Теперь история с отсутствием машины у главы Тельманово приобрела новый контекст: автомобиля он не имел, зато у него был танк: которым он, к тому же, умел пользоваться по назначению. Про вице-премьера и по совместительству министра доходов и сборов в команде Захарченко, – Александра «Ташкента» Тимофеева, – рассказывали, что первый раз он собирал налоги, заявляясь к должникам на БТР.

Похоже, танк Сурсякову ещё может пригодиться.

– Приезжай, тоже будешь так жить, – сказал Захарченко, по-прежнему очень серьёзно. – Видел, у меня БТР во дворе стоит? Знаешь, сколько он стоит?

– Он тоже купленный?

– Ну да, в Луганске купили.

– У них там что, магазин в Луганске?

Ответа не последовало; глаза у Захарченко были очень весёлые.

* * *

– Знаешь, какая херня получается, я честно скажу, – с раздражением говорит Захарченко. – Я одну вещь понять не могу: а нахера мы вообще воевать пошли? Чтоб про нас потом сказали, что мы какие-то там временщики, что мы воры? Ради этого мы, что ли, пошли? Если я до войны нормально себя чувствовал, и в любой стране мира мог жить спокойно? Если я потом тратил свои личные деньги на революцию – в апреле, марте: форму, жратву, денежное довольствие – я всё же со своих платил! Потом только стали какие-то другие деньги появляться. Но я до сих пор на многое трачу своё – из того, что до войны заработал… А мне, представь, предлагают деньги, чтоб я завод отдал кому-то. Да хер вам. В отличие от тех, что такое предлагают, я понимаю, что на тот свет отправишься в чём тебя похоронят – больше ты ничего не заберёшь.

– Так они не понимают, что такое «тот свет», – сказал я.

– А я понимаю, – сказал Захарченко.

– Они же бессмертные все, им пофигу, – сказал я.

– На кусок хлеба, кусок мяса и бутылку водки денег я себе заработаю всегда. Жена будет нормально одета, обута, дети будут расти. Буду жить нормально, павлины будут бегать. Но… мне кажется, что тут самое страшное другое, – Захарченко смотрит своими вдруг белеющими глазами. – Тут третья мировая может начаться. И если мы дадим слабину сейчас – нам потом не простят. Люди не простят, наши небесные ангелы не простят, никто не простит. Донбасс надо было отстоять, – продолжает он, – иначе ушла бы вся Украина. Донбасс – якорь, который подвесили к Украине, чтоб не поплыла в другую сторону, и – это важно! – чтоб не утонула по пути. Залог спасения, жизни и процветания Украины – жизнь в миру с нами и с Россией. А Донецк, как рисовали на плакатах в двадцатые годы прошлого века, – сердце России. Донбасс приходит за своим, – говорит, как гвозди вбивает, Захарченко. – Неважно, где ты находишься, – мы всегда своё забираем. Ещё не было случая, чтобы Донбасс своего не забрал.

– …С тех пор, как вся эта история началась, ты своих взглядов не поменял? – спрашиваю я.

– В начале у меня была одна-единственная идея, которую я нёс и несу в своём сердце. Тогда она у меня горела, и я мог это делать; сейчас горит – но делать этого я не могу. Я хотел их душить. Я готов был их рвать руками, грызть зубами и вот это пламя ненависти было с каждым днём во мне всё больше и больше. Но тогда это пламя я мог как-то погасить Шахтёрском и Дебальцево, даже когда главой республики стал. А сейчас вон на рыбок смотрю. Видишь?

Я тоже посмотрел: в кабинете Захарченко стоит огромный аквариум, и там, в голубой воде, плавают разноцветные рыбки. Строгий секретарь присматривает за безупречным порядком в аквариуме.

* * *

С утра Захарченко нежданно-негаданно отправился на рынок, без чиновников, только с охраной, которая тоже не знала, куда глава собрался.

Там он проверял точность весов своим пистолетом. Вес пистолета, вернее сказать – всех своих пистолетов, он знает назубок. Зрелище было – по-своему задорное, хоть и жутковатое. Добрые люди сняли это на телефоны и тут же выложили в Сеть.

Платные и бесплатные киевские блогеры взорвались: посмотрите на этого бандита с пистолетом – и это глава государства!

Но замер точности весов пистолетом был всего лишь прологом к дальнейшей истории.

Начальник центрального рынка, после третьего предупреждения, цены так и не сбросил – Захарченко пришёл к нему в кабинет и сказал: собирайся, есть для тебя новая работа.

Так начальник рынка попал в тот же день на передовую.

В бой он угодил на следующий же вечер. Захарченко доложили, что начальник рынка не струсил.

Изначально предполагалось, что служить он будет три месяца, но решили сбавить до одного – не столько за проявленное мужество, сколько по причине многодетности: трое детей, младший совсем маленький.

А кому легко, как говорится. Просили цены для горожан снизить? Просили. О чём речь тогда.

После перевода начальника центрального рынка непосредственно в зону боевых действий, все остальные рынки цену снизили без предупреждений – в течение одного дня.

Как выяснилось, кадровые перестановки – вполне себе действенная мера управления. Сначала появляешься на рынке с пистолетом, потом принимаешь неожиданное решение о переводе на новую должность ценного сотрудника – и результат не заставляет себя ждать.

