8

Боритесь за ваш Союз

На следующий день им предстояло впервые подняться в воздух. Под завывание сирен Ревна сбросила с кровати саднившие ноги, надела форму и поспешно выбежала наружу, продирая глаза. Вместе с другими встала в шеренгу на краю поля.

Ветер холодными лентами обвивал их запястья и свирепо набрасывался на полотняное покрытие Стрекоз. Над горами вздымались тучи. Но Тамара, казалось, ничего этого не замечала. Ее щеки хоть и пылали, но совсем не от холода, в карих глазах горел огонь.

– Пилотам остаться со мной! – крикнула она. – Остальным разойтись по своим местам.

Штурманы и инженеры вышли из шеренги, потянув за собой шлейф шепота. Проходя мимо Ревны, Магдалена ей улыбнулась и изобразила губами одно-единственное слово: «Удачи».

– Боюсь, нам придется летать по одной за раз.

Девушки тут же стихли.

– У полковника Гесовца на аэропланы… несколько иные виды, – продолжила Тамара голосом, в котором явственно сквозило презрение. – А подниматься в воздух самостоятельно вы пока не можете. Сегодня мы используем в реальной обстановке все, чему вы научились. Почему бы нам не начать с тебя? – сказала она, жестом подзывая к себе Катю, которая чуть не взвизгнула от радости.

Трое пилотов расчехлили Стрекозу девушки, разрисованную языками пламени, и Катя с Тамарой вскарабкались на крыло и прошли по нему в кабину. Несколько мгновений спустя посадочные когти вышвырнули машину в воздух. Она покачнулась, но стабилизировалась, когда в двигателе в задней части летательного аппарата засверкали искры – желто-оранжевыми сполохами, которые вскоре снова распределялись по линиям Узора. Ревна удивилась, осознав, что Стрекоза работает очень тихо, ведь Драконы, летавшие над Таммином, ревели и выли, словно дикие звери. Стрекозы же оказались не громче паланкинов, на которых мужчин доставляли на фронт и обратно.

Стрекоза ленивой птицей облетела поле. Причем двигалась она намного медленнее, чем ожидала Ревна, полагаясь на слова Тамары.

Но Кате на это было наплевать.

– Невероятно! – выплеснула она свои эмоции, приземлившись и спрыгнув на землю. – Поначалу будет страшно, но беспокоиться не о чем.

Девушки, одна за одной, взлетали и садились. Наконец, подошел черед Ревны. Тамара окинула ее хмурым взглядом и почесала лодыжку.

– Придется помочь тебе забраться в кабину, – сказала она.

– Что?

– Ты же не сможешь взойти на борт по крылу. Тебе понадобится помощь.

Ревну будто ударили в живот чем-то горячим. Она не сразу поняла, что это злость. Распрощавшись с миссис Родойей и Таммином, она думала, что покончила с начальниками, полагавшими, что им известно больше о ее ногах, чем ей самой.

– Думаю, у меня все получится.

– Уверена? – спросила Тамара.

Ревна положила руку на крыло аэроплана и схватилась за Узор. Затем рванулась вверх и неуклюже плюхнулась в кабину. Ее протезы ударились о приборную доску, а культи взвыли от боли, но оно того стоило – Тамара, не сказав больше ни слова, поднялась на борт вслед за ней.

– Ты как? – прозвучал рядом с ухом голос Тамары.

Переговорная труба позволяла пилоту и штурману общаться между собой, и Ревне даже не пришлось поворачивать голову, чтобы ответить «Готова!», вложив в это слово всю свою уверенность.

«Может, это все не для меня?» – подумала она, но потом вспомнила бой, который видела с земли, а когда сердце в груди пропустило удар, перед глазами встал образ мамы и Лайфы.

– Расскажи мне, что тебе известно о живом металле, – произнесла Тамара.

В школе Ревна ненавидела, когда ее вызывали отвечать. И всегда в себе сомневалась, словно ожидая мудреных вопросов.

– Он знает о моем присутствии. И может меня ощущать.

Она чувствовала себя немного глупо, будто разговаривала не с Тамарой, а с воздухом.

