Глава двадцать седьмая

Весенний пир

Просидев более двух недель в маленькой клетушке почти без еды, Дженни совсем ослабела. Стоило Адриану уйти, как она помчалась в город – и вскоре уже обливалась потом и ловила ртом воздух. Кровь стучала в голове, грудь пылала, а ведь она пробежала всего пятьдесят футов. Дженни трижды споткнулась и дважды чуть не упала.

Бегите, ноги! Бегите!

Она не отрывала глаз от земли перед собой.

Не падай. Не падай. Не падай. Камень! Не падай. Не падай. Дерево!

Дженни ковыляла все дальше, едва замечая размытые зелено-коричневые пятна и тепло яркого солнца, гревшего кожу, которого не ощущала много дней. Тепло было приятным, но заставляло потеть. К тому времени как она добралась до мостовой, Дженни взмокла, пот заливал ей глаза.

Она покинула леса и поля и оказалась в руинах Трущоб. Ей уже доводилось видеть это место, но только из окна экипажа и лишь часть заброшенного квартала, примыкавшего к Новому Гур Эму возле гавани. Выбравшись из леса, Дженни попала в разрушенное сердце этого забытого уголка королевства. Трава пробилась между камнями мостовой, выросла на порогах зданий. Прошлогодние листья лежали в углах, куда их загнал ветер. Старые дома с выбитыми окнами и дверями казались пустыми, мертвыми. Многие лишились стен. Плуги и сломанные колеса ржавели на улице и во дворах. Несмотря на запустение, Дженни заметила желтые и пурпурные цветы, которые цвели повсюду, даже на крышах. Она любила цветы, и это зрелище растрогало ее почти до слез.

Я жива.

Дженни обнаружила, что не может надышаться, словно ей не хватало воздуха. От усилий у нее разболелась грудь. Кровь прилила к лицу, оно пылало и распухло, а сердце продолжало колотиться. С каких это пор бег превратился в проблему? Когда Дженни была моложе и намного стройнее, она постоянно бегала. И ее голова не казалась пробкой в бутылке с игристым вином, которую встряхнули.

Когда это изменилось?

Ответ пришел быстро, в виде другого вопроса. Когда я в последний раз бегала? Когда была ребенком. Когда была стройной. А теперь я… Неудивительно, что Лео меня не любит. Кто сможет такую полюбить?

Ей следовало возненавидеть Лео, но сейчас она больше всего на свете хотела увидеть его лицо и убедиться, что он в безопасности. Дженни помнила только, как они смеялись вместе. С ним было так спокойно, он никогда не заставлял ее ощущать себя уродливой или неуклюжей, не причинял ей вреда и не унижал. Даже отец Дженни имел привычку опошлять, недооценивать чувства дочери. А Лео действительно слушал – или ловко притворялся. Никогда не говорил жене «нет». Не пытался приструнить или одернуть. Вспоминая об этом, Дженни размышляла, не был ли его отказ защитить ее от насмешек знаком уважения, уверенности, что она сама справится, а не свидетельством равнодушия. И они часто сходились во мнениях; порой ей казалось, будто они – единое целое.

Дженни замедлила шаг. Она выбралась из Трущоб и находилась где-то между Литтлтоном и Новым Гур Эмом. Это был торговый и деловой район, где было много складов и мастерских… и на удивление мало людей.

Все на празднике.

Лео, конечно же, там, сидит рядом с епископом, пытается произвести на Тайнуэлла впечатление и склонить чашу весов в свою сторону. Если меня не будет, сбросят ли его со счетов? Выберут ли кого-то другого?

Марибор свидетель, какое я ничтожество. Какая разница, кто наденет корону? Я едва не умерла, но осталась жива! Я свободна, я замужем за герцогом и живу в роскошном поместье! На что мне жаловаться? Ну и пусть он не любит меня. Я люблю его – и буду любить.

* * *

Епископ Освал Тайнуэлл стоял за многочисленными стеклянными панелями, из которых состояло гигантское окно-розетка над парадными дверями Гром-галимуса. С высоты восьмого этажа открывался великолепный вид на площадь. Танцы закончились, и веревочное ограждение сняли. Все расселись за двадцатью столами, расставленными четырьмя рядами вокруг статуи Новрона. Освал подивился точности расстановки. Только он мог ее оценить. Четвертый ряд справа был немного скошен, и это действовало епископу на нервы, почему – он сам не понимал. С высоты праздничные столы казались крошечными, хотя Освал знал, что за каждым сидели двенадцать человек, то есть более двухсот аристократов. Ему они казались цветными точками, ярко-синими пятнышками.

