15

Вера и преданность

Направляясь в бар, Линне на ходу снимала перчатки и потирала замерзший нос. Плевать на их идиотские правила. И притворяться этой ночью никакого желания не было. Часть ее выгорела и погибла под тем неустанным валом огня. Да и лица она почти не чувствовала.

Близился рассвет, и бар почти пустовал. Лишь в углу пристроилась пара авиаторов с горячими чашками в руках. Когда она вошла, они подняли брови, но, встретив злобный взгляд, тут же отвернулись.

Солдат за барной стойкой не проявил доброжелательности.

– Вы бывали здесь раньше, – сказал он, вытащив стакан и плеснув себе на палец рома из сахарной свеклы, – поэтому правила знаете.

– Я заплачу по двойному тарифу, – сказала она.

– Дело не в этом.

– И что вам сделают? Сошлют на рудники? Отправят бомбить родной дом?

В горле встал ком, слова она не произносила, а выплевывала. Только не здесь. Плакать больше нельзя, тем более в этом баре. Она прикусила язык и не разжимала зубы до тех пор, пока в глазах не прошло жжение.

– Налей мне чего-нибудь.

Он налил. Может, из уважения, может, из жалости, может, что-то понял. Она видела, как бармен плеснул ей в чашку порцию янтарного напитка и долил доверху чая. Когда Линне протянула ему банкноту в десять крон, он ее не взял.

– Это просто чай, договорились? – сказал он и подмигнул.

Да, парень явно ее пожалел.

– Бери, – сказала Линне, – внесешь на мой счет.

Доброта в его взгляде погасла, уголки губ опустились вниз.

– Отец знает, что ты так много пьешь?

Интересно, что сказал бы родитель, узнав, что они уничтожили своих? Он не мог не знать. Пусть даже он не одобрял эту стратегию лично, но наверняка слышал о ней по радиосвязи. Его это тяготило или же минувшая ночь была для него совершенно обычной? В конечном итоге, он ведь каждый день принимает подобные решения.

В полном изнеможении Линне опустилась за столик в углу. Когда к коже стала понемногу возвращаться чувствительность, нос защипало. Тихо играло радио, напевая в этот ранний утренний час какой-то любовный мотивчик. Ей страшно хотелось пнуть радиоприемник, отправив его лететь через всю комнату.

Напротив кто-то устроился.

– Отвали, – сказала она.

– Трудная выдалась ночка, – заметил Таннов.

Линне не видела, как он вошел, но напиток в руках у него уже был – ром из сахарной свеклы без всякого чая.

– Я слышал по радио сводки.

– До того, как допрашивал Пави с Галиной, или после?

Таннов поднял руки, словно пытаясь себя защитить.

– Пави и Галина проходят курс реабилитации в замечательном госпитале. И наверняка совсем скоро к вам присоединятся.

– Будем надеяться.

– Я не виноват в том, что в Союзе такие законы, Линне. Этих девушек не было пять часов. Ты бы их на моем месте отпустила?

Ей никогда не быть на его месте.

– Чего ты от меня хочешь?

– Судя по виду, тебе пришлось туго.

Его широко распахнутые глаза казались такими честными и невинными. Может, именно так он вытягивал из людей тайны? Именно так уговорил ее с ним прогуливаться.

– Глядя на тебя, можно сделать два вывода. Во-первых, тебе нужна выпивка, и ее ты смогла раздобыть, а во-вторых, тебе нужен друг, которого у тебя нет.

– Ну ты и скотина, – не удержалась Линне.

– Хочешь сказать, что все девушки полка выстроились в очередь у входа в этот бар, чтобы с тобой поговорить? Когда я минуту назад переступал порог, там никого не было. – произнес он, и в его голосе зазвучали резкие нотки.

Линне отхлебнула чая. А когда поставила чашку обратно, он уже надел на лицо свое обычное нейтральное выражение.

– Посиди со мной немного, – сказал он, – я тебя не убью.

Не зная, что на это ответить, она промолчала, осушила чашку и подвинула к нему.

– Я открыла у бармена счет.

– Таскаться сюда – скверная привычка, уж поверь мне на слово, – сказал он.

Но все же захватил ее чашку, взял свою и направился к барной стойке. Бармен наклонился, чтобы посмотреть на нее через плечо Таннова, но если у него и были какие-то серьезные возражения, он не стал высказывать их представителю печально известного Контрразведывательного отряда.