– А еще? – спросил у нее воздух.

– Он живой благодаря Узору.

– Это все?

– Живой металл тяжелее обычной стали и намного прочнее. Чувствителен к настроению окружающих. Знает, когда его обрабатывают, и может как помочь кузнецу, так и помешать. Любит физический контакт. По крайней мере прикосновение человека, который ему нравится.

– Хорошо. Очень хорошо. Каждый из этих аэропланов создан по образу и подобию летательных аппаратов эльдов, и запасных машин у нас очень мало. Поэтому для того чтобы его разбить, у тебя должна быть очень веская причина.

Ревна уловила в голосе Тамары улыбку и открыла было рот, чтобы ответить, да так и замерла, не зная толком, что сказать. Воздух зашипел и ощетинился колючками.

– Прости, – сказала Тамара, колючки тут же втянулись, и в воздухе осталось лишь тихое, подспудное ворчание, – немного окопного юмора. В этом полете мы не будем делать ничего сложного. Тебе нужно познакомиться с аэропланом, а ему – привыкнуть к твоему стилю. Инженеры Мистелгарда внесли пару усовершенствований, чтобы ты могла видеть некоторые вещи с точки зрения летательного аппарата.

Кабина была крохотной и холодной. Ноги Ревны едва помещались под сиденьем. На небольшую приборную доску втиснули компас; лобовое стекло почти упиралось девушке в макушку.

Ревна натянула на голову кожаный шлем и надела очки, которые тут же сползли ей на нос. В щель между шлемом и ухом залетал ветер.

– Сзади установлен дроссель, – сказала Тамара, – он контролирует мощность. Ты должна доверять штурману, чтобы он мог действовать самостоятельно, но при необходимости без колебаний давай ему указания. Мы можем дать искр либо больше, чтобы разогнать двигатель, либо меньше, чтобы снизить обороты. Теперь мне нужно застегнуть ремни.

У себя Ревна никаких ремней не нашла. Вокруг ее сиденья шли длинные и тонкие металлические стержни, похожие на пальцы великана. Они соединялись дюжинами небольших металлических пластин, спаянных друг с другом. Перед ней лежали огромные кожаные перчатки, тоже проложенные металлом. Она сунула в них руки – так глубоко, что почувствовала пальцами их стальные кончики, – и обнаружила, что манжеты доходят ей до самых локтей.

– У аэропланов эльдов есть одно преимущество – у них живой металл может взаимодействовать с Узором куда эффективнее, чем у нас, – сказала Тамара, – Стрекоза спроектирована так, чтобы поддерживать с тобой контакт. По идее, она должна помогать тебе работать с Узором и ощущаться как продолжение твоего тела. Штурман будет вливать в аэроплан энергию, чтобы обеспечить его бесперебойное функционирование, а тот, в свою очередь, должен передавать ее тебе, чтобы бесперебойно функционировала ты.

Тамара сделала глубокий вдох и добавила:

– Сейчас я включу зажигание. Ты готова?

– А как насчет них? – спросила Ревна и показала на двух человек в серебристых шинелях на краю поля.

Хотя что толку было спрашивать. Все знали, что Контрразведывательный отряд прислал своих представителей, чтобы следить за ними, выведать, кто из них мастерски обращается с Узором, и внести их имена в особый список, и затем, после войны, всех отловить. Всех, за исключением Линне.

Катя видела, как их так называемый командир дружелюбно беседовала со скаровцами, и хотя Ревна лучше других знала, что нельзя верить слухам, нужно было помнить и о том, что такая фамилия, как Золонов, сама по себе уже обладает определенным могуществом. Могуществом, которое защитит Линне, даже если всех остальных в полку бросят драться с огнедышащим отрядом.

– Забудь о них, – сказала Тамара, – сосредоточься. Готова?

И, не дожидаясь ответа Ревны, привела аэроплан в действие. Вспышка энергии – и Стрекоза ожила. Вокруг Ревны, прижав ее к сиденью, словно сомкнулась гигантская рука.