Побочным результатом этого неизбежно становится появление в украинской блогосфере очередных фейков: вроде того, что Захарченко руководил пытками начальника рынка, который оказался скрытым диссидентом и сторонником единства Украины.

Производители этих фейков даже не догадываются об истинной картине действительности: палитра её куда насыщенней.

К примеру, как я узнал только вечером, в это утро секретарь Захарченко застала своего шефа на работе, причём в снайперском снаряжении. Если быть совсем точным, снайперское снаряжение Захарченко снимал – как говорится, уставший, но довольный. Дома этой ночью глава республики не был – предпочёл снайперскую дуэль.

Между прочим, в прошлый раз, когда Захарченко решил так же отвлечься от дел насущных, его снайперскую позицию накрыли миномётным огнём, – а снайпер, как вы понимаете, уходит на позицию один, – и охрана шесть часов в полном ужасе ждала, когда вернётся глава. Лезть за главой под таким плотным огнём не было никакой возможности, и надежда на то, что он выберется, была не слишком велика. Беркут в очередной раз с ужасом представлял, что скажет жене своего начальника.

Под утро глава выполз – целый. Надо ли здесь описывать, как ему была рада охрана?

Поэтому: о чём они знают, эти нелепые киевские журналисты – ничего они не знают.

– А какие самые идиотские украинские фейки гуляют по сети, касающиеся Захарченко? – спросил я у главы вечером; мы сидели в машине.

– Что я постоянно сбегаю в Латинскую Америку с любовницами, – бесстрастно ответил он.

– Опубликовали инфу, что он дом купил на океане, – поделился знанием московский Саня, сидевший здесь же, на задних сиденьях, рядом со мной. – Причём выложили в сеть сканы билетов! Самое смешное, что билеты – на «Трансаэро»: компанию, которая развалилась за месяц до этого. О покупке дома было рассказано на страничке жены в фейсбуке. Страничка жены, естественно, фейковая.

– У моей жены осталась девичья фамилия – Гладкова, а там была указана Захарченко, – пояснил сам Захарченко чуть уставшим, плывущим голосом: ночь без сна немного сказывалась.

– У них, похоже, есть информатор, – поделился Саня. – Как только Захарченко уезжает по делам из Донецка, к вечеру появляется информация, что он сбежал.

– Постоянно, – подтвердил Захарченко.

– А это вообще имеет какой-то смысл? – усомнился я. – Ни один донецкий, ни один луганский, ни один российский ресурс ни разу не писал про гибель Порошенко, или Муженко, или Яценюка, или кого угодно, – живут, и ладно, никому это враньё не нужно. А там нужно – зачем?..

– Это рассчитано на потребителя с той стороны, – терпеливо пояснил Саня. – Из десяти человек в Сети – пять воспринимают информацию не критично. Они уже через месяц не вспомнят, что читали сегодня. Они просто хавают, и всё. И для них поддерживают нужный эмоциональный фон.

– Всё равно ерунда какая-то, – подумав, пробубнил я. – Не могут люди настолько себя не уважать. Они же люди.

* * *

Днём мы двинули на открытие нового консервного завода, на юг республики.

– Слышали новость о том, что ООН приняла резолюцию о запрете героизации нацизма? – спросил я. – А США, Канада и Украина отказались эту резолюцию признавать. И ещё какая-то африканская неизвестная страна – судя по всему, они просто не знают, что такое нацизм.

– А все остальные приняли? – спросил Захарченко.

– Более 150 стран приняли, 44 воздержались – в том числе, почти весь Евросоюз воздержался.

– Воздержался от принятия запрета нацизма? – мрачно переспросил Захарченко.

– Это декларация Совета ООН о неприемлемости пропаганды идей нацизма и расизма. За подобные декларации заочно голосуют все страны. Это была вторая попытка. На этот раз больше стран выступило в поддержку – в прошлый раз было сто с чем-то. А США, Канада и Украина всё равно выступили против.

– Канада – это понятно, она наполовину украинская, – сказал Саня.

– И наполовину американская, – добавил я.

– А на оставшуюся часть нацистская, – сказал Захарченко. – После войны все нацисты туда посбегали.

– В Канаде очень мощная украинская диаспора, – продолжал Саня. – Причём она там двойная, потому что на западе Канады украинцы ещё с начала XX века селились. А вот на востоке, где столица, – там весь вермахт и вся дивизия «Галичина» сидит, вернее, их наследнички. У них очень сильное лобби там.

– …Порошенко подписал указ об удалении русского языка из паспортов, – спустя несколько минут молчания рассказал Саня очередную новость. – И пусть потом не говорят нам, что они любят русских.

– Они русских могут не любить, – сказал Захарченко устало. – Но они должны уважать граждан своей собственной страны. Половина населения считает русский язык родным. 80 % населения Украины, выбирая язык постоянного общения, называют русский. То есть, язык большинства убрали из паспортов. Это не поддаётся здравому осмыслению: родная речь основной части страны находится вне закона. Таких стран в мире больше нет… И этой в нынешнем виде не будет.

Через час, на открытии консервного завода Захарченко был уже бодр, как ни в чём не бывало – словно проспал положенные восемь часов.

Возле центрального входа заводского цеха столпились работники, вернее, работницы – принаряженные и очень радостные женщины – в шубах, норковых шапках с хвостами, сапоги на каблуках.

