19

Мы приветствуем успехи командора Зимы

Она не могла дышать. Ее со всех сторон кусал холод, ампутированные ноги болели и зудели. Руки опухли. Ее прострелила паника. Не в состоянии ни двинуться с места, ни сделать вдох, она с трудом разлепила глаза. Над ней маячил силуэт.

– Не ори, – сказала Линне и убрала с ее рта ладонь.

Затем взяла протезы и протянула их Ревне.

– Надо идти, – прошептала она.

Прилагая невероятные усилия, Ревна села, тихо ахая каждый раз, когда в ладони и ноги вонзались маленькие кинжальчики боли. Затекшие мышцы не слушались.

– Что происходит?

Глядя, как Ревна натягивает носки, Линне тихо сказала:

– В тайге приземлилось несколько аэропланов. Я слышала их, когда отошла отлить. Думаю, это поисковый отряд.

Во-первых, о том, что они разбились, знали только эльды.

– Думаешь, они явились за нами?

Ревна взяла протез и стала прилаживать к икрам внутренние пластины. Живой металл дрожал. Правая защелка встала на место, левая болталась и бренчала. Руки взвыли от боли.

– Наших трупов в кабине они не найдут. После того, как мы рухнули на землю, снегопада не было, а значит, наши следы отлично видно. Так что отыскать нас не составит особого труда.

Линне покопалась в ранце, нашла немного вяленого мяса и бросила Ревне на колени.

– Сможешь по-быстрому перекусить?

Ревна посмотрела на еду и перевела взгляд обратно на фигурку Линне, выделявшуюся черным пятном на фоне ослепительно сиявшего снега.

– Мне ни за что не убежать от эльдов со сломанной ногой.

В какой-то момент ей показалось, что Линне станет возражать, но та лишь сказала:

– Я что-нибудь придумаю.

Все правильно. Ревна кивнула и откусила кусок. Линне сложила одеяло с брезентом и сунула их обратно в ранец. Ревне надо бы сказать ей, чтобы она шла одна, и тогда ее проклятия закончится здесь, в этой тайге. Вместо этого она съела мясо, и они вдвоем уничтожили свое временное пристанище. Когда Ревна снесла его верхнюю часть, у нее так заболели руки, что она даже побоялась, как бы не остановилось сердце. Сквозь кроны деревьев едва пробивался свет.

Ревна забросала кострище снегом. Холод немного утихомирил боль в ладонях. За ночь они покрылись коркой засохших струпьев, и когда она нажимала на них ногтем большого пальца, из ран вытекала густая белая жидкость. Если они загноились, то как она сможет управляться с Узором? Ревна нашла прядь и с силой потянула ее на себя. Нить словно перерубила ее насквозь, оставив после себя нестерпимую агонию. Трогательный ком снега сорвался с ветки дерева и с мягким хлопком упал на тропу внизу.

– Это не поможет, – сказала Линне.

Ревне казалось, что у нее избиты сами кости, под рваную куртку червем забирался холод. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Проблема заключалась в следующем: она, совершенно бессильная, оказалась в ловушке в тайге. Охотник эльдов мог в любой момент наткнуться на эту тропу, и тогда, если она умрет сразу, ей очень повезет.

– И что же ты предлагаешь? – спросила она, натягивая перчатки.

Линне села на руины их убежища и гневно фыркнула. Затем взяла кусочек вяленого мяса и стала жевать, неподвижно глядя на деревья. Ревна обратилась в слух, пытаясь уловить звук шагов по лесной подстилке. Она чуть ли не физически ощущала, как ум Линне, никогда не знавший покоя, ищет решение.

– За нами, должно быть, идут два человека, может, четыре, – сказала Линне. – Надеюсь, не больше. При этом идут они парами, пилот и штурман, правильно?

Ревна кивнула.

– И если мы хотим с ними справиться… – Она сделала глубокий вдох. – В общем… Тесак или пистолет?

– Что? – нахмурилась Ревна.

– У нас есть преимущество – эффект неожиданности. Пока они будут изучать следы, мы воспользуемся тем, что они отвлеклись, и…

Линне выхватила из-за пояса тесак и рубанула им в воздухе.

– Так тесак или пистолет?

От мысли о том, чтобы взмахнуть маленьким тесаком и вонзить его в чужую плоть, у Ревны внутри все заледенело. Может, лучше воспользоваться Узором, как с тем рядовым в столовой? У нее опять заболели руки. Она потянулась за пистолетом.