Когда что-то скользнуло между плеч и укололо в кожу на шее, она ахнула. По всей груди, спускаясь на живот, побежали крохотные мурашки, будто ее колола иглой злобная белошвейка. Ревна дернулась и хотела было вырвать руки из перчаток. Но железные пальцы сомкнулись еще крепче и давили до тех пор, пока, как ей показалось, не выжали из нее весь воздух. Она открыла рот, чтобы закричать.

И вдруг…

И вдруг сердце забилось медленнее. Мир зазвучал по-новому. Ветер теперь не хлестал, а только щекотал; влажный, ледяной воздух казался ласковым и нежным. Сделав вдох, она ощутила сладкие ароматы дождя, размокшей грязи, едкого дыма, долетавшего из лаборатории инженеров, и витавшей над стрельбищем пороховой гари. Ей стало легко, будто ветер подхватил ее и унес далеко в горы. Внутри ее тела расцвело что-то огромное и задышало в унисон с ней. Она превратилась в огромного зверя, пробудившегося от спячки.

– Открой глаза, – донесся голос Тамары, вроде бы сзади, но на самом деле изнутри, из какого-то странного места, где она одновременно и находилась, и отсутствовала.

Ревна повиновалась. Вокруг нее, пронзая воздух, в разные стороны расходились тонкие и прочные серебристые полосы. Некоторые были толщиной с ее руку, в местах пересечения пульсировали, потом бледнели и уходили в землю. Другие казались тоньше паутины. Под ее перчатками струились самые изящные и нежные ниточки, какие ей когда-либо приходилось видеть. Когда Ревна дотронулась до одной из них, та пошла волнами, зашелестела от прикосновения с другими и скользнула на место.

– Мощность я увеличивать не буду, – сказала Тамара, – тебе надо будет зацепиться за одну из диагональных нитей. Сможешь?

– Да, – ответила Ревна.

Будем надеяться.

– Расслабься, – сказала Тамара, – машина очень чувствительна.

Когда двигатель заурчал, Ревна почувствовала, что Стрекоза пришла в волнение. Ей даже не пришлось слишком сильно дергать на себя Узор, чтобы аэроплан взмыл над землей, легкий как птица, и убрал в фюзеляж посадочные когти. Тамара вывела машину на нить покрепче, и они полетели.

Стрекоза парила в воздухе, подчиняя себе ветер и Узор, как те сороки и вороны, что носились над крышами Таммина. На земле машина казалась неуклюжей и массивной, но была создана для воздушной стихии, и прочувствовать ее надо было изнутри. Когда Ревна согнула руки, крылья Стрекозы тут же на это отреагировали, а ее незамысловатый стальной каркас подлаживался к малейшим движениям по мере того, как полетные перчатки хватались за тончайшие нити.

Если до этого она боялась, что аэроплан будет ее по-прежнему ненавидеть, то теперь знала, что он больше никогда не выступит против нее.

– Отлично, – сказала Тамара.

По голосу командора Ревна поняла, что губы Тамары расплылись в улыбке.

Они на бреющем полете сделали круг над базой, опустившись так низко, что могли бы задеть брюхом забор или бросить на крышу санчасти крону. Сверху мир представлял собой мозаику из кровель цвета темного цикория, бурой грязи и бежевых досок, захватанных солдатскими пальцами. Когда Тамара посылала очередную порцию энергии, Узор серебристо вспыхивал.

Интересно, а как с воздуха выглядит Таммин? В этом городе она прожила всю свою жизнь, там же научилась пользоваться Узором. А паланкины и боевые жуки чувствуют, как она дергает за нити, пролетая мимо них? Она представила, как полетит над заводом, когда-то мертвой хваткой державшим ее в своих удушливых объятиях, и над кварталом, где жили мама с Лайфой и их соседи. Когда в следующий раз в небе Таммина появятся Драконы, она больше не будет несчастной девушкой, умирающей от страха на улице, забитой пылью, которая не дает даже вздохнуть. Она встретит их лицом к лицу и с гордостью воспользуется Узором.

Тамара помогла Ревне мягко приземлиться и выключила тягу. Ревна почувствовала, что обрывки нити, соединившей их воедино, испарились, оставив в душе только удовлетворение, усталость и гордость.