Русь боярская, крестьянская, посадская, средневековая – она непобедима.

В руках женщины держали местные газеты с портретом Захарченко на первой полосе; не с пустыми же руками им стоять.

Начальство вынесло главе хлеб-соль, глава попробовал, и передал своему начальнику охраны – красивому, костистому, высокому греку лет тридцати; полковнику, остряку и хохмачу – при этом в нужный момент всегда собранному и жёсткому. (Нигде я не видел так много красивых и молодых полковников, как на Донбассе.)

В здание начальник охраны вошёл с этим самым хлебом-солью в руках; по глазам было видно, что новая роль его забавляет.

В отдельном помещении на столике была выставлена продукция завода: три вида консервов.

Захарченко – своим ножом – вскрыл банки, и с того же ножа, с отменным аппетитом, съел из каждой банки по, минимум, половине; бессонная ночь пробудила аппетит. Эту, сказал, досолить, эта самая лучшая, а эта жирновата.

Минут через десять зашёл в эту комнату и начальник охраны.

– Попробуй консервы, – велел ему Захарченко. – Посмотрим, насколько совпадём с тобою.

Костистый грек с весёлыми глазами аккуратно взял вилку, съел из каждой банки по небольшому кусочку, медленно опуская веки и словно прислушиваясь к себе.

– Эту, – сказал, – досолить, эта – самый раз, эта… немножко жирновата.

Уже на улице Захарченко сказали, что на заводе работает женщина, сын которой служит в украинской армии. Она сама в этом призналась, и сына не может простить.

«Что с ней делать?» – спросили Захарченко. А ничего. Ничего не надо делать.

Народ, собравшийся на открытие цеха, не расходился, но довольно, по-весеннему, галдел.

Когда, не далее чем в километре, залпом отработала артиллерия, никто из них даже не сморгнул – так и болтали себе.

Выстрелы были «исходящими», стреляли не сюда, а – отсюда. Я вдруг понял, что догадался об этом на секунду позже, чем весёлые донецкие женщины.

* * *

Сначала в России много говорили о том, что «украинцы одумаются» – вот, мол, обрушится у них экономика, и они сразу вернутся в сознание.

Потом здесь много говорили о том, что никто никогда не одумается – потому что, чем хуже ситуация внутри Украины, тем выше ненависть замайданной братии к России.

Реальность, судя по всему, оказалась и сложней, и проще.

Просто не стоит приводить Украину к единому знаменателю. Сорок миллионов человек – ну, как тут можно обобщать?

Есть огромная часть общества, которая никогда не одумается, но будет лишь злее и злее.

Есть огромная часть общества, которая как относилась к России с симпатией, так и относится; и конечно же, на Украине по-прежнему живут миллионы людей, которые считают себя русскими.

Есть третья, и, может быть, самая обширная часть общества, которые склоняются то к первым, то ко вторым, но в целом – они просто живут, и неизбежно выбирают жизнь.

В минуты обострения и, с позволения сказать, обозления, слышны голоса только первых из названных нами. Единицы могли выступать против, пророссийскому киевскому публицисту Олесю Бузине это стоило жизни – да если бы только ему: погибли десятки, пострадали тысячи.

Однако вера в то, что всю Украину можно раз и навсегда запугать факельными шествиями и показательной истерикой пропагандистов, конечно же, наивна.

Весной 2014 года пророссийские митинги собирали на Юго-Востоке Украины сотни тысяч человек. Доныне в каждом крупном украинском городе остаётся огромное количество людей, презирающих новую украинскую власть и разумно оценивающих ничтожные итоги Майдана. Таких людей – миллионы. И с каждым месяцем их будет становиться только больше.

Момент истины случился однажды в прямом эфире программы Матвея Ганапольского – либерального журналиста, уехавшего из Москвы и теперь верой и правдой служащего Киеву, Майдану и АТО.

Авторов программы угораздило запустить опрос на тему «Готовы ли украинцы к тому, что партии и политики Донбасса будут представлены на общеукраинских выборах».

В студию позвонило – внимание! – сорок тысяч человек: эта выборка превышает по количеству респондентов любой социологический опрос.

До последних минут программы счёт был такой: 52 % за присутствие политиков и лидеров Донбасса на украинской политической сцене, 48 % против. Буквально в последнюю минуту счёт сравнялся – стало 50 на 50.

Ганапольский изо всех сил старался демонстрировать полное спокойствие, и делал вид, что ничего такого не происходит.

Однако прошлогодняя убеждённость впавших в патриотический угар российских империалистов в том, что «Украина расколота надвое» – убеждённость, которая даже здесь, в России, давно ослабла – вдруг получила блестящее подтверждение. Просто обескураживающее.

Нестабильная социальная ситуация на Украине, воинствующий абсурд «продуктовой блокады Крыма», драки в Раде, явная несамостоятельность украинской власти, твёрдое ощущение невозможности разрешить военным путём ситуацию на Донбассе – всё это, как ни странно, позволило поднять голову части украинского общества.

Вменяемые люди на Украине всё острее понимают: вне торговли и контактов с Россией – никакой Украины нет. Дружеское, сердечное, любовное отношение Запада к Украине – самый великий украинский блеф нового столетия. Глава французской разведки вдруг заявил, что США лгали о присутствии российских войск на Украине. Что это, если не слив?

