Когда идет шестой десяток, то есть с чем сравнивать и можно вполне законно с высоты прожитых лет посматривать на молодежь: дескать, «проживи с мое, тогда поймешь». Хотя молодых сегодня ссылкой на возраст не впечатлишь. Давеча на мои подобные рассуждения юный подрясник с крестиком тут же ответил: «Я-то до ваших лет, батюшка, доживу, а вот вы до моих вряд ли»…

Но все же в преддверии каких-либо церковных событий, а двунадесятый праздник как для прихожанина, так и для священника — всегда событие, ретровзгляд — большой помощник.

На Рождество местная журналистка потребовала от меня четкого ответа на два вопроса: насколько отличаются рождественские дни развитого социализма от тех же праздничных дней нынешнего капиталистического бытия, а также откуда я узнал в те времена о Рождестве Христовом? Я, естественно, отправился в ретропутешествие по собственной памяти и вдруг понял, что в мои пионерские и комсомольские годы о Рождестве я узнал потому, что с соседними ребятами в сочельник кутью носил, а пытливый мальчишеский ум не мог не задаться вопросом «в честь чего кутью именно в этот день носят?».

В преддверии Крещения Господня, предвосхищая подобные разговоры, я, не мудрствуя лукаво, вновь отправился по волнам своей памяти в годы пятилеток и социалистического соревнования.

Есть в Ростовской области хуторок, Черюмкин называется. Наш студенческий строительный отряд облюбовал эту местность по причине ежегодной нужды в теплицах, в которых выращивались овощи для находившегося неподалеку комбината; там их квасили, делали консервы, а еще разливали вино по рублю с копейками за бутылку. Теплицы быстро ветшали, и каждый год на столе ректора нашего института лежала заявка из хутора Черюмкина с требованием дешевой и покладистой рабочей силы. В этом качестве студенты всегда были беспроигрышным вариантом. Селили нас по усадьбам одиноких бабушек или в спортзале местной средней школы. Первый вариант был предпочтительнее, так как сердобольные старушки еще и подкармливали, да и уют какой-никакой в их домах присутствовал.

По утрам, где-то между первыми и вторыми петухами, в нашу комнату (а спали мы в зале) потихоньку входила хозяйка, зажигала в красном углу лампадку перед тремя темными от времени иконами и шептала молитвы. Тихо шептала, а слышно в рассветной тишине было отчетливо. Мы, разумеется, подглядывали, но старались не шевелиться, потому что… А вот почему мы старались себя не выдать, сами не понимали. Нельзя, и всё. В конце молитв наша бабушка несколько раз кланялась, а затем доставала из тумбочки под иконами бутылочку и, налив чего-то в маленькую рюмку, перекрестившись, выпивала.

Эта стопка, на наш взгляд, никак не вписывалась в утреннее старушкино действо. Нет, мы не думали, что она пила что-то спиртное; предполагали, что это было лекарство, но все равно любопытство одолело. Что же пьет по утрам наша хозяйка, умудряющаяся раньше всех вставать, позже всех ложиться, да еще и ухаживать не только за полным сараем со скотиной и птицей, но и за нами, четырьмя стройбатовцами?

Согрешил я. Однажды утром, когда бабушка погнала корову, открыл тумбочку под иконами, а там батарея синих пол-литровых бутылок с наклеечками. На всех наклейках крестики стоят и года указаны: 1968, 1970, 1972… И еще непонятные надписи: «сретенская», «крещенская». Причем «крещенской» было больше. Открыл одну, другую, третью — везде вода. Никак не возьму в толк, в чем тут дело, и в то же время спокойно соглашаюсь со своим непониманием. Лишь четко осознаю, что немного страшно и очень стыдно.

За завтраком, состоявшим всегда из большой вареной картофелины, куска сала и кружки молока, не вытерпел (да и как-то не по себе было от поступка своего) — взял и спросил:

— Бабуль, а что вы утром пьете, когда молитесь?

Улыбнулась старушка, с лукавинкой посмотрела и отвечает:

— Чую я по утрам, что кто-то мне в спину смотрит, когда я молитвы читаю. Смотрит и молчит. А пью я, онучек, водичку святую, крещенскую.

И рассказала нам бабушка о том, как три-четыре раза в год ездит в далекий Ростов на службы праздничные, а зимой на Крещение всегда воду святую набирает, которая никогда не портится, в жизни помогает и даже болезни излечивает. Раньше, когда церковь в соседнем селе была, столько воды не хранила, да и не берегла так. Теперь же в воде этой освященной для нее и служба церковная, и в вере утверждение.