– Будет лучше, если мне не придется уворачиваться, – сказала она.

Линне кивнула.

– Тебе нужно уложить одного. Второго я возьму на себя.

Ревна сглотнула застрявший в горле ком.

– А если их будет не двое, а больше?

Линне постучала кожаным чехлом тесака по большому пальцу руки. Ее перчатки на костяшках порвались, обнажив сухую, растрескавшуюся кожу. Когда она посмотрела на Ревну, в ее глазах застыли суровость и холод.

– Если мы с ними не справимся, убей меня. Потом застрелись сама. Чтобы никаких пленных.

– Я…

Пистолет в руке вдруг показался ей очень тяжелым. Она знала, что бывает с пленниками эльдов: пытки и допросы. И все равно – ей еще не приходилось никого убивать.

Линне с сомнением посмотрела на пистолет.

– А ты вообще на это способна?

Войне до тебя нет никакого дела. Как и до нее.

– Может, хочешь тесак?

– Нет, – звонко ответила Ревна, с силой сжав рукоять пистолета.

– Тише ты, – прошипела Линне.

– Я способна. Чтобы никаких пленных.

Ревна устроилась у остатков временного убежища. Так у нее будет хоть какое-то прикрытие, хотя ей придется лежать на животе. Линне спрятала под кустом ранец и заняла свой пост за хвойным деревом у края тропинки. Они замерли в ожидании.

Оно выдалось долгим. У Ревны першило в горле, бедра онемели. Голова гудела от усталости и адреналина, протезы дрожали, ампутированные ноги пульсировали. На деревьях перекрикивались вороны и свиристели, ветви над головой качались, когда в кронах поспешно проносилась белка или куница. Где-то ревел невидимый лось. Лес вибрировал от движения мелких созданий, но уши Ревны напряженно вслушивались, пытаясь уловить миг, когда по тропинке затопают шаги более крупного существа.

Может, эльды и вовсе не придут. Может, Змей провалился под лед, и его унесло течением, может, какой-нибудь зверь затоптал их следы, и враг даже не знает, что они выжили. Может, они будут сидеть здесь, замерзая все больше и больше, пока вообще не смогут пошевелиться.

А может, эльды все же придут и схватят их.

Линне приложила к губам палец и вытащила из чехла тесак. Лес вокруг них застыл. Штурман тихо спряталась за стволом дерева, подальше от тропинки. Ревна повернулась в снегу, сдержав стон, когда комья забились ей под воротник. Она сжала пистолет, глядя на свои растрескавшиеся, сухие руки до тех пор, пока они не перестали дрожать. Ей и надо-то было всего ничего – убить человека.

Либо его, либо себя и Линне.

Отомстить. Она же хотела отомстить, не так ли?

Вскоре Ревна их тоже услышала. Они двигались уверенно, да почему, собственно, и нет? След был свежий, по нему прошли всего несколько часов назад, к тому же одна из их жертв наверняка получила ранение. Время от времени они переговаривались, и их голоса летели среди деревьев, словно пение птиц.

Линне перехватила рукоять тесака и отклонилась назад, сжавшись в пружину.

Показались солдаты.

Ревна подавила вздох облегчения. Их было только двое. Оба молодые. В другой жизни она могла бы вместе с ними ходить в школу. Форма сидела на них безобразно, болталась и была настолько мятой, что ее устыдились бы даже девушки из полка ночных бомбардировщиков. Тонкая голубая ткань явно не предназначалась для зимы, и, когда они остановились, эльд слева обхватил себя за плечи и потер их, пытаясь согреться. Затем сказал что-то, и его спутник засмеялся. Вместе им было комфортно, они наверняка дружили. И вполне могли бы вот так просто гулять в лесу.

Ревна положила большой палец на курок. Один. Она почти слышала биение своего сердца. А когда эльды остановились, подумала, что его слышат и они.

Парни всмотривались в тропу. Тот, что был ближе к Линне, показал на остатки убежища в снегу.

– Да гарен де гезойвет, – сказал он.

Потом увидел Ревну и широко открыл глаза.