Откровенный и наглядный слив. НАТО не придёт. Европа не поможет.

Внешний государственный и гарантированный государством долг Украины растёт, как маленький щенок огромной собаки: вернёшься через год – и увидишь чудовище.

Гарантом независимости Украины может служить, как ни странно это звучит, только Россия.

Атмосфера на Украине меняется почти незримо – но меняется.

Лицо у комбата Семёна Семенченко особого типа, но мысли внутри его лица вполне себе дееспособные. «Россия перешла к так называемому проекту “Малороссия”, – сказал комбат. – Что такое проект “Малороссия”? Это контроль над ключевыми элементами государства через коррупционеров, компроматы, общность интересов, спайку остатков “Партии регионов” с так называемыми демократическими партиями. Уровень коррупции выше, чем в России, уровень жизни ниже, чем в России».

Сэм, что тебе сказать: иногда ты молодец. И лучший итог для тебя: сдаться заранее, Сэм. Потому что ваши бляди во власти всё равно тебя продадут. Уже продали, возможно. Но ещё можно сработать на опережение. Доставай свой белый флаг, Сэм.

Если Украина поймёт, наконец, что Андрий, сын Тараса Бульбы, проиграл Остапу, сыну того же отца, – она начнёт болеть за Остапа. Потому что родные оба.

В своё время, когда я написал, что президентом Украины может стать Александр Захарченко, даже мои самые ближайшие сторонники отреагировали на это весьма скептически: скажешь тоже.

Такой вариант по-прежнему не близок, но уже не кажется столь фантастическим.

Закрытая социология гласит, что Захарченко входит в топ-5 самых востребованных политиков на Украине.

…Бывают, впрочем, и другие варианты.

Сегодня все обсуждают Рамзана Кадырова – порой чрезмерно активного патриота России и, как он сам себя характеризует, «пехотинца Владимира Путина».

Когда-то Рамзан, и это не секрет, был пехотинцем, воюющим против Путина.

На Донбассе по-прежнему наблюдается одна и та же любопытная статистика: бойцов, которые с украинской стороны переходят на сторону Донбасса, – до сих пор в разы больше, чем бойцов, бегущих из ополчения в сторону Киева.

Парадокс! Донбасс, если посмотреть на карту, – всего лишь ма-а-аленький край огромной Украины. Но что-то заставляет людей, взявших оружие на той стороне, поверить в эту сторону, в правду и силу Донбасса. Может быть, потому, что Донбасс маленькая передовая необъятной России.

Не стоит прощаться со всей Украиной: вот к чему я веду.

Не стоит длить своё разочарование и, тем более, свою обиду. Украина очень разная.

Нисколько не удивлюсь, если мы прочитаем однажды признания бывшего, как они это называют, «киборга» о том, что никто никогда не разлучит русский и украинский народы. А всех, посягающих на эту вековечную дружбу, «киборг» пообещает лично искупать в Днепре.

«Как пехотинец Александра Захарченко, могу вам обеспечить водные процедуры», – скажет «киборг».

Я только не знаю, куда в этот раз поедет работать Ганапольский; но это уже детали.

Может быть, репортаж с купаний в Днепре именно он нам и предоставит.

* * *

В день воскресный Захарченко сказал, что сегодня нужно съездить на позиции: передать ребятам на «передке» всякие разные подарки.

Раз ВСУ обстреливает донецкие позиции ежедневно, армия Донбасса должна иметь возможность отвечать.

Я был по гражданке: форма у меня висела в кабинете, – а Захарченко любит, чтоб всё, что он затеял, свершалось быстро, – увидев секундное моё замешательство, он тут же предложил: «А в мою переодевайся, у меня ещё одна есть».

Размер одежды у нас оказался одинаковым; вооружился я, естественно, в его же кабинете – оружие у Захарченко есть везде: на работе, дома, в багажнике его машины, и даже не рискну предположить где ещё.

Полчаса – из центра города, где горят витрины и сияют кафе, а по улицам летают иномарки, – и вот ты видишь вполне себе сталинградские пейзажи.

Сначала район, где нет ни одного целого дома – в буквальном смысле ни одного – той или иной степени тяжести попадания видны на каждом: щербины осколков, проломы снарядов.

Фонари в этом районе не горят. Здания словно присыпаны пылью.

Встречаются две женщины, которые внимательно смотрят на наши джипы и провожают нас взглядами.

Опасность тут наглядна и осязаема: даже не надо говорить, что здесь стреляли вчера, позавчера, и три дня назад, и будут стрелять сегодня – это ощущение соткано из воздуха.

Самое поразительное, что в каждом доме горит несколько окон – какие-то люди всё равно не уезжают.

Пытаюсь представить себе, как это происходит: человек заваривает чай, идёт к телевизору, смотрит новости, на передовой – в километре – начинается перестрелка, не отрываясь от новостей, человек на слух определяет, что именно «работает»: СВД… ПКМ… А вот звук миномётной мины…

– В этом районе не штрафуют водителей маршруток, если они пьяные, – спокойно сообщает мне сосед по джипу.

Ещё через пятнадцать минут мы на самой что ни на есть передовой.

До украинских позиций – двести метров.

Можно крикнуть – и они ответят.