Остальные жители города, а также толпы гостей, были вынуждены остаться за веревочными барьерами, ограждавшими площадь. Те, кто недавно пел и танцевал на мостовой перед собором, превратились в потных свидетелей важного события, которое, как они ожидали, вскоре свершится перед ними.

Событие определенно будет знаковым и достойным созерцания – только издали.

Здесь собрались не все. Многие мелкие аристократы и затворники монастырей не приехали. Также отсутствовали пожилые незамужние женщины. Пригласить их было бы странно, даже подозрительно. Монахи и старые девы Освала не волновали. Никто из них не мог считаться серьезным претендентом на трон.

Освала тревожил факт, что уже выносили еду – а до сих пор ничего не произошло. Если слуги начнут снимать крышки с блюд – раскладывать пищу в его отсутствие, – это будет поводом для беспокойства. Головы уже поворачивались к дверям Гром-галимуса. Все ждали его появления. Ждали, что он произнесет речь и объявит нового короля Альбурна – или хотя бы объяснит процедуру выборов.

Освал не торопился выходить. Церковь являлась одним из немногих безопасных мест в городе. По крайней мере, так утверждал Виллар. Этот мир играл с силами, которых лучше было не трогать, но если это способствовало делу, он, епископ, спорить не намеревался. Однако магия бывает непредсказуемой, и Тайнуэлл не желал оставлять свою жизнь в руках тех, кто мог утратить контроль над злом, которое собирался выпустить на свободу.

Когда-то волшебники служили Империи Новрона, однако именно магия ее и уничтожила. После падения великой столицы церковный эдикт по сути объявил магию вне закона по всему миру. Лишь по-настоящему злобные существа практиковали запретное искусство. Использование магии служило основанием для отлучения от церкви и казни. То, что Виллар рассчитывал применить темное искусство, являлось еще одним свидетельством его испорченности. При мысли о своей связи с мир Освал вздрогнул – но что ему оставалось? Чтобы добиться желаемого, требовалось исказить некоторые правила и перейти границы. Освал полагал, что если предварительно зажмуриться, можно выйти за рамки, а потом оправдаться, сославшись на неведение. Кроме того, никто не докажет ему, что потопление «Вечной империи» было добродетельным поступком. Грех часто являлся мостом к спасению.

Время шло, а ничего не происходило. Ни бунта, ни атаки магических существ. Освал размышлял, как будет оправдываться, когда ему наконец придется выйти. Может, удастся отделаться от них, сказав, что он еще не решил. Нет, это не сработает. Королевство уже пять месяцев живет без короля. Состязание. Придется удовольствоваться этим. Но какое? То, в котором невозможно победить. Это продлит ему время, чтобы…

Снаружи, сквозь многочисленные стеклянные панели, донеслись крики. Поначалу изумленные. Потом испуганные.

Люди внизу поднимали головы и показывали на огромную мраморную статую Новрона, украшавшую центр площади. Высотой более семнадцати футов, скульптура была шедевром изобразительного искусства, источником вдохновения и объектом поклонения, но прежде не вызывала криков ужаса. Освал не понимал причины паники, пока не осознал, что Новрон, на протяжении веков глядевший через площадь на собор, теперь смотрел себе на ноги.

Через мгновение статуя шевельнулась, повернув туловище и выставив меч.

Чудо!

Освал потрясенно смотрел. Господь Новрон ожил!

Аристократы подумали то же самое: они остались на площади, отойдя подальше, но не убежав. Многие даже приблизились к огромной фигуре. Первым был Флорет Киллиан, облаченный в длинное бархатное платье темно-синего цвета и такую же пелерину, совершенно не по погоде, зато подобающе для коронации. Наверное, Флорет счел ожившую статую Новрона церковным трюком или решил, что это испытание, которое устроил епископ, чтобы выбрать нового короля. Бежать означало продемонстрировать недостаток веры. Разумеется, епископ знал, что Новрон лично явится и назначит нового правителя. Иначе зачем он настоял на присутствии всех аристократов королевства? Почему так долго не объявлял нового короля? Да, конечно, Марибор сообщил епископу, что его сын посетит Весенний пир, и епископ желал убедиться, что все сумеют увидеть это чудо.

Потом мраморный Новрон начал убивать людей.

Огромная сандалия опустилась на Флорета и размазала его по камням мостовой. Теперь эта нога статуи оставляла кровавые отпечатки везде, куда ступала. Другой ногой Новрон отбросил двух сыновей Киллиана через всю площадь. Судя по пятну на мраморной голени, Освал не сомневался, что они погибли в момент удара. И это была только преамбула. Сойдя с пьедестала и крепко встав на ноги, Новрон принялся размахивать мечом. Огромное мраморное оружие длиной восемь футов косило ряды людей, столпившихся вместе. С каждым взмахом прежде белоснежная статуя покрывалась новыми кровавыми брызгами.