Линне выпрыгнула из-за дерева и взмахнула рукой. Тесак глухо ударил парня в живот. Солдат сложился пополам и забулькал. Ревна взвела курок. Второй эльд закричал, она подняла пистолет и выстрелила…

Промах. Напуганные выстрелом птицы закричали и взлетели, лес буквально взорвался. Эльд рванул собственную кобуру, повернулся к ней и зашевелил в воздухе пальцами, пытаясь нащупать нить Узора. Линне взревела и замахнулась опять. Ревна опустила голову, но все равно не смогла спрятаться ни от тошнотворного, хлюпающего, глухого удара, ни от безвольного крика солдата.

На землю рухнули два тела. Все было кончено. По снегу заскрипели шаги, затем рядом с ней присела Линне.

– Надо идти, – сказала она на удивление мягким голосом, – если возле Змея сейчас кто-то есть, они наверняка слышали выстрелы.

Штурман взяла у Ревны пистолет и сунула его себе в кобуру.

Ревна выпрямилась. Выстрел согнал с ее тела весь лед. Во рту скопилось что-то горячее, она наклонилась и сплюнула в снег. Затем, вперив взгляд в землю, сосредоточилась на дыхании, на том, чтобы ее не стошнило. А когда, наконец, вновь обрела способность говорить, рискнула поднять глаза на Линне.

– Прости.

– Ты выстрелила, а это уже кое-что. Когда вернемся на базу, я научу тебя целиться.

В голосе Линне слышался суровый юмор. Она передала Ревне костыли. Краешек ее рукава потемнел и намок, кровь забрызгала шинель, ее капли покрыли кожу. Лицо побледнело, и на нем явственнее проступили веснушки, рассыпанные по переносице, будто звездочки. Она встала и протянула Ревне руку.

Ревна взяла ее и тут же вскрикнула. Ее ладонь выскользнула из пальцев штурмана, содрав несколько струпьев, она села обратно в снег. Линне присела на корточки.

– В чем дело?

Ревна стянула перчатки и повернула ладони, подставив их все еще розовому утреннему свету.

– Ну ни хрена себе…

Линне коснулась почерневшего струпа, а когда он лопнул, сморщила нос.

– Что это?

– Прощальный подарок Змея.

Ревна сделала вид, что не заметила потрясенного взгляда Линне.

– Не поможешь мне встать?

Штурман схватила пилота под мышку.

– Ты обязана дойти домой.

Ревна поднялась на ноги и пошатнулась. Ее тело было сплошным месивом боли и требовало к себе внимания.

– Да какая разница! Останемся мы здесь или вернемся домой, нас в любом случае заберут и подвергнут пыткам.

Линне поджала губы. Синяки от вчерашних ушибов все еще выглядели свежими. Она по-прежнему считала, что Союз поверит им, что их объявят не предателями, но героями.

– В Интелгарде мы с этим заражением разберемся. И если эльды послали за нами поисковый отряд, то нам вдвойне важно доставить на базу сведения, пока не исчезли последние улики.

Они пошли дальше. Ревна думала, что Линне станет с ней спорить, взахлеб воспевать добродетели Союза, говорить, как важна для него правда. Но та ничего не сказала, и пилот ощутила ее смятение так же ясно, как в те моменты, когда их связывал воедино полет.

* * *

Они шагали в полном молчании. После выстрела все утренние звуки смолкли, но вскоре возобновились, столь же необузданные и бойкие, что и раньше. Но их гула оказалось недостаточно, чтобы вытеснить из головы Ревны другие, которые она слышала до этого. Глухое хлюпанье парня, рухнувшего под ударом острого клинка. Судорожные, булькающие вдохи солдата, которого Линне уложила первым. Гулкий удар, словно нанесенный мясником по самому лакомому куску. Они застряли в мозгу, возвращаясь снова и снова.

– Не думай, – посоветовала ей Линне.

Смех Ревны прозвучал будто из ржавой трубы.

– Легко сказать.

Если не думать об этих покойниках, в голову упорно полезут мысли о руках или об ампутированных ногах, с каждым шагом болевших все больше и больше. А что, если Змей нарушил ее связь с Узором? Что, если она вернется домой, лишившись того единственного дара, который в ней ценил Союз? Она ударила костылем об обледеневшую землю.

– Сосредоточься на чем-нибудь другом. Поговори со мной.

«С тобой поговоришь», – подумала Ревна, но вслух спросила:

– О чем?

– Да о чем угодно. Расскажи о своих протезах. Что случилось с твоими ногами?

Ревна сильнее сжала в руках костыли.

– А с чего ты взяла, что я захочу об этом говорить?