Пилотская клетка Стрекозы на груди ослабила свою хватку.

– Неужели это правда? – сказала она и повернулась посмотреть на Тамару.

Глаза командора сияли, отражая эйфорию Ревны.

– Что именно?

Неужели после войны это будет законно? Ревна облизала губы и сказала:

– Разве мы в полете не завязываем нити Узора в узлы?

– Завязываем, – ответила Тамара. – Но они очень маленькие и в большинстве своем распутываются сами в течение двадцати четырех часов.

Это же говорила и Пави за ужином после их первой тренировки.

– Чтобы образовать большой узел, искажающий магию и порождающий чудовищ, требуется уровень активности Узора, который не в состоянии обеспечить и сотня Стрекоз. Кроме того, излишек искр, проходя через двигатель, возвращается в Узор, делая его только сильнее.

Она улыбнулась с таким видом, словно знала, о чем ее хотела спросить Ревна.

– И если нам удастся доказать это сейчас, мы сможем летать и после войны. Это я тебе обещаю.

Если удастся доказать это сейчас. Им предстояло еще много работы, и теперь Ревна как никогда была полна решимости эту работу проделать.

С помощью Узора она выбралась из кабины, но, спускаясь, совершила неловкое движение и грохнулась на землю. Ноги отозвались покалыванием, в культях забилась боль.

– Отличная работа, – сказала Тамара, пожала ей руку и пошла за Пави.

К Ревне бросились Катя и Елена.

– Ты в порядке? – спросила последняя и схватила ее за руку, будто стоило Ревне сделать еще хоть шаг, как она тут же упала бы.

– Все хорошо, – ответила девушка.

Хотя Ревна, уходя с поля, хромала, ей на самом деле было хорошо. Даже замечательно. Тело ощущало себя как-то иначе, словно представляло собой теперь нечто большее.

По окончании полетов Тамара собрала их всех у себя в кабинете. Столпившись в небольшой комнатке, пилоты потирали руки, пытаясь согреться, пока она разливала по крохотным чашечкам чай из самовара. Потом плеснула в каждую капельку кумыса.

– За вас, дорогие мои, – сказала она и приподняла в их честь свою чашку.

Девушки в ответ приподняли свои и выпили. Ощутив во рту горьковато-кислый вкус молока, Ревна изо всех сил постаралась не скривиться. Мама никогда не любила такие напитки, а папа предпочитал ром из сахарной свеклы, добавляя в него для свежести мяту. Кобылье молоко пили в сельской местности, а Таммин был город промышленный. Однако ритуал посвящения был важнее напитка.

Они несколько минут посидели молча, наслаждаясь теплом и приправленным кумысом чаем. Прихлебывая его, Ревна подумала, что ее боевые подруги могли казаться подозрительно добропорядочными девушками Союза, но теперь их объединяло другое – они все были пилотами.

– Честно говоря, – сказала Пави, – я никогда не думала, что нам это по силам.

– А я всегда знала, что мы способны на все, – возразила ей Катя.

Это и был тот секрет, который объединял их, когда они держали в руках чашки и пили крепкий чай с пикантной добавкой. Это был секрет, который объединял их, когда они, улыбаясь друг другу, шли на ужин. И заключался он совсем не в том, что они умели летать или могли пользоваться Узором. Мы способны на все.

* * *

За ужином все внимание приковывала к себе стайка хихикающих пилотов. Линне никто не рассказал, что произошло, а сама она ни о чем не спрашивала. У нее был довольно паршивый день. Штурманам выдали первые попавшиеся – из тех, что приводились в действие искрами, – машины, какие только оказались под рукой на базе, и заставили на них практиковаться.

Линне до сих пор чувствовала, как в ее кожу вонзается длинная игла генератора, – будто тонкая нить, по которой из нее, казалось, уходила жизнь. Никогда прежде она еще не чувствовала себя так плохо. В бывшем полку, на занятиях с искрами, она все контролировала и держала в своих руках, но теперь напрочь была этого лишена.