– Сегодня ещё не стреляли, – рассказывает местный комбат. – Вчера было… Вон за теми домами у них стоит БМП. Там – два танка…

Мы спускаемся в подвал бывшей автобазы – из разных комнаток является к нам навстречу «личный состав».

Мне довелось, а лучше сказать – удалось провести и проговорить с Захарченко многие часы, чаще всего в кристально трезвом виде, а иногда и не совсем – в тех состояниях, что располагают к щедрой доверительности, но… В общем, я никогда не слышал, чтоб он был настолько искренним, каким открылся в этот раз.

– К Горловке за сутки стянули более ста единиц боевой техники и более 25 Камазов и «Уралов» с живой силой, – почти монотонно докладывался он своим темнолицым пацанам и мужикам. – БК тянут постоянно, мы уже заколебались считать. Проблема в следующем: у них под Славянском неизвестные лица подорвали хранилище с ГСМ, поэтому они сейчас сильно возникать не будут. Если заметите, что техника начала кататься в три раза интенсивнее, чем сейчас, прибавляйте к этой дате 3–4 дня и ждите удара… Ударов будет – два. Один, скорей всего, нанесут в районе Горловки. Другой – в сторону Старобешево. На Гранитное пришла латвийская ЧВК, на Марьинке стоят грузины, на Зайцево стоят поляки и канадцы, есть ещё французы у них. Так что, если начнётся, будет весело, врать не стану. Не знаю, кому в церкви свечки ставить, но они пока выжидают. Тянут танки, самоходную артиллерию и «дальнобой». Всё понятно, да? Они не тянут миномёты и противотанковые орудия. «Дальнобой».

– А «Ураганы»? – спросил кто-то из бойцов.

– «Ураганы» херня. Заряды к «Ураганам» перестали делать ещё в 1985 году. На каждый «Ураган» у них максимум по пакету. На передней линии у них по два БК на машину. Грубо говоря – 40 зарядов каждый. «Ураганы» и «Грады» можно пережить. Страшнее всего – танковый снаряд. Нас когда на Саур-Могиле прижали, я трое суток под «Градами» там просидел. Нормально. Но когда танки начали бить, что-то невесело стало. У танкового снаряда траектория полета другая, разлёт осколков совсем другой… Я вас не пугаю и не подбадриваю. Сами можете научить кого угодно. Но самое страшное, что будет здесь – пехота. Её, если что, пойдёт очень много. Когда их прёт полторы тысячи, пулемёты разогреваются и стрелять не могут. А ещё если наступающие обколятся! Вот у них атака была под Горловкой – они с развёрнутыми знамёнами строевым шагом шли. Помнишь, как в том фильме?

…Несмотря на то, что перед Захарченко стояло больше взвода бойцов, он обращался как бы не ко всем, а к кому-то одному, на «ты» – но этого конкретного «одного» перед ним не было; «ты» было словно обращено к каждому лично.

– Разговаривал с пацанами мотороловскими: когда штурмовали аэропорт у этих, как они называли, «киборгов», пулемётчик засел на втором этаже. В него две гранаты кинули. У него уже спины нет, а он стреляет. Он под боевой химией!

Чую, что может начаться всё именно здесь. Если им в Пески пробиться, то десять минут – и они в центре города. Мы их там отсечём, но представляете, как их выбивать из города? Это ужас, что в Донецке будет твориться – каждое здание рушить придётся.

Когда мы Углегорск брали, самой большой проблемой было то, что они сидели в зданиях. С отрытых полей они быстрее сматываются. Из города их выбить куда сложнее. – На большой стол за спиной Захарченко выползла мышь, он скосился на неё – совершенно, надо сказать, игнорирующую порядка тридцати мужчин, собравшихся в одном помещении, – и вдруг вспомнил: – Недавно перехватили сводку, где их военные жалуются в генштаб Украины, что их атаковали сепаратистские мыши. Серьёзно говорю! У них в окопах мышей развелось немерено. Они там грызут всю херню подряд. В Артёмовске им надо технику ремонтировать: танки, БМП – все провода перегрызли.

На этой войне я видел одну вещь: когда Красногоровку штурмовали – наша восьмая рота оттуда героически отступила. Ну, не будем разбираться, кто виноват, – командир или так сложились объективные обстоятельства; в общем, мы заняли противоположную лесополосу, а посредине – поле. «Вэсэушники» собираются атаковать нас. Их БТРы разворачиваются, а тут как раз гроза началась и, оцените ситуацию, в головной украинский БТР вдруг бьёт молния! Он загорается – и они уходят… А если бы они не ушли, нас бы там всех расстреляли.

Потом, через пару дней, у них 78-я бригада расположилась под Волновахой – и произошла, буквально, атака гадюк. 73 обращения в больницу было в связи с укусами. Сначала молния ударила, потом гадюки покусали, сейчас, зимой, – их мыши атакуют. Скоро пойдут в ход сепаратистские крысы, сепаратистские коты, и такое тогда начнется!..

– У них земля будет гореть под ногами, – с каким-то неожиданно добродушным чувством, совсем, казалось бы, не идущим этой фразе, сказал весьма колоритный боец, которого все называли дядя Вася. Из сказанного им получалось так, что ему даже как-то жалко противника, которого атакуют грызуны и ползучие гады. Но Захарченко переводить разговор в хохму не стал:

– Мы с вами сидим в одних окопах и говорим на одном языке. Но у вас своя война здесь, а у меня ещё и – там. Мы вместе бьёмся за одно и то же, только у каждого свой фронт.