Когда Таннов вернулся, она взяла протянутую им чашку, обхватила ее руками и подалась вперед, чтобы немного погреть над паром лицо. Покалывание в носу пошло на спад. Ей показалось или фирменная улыбка Таннова действительно была вымученной?

– А ты бы так сделал? – спросила она. – Разбомбил бы Таммин?

Улыбка на его лице поблекла.

– Разумеется, – ответил он, – приказ есть приказ.

Это в нем ответил скаровец. Прежний Таннов не стал бы так опрометчиво отвечать. Но Линне видела, как неуверенно он смотрел в свою чашку, какими большими глотками пил из нее ром. Его янтарные глаза были широко открыты, выражение его лица было серьезно и в высшей степени непроницаемо.

– Может, нас обманули, – не ослабляла она напор, – может, мы опять дали маху.

Таннов покачал головой, и на его лицо вновь вернулась грустная улыбка. Он протянул ладонь, чтобы взять ее за руку. Линне отстранилась, но он, казалось, ничего не заметил.

– У Эльды и так уже есть огромное преимущество – Драконы и Небесные кони. Стоит им захватить наши действующие заводы в непосредственной близости от фронта, как они тут же начнут бесперебойно доставлять боеприпасы на передовую. И тогда война для нас наверняка будет окончена. Так что это было правильное решение.

Нет, ей это казалось совсем неправильным. Но если высказать подобную мысль вслух, ее могут счесть предательницей, поэтому Линне предпочла оставить это мнение при себе.

– Никто не станет винить тебя за твои сомнения, – произнес Таннов.

Он правда так думает? Неужели его протянутая рука и самый что ни на есть искренний взгляд суть сплошное притворство?

– Как это не станет! А командующий Курчик? – спросила она.

– Возможно, – согласился он.

– Зима тоже.

– Она бы тоже не сразу решилась на такое. И именно поэтому так яростно на вас набросилась.

– А еще меня может винить Ревна.

Эти слова она произнесла почти про себя, по крайней мере достаточно тихо, чтобы их заглушило радио. Почти. Таннов поднес чашку к губам.

– Ты по-прежнему летаешь с ней в паре?

– А с кем мне еще летать?

Она поставила чашку на стол. Чай в ней все равно уже остыл. В голове гудел алкоголь, от действия которого она все больше приходила в раздражение.

– И какое тебе вообще до этого дело?

– Я тебе уже говорил.

Он поднялся взять себе еще одну порцию спиртного.

Ревна должна ее винить. Ведь именно Линне отказалась понимать команды сигнальщика и навлекла на их головы неприятности. Потому как даже представить не могла, чтобы ей могли отдать подобный приказ. Ей вспомнились выжженные поля и обгоревшие дома, которые ее сухопутный полк встречал на своем пути, завершив одну битву и тут же начиная другую. Она знала, что Эльда уничтожает земли ее Союза. Но что, если все эти разрушения были запланированы их собственными генералами, в том числе и ее отцом?

У Союза на все есть причины, напомнила она себе. Курчик не был идиотом, раз получил командование над ридданскими степями.

ВЕРА И ПРЕДАННОСТЬ ДО САМОЙ СМЕРТИ, как призывают плакаты. И армия – не место, где задают вопросы.

Таннов вновь скользнул на стул напротив нее, держа в руках две чашки с янтарным ромом.

– У меня тост, – резко бросил он, скривив губы в жалком подобии улыбки.

– За что?

– За будущего Героя Союза. Ты делаешь то, что должна делать.

Линне с трудом подавила желание изобразить непристойный жест. Они чокнулись чашечками и выпили. Ром воспламенившимся керосином обжег пищевод до самого низа. Линне помассировала горло и сосредоточила взгляд на Таннове, дожидаясь, когда у нее перестанет кружиться голова.

– Да, я делаю то, что должна, – произнесла она, хотя совсем не была в этом уверена.

– Я в тебя верю. И ты это знаешь, ведь правда?

Он улыбался все той же горькой улыбкой. Его глаза сверкали лихорадочным блеском.

– Когда-то мы с тобой говорили, что вместе станем Героями Союза. Тебе по-прежнему это под силу.

Линне прижала к пустой чашке большой палец, оставив на ней свой отпечаток.

– Конечно, под силу, почему бы и нет?

Она с трудом сдержалась, чтобы не спросить: «А тебе?»

– Ты не очень осторожна, – он постучал ладонью по столу, – и продвинулась так далеко только потому, что у тебя отец генерал.

– Помнится, один самоуверенный офицер Контрразведывательного отряда сказал мне: «Тебе нужно только одно – убедить полковника допустить нас к полетам».