Освал в ужасе вцепился себе в горло. Его поразила скорость убийства. Мир решил осквернить самый святой символ церкви, выбрав его в качестве орудия резни, и епископ гневно стукнул кулаками по окну-розетке.

Как он посмел!

Ужас, вызванный криками умирающих и обреченных, затмила ярость от унижения, которому подверг веру мир, воспользовавшись образом Новрона в качестве инструмента разрушения.

Это неприемлемо.

Одно дело – мятеж. Другое – темная магия. Но это было немыслимым извращением. Он должен вмешаться. Епископ побежал к лестнице и понесся вниз. Тайнуэлл сам не знал, что станет делать, когда спустится, но его захлестнуло негодование. Споткнувшись о полы своего одеяния, он пролетел последние три ступени, однако даже не ощутил боли.

Схватив кованый подсвечник, епископ пробежал от своего кабинета к массивным парадным дверям и остановился, задыхаясь от усилий, прислонившись к железному пюпитру и оглядывая пустой собор. Крики снаружи не умолкали. Тайнуэлл не осмеливался открыть двери. Он посмотрел в окно на огромную ожившую статую, крушившую площадь. И когда подумал, что хуже уже не будет, появилась вторая гигантская статуя.

* * *

Странно, но Виллар не заметил прихода Гленморгана, хотя прежний наместник Империи был ростом двенадцать футов, и его ноги разбивали камни мостовой в мелкую щебенку. Виллар был поглощен – ошеломлен – удовольствием, которое приносило уничтожение правителей Альбурна с помощью их собственного бога.

Статуя Новрона была огромной и сильно отличалась от более мелких горгулий, к каким привык Виллар. Она медленнее двигалась, реагировала с задержкой – но была невероятно мощной. И ему нравился вид. Статуя была такой высокой, что он мог наблюдать все – за исключением Гленморгана. Это откровение явилось ему в форме мощного удара.

Физически Виллара не было на площади, он управлял големом удаленно, как столько раз прежде – горгульями. И когда Новрон Великий и статуя Гленморгана, обычно стоявшая на пьедестале в центре Имперской галереи, врезались в каменный пилон, увековечивший героев Первой битвы на Виланских холмах, Виллар ничего не почувствовал. Не ощутил он и ударов, которыми Гленморган осыпал Новрона. Но увидел мраморные осколки, летевшие из груди Новрона под кулаками Гленморгана.

Грисвольд! Эразм Ним был мертв, и теперь только гном обладал знаниями, необходимыми, чтобы разбудить голема. Он пытается остановить меня.

Виллар откатился в сторону и вновь поднялся на каменные ноги.

Неугомонный Гленморган вцепился в него сзади, запрыгнул Новрону на спину, обхватил рукой шею императора и сдавил.

Может, Грисвольд и был гномом, представителем народа, раскрывшего тайны големов, но ему недоставало опыта управления каменным гигантом. Они предоставили Виллару выполнять всю работу, совершать предварительные убийства в каменном обличье. Они были ленивы, и теперь гном поплатится за это. Грисвольд дрался как существо из плоти и крови. Распространенная ошибка. Раньше Виллар поступал так же. Но статуи не были живыми, а камень не дышит. Душить их бесполезно. А вот удары и падения наносили немалый вред.

* * *

Не успев добраться до места, Дженни столкнулась с паникующей толпой. Сотни празднично разодетых людей бежали с площади. Дамы в весенних нарядах и господа в чулках с пряжками неслись так, словно за ними гнался сам Уберлин. Женщина в светло-голубом платье с белыми кружевными манжетами махнула рукой Дженни и крикнула:

– Беги! Новрон убивает всех!

С тем же успехом она могла сказать, что Гром-галимус отплясывает джигу. Дженни не сбавила темпа. Нет, она двигалась не очень быстро. В одном ей повезло: бежать пришлось под горку.

– Нет! Нет! Вернись! – Человек с причудливой шляпой в руках тоже обращался к Дженни. – Там всех убивают!

Она притормозила. Причиной послужили не слова, а кровавое пятно на щеке мужчины. Оно заставило Дженни отнестись к предупреждению всерьез, но все-таки не остановило ее. Она зашагала по Центральной улице к перекрестку с Винтаж-авеню, откуда открывался хороший вид на площадь. Две огромные каменные статуи сцепились в схватке; одна висела на спине у другой, обхватив рукой ее шею. Мостовая у них под ногами окрасилась в кошмарные цвета. Словно голубика в клубничном варенье, на залитых кровью камнях лежали тела.