Есть Москва – она может где-то предложить помощь, но тут же взамен хочет, чтоб мы отдали им газовую трубу. Ты думаешь, у меня с ними проблем нет? Есть! Только я об этом не говорю. Знаешь, почему в Донецкой республике поставки российского газа прикрутили? Потому что наши трубы хотят забрать. А я им трубы не отдаю. Народная труба, и она будет народной. Пока я буду главой – хер её кто заберёт отсюда. Там же торг непрестанный идёт: отдай такому-то товарищу Енакиевский металлургический, или ещё что-нибудь отдай, и мы тебе тогда дадим бензин. А людям что останется тогда? Мы ничего не отдаём, это – донецкое. Ты придёшь с армии на дембель – а у вас есть труба государственная. И с этой трубы потом будут делать дороги, пенсии платить, пособия, дети будут бесплатно учиться в институтах, лекарства, обеспечение медицинское – всё это с трубы.

С Россией – ладно; ещё и проходимцы отовсюду к нам стремятся. Каждый день общаешься с какой-нибудь очередной олигархической тварью. Один раз я едва не прибил посланца от Януковича-младшего. Он пришёл и – практически дословно говорю, немного только эмоций добавлю, – пришёл и докладывает: «Виктор Фёдорович и сын его Александр готовы вернуться. Но для того, чтобы они сюда нормально пришли, мы разрешаем вам первому поцеловать ему руку на красной дорожке». А сидим мы вот так, как с тобой, – Захарченко здесь обратился к дяде Васе, сидевшему ровно через стол. – Я беру его за голову – и херак об стол. Сопатку разбил и говорю ему: «Слышь ты, урод, видишь – нос у тебя разбитый. Передай своему Саше, что это не тебя я бью, а его».

А в Москве, я ещё тогда на костылях был, после ранения, мне не хватило до его же морды трёх сантиметров. Я тогда ещё плохо костылём управлялся, для меня это было новое средство передвижения. Но по щеке ему костылём вскользь прошло…

Так что у каждого своя бойня. Для меня вы все родные. Неважно, в каком подразделении вы служите, главное, что вы служите. Неважно, где я нахожусь сейчас – в Донецке, в Минске, в Москве: главное, что я делаю только то, что касается каждого здесь. Я хотел стреляться, клянусь вам. Я хотел застрелиться, когда меня заставляли подписать линию разграничения, по которой я должен был отдать Докучаевск. Но я не подписал. Я подписал другую линию, по которой Докучаевск наш. Меня принуждали сказать, что мы готовы на федерализацию. Я сказал тогда: мне проще застрелиться. Теперь таких разговоров нет. Раз уж мы форму надели, пока мы её носим – будем выполнять свой долг. Нас же никто не заставлял силой. Тяжело будет – наверняка. Убить могут – могут. Все мы уже раненные-перераненные на этой войне, но ведь нам подсказало сердце так себя повести, а не какая-то бабка нашептала на ушко.

В Донецке, за вашей спиной – всякой мрази до ебени матери. Иногда просто не с кем работать: нет кадрового резерва. А кадровый резерв нормальный – здесь, вот в этом помещении, на Монастыре, под Горловкой, в Докучаевске… С фронта вернётесь – хозяйство, прокуратура, МВД, МГБ – всё будет ваше. Будете работать. Вы воевали, вы стреляли, вы убивали, вы уже свой выбор сделали – вы не предадите.

Министра экономики выгнал знаешь за что? Поначалу она нормальная была, а потом взяла и на 35 % прижала на откат одну нефтяную компанию. Я с этой нефтяной компанией борюсь и никак не могу понять, почему она цены не скидывает. Знаешь, что пришлось сделать? Пришёл и зажал главе нефтяной компании в дверях яйца. И он мне признался, что не мог снизить цену, потому что платит 35 % откат министру экономики. Я сел и охерел. А думаешь, таких мало было? Дохера! И куда она пошла, этот министр? В сад, бабочек ловить. Вылетела с министерского кресла. Пожалел её, не посадил только потому, что она беременная. И это только то, что я знаю. А сколько я не знаю! Вот поэтому вы должны прийти с войны, ребята. И с вас я буду драть три кожи. Идеологию потихоньку придумаем.

Я сейчас хочу построить теплицы, чтобы заниматься выращиванием помидоров, огурцов – и для внутреннего потребления, и на экспорт. Чтобы страна не только на угле и металле сидела, а что-то производила. Один гектар тепличного хозяйства весит приблизительно 500 тысяч «зелёных» – чтобы его обустроить. Хочу сделать так: государство платит 70 %, а люди добавляют 30 %. Чтобы люди не только работали и производили, но и вкладывали свои деньги в производство. Чтобы было, за что бороться. Люди будут при деле и с деньгами. Из институтов собираю молодёжь: по десять человек в каждый департамент. Чтоб кадровый резерв можно было восполнять. Чтобы не старых привлекать – команду Януковича, а вообще ситуацию в стране поменять.

А пока… Пока до маразма доходит. У нас одного начальника райотдела взяли на работу, а у него медаль – «За оборону Мариуполя»! Естественно, пересадили его в другое помещение.