И вы только посмотрите, как все замечательно обернулось.

– А еще тебе нужно и далее оставаться на хорошем счету у командования, – добавил он.

– Я и так на хорошем счету.

– До тех пор, пока этому не начнет мешать твой пилот.

Очертания фигуры Таннова в ее глазах то обретали резкость, то расплывались. Она явно промахнулась с дозой, но никак не могла понять, то ли недобрала, то ли хватила лишку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она не выполнила приказ. И надерзила командиру.

– Откуда ты знаешь, что говорил мой пилот?

– Я знаю все, Линне, – сказал Таннов и подался вперед. – Для карьеры в армии это не лучший старт. Ты что, хочешь пойти ко дну вместе с ней?

«Вера и преданность», – подумала Линне.

– Она там жила. Как бы ты поступил на ее месте?

– Убил бы собственную мать, но не дал бы эльдам ее схватить. Почему то же самое не сделала и Рошена?

Он опять откинулся на спинку стула.

– Подумай об этом. Ее отец осужден по политической статье. И в вашем отряде она появилась только потому, что хотела стереть преступное прошлое своей семьи. Она может тысячу раз публично осудить отца, но я все равно ей не верю. Она ненавидит нас. Ненавидит Союз. Может, жаждет мести, может, желает в этой войне победы эльдам. Так или иначе, но эта девушка не на нашей стороне.

– Но ведь она действительно разбомбила свой собственный город, – заметила Линне.

– Только из-за угрозы дисциплинарного взыскания.

Линне посмотрела Таннову в лицо, пытаясь увидеть в нем хоть какие-то признаки сострадания. А он и правда стал другим.

– Если ты так в этом уверен, то почему не арестуешь ее?

Его лицо тут же превратилось в неприступную маску, суровую и незнакомую.

– Понятно, значит, не можешь, – догадалась она, – надо полагать, Пави с Галиной нарушили правила, но Ревна ничего такого не сделала.

И командор Зима встала на ее защиту.

– Пока ничего такого не сделала, – сказал Таннов, – это лишь вопрос времени. Не подставляйся. Не надо рисковать своей жизнью и карьерой ради человека, который даже не хочет с тобой летать.

Вера и преданность. Она может или верить в своего пилота, или сохранить преданность Союзу. Но то и другое вместе – нет.

* * *

Ревне надо было поспать. В комнате девушек уснули немногие. Остальные, ровно дыша, тихо лежали и только делали вид, что спят. Во мраке клубились тени – всполохи огня, обезглавленные люди, опустевшие дома. Мозг изводил картинами пережитого. Крики, взрывы, гулкое биение крови в ушах. Она представила маму и Лайфу, их конечности, опаленные искрами Драконов и Стрекоз. Сначала из-за нее забрали отца. А теперь от ее руки умерли остальные члены семьи. И все это ради блага Союза.

«Это неправда, – сказала она себе, – они не погибли». Но если мама с сестренкой были…

Она может получить благодарственное письмо, восхваляющее их последние подвиги. А может не получить ничего.

Ревну пробила дрожь. Она ненавидела Союз и все, что он с ней сделал. Ненавидела внушаемые им ложные надежды. Обещание лучшей жизни в обмен на ее покорность. Отец, возможно, уже мертв, но до этого никому нет дела. Мама с Лайфой, наверное, погребены под обломками Таммина, и до этого тоже никому нет дела. Никому не будет дела, если она пожертвует своей жизнью, семьей, всем, что у нее есть.

Нет, должно быть что-то, что она может сделать. Она отодвинулась к краю кровати, нащупала протезы, натянула на культи носки с застежками и прикрепила ноги. Может быть, они – последнее, что осталось от ее семьи. Но продолжать мучиться мыслями об этом Ревна больше не могла, поэтому схватила письменные принадлежности и как можно тише направилась к двери.

Когда они под утро приземлились, шел снег, и теперь вокруг лежало чистое белое покрывало, скованное хрустящей коркой льда. Доски кто-то посыпал солью. Потом ей придется очень тщательно почистить протезы. Они ненавидели соль. Девушка ступала очень осторожно, скрипя пальцами по снегу и дробя под собой лед.

Столовая была пуста, только на кухне мыл кастрюлю скучающий повар. Ревна рухнула на ближайший стул. И даже не заметила, что за ней следом вошел другой человек – пока рядом не села Линне.

– Не спится?

Ну конечно. Кроме ее штурмана, действительно, быть здесь больше некому. От Линне пахло чем-то терпким и приторным, будто она перед этим выпивала. Ревна смерила ее самым презрительным и злобным взглядом, на какой была способна.