Линне сдавленно, смущенно закашлялась, выдавая охватившее ее чувство вины. Этого было достаточно, чтобы Ревна опять чуть не расхохоталась.

– Несчастный случай. Я о нем практически забыла.

Перед ее мысленным взором мелькнула тень телеги, огромная лошадь и жилистый человек, затмивший собой солнце. Она помнила, как ее везли в тамминский госпиталь – рядом сидел плачущий отец. Помнила, как ее стошнило, когда она впервые увидела, что у нее укоротились ноги. Помнила, как посреди ночи тянулась к пальцам, плача от колющей боли в фантомных конечностях. Помнила боль от первых протезов, глубоко врезавшихся в кожу. И помнила другую боль, новую и всепоглощающую, охватившую ее в тот момент, когда она поняла, что теперь больше никто не будет относиться к ней, как раньше.

Однако делиться всем этим с Линне у нее не было никакого желания, и она лишь сказала:

– На меня наехала телега.

– Звучит как полный трындец… то есть… я хочу сказать… это ужасно…

Линне прошла вперед, чтобы убрать с дороги упавшую ветку.

– После того несчастного случая я стала больше экспериментировать с Узором, – продолжала Ревна, – и если бы не он, меня бы здесь, скорее всего, не было.

– Какой бы дурак упустил такой шанс? – пробормотала Линне.

От холода, страха и воспоминаний Ревна пришла в ярость.

– Зачем ты здесь осталась? Беги в свой Интелгард и расскажи о Змее, станешь великим героем. И не прикидывайся, что не можешь уйти.

– Солдаты не бросают братьев.

Линне пнула ветку, та промелькнула в воздухе и ударилась о дерево. Солнечный луч обрисовал ее профиль, высветил все, вплоть до снежинок на ресницах.

– Не надо делать вид, что у тебя нет выбора. Ты хоть и генеральская дочь, но так и не научилась хорошим манерам. Или, может, у тебя ампутировали способности к общению?

Линне замерла. Ревна видела, как по ее лицу метались эмоции, будто она не могла определиться и выбрать из них одну. Гнев, вина, боль. А когда Линне заговорила, голос у нее был спокойный и чуть ли не дружелюбный.

– Отец учил меня относиться к людям с уважением, но в Союзе перед ним все лебезят и пресмыкаются, поэтому он никогда не был для меня примером. А когда я грубила, это приводило моих воспитателей в отчаяние, от чего становилось еще смешнее.

– А что по этому поводу говорила твоя мама? – спросила Ревна.

Линне ссутулилась, ее щеки полыхнули румянцем.

– У меня не было мамы. Родив меня, она уехала обратно в Дой-Унгурин.

– Ой…

Теперь Ревна нечаянно задала неудобный вопрос. Она никогда не слышала ничего о жене генерала Золонова, поэтому, когда они пошли дальше, никак не могла придумать, что сказать еще.

– И ты никогда к ней не ездила?

Линне зашагала с ней рядом.

– Байябар Энлюта была объявлена врагом Союза, – сказала она.

Ревна с шумом втянула воздух.

– Так это твоя мать?

– Дой-Унгурин согласился стать аффилированным членом Союза после десятилетий боевых действий, которые то прекращались, то возобновлялись. Элтай Байябар переговорами добился мира, но его дочь Энлюта отказалась его соблюдать.

– Никогда об этом не слышала.

– Это было частью мирного соглашения, но она уехала до того, как оно обрело официальный характер, и отец пожелал сохранить все в тайне. Он не хотел, чтобы разорванный брачный контракт стал пятном на его репутации. – Линне помолчала, внимательно вглядываясь в окрестности. – Он нашел какую-то крестьянку, согласившуюся стать его женой, и объявил ее моей матерью. Сама я узнала обо всем только после ее смерти.

От чего так залились краской щеки Линне? От холода или от чего-то еще?

В глазах Союза Байябар Энлюта была воплощением бунта. Ревне очень хотелось спросить Линне, каково ей было осознавать, что родная мать олицетворяет полную противоположность ее убеждениям и принципам. И каково ей было узнать, что отец врал Линне.

– Я думала, что ложь – это враг Союза. Ты сильно злилась, узнав, что он утаил от тебя правду?

– Вера и преданность тоже важны, а у моей матери не было ни того, ни другого.

Линне дохнула холодом, и они двинулись дальше.

Какое-то время они шли молча, и Ревна уже было подумала, что разговор окончен, но затем Линне сказала:

– Может, он боится, что я окажусь такой же, как она.