Война закончится – и всё будет по-другому, будет жизнь, будем возвращаться. Главное – вы с собой весь свой задор и запал принесите.

У меня есть мечта такая: когда объявят победу, накрою стол – от начала аэропорта и до тех пор, пока все за одним столом не усядемся. Товарищей помянем погибших, за победу подымем и будем новую жизнь строить. А потом скажу – сутки в городе пьяных не трогают. И ещё хочу проехаться по боевым местам, начиная от Лисичанска и до Антрацита: Красный луч, Дмитриевка, Дубровка, Саур-Могила, Шахтёрск, Дебальцево, Еленовка, Докучаевск, Малиновка. Детей своих хочу с собою взять. Пусть сыновья видят, кто где и за что бился, за что пацаны погибали. И чтобы знали: когда я сдохну, жить надо так, как мы сейчас живём.

* * *

Если бы дело происходило в средневековье – это посчитали бы чудом: молния бьёт в командирский БТР, все спасены. Молва разнесла бы за день: этот Захарченко – избранный.

Но дело было в нашем веке; да и убивали его уже много раз, и людей рядом с ним убивали, только навсегда, и убийство стало обыденным, а спасение – незаметным, мимолётным; в избранность теперь никто не верит.

Может, и раньше никто не верил?

На тех позициях, что мы посетили тогда, потери были в ту же ночь. Я запомнил их лица, и иногда в голове прокручиваю: кто?.. А как там дядя Вася?

Всякий раз, когда я оказывался на передовой, я всматривался в людей, и думал одну и ту же мысль: что здесь их держит?

Их же не призвали, они могут уйти в любую минуту, тут не Украина – уголовных статей за дезертирство не полагается.

Но они живут на виду у смерти и часто её получают. Это их выбор, самый демократический из возможных.

Зачем?

Зачем – после того, как схлынули первые яростные, разноцветные, счастливые эмоции «русской весны» – когда всем казалось, что чудо близко, что скоро явятся великаны с севера и всех спасут.

…После того, как пришло осознание, что полученная ими свобода – это не только право говорить и учиться на своём языке, – но ещё и бомбёжки, убийства, мародёрство, воровство, предательство, гибель близких, гибель детей, мерзость, запустение, подлость.

Что и в какой пропорции замешано у этих людей: вера, упрямство, месть, злоба? Но ведь никто здесь не выглядел ни истово верующим, ни озлобленным.

Люди – все эти с уставшими глазами бойцы – были тихи, как лежащие камни.

Я и не пытался с ними разговаривать – с теми, кого не знал лично.

Лица их были невозмутимы и темны – словно тут шахта, а не передовая, и толком отмыться сложно, да и незачем.

Когда они изредка смеялись, я вдруг вспоминал, где я видел этот свет – тёмный свет, который словно отражается на лицах «ополченцев».

Ну да, эти тёмные купола донецких церквей, где золото будто бы замешано с углём. Тёмные золотые купола.

* * *

Наверное, освободительной войне на Донбассе – для того, чтоб стать мировым событием – не хватило элементарной (публичной!) поддержки.

За гражданской войной в Испании стояли Советы, и туда ехал Хэм. Мир знал об этом.

За революцией на Кубе, в Никарагуа и во Вьетнаме всё так же стояли советские товарищи: они дали всему должное освещение. Тогда ещё существовал Варшавский блок, да и позиции «левых» в Европе были сильнее: по крайней мере, мощностей для того, чтоб Че Гевару сделать мировым брендом, – хватило.

Да разве его одного?

В случае Донбасса выяснилось, что мир без СССР стал монолитен и тошнотворен. Мир смотрит на всё масляными бесстрастными глазами и ничего не видит.

Сотни народов имеют право на свободу, но только не русские. Русским в этом праве отказано. Да и настоящим, а не ряженым украинцам – отказано тоже. Потому что – разве это свобода: то, что они получили? И смех, и грех, и позор.

Четверть века огульной русофобской, антисоветской, прозападной пропаганды сделали своё дело и на Донбассе: на борьбу за свободу там вышло в основном старшее поколение – носители здравого смысла и тех ценностей, что принято именовать «традиционными».

Народ в который раз оказался умнее и совестливей своей интеллигенции.

В этом и горе, и счастье одновременно. Буржуазная интеллигенция разбежалась, но жалеть о ней не стоит – она и в Киеве, где осела, никаких песен и стихов не сочинит; она умеет только кривляться и хамить; в лучшем случае они могут приготовить «креатифф», и сами его съесть.

Но юные? Но золотые? Но революционные донецкие и луганские юноши и девчонки – где их гений?

С затаённым сердцем жду их голосов.

Журналистика на Донбассе – хорошего советского уровня: серьёзная, основательная, без желтизны.

Но революция (или контрреволюция) – это не только основательность; это – взлёт, это – хватка, это – головокружительные кульбиты, это – чувство невесомости.

Масштаб появляется тогда, когда у революции появляется свой великий художник, свой великий режиссёр – со сногсшибательными спектаклями и умопомрачительными картинами.

Нужна хотя бы одна на Донбассе сочинённая песня той же силы, что «Команданте Че Гевара». Нужен «Тихий Дон», нужна «Конармия».

Нужна «Гибель комиссара» кисти Петрова-Водкина. Нужно, чтобы в гости заехал Хэм.

Долгое время казалось, что даже поэзии ещё нет об этой войне – высокой пробы, истинной.

