Девушка из разноцветных яблок
Когда-то давно на самой окраине Москвы – там, где кончались асфальтированные дороги, рядом с еловым лесом, с одной стороны, и большим яблоневым садом – с другой, располагался совхозный рынок. Это был ряд металлических серых столов с подведенной к ним водой и большими стоками-желобами. Наверное, для того чтобы мыть фрукты и овощи.
В октябре рынок уже не работал, из людного торжища он превращался в заброшенное, пустынное место. Вода уже не текла из кранов. Остатки битых яблок в ящиках догнивали окончательно. Пустота и тишина.
Вот туда мы и бегали с одной странной девочкой из соседней школы.
* * *
Я познакомился с ней на улице, потому что имел романтическую привычку гулять в одиночестве и мечтать. Мне нравились новые высокие башни на окраинах. Вечерами в квартирах зажигался свет, и я мог представлять тех, кто живет там. И как они живут. И…
– А там кто-то живет?
Я обернулся и увидел ее. Она была чуть постарше. Мне было тринадцать. А ей четырнадцать. Но одета она была еще совсем по-детски. Бледно-красное платье в маленькую белую клеточку, коричневая мальчишеская куртка и сапожки с двумя ремешками и застежками сверху из ближайшего магазина, какие носили многие девчонки в ту осень…
– Конечно, кто-то живет, – ответил я. Мне было тревожно и вместе с тем интересно. Опыта общения с девочками один на один я не имел.
– Я спросила, ждешь ли ты кого-то? Кто-то должен выйти? Ты все время смотришь на окна.
Я не знал, как ответить. Ее лицо привлекало и отталкивало меня. Оно состояло из двух половин. Да, я знаю, что любое лицо состоит из двух половинок, но в ее случае это были две столь разные половинки, что из них не составлялось целое лицо. Одна половина казалась вполне обыкновенным живым девчачьим лицом, а со второй что-то ужасное случилось. Вторая половина была мертвой. Все черты как будто те же, но неподвижные и чуть опущенные по сравнению с другой половиной. Особенно губы. Уголок губ, загнутый вниз. Мертвый уголок.
Когда она говорила, то жила только левая часть лица, а правая оставалась почти неподвижной и печальной…
– Ты смотришь на меня. Я уродина? Настолько, что ты даже не слышал, что я спросила?
– Нет! Я слышал. Я просто представляю то, как живут там люди. Фантазирую их жизнь. Думаю, например, что вон в том окне, в той квартире, сейчас день рождения. И у них такой треугольный, как пирамида, торт со взбитыми сливками и клубникой…
Я говорил бы бесконечно, лишь бы скрыть то, что она разгадала во мне. Да, ее лицо было неприятно отталкивающим – и да, первое слово, которое возникло у меня, было «уродина».
Я говорил бы бесконечно, но она прервала меня.
– Это такая болезнь. И это не болезнь лица, а головы… Но врач говорит, у меня есть возможности для жизни.
– А отчего такая болезнь? – спросил я, стараясь не смотреть ей в лицо.
– А отчего бывают все болезни?
Я задумался. Точного ответа на такой странный вопрос я не знал. Вот, например…
– Не знаю, – сказал я. – Вот, например, если ходить осенью с мокрыми ногами, то возникнет простуда. Если есть только конфеты и газировку и начать курить, может быть язва…
Я остановился, потому что понял, что она не очень слушает меня.
– Ты любишь гулять один, смотреть и представлять…
– Да.
– Я тоже. Хочешь, будем гулять одни вдвоем?..
Меня поразила эта странная формула: одни вдвоем. Я задумался.
– Не бойся. Никто тебя не увидит со мной. Мы будем гулять далеко. И ты расскажешь мне то, что представляешь. Я покажу тебе одно место…
– Я не боюсь, – ответил я.
– Боишься, конечно. Ничего такого в этом нет.
Она была права. Меньше всего я хотел, чтобы нас с этой девочкой увидели вместе. Слухи распространялись быстро, и мне никак не оправдаться, когда в школе объявят, что я гуляю с уродиной. В слово «гуляю» обязательно бы вложили тот самый тревожный и сладкий смысл, о котором мы с ребятами рассуждали, рассматривая самодельные карты с обнаженными тетками вместо обычных мастей…
– Не боюсь, – сказал я.
– Упрямый, – улыбнулась она одной стороной лица. – Нас никто не увидит, потому что мы будем гулять в таком месте, где никого-никого нет. Там ты сможешь рассказать, а я смогу слушать. Хочешь?
– Хочу.
– Тогда смотри. Завтра встретимся за кругом – там, где конечная у шестьсот восемьдесят второго…
– Хорошо.
– Я покажу тебе необычное место. Там тебя со мной уже никто не увидит…
Я кивнул, а она назвала время встречи, и мы попрощались. Домой я бежал счастливый, сам не понимая почему.
Возможно, просто потому, что на этой земле появился кто-то, кому интересны мои фантазии про людей.
* * *
Когда-то давно на самой окраине Москвы – там, где кончались асфальтированные дороги, рядом с еловым лесом, с одной стороны, и большим яблоневым садом – с другой, располагался совхозный рынок.
В начале октября еще совсем тепло.
И гулять по яблоневому саду, рядами тянущемуся до самого леса, было хорошо.