Ревна рассмеялась.

– Ты самая строгая пуританка из всех, кого я видела.

И именно поэтому такая невеселая.

Линне пожала плечами.

– Я тоже его бросила, как и она. Потом, как и она, пошла сражаться. Ни одна живая душа не считает, что мы с ним похожи. Он хотел, чтобы я стала леди, идеальной девушкой Союза.

Ревна совсем не ожидала, что ипостась девушки Союза, оказывается, так же не подходит Линне, как и ей самой.

– Я уверена – он тобой гордится.

– Да плевать мне, гордится он или нет, – ответила Линне, слишком быстро, чтобы Ревна ей поверила.

Они подошли к стволу гнилого дерева, лежавшему на тропе.

– Ты сейчас будешь смеяться, – сказала Ревна, когда Линне через него перепрыгнула.

– Что-то не хочется.

Линне протянула руку, чтобы помочь ей преодолеть преграду.

– Ну тогда посмеюсь я. Твоя мать прячет в степи повстанческую армию, а мой отец отбывает пожизненный срок в Колшеке.

Не говоря уже о том, что, если они смогут перевалить через горы, Линне отпустят из-за отца-генерала, а Ревну почти наверняка отдадут под суд – и тоже из-за отца, только ее отца-узника.

* * *

В закатном сиянии Каравельские горы сияли, как огонь богов. У края неба, над горизонтом, золотистыми, красными, оранжевыми и пурпурными полосами слоились облака, даря восхитительную вечернюю зарю и вместе с тем обещая убийственную вьюгу.

– Когда она разразится, мы будем в горах? – спросила Ревна.

– Нет, к тому моменту уже их пройдем.

Линне остановилась и перевела свой внимательный взгляд с кряжа на бежавшую перед ними тропинку.

– Все будет хорошо.

Ревна толком не знала, кого она пыталась убедить. Лицо Линне приняло выражение, свидетельствующее о том, что она никогда не сдастся первой. Но это не имело никакого отношения к окружающему миру и погоде. Их она не могла ни запугать, ни подчинить себе.

Даже если бы протезы Ревны были целыми, надежно пристегнутыми, дикие лесные тропинки были бы трудны для нее. Теперь же давление на культи уговаривало ее сдаться еще до того, как они ступят на горный склон и зашагают по вихляющей из стороны в сторону тропе, чтобы перевалить через горы. Каждое ее движение было направлено лишь на сохранение равновесия. Части протезов соприкасались друг с другом, но работать вместе не хотели. В кожу будто вонзилось множество крохотных шипов. И ради чего она вообще старалась вернуться домой? Ревна с усилием втягивала в себя воздух, каждый вдох и выдох напоминали ей: ты проклята, ты проклята.

Ревна шла первой, ступая очень осторожно, надеясь, что живой металл сделает все необходимое. Сосредоточилась на ногах и старалась не обращать внимания на крохотную волну надежды, вздымавшуюся каждый раз, когда их взорам открывался очередной поворот.

Грязь осталась позади, ей на смену пришла замерзшая земля, а та, в свою очередь, сменилась льдом. Когда у Ревны скользил костыль, Линне приходилось бросаться вперед и подхватывать ее, не давая упасть.

– Что-то они меня не очень держат, – сказала Ревна.

– Обопрись на меня, – вздохнула Линне.

Она обняла пилота за талию и прижала руку к ребрам. Поначалу ее прикосновение было робким, но когда они сделали шаг, хватка стала сильнее. Девушки медленно сообща двигали ногами. От Линне несло потом, грязью, немытыми волосами и застарелым дымом от костра. Ревна сомневалась, что пахнет лучше. Каждое движение причиняло ей страдания.

Когда она сжала руку в кулак, чтобы схватиться за шинель Линне, та прострелила болью. От фантомных болей в ногах хотелось плакать. Целый протез натер культю, расцарапав и без того ободранную кожу. У колена вздувалась длинная мозоль. Другая уже успела лопнуть. Сломанная нога хоть и цеплялась за лед, но культя по-прежнему выскальзывала, отклоняясь от центра тяжести. Протезы превратились в кандалы.

По краям шапки собирался пот и капал на воротник, замерзая на ветру. Вьюга приближалась, и воздух все больше густел. Но они преодолевали один метр, второй, а затем еще и еще. Затем достигли вершины, поначалу выглядевшей самой высокой, но на деле лишь оказавшейся обманом зрения – до главного горного хребта было еще идти и идти.