Что еще хуже, остальные даже не думали жаловаться. Они без конца болтали, рассуждая о пилотах и о том, как прошел первый день полетов. И никому из них не было никакого дела до тех искр, которые им пришлось потерять. Линне боялась расспрашивать Надю, как она все это проделала, несмотря на то, что, приводя в действие одну машину за другой, суровая девушка предварительно читала руководство по эксплуатации.

Линне поглядывала одним глазом на дверь столовой, на тот случай, если войдут Таннов с Досторовым. Но они так и не появились. Не исключено, что скаровцы питались где-то в другом месте, где еда была получше. Молча она прикончила свой ужин, посчитав это личной победой. Потом отправилась в комнату, легла в постель и растянулась на жесткой доске.

Так называемые ночные бомбардировщики никогда не пойдут в бой. А если бы пошли, то война их сломала бы.

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетела Елена. Увидев Линне, она замерла на месте и покраснела.

Да, Линне тоже не знала, что сказать. Если бы знала, то за ужином была бы более общительным компаньоном. Через мгновение до ее слуха донесся скрип кровати Елены – та села, сбросила ботинки и облегченно вздохнула.

Линне старательно ее игнорировала. Ей хотелось только одного – спокойно полежать. Раньше, в полку Кослена, она жила одной жизнью с парнями и даже привыкла к этому, слишком привыкла; но в Интелгарде она сжалась в комок и замолчала.

Елена покопалась в своем ранце, подняла глаза и перехватила взгляд Линне.

– В столовую не идешь?

– Зачем? – спросила Линне.

– И правда – зачем? – прошептала Елена.

Наконец она нашла, что искала, – пару черных туфелек на каблуках и шерстяное платье. Затем расстегнула мундир и стащила его, оставшись в одних трусиках и бюстгальтере. Линне отвернулась к стене. Здесь все было иначе. Девушки не знали стыда. Она год за годом пряталась, переодевалась, когда ее никто не мог видеть, и каждый раз оглядывалась через плечо, когда снимала рубашку. Вставала на час раньше, чтобы принять душ и оставить на бритве немного мыльной пены. Когда были месячные, стирала по ночам окровавленные тряпки. И не могла теперь перестать заматывать грудь тугой лентой, словно иначе признала бы, что ей здесь действительно хорошо. Хотя винить в этом полк Зимы было бы неправильно, ей казались неуместными бесцеремонные манеры Елены. Совсем не солдатские.

Что-то глухо упало на пол. Линне обернулась. Это уронила свои туфли Елена. Ее небесно-голубое платье больше подходило для лета, чем для поздней осени. Голые ноги на улице наверняка замерзнут, но ей, казалось, не было до этого никакого дела. Она сунула ноги в туфельки, схватила армейскую куртку и вышла, не удостоив Линне даже взглядом.

Куда это она так вырядилась? Первым делом в голову пришла мысль о парне, который дожидался ее с цветами в руках и глупой улыбкой на лице.

Шея Линне полыхнула жаром. Тридцать первый наверняка перещеголяет ночных бомбардировщиков в амурных вопросах. Она совсем не удивилась бы, если бы какой-нибудь парень попытался использовать секс, чтобы доказать, что женщинам в армии не место.

Линне соскользнула с кровати и надела ботинки. Она метнула искры и сжала их в руках. Если она затеет драку, об этом тут же узнают Зима и Гесовец и полк затопит волной слухов. Но если немного побалуется своей магией, всего ничего, то лишь напугает обидчика, и позже всегда сможет списать это на неумелое обращение с искрами.

Даже не подумав зашнуровать ботинки, она схватила куртку и выбежала на улицу.

Елена уже дошла до середины двора, стараясь шагать быстрее, чем позволяли ее симпатичные туфельки. Ветер бросил Линне в лицо волосы. Солнце давно закатилось за горы, окрасив ночь в темную кобальтовую синь. Над ее искрившимися руками поднимался пар.

Елена шла по направлению к столовой. Но вместо того, чтобы скользнуть в сторону, как думала Линне, подошла ко входу в помещение и открыла дверь. Линне услышала тихий и проникновенный напев трубы, прежде чем Елена скрылась внутри.