То, что издалека видится ровным и одинаковым, вблизи оказывается разнообразным, необычным, неповторимым. Сколько раз я убеждался, что, если приблизить любой предмет, он теряет однообразность и становится единственным и волшебным. Вот мы подходим к яблоне, одной из ряда одинаковых яблонь, и она оказывается непохожей на другие. Длина веток, их расположение, изгибы, все это…
Вдруг начался осенний дождь. Он пошел так быстро и неожиданно ниоткуда, будто кто-то вверху открыл кран. Крупные холодные капли…
– Бежим! – крикнула она. И, схватив меня за руку, побежала.
До этого дня я никогда не бегал с девчонкой за руку.
А когда мы забрались под рыночный стол и слушали, как стучат капли, она сказала:
– Теперь уже можно отпустить руку.
И я отпустил.
– А ты всегда делаешь то, что тебе говорят? Или тебе неприятно было держать меня за руку?..
– Нет, – ответил я. – Не всегда.
Она выпустила мою руку и повернулась ко мне. На этот раз я смотрел на нее, не отводя глаз.
Правой рукой она закрыла мертвую часть лица. И произнесла:
– Видишь?
Я было хотел переспросить, что я должен увидеть, но мгновенно понял и сам. И от этого понимания у меня пересохло во рту так, что я едва смог разлепить губы.
– Какая ты красивая! – прошептал я.
– Ты видишь?
– Вижу!
– Это мой фокус.
Это был ее фокус. Впоследствии я множество раз изучал половины своего лица. Да. Она верно объяснила – они разные. Фокус состоит в том, что одна половина лица добрая, а другая злая, и, возможно, так у всех людей, но не у нее…
– Какая ты красивая! – повторил я.
Она все не отнимала руки от лица. И смотрела на меня одним глазом. И во взгляде ее и улыбке чувствовалось что-то торжествующе блестящее, чего я никогда не видел ни у кого раньше.
– Как это случилось? – спросил я и сразу пожалел об этом.
– Папа толкнул.
– Толкнул?
– Да. Он не нарочно. Вернее, нарочно, но… – Она убрала руку и отвернулась. – Он хотел оттолкнуть меня, но не хотел, чтобы я так ударилась. Он был пьяный, как всегда. И ругался с мамой. И решил уйти от нас, потому что мама его достала, «достала орать»… Он пошел в коридор, а я бросилась за ним и схватила за плащ. Я его очень любила. Но он решил уйти и оттолкнул меня. Слишком сильно. Случайно.
– Ты ударилась?
– Ого-го как. Виском об полочку, где телефон стоял. Я высокая была, мне шесть лет было.
– И сразу лицо онемело?
– Не-е-ет! – Она вдруг улыбнулась. – Сразу я увидела этот сад. Будто я по нему бегу, а из меня летят яблоки. Мы с мамой часто ходили сюда гулять. И вот, представляешь – сначала чернота, а потом я бегу по саду и из правой стороны головы и руки у меня летят яблоки. Много. Красные, зеленые, желтые… и падают… и тогда я закричала: «Мама! Я сейчас вся высыплюсь…» – сейчас вся высыплюсь яблоками на землю, хотела сказать я. Но сказала просто – высыплюсь…
– А дальше?
– В больнице спасли. Говорили, жизни не угрожает. Мама подруге по секрету от меня сказала, что, может, лучше бы и не спасали.
– Как? – Я так вскрикнул, потому что не верил, что взрослые способны на такое злодейство.
– Кому я такая буду нужна.
– Не понимаю.
– Поймешь потом. Когда повзрослеешь.
Я опять взял ее руку.
– Когда я повзрослею, ты мне будешь нужна.
– Ничего себе. Это потому, что ты умеешь видеть необычное в простых предметах?
– Да.
– Или потому, что ты маленький врунишка?
– Нет. Я уже взрослый. Я могу всем в школе рассказать, что мы гуляем!
Я сам не понял, как это вырвалось у меня. Но я верил, что смогу. Смогу быть тем самым, из-за которого эта девочка с лицом из двух половинок, эта девочка, состоящая из разноцветных рассыпающихся яблок, эта полукрасавица поймет, что она осталась жить не напрасно…
– Хочешь, я поцелую тебя красивой половиной? – спросила она и, прикрыв часть лица рукою, опять посмотрела на меня.
– Хочу, – прошептал я.
– Хорошо. Только не тяни губы. – Она усмехнулась. – Для первого раза можно и в щеку.
И она несколько раз нежно дотронулась губами до моей щеки, и мне показалось, что если бы я тоже состоял из разноцветных яблок, как она, то я бы распался на множество плодов и лежал бы под рыночным столом так, что меня никому не собрать…
* * *
Когда-то давно на самой окраине Москвы – там, где кончались асфальтированные дороги, рядом с еловым лесом, с одной стороны, и большим яблоневым садом – с другой, располагался совхозный рынок.
Теперь его нет. На том месте нет ни сада, ни леса. Там высотки и супермаркет.
Я многое понял, когда повзрослел. И почти разучился видеть необычное в простых вещах.
Но неизменным остается одно. С тех пор я не боюсь сказать вот что.
На том самом месте я гулял с девочкой, которую все, даже родители, считали уродиной. Я гулял с той девочкой, которая была удивительной красавицей.
Я гулял с ней и боялся, что она вот-вот рассыплется и окажется около моих ног.
Множеством разноцветных яблок…