Девушки остановились и посмотрели на гору.

– Да, нам туда еще долго тащиться, – сказала Ревна.

Кряж тонул в мрачно-синей тени силуэтом на фоне темнеющего неба.

– Меньше, чем кажется. Мы перевалим через гору этим вечером.

– И что потом?

Линне похлопала по ранцу.

– Выпустим сигнальную ракету.

– Чтобы нас увидели эльды?

– Может, нас увидят в Интелгарде, – ответила Линне.

Лицо ее приняло любимое выражение, означавшее, что она приняла решение и не изменит его. Когда Ревна открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, Линне покачала головой.

– Не сотрясай понапрасну воздух. Я…

– …ты никогда никого не бросаешь, – довела ее мысль до конца Ревна. – Даже если я тебя об этом попрошу?

Рука Линне сильнее схватила ее за куртку.

– Это предательство. Как только я подам рапорт, твою семью лишат всех прав.

Ревне было слишком холодно, чтобы она была способна злиться. И слишком больно.

– Ты не можешь быть предана одновременно мне и Союзу, Линне. Пора сделать выбор.

Она думала, что Линне промолчит. Раздавшийся выстрел застал ее врасплох.

Левая коленка дернулась, ее швырнуло вперед. Она упала в снег, саднившее горло оцарапал крик. Горы взорвались, и птицы заполошно вскричали, удирая от этого грохота. Ревна катилась по земле, защищая голову руками.

Линне крутанулась, заорала и потянулась за пистолетом. Неподалеку на тропе стоял солдат Эльды – шатаясь, но все же держась на ногах. Одну руку он прижимал к животу, скользя пальцами по блестящей темной ране от тесака. В его глазах пылала ненависть, пистолет в руке дрожал.

Линне открыла огонь. В груди парня расцвели две красные звезды. Он выронил оружие. Линне не опускала пистолет до тех пор, пока он не рухнул на колени и не уткнулся лицом в снег.

Потом опустилась рядом с Ревной и сунула пистолет обратно в кобуру.

– Он тебя подстрелил?

Ее голос дрожал.

Ревна села прямее. Протез конвульсивно дернулся, она попыталась сморгнуть слезы.

– Я в порядке, – сказала она, нащупывая костыль.

Линне схватила ее под руку и попыталась поднять, стараясь не прикасаться к ладоням. Когда Ревна перенесла вес тела на левый протез, он опять подвернулся. У нее упало сердце, она жадными глотками втягивала в себя воздух. Вокруг сгущались ужас и боль.

– Дай я посмотрю, – сказала Линне и закатала брючину с истрепавшимся краем.

Коленка Ревны была расцарапана и окровавлена, но все же цела. От ходьбы на сломанном протезе икра превратилась в сплошной синяк. А под ней…

Протез прямо под культей разметало в клочья. Металлическая пластина на икре смялась. Пуля пробила ее насквозь, оставив рваную дыру. Больше она не сможет на нем ходить. Ни теперь, ни когда-нибудь еще.

– Твою мать… – от души выругалась Линне.

Она сняла ранец.

– Я тебя понесу. Мы все равно доберемся до этой гряды…

– Брось! – сказала Ревна.

Ее постепенно сковывало новое, незнакомое доселе оцепенение. Ревна провела пальцами по зазубренным краям оставленной пулей дыры. Она так устала. Устала идти без конца, без сил и без надежды. Устала губить окружающих. Устала от тонкой грани, отделяющей преданность от предательства, устала от требований Союза, устала думать, жива ее семья или же погибла. Устала вспоминать, устала терпеть боль, устала быть инвалидом.

– Я серьезно, – сказала Линне.

– Я тоже, – резко бросила ей Ревна, – хватит. Ты не обязана меня спасать. Я тебе не брат по оружию. И не ступенька к медали.

Выражения лица Линне в слабеющем свете она не видела, но почувствовала, что удар достиг цели. Линне тяжело опустилась рядом.

– Нет, не хватит.

Ох, Линне. Никогда-то она не сдается. И не признает поражения, даже если это спасет ей жизнь. Линне постоянно размышляла о том, чего хотела Ревна. Одну семью Ревна уже потеряла и вот теперь постепенно теряла другую. Война намеревалась отнять у нее все.

