Ежедневный вечерний молебен. В храме и десятка молящихся не наберется. Все лица знакомые, лишь у входа стоит пожилая женщина, которую вижу впервые. Тех, кто нечасто в церковь заходит, определить можно быстро. Особый у них вид, примечательный и неповторимый. Если из захожанина с Божией помощью в прихожанина превратишься, такого вида уже не будет. Он единственный в своем роде.

Часто у священника спрашивают: «Что такое страх Божий?» Ответов существует множество великое и разнообразное. Кто только об этом не рассуждал, но почему-то самый простой пример не приводят. Его ведь увидеть воочию можно, этот «страх Божий». Он на лицах тех, кто впервые (даже из любопытства) в храм заглянул, очень даже отчетливо проявляется. Каким бы образованным, разносторонним и современным человеком ты ни был, как бы умно о вере и религии ни рассуждал, какими бы эпитетами православных ни определял, но входя в храм, будь то большой собор или маленькая деревенская церквушка, сразу заметен становишься. И не потому, что необычно все и незнакомо, а оттого, что страшновато…

Вот и эта женщина впервые пришла. Неловко в руке три свечи держит, куда их поставить, не знает, платье свое и платочек поправляет, а в глазах страх да беспокойство, как бы чего «не такого» не сделать.

Пока на клиросе хор в составе двух человек тропари поет и Апостол читает, перебираю записки с именами и сразу нахожу ту, которую эта женщина написала. Да и как не найти, если под словами «о здравии» все имена с отчествами написаны? Подобное только у впервые зашедших в храм может быть, когда они стесняются за консультацией к нашим всезнающим старушкам обратиться. Иногда, для верности должно быть, чтобы Бог не ошибся, еще и фамилию добавляют, но это редко случается. Смотрю в записку и тут же спотыкаюсь на имени: после Владимира Константиновича идет Энгельс Константинович. Перечитываю еще раз. Нет, не ошибся. Именно Энгельс и никак иначе.

На ектении, естественно, Энгельса пропускаю, хотя понимаю, что своим игнорированием в смущение эту женщину введу. Ведь стоит, крестом себя осенять пытается и наверняка очень внимательно слушает, когда я имена перечисляю.

После молебна сразу к ней подошел, вернее, остановил, когда она уходить собралась. Лишь вблизи увидел, что годков ей намного больше, чем изначально показалось. Подумалось, что старушка эта, по всей видимости, из рода учительского, медицинского или юридического. Они обычно к себе строго относятся, что непосредственно на внешнем виде сказывается. Не ошибся, когда познакомились. Всю жизнь наша новая неискушенная молитвенница иностранные языки по школам, техникумам и училищам преподавала.

Познакомились. Она тоже Константиновной оказалась и объяснила, что за братьев своих помолиться пришла. Болеют они в последнее время. Оба вдовцы, и она вдова. Подружек-одногодок осталось мало, дети разъехались, поплакаться некому, вот и решила к Богу сходить. Прийти-то пришла, да толком не знает, как к Нему обращаться и что делать для Него надобно…

Провожу краткий православный ликбез Константиновне, а сам все думаю, когда же она меня спросит, почему я Энгельса о здравии не помянул. Вижу, что вопрос этот она задать хочет, но стесняется. Пришлось самому:

— Скажите, а что это за имя такое Энгельс?

— Так родители младшего брата назвали.

— Что, такие рьяные марксисты-ленинцы были? — поинтересовался я.

— Да нет, батюшка, — смутилась Константиновна, — причина иная, бытовая. Как-то и рассказывать неудобно. Приспособленцами назовете.

Я все же настоял, тем более что мне еще выяснить надобно было, крещен ли данный Энгельс.

Поведала мне старушка следующее. В конце 1930-х годов, как раз перед войной, ее младший брат родился. Семья большая была, учительская. В то время к учителям, особенно к тем, кто иностранные языки знал и в больших городах жил и работал, у власти имелось предубеждение. Сказалась всеобщая шпиономания и поиски врагов народа. Знали носители «разумного, доброго, вечного», что многих их коллег уже нашла знаменитая 58-я «контрреволюционная» статья, по которой миллионы в лагеря сибирские ушли да там и сгинули. Страх за собственную жизнь, за судьбу детей всех сковывал, заставлял лицемерить, придумывать «средства» защиты от доносов и клеветы.