Линне, теперь уже заинтригованная, тоже подошла к двери столовой и открыла ее. После сковывающего все члены ветра было приятно ощутить теплый порыв воздуха. Елена, застыв на пороге, отметила ее появление приподнятой бровью и повернулась к Кате.

Чтобы освободить побольше пространства, стулья и столы сдвинули к стене. В печке весело трещал огонь, заливая комнату светом и теплом, в помощь ей горели несколько ламп.

Из кварцевого радиоприемника доносилась музыка, едва слышная за болтовней и перестуком туфелек на полу, но те, кто танцевал, по всей видимости, попадали в такт. Девушки кружили поодиночке или в паре друг с другом. Парней Линне не увидела.

К ней с широкой улыбкой подошла Магдалена.

– Ну, что ты по этому поводу думаешь? – спросила она.

Свои непокорные волосы Магдалена стянула на затылке в хвост, после изнурительных дневных занятий на ее лице и форме виднелись масляные потеки.

– Мы устроили в честь наших пилотов праздник.

Линне силилась найти подходящий ответ. «Очень мило» прозвучало бы слишком фальшиво, «меня никто не пригласил» – чересчур обиженно.

– А командор Зима в курсе?

Она и сама толком не знала, что хотела сказать, но точно знала, что не хотела выглядеть напыщенной ослицей. Однако, судя по реакции Магдалены, выглядела именно так. Та закатила глаза и сказала:

– Да расслабься ты.

Глядя ей вслед, Линне подумала, что Тамара, по всей видимости, ничего не знает.

Все остальные пришли в движение и сделали это настолько явно, что Линне поняла – ее избегают. Кто-то отошел подальше, если была такая возможность, кто-то попросту повернулся к ней спиной.

Ну и ладно. Она никому не набивается в друзья. Ей нужно доложить обо всем командору. Послужной список у нее чистый; что до остальных, то на этот раз они, вероятно, чему-нибудь да научатся.

Чего-то подобного с ее стороны, они, конечно же, ожидали. Именно поэтому ее проигнорировала Елена, именно поэтому Катя тряхнула своими белокурыми кудряшками, Оля улыбнулась от уха до уха, а Надя пожала плечами.

В полку Кослена Линне никого и никогда не закладывала и в этом тоже не станет доносчицей.

Как бы ей ни хотелось вернуться к прежней жизни, становиться ради этого стукачкой она не собиралась. Во время службы в полку Кослена, после дежурства они вместе с Танновым и Досторовым нередко покидали солдатскую казарму без разрешения, чтобы стащить у офицеров расидиновых сигарет или выпить конфискованного бренди.

Как ни ненавистно ей было это признать, но танцы – совсем другое дело. Ревна взирала на происходящее с тоской во взгляде. Не зная толком, что делать, Линне села рядом с ней. Ревна тревожно распахнула глаза – делать вид, что в противоположном углу комнаты произошло что-то чрезвычайно интересное, было уже поздно. Глядя на нее, Линне чуть не расхохоталась: единственный человек, который стал бы с ней разговаривать, в буквальном смысле стал ее слушателем поневоле.

Осталось только придумать, что сказать.

Всем остальным эта наука давалась на удивление легко. Но на занятиях по ораторскому искусству ее больше учили политике, чем умению поддерживать непринужденную беседу. Поэтому она закрыла рот и стала ждать, когда что-нибудь произнесет Ревна.

Та постукивала пальцем по бедру в такт музыке. Мысль о том, что Ревна попытается проигнорировать Линне, раздражала больше, чем ее молчание.

– Веселишься? – наконец спросила Линне и тут же подумала, что вопрос был глупым.

Ревна замерла и искоса глянула на нее, словно соглашаясь с мыслью Линне.

– Раньше я любила танцевать, – сказала она, – не то чтобы у меня хорошо получалось, но это все же лучше, чем сидеть в углу.