– Мне с этим ничего не поделать, – хриплым голосом промолвила Ревна, – без этой ноги я идти не смогу, но если ты отправишься сейчас, то перевалишь через горы еще до того, как ночные бомбардировщики закончат сегодняшние вылеты. Расскажешь им о Змее. О том, что произошло.

Линне могла изменить ход войны, а все остальное не имело значения. Чего по сравнению с этим стоила одна прóклятая девушка? Полк Линне простит. Ее полюбит пропаганда.

А Ревну Союз наконец оставит в покое.

Линне покачала головой, сжала руки в кулаки и уперла в бока.

– Я тебя не брошу. Пойдем вместе. Что до медали, то я совсем не пытаюсь ее заработать…

– Это точно, не пытаешься, – отрезала Ревна, – ты пытаешься избавиться от чувства вины.

Затем повысила голос и добавила:

– И без конца себя обвиняешь, будто я умираю из-за тебя. Очень хочешь, чтобы я выжила, а что будет потом – тебе все равно. Попасть в тюрьму, оказаться лицом к лицу со скаровцами – придется мне, а не тебе. Поэтому, если ты собираешься бросить меня, лучше брось сейчас.

– Не указывай мне, что делать.

Ревна быстро повернулась и посмотрела ей в глаза.

– А почему тогда ты без конца указываешь мне? Я поступила на службу, чтобы защитить семью, но…

Мама, Лайфа. Все, что было ей близко, сгорело. Как это пережить? И какой смысл на что-то еще надеяться?

– …но сама их и убила. Ты хочешь вернуть меня домой только для того, чтобы я выкопала две пустые могилы, а потом предстала перед судом за измену?

Линне подалась вперед, хотя не понимала толком, куда положить руку. В ее глазах застыли гнев, суровость, отчаяние.

– Мы выясним, что случилось с твоей семьей. Нельзя сдаваться только потому, что ты о них ничего не знаешь.

– Я-то как раз знаю, что с ними случилось! – закричала пилот.

Линне отпрянула. Ревна подтянула колени к груди. Сломанный протез врезался сзади в бедро, но ей до этого не было никакого дела. Это все, что у нее осталось от отца. Несчастного отца, которого у нее отнимали по одному кусочку, по одному обрывку, по одному воспоминанию.

– Случилось то, что туда прилетела я, – прошептала она, – на мне лежит проклятье. Оно убивает всех. Отец в тюрьме. Дома больше нет. Если бы не я, Катя, Елена, Надя и Ася остались бы живы.

А Линне сейчас была бы в полной безопасности на базе.

– Твоей вины в этом нет, – сказала штурман.

– Но все это сделала я.

Линне отодвинулась в сторонку и начертила на снегу жар-птицу Союза. Ревне хотелось столкнуть ее со склона горы. Ее тошнило от того, что Линне без конца орала, хамила, разглагольствовала в духе риторики Союза и ругалась, как его солдат.

Но когда Линне наконец заговорила, ее голос был ласковым и мягким.

– На меня не ляжет твое проклятье.

Каждый вдох давался Ревне с трудом. У нее слишком натянулась кожа, слишком чесались глаза, она не смогла ничего сказать и лишь покачала головой.

В голосе Линне появились сила и уверенность.

– Нет на тебе никакого проклятья. Сколько раз ты спасала мне жизнь, а? Меня буквально все в тебе бесит. Ты зануда, страдалица, вечно отравляешь другим жизнь и принижаешь свои способности. А когда один-единственный раз решаешь проявить мужество и храбрость, застреваешь на полпути в каких-то долбаных горах. Но ты не проклята и, если умрешь, это ничего не исправит.

Ревна чувствовала на себе взгляд Линне, но не могла поднять на нее глаза. Мир вокруг постепенно затуманивался. Линне накрыла ее руку ладонью.

– И неважно, подруги мы или нет. Ты поступила служить в полк ночных бомбардировщиков, чтобы защищать других, и не раз спасала меня. Я не могу просто так взять и уйти.

– Ради чего мне возвращаться?

Что Союз от нее потребует, то она и даст. Так или иначе, ей все равно не миновать смерти.

– Я не буду узницей Союза. И не тебе за меня решать. Только не здесь.

Она заставила себя посмотреть на Линне и встретилась с ней взглядом. Злости в глазах штурмана больше не было. Теперь там плескалась безнадежная мольба, показавшаяся пилоту невыносимой. Но взор она так и не отвела, и чем дольше смотрела, тем меньше в них становилось мольбы и тем больше отчаяния.