Но потом вдруг – будто хлынуло, прорвало, вскипело: харьковчане Станислав Минаков и Анна Долгарева, военкор Семён Пегов и ополченец Игорь Грач, Анна Ревякина и Владимир Скобцов из Донецка, Светлана Кекова, Юнна Мориц и Олеся Николаева – из России… Поэзия явилась и отвоевала огромную правоту – ибо прекрасные стихи могут сложиться лишь о праведных событиях.

Беда, что российская государственность, освещая события на Донбассе в своих СМИ, вместе с тем сто раз повторила, что она – не при делах, и ни за что там не отвечает.

Донбасская освободительная борьба была восхитительна и мощна – но происходила будто бы в тени.

А здесь ведь произошёл истинный подвиг: они умудрились создать государственность, которую лукавый мир отказывается признать – весь мир, целиком! – тот самый, что за последние полвека произнёс тонны слов о свободе и демократии.

Выяснилось, что мир полон фарисейства, мир – внушаем и ведом.

А ведь на Донбассе произвели первую в XXI веке попытку – далеко ещё не удавшуюся – запустить «левую» государственность: национализировать фабрики и заводы, и строить мир на принципах мужества и благородства, а не на принципах индивидуализма и политкорректности.

На Донбассе впервые в XXI веке сложился истинный, идеалистический, а не за деньги собранный интернационал – почти как в Испании, – когда сербы, норвежцы, финны, французы, американцы, а также представители почти всех республик Советского Союза, движимые кто «правыми» убеждениями, кто «коммунистическими» (но никто – либеральными) съехались воевать за свободу дончан.

Потому что им стало понятно, что здесь пролегает передовая линия противостояния нового времени. Не между «русским миром» и заблудшим «украинством», нет! Но между глобальной системой военного, экономического и культурного подавления всякого суверенитета в интересах финансовых, внеэтнических, и по сути антихристианских клубов, центров и корпораций, – с одной стороны, а с другой: народам, имеющим право на выбор.

Это был первый поединок, и нашего поражения не случилось. Впрочем, и до победы далеко.

Но всякий народ, желающий сохранить свою свободу, неизбежно должен осознать, насколько правы были люди Донбасса в своём выборе.

Если этим народам хоть кто-нибудь об этом расскажет.

Если этот выбор не предадут и не продадут.

Всем существом своим хочу верить, что этого не случится.

* * *

И вот мы, в который уже раз, сидим с моим четыре раза раненным дружком из ополчения в кафе «Легенда» и вспоминаем про разных наших знакомых ополченцев.

…а Баркас – говорит он, – у него эта война уже не первая и не пятая. На него смотришь – просто Громозека. Бывший разведчик, квадратный, круглый, а движения быстрые. Причём он, вроде бы, пьёт, но своё дело знает. Вообще натаскал тут многих…

…а Шум, который рэп читал? У него половина внутренностей вырезана после жуткого ранения под Песками – так он обратно лезет на фронт…

…а этот, артиллерист, нацбол? Спрашиваю, как он стал командиром батареи. У него отец профессор, мать преподаватель – сам только нигде не учился. Но книжку, говорит, полистал, у него всё в голове и отложилось: теперь ужас наводит на всех, кто рискнёт попасть в прицел… Я с таких историй – удивляюсь несказанно.

…а того помнишь – начинал как военспец, жил в отличной гостинице, увидел, что советники сплошь алкоголики. Бросил должность вместе с зарплатой, перешёл на меньшую зарплату комбата, переехал в какую-то комнатушку, больше похожую на туалет. А его бывшие подчинённые живут в гостинице. А этому – лишь бы со своими. Люди рассказывали, что он в Чечне начинал, артиллеристом. Радуева паковал. Мужик – легенда. В нём столько силищи крестьянской…

…а в министерстве связи работал один человек – знаешь, какая у него биография? Он был начальником департамента торговой сети, одной из крупнейших в Москве. У него была спортивная «Субару», полностью им собранная, ещё одна машина, квартира, ещё квартира, и тут наступил момент, когда он всё бросил и приехал добровольцем на Донбасс, обычным пехотинцем здесь начинал. У него спрашивают: а чего ты сюда приехал, когда у тебя нормальная зарплата, москвич, всё такое?.. А он: «Я приехал сюда душу очистить».

…а у комбата Хмурого, помнишь, был боец? Знает шесть языков, профессор многих университетов. Поначалу стоял на блокпосту. Человек с четырьмя образованиями, до каких-то пор строил концепцию квалификационной аттестации в химической промышленности РФ. И пришёл воевать. В пятьдесят лет. «Понаехавший бандит из России».

…а кузнец с позывным Вакула? Его ж не брали в ополчение, у него в своё время давление в 250 атмосфер сплющило стопу, и она не гнётся. Но он всё равно добился и пришёл воевать. Командиром роты стал после того, как они вчетвером положили десять диверсантов. Ротой командовал, а сам оставался рядовым… Вырос потом до начштаба!..

Мы так часами можем сидеть, под чай с чабрецом и минералочку. Даже алкоголя не надо.

Ну, разве что иногда.

Мне кажется, обо всём этом можно постоянно говорить, в любой день и всякий час.

А что ещё на свете стоит нашего удивления. Нашей гордости и нашей горечи.