Линне хотела было спросить, что же, собственно, случилось с Ревной, но потом вспомнила выражение на лице девушки, когда та явилась в казарму. Вспомнила, как она каждый раз морщится, если лязг ее металлических ног привлекает внимание окружающих. Поэтому решила ничего не говорить и просто уставилась на Олю, которая вела в танце по скрипучим доскам пола мечтательную Надю. Оля этим вечером смеялась совсем другим смехом, легким и более естественным, чем Линне когда-либо приходилось слышать.

– В этом деле я всегда буду пас, – сказала она, – если бы меня заставили танцевать, я бы скорее дала себе отпилить…

Она осеклась, но было уже слишком поздно.

– Прости, я не хотела.

Извинение прозвучало неискренне. Ей точно надо было больше слушать педагогов на занятиях по ораторскому искусству.

– Я так и подумала, что ты не любительница танцевать, – натянуто произнесла Ревна.

Линне отчаянно пыталась придумать, что бы сказать еще.

– С танцами у меня все было так плохо, что воспитатели вместо них наняли мне учителя боевых искусств.

– В самом деле? – Ревна взглянула на нее.

Осуждение тут же исчезло из ее голоса, и в нем засквозило любопытство.

– В основном он обучал меня ударам и позициям, – ответила она, – наша домоправительница никогда не позволяла мне делать что-либо, от чего у меня могли бы вырасти мышцы, как у какой-нибудь крестьянки.

Вот дерьмо, опять косяк. Законы Союза провозглашают всех равными, а ее слова звучат так, будто их произносит какой-то аристократ, причем самого худшего сорта.

Ревна подняла голову и внимательно присмотрелась к рукам Линне.

– Но все ее усилия оказались напрасны.

Перед ними выросла Магдалена. От танцев у нее раскраснелись щеки.

– Все хорошо? – спросила она Ревну, склонив голову набок и бросив взгляд на Линне.

Та закатила глаза. Если Магдалена хотела поговорить с подругой, стоя в паре футов от нее, то могла бы придумать лучший способ привлечь ее внимание.

– Все отлично, – сказала Ревна и снова повернулась к Линне.

– Неужели отец действительно разрешил тебе учиться борьбе? Он был не против?

– Он никогда мной особо не занимался.

Линне хотелось поежиться. Одно дело говорить о доме, и совсем другое – об отце.

У нее не было желания думать о нем и гадать, что бы он сейчас сказал, если бы ее увидел.

– А почему ты пошла служить? – задала вопрос Линне, но не потому, что ей было интересно, а чтобы сменить тему.

– Тамара попросила, да и платят здесь больше, чем на заводе.

Ревна сделала вдох, собираясь сказать что-то еще, но потом, похоже, передумала.

– Тамара Зима виделась с тобой лично? – спросила Линне. – Ее не волновало, что ты не можешь ходить?

Не надо было этого говорить.

– Я могу ходить, – ответила Ревна, и в ее тоне явственно зазвенел лед.

Она подняла стальную ногу и повернула ее так, чтобы Линне могла увидеть выступ на лодыжке.

– Чтобы пользоваться Узором, ноги из плоти и крови не нужны.

Это она верно подметила.

– Но ведь ты не пользовалась ими в бою?

Линне понимала, что ее вопрос жесток и несправедлив. Но на войне не стоит искать справедливости: война – это грязь, ужас и кровь, и выдержать ее могут только те, кто способен сражаться. Ревна могла гениально управляться с Узором. Но участвовать в войне – далеко не то же самое, что обладать боевым духом. И на какую бы победу этим вечером ни претендовали пилоты, в действительности они ничего еще толком не видели.

– Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы добраться до своего аэроплана во время ночных вылетов?

– Оставь ее в покое, – сказала Магдалена, подойдя ближе и сложив на груди руки, – у нее столько же прав находиться здесь, сколько у тебя. Если не больше. Не одна дюжина девушек могла бы занять твое место.

– А на твое, случайно, никто не претендует? – спросила Линне. – Права здесь ни при чем, важно то, в состоянии ты делать, что нужно, или нет.