Наконец Линне отвела взгляд.

– Ты права, – сказала она и посмотрела вниз на свои дрожащие руки, – но это не должно стать для тебя концом.

Ревна покачала головой, однако Линне упорно гнула дальше.

– Я понимаю, все, что происходит по ту сторону гор, ты видишь иначе. Да, дома ты действительно предстанешь перед судом. Но предстанешь вместе со мной. А когда все закончится, мы выясним, что случилось с твоими близкими. Я не брошу тебя – ни потом, ни сейчас. Потому что верю в тебя.

Надежда Линне казалась такой искренней и нетипичной, что душа Ревны вдруг потянулась к ней. Может, они и в самом деле вместе смогут пройти через этот судебный процесс; может, и в самом деле попытаются отыскать ее семью.

Но она боялась того, что им в итоге предстояло найти.

– Ты сказала, чтобы никаких пленных.

– Ревна… – прошептала Линне.

В ее глазах мелькнула последняя надежда, и Ревна почувствовала, что та наконец поняла ее. Линне знала, что Ревна права, но не могла ее бросить, если она, конечно же, не замерзнет до смерти.

Или не умрет по другой причине.

– Дай мне пистолет.

Линне застыла на один долгий миг. Затем Ревна услышала щелчок застежки ее кобуры, и рука Линне мягко опустилась ей на колено, обвив пальцами оружие.

Пистолет эльдов в глазах Ревны то расплывался, то приобретал четкость. Такие стволы представляли собой странную вещь – смерть в небольшой упаковке. Первым человеком, которого ей удастся убить, станет она сама. Неизбежный конец, рок, которого не избежишь, как ни пытайся. Она представила вес оружия в своих руках. Но все равно за ним потянулась.

Ей хотелось умереть с отрадными мыслями в голове. О маме, папе и Лайфе, о том, как они вновь соединятся и обретут счастье. Чего в этой жизни уже никогда не будет, потому что из Колшека не возвращаются, а форпост Таммин стерт с лица земли.

В воздухе пахло снегом и металлом. Ревна растрескавшимися, трясущимися руками подняла пистолет. Дрожь. Ее руки дрожали. Она крутила пистолет, и мысли ее перескакивали с одного на другое. Вот Магдалена весело спорит с другими инженерами. Вот ее покрытые струпьями пальцы царапают спусковой крючок. Вот капуста, стрельбище и отвратительная еда в столовой. Вот ствол – длинный, тонкий и убийственный. Вот серебристый Узор под крыльями.

А вот Тамара – она ей поверила. И Церлин, тоже поверивший в нее. Все девушки, оказавшие ей доверие. И она сама, доверявшая им.

Даже Линне.

Нет, Ревна не была проклятьем. Проклятьем для нее был Союз. Она могла дать ему себя уничтожить, но могла и вернуться в Интелгард, потребовать, чтобы ее приняли, как солдата, и запросить список выживших в Таммине. Война длилась вечно, но этой войной была и она сама. Она и любой другой, кто мог совершить что-то, выходящее за рамки планов Союза. Можно было сдаться, но можно было пойти дальше с высоко поднятой головой. Можно было переложить проблему Эльды на плечи других, но можно было наслать на врага проклятье Союза, чего раньше никто не делал.

И если эта война от нее отказалась, то не пошла бы она на хрен.

Она положила пистолет обратно на ногу Линне. Та схватила его и с шумом выдохнула воздух. Ревну окатила волна облегчения, смешанная со страхом, что она передумает. Она и без Стрекозы торчала у своего штурмана в голове.

Ревна хлюпнула носом. Ее щеки оцепенели от замерзающих на ходу слез. Ее затрясло. Линне смущенно закашлялась, потянулась вперед и грязным рукавом вытерла щеки Ревны.

– Знаешь, а ты ведь храбрая, – сказала она, – нет, правда. Ты не просто человек на протезах, ты нечто куда большее.

На Ревну напала икота.

– Я знаю.

Она и в самом деле знала. Все так суетились вокруг истории с ее ногами, но ей самой, конечно же, было известно, что она, на хрен, представляет собой нечто неизмеримо большее. Она злилась на каждого, кто в этом сомневался, злилась на Линне, за то, что та сказала об этом с таким видом, словно на нее снизошло откровение.

А заодно и злилась на себя – за то, что об этом забыла, пусть даже на миг.