– Куда там.

На миг маска с лица Линне исчезла, мелькнула мимолетная, горькая улыбка. Взор ее был ясен, голос тверд, хотя от нее и несло дешевой выпивкой.

– Понятно. Значит, думаешь о семье.

– Откуда тебе знать, о чем я думаю…

О базе, об армии, ну и, конечно же, о семье. А может, и о тебе.

– Чаю хочешь? – спросила Линне и встала, не дожидаясь ответа.

Со временем, вероятно, ей будет легче завести друзей. Но когда Ревна увидела, как Линне стоит напротив повара, скрестив руки, у нее внутри что-то вспыхнуло и закипело. Генеральская дочь всегда поступала по-своему. Никогда никого не благодарила, никогда не училась у других. Хотя могла бы – обращаться с окружающими так же, как они обращаются с ней.

Говорить с Линне Ревне не обязательно. У нее были другие дела. Она вытащила письменные принадлежности и положила на стол чистый лист кремовой бумаги. А когда принялась точить складным ножом карандаш, обнаружила, что пальцы едва ее слушаются.

Как обращаться в письме к человеку, которого, может, уже нет в живых?

Ненаписанное письмо может стать сущим проклятием. А любая записанная мысль может навредить. Но не писать вообще означало, что письмо так никогда и не будет отправлено. И тогда она, возможно, никогда не узнает, живы мама с Лайфой или нет.

В смятении она царапала слова. Линне с громким стуком поставила рядом с ней чашку.

– Извини, – пробормотала Ревна, хотя сама не знала, за что просит прощения.

Ревна подняла чашку и сделала глоток. Холодный чай омыл ее горло.

– Повар сказал, что горячий чай будет только на завтрак, не раньше, – объяснила Линне, отпив из своей чашки и скорчив гримасу.

Ревна отодвинула чашку и опустила глаза на бумагу.

Дорогая мамочка!

Надеюсь, у вас с Лайфой все в порядке. Я…

Она смяла лист и швырнула его в сторону. Как ей только в голову пришло писать близким такую бездушную чушь? Они заслуживали большего, и она знала, что может лучше. Ревна достала еще один лист бумаги и предприняла новую попытку.

Дорогая мама!

Я слышала о том, что случилось с Таммином. Надеюсь, вы смогли укрыться в бомбоубежище для Защитников Союза. Я очень по вам скучаю, дела идут хорошо и…

Она вновь остановилась. Потому что перешла от чуши к неприкрытой лжи. Ревна представила, как мама сжимает письмо обоженными пальцами, отчаянно хватаясь за надежду, что ее маленькая девочка спасет положение.

Линне вытащила расидиновую сигарету.

– Да, это нелегко.

В ее устах эти слова прозвучали слишком холодно, будто она хотела о чем-нибудь непринужденно поболтать, попыхивая сигаретой. Ее взгляд был прикован к карандашу пилота.

Рука Ревны судорожно дернулась к бумаге, она смяла и этот лист.

– Ты что, читаешь мое письмо?

На последнем слове у нее перехватило дыхание, и она чуть не подавилась собственной яростью.

Девушки скрестили взгляды. И Ревна впервые увидела в глазах штурмана что-то вроде печали или сострадания. Да, Линне ее не понимала, но она осознавала, что произошла трагедия.

– Там была… там сейчас вся твоя семья?

– Те, кто остался, – ответила Ревна.

В подробности ей вдаваться не хотелось, да и Линне больше не спрашивала – лишь подняла смятые листы бумаги и разгладила их.

– В старом полку мне не раз приходилось такое видеть, – сказала она, – если у тебя закончится бумага, тебе придется обращаться с докладом, чтобы получить новую, а на это может уйти несколько недель. Так что для черновиков лучше использовать эти. Когда будешь готова, возьмешь чистый лист и напишешь набело.

Ревна взяла листы и развернула их мятые края. В голове промелькнуло воспоминание о том, как Лайфа каждое утро натягивала на голову одеяло, когда мама отдергивала шторы светомаскировки. Как мама пекла булочки в форме кошачьих мордочек. Как папа, высокий и широкоплечий, с тонкими отвертками в руках, прилаживал ей протезы. Теперь все эти образы нахлынули на нее, сплетенные с мерзким запахом огня и пепла, дыма и плавящегося металла.

Карандаш царапал бумагу, не спрашивая у мозга разрешения.