И вдруг она мысленно вернулась под хлеставший, проливной летний дождь и увидела себя скрючившейся под панцирем боевого жука, отказывавшегося двигаться вперед, сколько бы искр в него ни вливал водитель. Она стреляла в человека, который шел по минному полю, потому что посреди ночи ему приспичило, и он свернул куда не надо. Она бросала вызов полковнику Кослену, велевшему ей не заморачиваться ранеными и убитыми. Она тащила человека по грязи. И чувствовала, что он все равно умрет на ее плечах. Она отступала в своем первом бою, убегала, чтобы выжить, а снайперы косили ее полк от арьергарда до авангарда.

– А что, если нам придется в спешном порядке сворачивать базу? Если тебе за две минуты надо будет добежать до аэроплана? Если нам придется нестись во весь опор, когда что-то пойдет не так, и у нас не останется другого выхода, кроме как спасаться бегством? Ты быстро бегаешь на этих ногах?

Сердце Ревны стучало так, словно она неслась по плацу, наворачивая круги по приказу полковника Гесовца. Столпившиеся вокруг девушки тихо между собой переговаривались и буравили ее глазами. Положение надо было срочно спасать. Чтобы успокоиться самой и успокоить остальных.

Что касается танцев, она никогда не было особо сильна в них.

– Она отличный пилот, – сказала Катя, – Ревна заслужила право быть здесь.

– Речь совсем не о том, что она умеет делать в кабине аэроплана, – рявкнула Линне, – война идет не только в воздухе.

А тех, кто считает себя особенным и думает, что ко всему готов, ждут самые жестокие потрясения.

Ревна задрожала. Магдалена положила ей на плечо руку.

– Если ты только и можешь, что критиковать других, то лучше уйди. Беги к Тамаре, нам все равно. Но Ревну оставь в покое.

Линне расправила плечи и посмотрела Магдалене в глаза.

– Ты стала бы с ней летать?

– В каком смысле? – ошеломленно спросила Магдалена.

– Ты согласилась бы летать с ней в качестве штурмана? Рискнула бы жизнью только потому, что она не может достаточно быстро бегать? Не побоялась бы, что она из-за этого погибнет на твоих же глазах?

На какое-то мгновение – показавшееся вечностью – повисла тишина. У Линне было достаточно времени, чтобы заметить, как сменяются эмоции на лице Магдалены – шок, стыд, гнев. Наконец, девушка сказала:

– Я не штурман. Но будь я штурманом, обязательно бы с ней летала.

– Легко говорить, заранее зная, что тебе никогда не придется этого доказывать.

В груди Линне расцвело холодное, горькое чувство триумфа. Ей была ненавистна мысль о том, что она права. А еще более ненавистно удовольствие, которое доставил ей весь этот разговор.

– Проваливай, – прорычала Магдалена.

Доносившиеся из радио переливы трубы сменились меланхоличными звуками пианино. Но никто не танцевал. Несколько девушек обступили Ревну и уперли руки в бока, словно загородив ее живым щитом. Другие наблюдали за конфликтом с безопасного расстояния. На большинстве лиц застыло выражение негодования и ярости. Но в этой тишине тоже было свое красноречие.

Линне ушла. Пусть себе носятся со своим самодовольством и лицемерием. Да, она злая, жестокая и бессердечная – пусть называют ее как хотят. Но при этом она честная. Они боготворили своего командора, не обладавшего никаким опытом командования, но на Линне не хотели даже смотреть. Эта война их уничтожит и сломает, а ее они будут ненавидеть только за то, что она первой об этом сказала.

Ветер на улице разошелся еще больше. «Завтра будет хуже», – подумала Линне, вступая с ним в схватку. Она вернулась к себе и опять легла в постель. Но сон к ней не шел.

Ближе к десяти склянкам дверь отворилась, и по полу комнаты тяжело загрохотали шаги Ревны. Линне показалось, что та, проходя мимо ее кровати, немного задержалась, но не была уверена в этом. Однако всхлипы, которые чуть позже ее боевая подруга пыталась заглушить подушкой, точно ей не показались.

Это сделала она, Линне. Другие, может, не помогли, но это сделала она. Ей было плохо.

Через пару часов в комнату, переговариваясь приглушенными голосами, вернулись остальные. Линне по-прежнему не спала. Ревна все так же плакала. Никто из них не произнес ни слова.