Когда младший в семье родился, а отец прослышал, что его персоной в органах заинтересовались и характеристику в школе затребовали, решил он патриотизм проявить и свою любовь и лояльность к власти показать. На очередном учительском собрании в городском отделе образования громогласно объявил, что назовет своего новорожденного сына в честь великого классика марксизма-ленинизма именем Энгельс, чтобы оно всегда напоминало ребенку о партии Ленина — Сталина.

Неизвестно, этот ли поступок помог отцу избавиться от НКВД, но до войны «воронок» к их дому не приехал. Скоро началась Великая Отечественная, отца сразу забрали на фронт, а через полгода похоронка пришла.

Мальчишка же со звучным именем Энгельс благополучно годы военные пережил и до старости дожил.

— Крещеный он? — спросил я у старушки после ее рассказа.

— Да кто же его крестил? — ответила она вопросом на вопрос и добавила: — Тогда и церквей-то рядом уже не было, да и не принято было в учительских семьях крестить.

Объяснил я Константиновне, что нельзя в храме Божием на богослужении имя ее некрещеного брата зачитывать, хоть и не по своей воле он его получил.

— Вы спросите у брата, — сказал я в завершении нашего разговора, — может быть, желает он святое Крещение принять? Тогда и молиться о нем мы вместе сможем.

По горестному и скептическому выражению ее лица стало мне ясно, что вряд ли Энгельс наш к купели придет, слишком далеко его жизнь от Бога проходила.

Ошиблась старушка, и я вместе с ней ошибся.

Через пару дней раздался звонок, и плачущая Константиновна сообщила мне, что брат умирать собрался, совсем плох стал.

— Он просит, чтобы священник пришел и окрестил его. Вы не сможете приехать?

Взял я все необходимое и поехал в старый двухэтажный дом в бывшем городском центре. Этот дом в городе «учительским» до дня нынешнего зовут, в нем еще в сталинские времена квартиры учителям распределяли.

Старенький, худой и болезненный Энгельс встретил меня, сидя в большом, старомодном кресле у такого же старинного круглого стола, покрытого скатертью. Перед ним на красной салфетке лежало Евангелие. Я это сразу понял, так как увидел на пожелтевших листах книги текст в два столбца. С левой стороны на русском с ятями и ерами, с правой — на церковнославянском. Так только Евангелия во времена оные издавали.

Долгий у нас разговор с Энгельсом был. Разделил он свою жизнь на этапы и о каждом подробно поведал. Видно, что готовился. Когда же я спросил, почему он только сейчас принять Крещение решил, он не задумываясь ответил:

— Вы знаете, я ведь физику преподавал, сплошная материя и силы. Бог, кажется, и ни при чем. Да вот нестыковки две определились: первая — физики великие, о чьих законах я детям рассказывал, почему-то в Творца верили, а вторая, вообще странная, — я за всю жизнь так и не сумел научно обосновать, почему вот эта вишня под окном, когда расцветет, меня радует, а когда солнце заходит, мне грустно. Оказывается, нельзя все законами обосновать… А вот книжку эту, — добавил Энгельс, указывая на Евангелие, — у сестры взял, читать ее начал, и понимание пришло. Само пришло. Без формул, расчетов и выводов. Да и до тех слов дочитал, где говорится, что творческая жизнь продолжится лишь у тех, кто крещен будет.

Вот такая у меня с Энгельсом огласительная беседа получилась.

Когда к таинству Крещения готовиться начали, я вспомнил о проблеме, ушедшей за беседой на второй план.

— Энгельс Константинович, а имя-то какое возьмете? Нет у нас в святцах Энгельсов…

— Меня, батюшка, во дворе для краткости и русскости все Генкой звали, а жена-покойница, когда еще встречались до свадьбы, Женечкой величала. Уж не знаю, отчего ей так нравилось. Может быть, и окрестите меня Евгением?

Так и порешили. Стал наш Энгельс рабом Божиим Евгением.

Нет уже Евгения Константиновича в мире этом, но как-то спокойна душа о его будущности в вечности, а в синодике поминальном так и записано: «Евгений — Геннадий — Энгельс».