Дженни двинулась дальше.

Лео?

Она осмотрела трупы. Они были страшно искалечены, и Дженни не надеялась, что сумеет опознать мужа в этой ужасной массе, но вдруг ей удастся заметить жилет? Он был таким ярким. Потом Дженни вспомнила, что не купила его. А даже если бы и купила, не успела бы вручить. Ее схватили прежде, чем она вернулась домой.

Как жаль, что я ничего тебе не подарила. Дженни снова заплакала.

Если в уголках ее сердца и таились сомнения в том, что она по-прежнему любит Лео Харгрейва, то слезы смыли их без остатка.

Даже если Лео не любит меня, он хороший человек, добрый. Иначе я бы не любила его так сильно.

Что-то синее пошевелилось. Человек у ближайшего к Дженни края площади пытался ползти. Одна его нога была выгнута под неестественным углом, и он подтягивался на руках, оставляя красный след. Над ним пошатывались сцепившиеся гиганты, массивные каменные ноги врезались в мостовую с такой силой, что весенние украшения падали со стен. Статуя Новрона старалась сбросить статую Гленморгана, и четыре ноги таранили площадь, угрожая раздавить несчастного калеку.

При мысли, что это может быть Лео, сердце Дженни сжалось, и она кинулась в кровавое море под бурей каменных ног. Дженни быстро поняла, что это не Лео. Мужчина был моложе и стройнее. Это ее не остановило. На месте этого человека мог быть Лео, и она хотела помочь ему в надежде, что кто-то другой поможет ее любимому. Даже не глядя на статуи, жадно ловя ртом воздух, Дженни схватила человека за плечи туники и потянула.

В молодости герцогиня Рошельская наравне с мужчинами носила, перекатывала и складывала бочонки с виски. Калека на площади был легче бочек, которые ей доводилось поднимать. Она быстро, пусть и не слишком нежно, оттащила его от побоища. Дженни не знала, откуда взялся этот всплеск энергии. Это не имело значения. Она использует новообретенные силы как можно лучше. Герцогиня отнесла выжившего человека подальше.

Земля содрогнулась с оглушительным треском.

Новрону удалось поднять Гленморгана, перекинуть через плечо и швырнуть на мостовую. Бог-император был высечен из крепкого мрамора, Гленморган – из не столь ценного камня. Огромный наместник Империи, когда-то стоявший в середине Имперской галереи, раскололся. На всякий случай Новрон ногой раздробил противника, раскидав его куски по площади.

Дженни затащила калеку на Винтаж-авеню. Но недостаточно далеко. Гигантское мраморное чудовище добивало раненых, давя их ногами. Вскоре оно заметит уцелевших.

Мужчина тоже понимал это. Дженни почувствовала, как он съежился.

Винтаж-авеню была одной из лучших улиц в городе, и на ней имелись ливнестоки. Трубы тянулись под мостовой и уносили дождевую воду в ближайшую реку. Их устья были широкими, как бочки; обычный человек мог протиснуться туда и скрыться.

– Залезай в водосток и заберись как можно глубже, только внутрь не свались, – велела Дженни. – Я влезу следом за тобой… – Она услышала удары камня о камень, оглянулась на площадь и поняла, что голем их заметил. Гигантская статуя двинулась в гору. – Проклятие! – воскликнула Дженни.

Вместе они не успеют залезть в эту трубу.

– Передай Лео, что я его люблю, – произнесла она и помчалась прочь от раненого мужчины. На бегу Дженни размахивала руками и кричала: – Виллар! Сын похотливой летучей мыши-оборотня! Я по-прежнему жива, а ты все так же уродлив!

Она не пыталась совершить самоубийство, хотя со стороны могло так показаться. Наверное, раненый аристократ решил, что она жертвует собой ради него. На самом деле, у нее был план. Дженни хотела привлечь внимание Виллара и заманить голема подальше, дав аристократу время спастись. Это было простое решение и простой выбор, поскольку Дженни пришла к выводу, что не пролезет даже в трубу размером с бочку. Вторая часть ее плана была менее продуманной. Она надеялась добраться до каретной мастерской на противоположной стороне улицы и спрятаться. Вряд ли у нее получится.

Может, это была не столь уж блистательная идея.

Дженни осознала свое положение, когда ее измученные ноги буквально подломились. Она споткнулась на неровной мостовой и рухнула лицом вниз перед приближавшейся статуей.