Есть в храме Божием особое место — исповедальный аналой. Именно здесь слова о грехе, который многолик в своей изощренности, становятся объективной реальностью. Если слова эти произносятся с искренним покаянием и смирением, а грешная душа и скорбящее сердце стремятся стать «паче снега убеленными», то можно наблюдать чудо: к аналою с крестом и Евангелием подходит поникший и расстроенный грешник, а после исповеди и разрешительной молитвы уходит иной, преобразившийся человек, готовый вместить в себя Христа.

Плач о грехах заповедан Господом. Блаженны плачущие, ибо они утешатся (Мф. 5, 4). Но для утешения одних слез недостаточно. Необходимо слово покаяния и слово разрешения. Если под священнической епитрахилью слышишь лишь всхлипывания и сокрушения со скороговоркой «грешна (или грешен), батюшка, во всем», то это далеко не исповедь. Это не слезы раскаяния, а просто сожаление о содеянном, тем более когда обуревает страх наказания.

Грех конкретен и четко выражен, так же конкретно должно быть и слово о нем. Иначе миазмы толком не исповеданного греха обязательно дадут себя знать в ближайшем будущем. Именно поэтому вполне оправдана практика, если кающийся растерян, скован или не может по ряду причин вразумительно изложить свои преступления пред Богом, попросить его записать грехи на бумаге. Не надобно забывать и о том, что врагу рода человеческого крайне неприятно видеть кающегося грешника. Понимая, что лишается потенциального союзника, лукавый чинит препятствия до последнего покаянного вздоха.

Чувства и слово помогают друг другу, но все же приоритет остается за вторым, недаром в одной из молитв перед исповедью говорится: «Сам яко благ, и незлобивый Владыко, сия рабы Твоя словом разрешитися благоволи». Покаянный плач — дело хорошее, но за слезами должно быть понимание тяжести падения, решимость бороться с грехом и словесное подтверждение принятого решения.

И вот здесь, когда становится понятен приоритет слова, появляется новый камень преткновения — многословие, за которым стоит в большинстве случаев или желание оправдать свой грех, или чисто психологическое стремление выплакаться. Тем более что в лице священника исповедник часто находит молчаливого слушателя, вместе с ним вздыхающего, сочувственно кивающего да еще и успокаивающего. Избегать пастырского сочувствия, конечно, не надо, но необходимо и держать в уме евангельское: За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф. 12, 36–37).

Так уж устроен человек, что, согрешив, он ищет себе оправдание. Это порок не нынешнего дня. Начало положил наш прародитель Адам, когда после собственного падения сначала обвинил в нем Еву, а затем и Бога, давшего ему эту жену.

Лишнее слово пред Евангелием на исповеди может повредить раскаянию, сделать его лишь повседневным сожалением, и душа не преобразится. За многоглаголаньем теряется четкий смысл греха и обычно из состояния «я грешен» следует невидимый переход в безликое сожаление «мы грешны».

Споры и дискуссии о степени подробности исповеди идут со времен давних и, наверное, не прекратятся до дней последних, но вывод из них можно сделать уже сейчас: исповедь должна быть подробной настолько, чтобы ее понял священник. Всё. Иного не надо.

Нередки сетования наших прихожан на то, что одних священник исповедует подолгу, а на других, казалось бы, только епитрахиль положил и уже молитву разрешительную читает.

Здесь нет ни нерадения батюшки, ни желания выделить кого-либо из кающихся. Просто одни приходят и говорят «слово» — четкое, конкретное и покаянное, а другие устраивают из таинства монолог с перечнем причин, последствий и влияния греха на всех, кого знают, любят или отвергают. Этот театр одного актера, особенно в исполнении человека, которого исповедующий священник видит первый раз в жизни, не только затягивает исповедь, но и очень часто не приводит ни к какому результату. Итог предсказуем: священник превратился в психолога, исповедующийся гордится своей смелостью и радуется, что его наконец-то выслушали, а Бог остается в стороне. Покаяния ведь не было. Вернее, слабые ростки искреннего сожаления и стыда забетонированы потоком оправданий и обстоятельств.

В сегодняшнем мире прагматизма, рациональности и современных технологий очень часто перемолвиться даже двумя искренними словами можно только с компьютером в интернете, да и то скрыв себя под псевдонимом. Но исповедальный аналой — не телевизионное шоу, куда приходят излить душу по заранее написанному сценарию. Иное это место. Страшное своей голой, неприкрытой откровенностью зла и великое по результату. Сам Господь устами священника говорит: «прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих».

Пастырь в храме, совершая Евхаристию, предстоит у престола пред Богом. Верующему чаду церковному тоже дано это право; оно реализуется именно на исповеди. Поэтому здесь, под священнической епитрахилью перед крестом и Евангелием, каждое слово должно быть правдиво, искренно и достойно Того, с Кем разговариваешь.

Надобно помнить апостольское: Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело (Иак. 3, 2). Бережно, целомудренно обращаясь с бесценным даром слова, человек в результате становится родственным Самому Божественному Логосу, Воплощенному Слову — Господу нашему Иисусу Христу.