Слушали мы, четыре двадцатилетних студента, старушку и прекрасно понимали, что в ее рассказе есть то, что объяснить невозможно, но это так же верно, как те формулы, которые мы зубрили на студенческой скамье.

В храм я заглядывал со школьных дней, но это была еще не вера, не осознанное желание узнать Бога, а просто любопытство к неизвестному. Господь раскрывал Себя вот в таких встречах, которые только теперь постигаются как путь к вере.

Прошло с тех пор почти сорок лет, из которых двадцать я сам освящаю воду крещенскую — Великую агиасму, но вспомнил об этой, теперь уже с Богом беседующей старушке-хозяйке, совсем недавно, когда составлял жизнеописание митрополита Бориса (Вика), управлявшего нашей Луганской епархией в пятидесятые-шестидесятые годы прошлого столетия.

Вот небольшой отрывок из этой книжки: «На Крещение Господне в 1949 году был епископ Борис (Вик) главой Саратовской епархии, то есть служил там, где родился и вырос. Праздник Богоявления того послевоенного года в крупнейшем городе Поволжского региона Саратове стал наглядным утверждением верности отеческой вере тех, кого тогдашняя власть считала уже безбожниками и атеистами.

Лишь Промыслом и чудом Божиим можно объяснить, как власти предержащие дали разрешение прихожанам кафедрального собора пройти крестным ходом на Волгу, где саратовский архиерей совершил чин великого освящения воды. По всей видимости, в идеологическом отделе городского комитета коммунистической партии были уверены, что в этот морозный день даже если и появятся желающие пойти на Волгу, то это будет небольшая группа старушек, что покажет действенность антицерковной политики и станет новым ярким аргументом в дальнейшей борьбе с Церковью.

Человек предполагает — Господь располагает.

По воспоминаниям свидетелей того дня Богоявления в Саратове, из кафедрального собора к Волге вышла действительно небольшая группа прихожан, численность которых вместе со священнослужителями не превышала ста пятидесяти человек. К крестному ходу по пути его следования присоединились еще около двух тысяч, а у приготовленной купели собралось более десяти тысяч горожан. Есть свидетельства, что верующих и любопытствующих было больше, но все же надобно учесть, что, осознав печальные последствия своего разрешения, власть всеми силами попыталась не пропустить стремящихся на водосвятие граждан, да и мороз в те дни был именно крещенским.

До дня нынешнего вспоминают саратовцы тот крестный ход и чин великого освящения воды на Волге. Они стали поистине торжеством православия для верных и холодным, отрезвляющим фактом для тех, кто думал, что атеистическая идеология одержала победу.

Понимал ли правящий архиерей, владыка Борис, что это событие чревато преследованием и наказанием? Конечно, понимал, как и осознавал, что не оставят его главой родной Саратовской епархии. Спокойно и с достоинством воспринял он несколько вызовов для объяснений в Совет по делам религий облисполкома и в КГБ. Зная тогдашние методы борьбы с “опиумом для народа”, можно лишь предполагать, сколько пришлось претерпеть владыке.

22 февраля последовал указ Священного Синода о переводе епископа Бориса (Вика) на Чкаловскую и Бузулукскую епархию. Вместе с переводом епископу по требованию Совета по делам религиозных культов при Совете Министров СССР за личной подписью его главы Алексея Пузина было вынесено строгое замечание с формулировкой: “за проявленное во время крещенского водосвятия в Саратове попустительство, имевшее последствием соблазнительное нарушение общественного порядка”.

Одновременно со смещением неугодного архиерея в центральной партийной газете “Правда” и в правительственных “Известиях” были опубликованы разгромные для саратовского партийного и городского руководства статьи, где отмечалась малая эффективность атеистической работы в этом областном центре, а затем последовал указ из Москвы о замене городских руководителей».

Именно тогда, когда обрабатывал я этот исторический материал для книжки, и подумалось: когда же благодать агиасмы впервые прикоснулась ко мне? Вспомнился хуторок Черюмкин и старушка-хозяйка, которая рассказала нам о воде этой великой.

Нет, тогда я ее не попробовал, воду эту, а вот благодать Божия, от нее исходящая, уже прикоснулась к душам каждого из нас четверых…