В ушах взвыл отчаянный голос Линне: «Он приказывает нам бомбить форпост». Скрежет гашетки, когда она сбросила вниз детище Магдалены. Ревна ощутила на себе всю тяжесть Союза, давившую на девушку до тех пор, пока из нее не вышел весь воздух, пока она не утратила способность на любые действия, кроме одного – подчинения. Нет, она не могла написать ничего – ничего, похожего на то, что ей нужно было сказать.

Ревна понятия не имела, сколько так просидела. Линне тоже никуда не уходила и продолжала потягивать чай с таким видом, будто ее окатили водой. Порог столовой переступали другие девушки, завтракали и уходили. Ревна не обращала на них внимания. Как и на тарелку с кашей, которую поставили рядом с ней.

– Ешь, – сказала Линне.

– Не хочу.

– Ешь, или я попрошу Зиме отстранить тебя от вечерних полетов.

– Не попросишь, – возразила Ревна, поднимая на нее глаза, – потому что тебе самой будет невыносимо оставаться на земле.

Однако теперь, когда ее отвлекли, запах каши тут же напомнил о пустом желудке. С момента ужина прошло сто лет. Мозг отяжелел, будто каждая строчка, начертанная карандашом, впихивала в черепушку по булыжнику. Ревна подвинула миску к себе.

– Вкусно, правда? – сказала Линне.

– Соли не хватает, – проворчала Ревна.

У Линне приподнялся уголок рта.

– Что это ты сегодня так добра ко мне? – с набитым ртом спросила Ревна.

– В каком смысле?

– Принесла чай. Потом завтрак. Сидишь тут со мной все время. Почему?

Линне открыла рот, чтобы ответить, и задумалась. Словно сначала прорепетировала слова в голове:

– Если бы прошлой ночью сожгли мой дом, я точно знаю, что бы сейчас делала.

– И что же? – спросила Ревна.

– Я бы кричала, – ответила она, – как внутри, в своей душе, так и в прямом смысле этого слова.

Ее взгляд метнулся в сторону и уткнулся в стол, она будто устыдилась своей искренности. Меж бровей девушки залегла складка.

Ревна проследила за ее взглядом. Два листа бумаги были до краев заполнены написанными ею словами. Большими буквами и маленькими, аккуратными и кривыми. Выходившими за поля, наползавшими друг на друга, плясавшими от волнения на странице. Одно и то же предложение, повторяемое снова, и снова, и снова.

Пожалуйста – не умирайте.

– Не обращай внимания, – сказала Ревна, – со мной все…

Сказать «все в порядке» она не смогла. Ей было плохо, и она сама это понимала. Все остальные тоже.

– Я вполне могу летать.

– Знаю, – сказала Линне, но как-то странно на нее посмотрела.

– Мне это необходимо.

Теперь, ночь за ночью, Ревна была бы рада видеть в огне что угодно, но только не Таммин. Она жаждала мести. Мести тому парню-идиоту, который семафорил им, мести оравшей на них Тамаре. Мести командующему Курчику, кем бы он там ни был, за то, что отдал такой приказ. И мести Союзу… Нет… Только не Союзу. Союзу теперь – не за что. Но тогда мести Эльде, выбравшей Таммин целью своего очередного похода. Эльде, засыпавшей бледно-голубую зиму сажей и пеплом.

– Я могу летать.

– Да верю я, верю, – ответила Линне.

* * *

Она, конечно же, ей не верила.

Линне выскочила из столовой, чуть не налетев на Катю с Еленой, которые как раз открывали дверь.

– Осторожнее! – рявкнула на нее Катя.

Елена раздраженно вздохнула.

Линне не хотела проявлять осторожность. Она хотела привести в порядок мысли в голове. Хотела верить своему пилоту. Хотела еще одну сигарету. А еще хотела с кем-нибудь поговорить. Только вот с кем?

Ревна была не в состоянии поддерживать беседу. А что скажет Таннов, она и так знала. Истина была где-то между ними двумя, но Линне понятия не имела, как ее ухватить. До трагедии с Таммином она доверяла Союзу, питая к нему ту самую веру и преданность, которых он от нее требовал. Горе Ревны было понятным, но разве должна была она дрогнуть, получив приказ разбомбить Таммин?

Но ведь ты тоже дрогнула. И, может статься, именно ты теперь предательница.

Линне сунула в рот сигарету и зажала в кулаке сноп искр. Она сохраняла веру. Сохраняла преданность. Доказывала это раньше и еще не раз докажет в будущем.

К Каравельским горам, громоздясь друг на друга, жались облака, над долинами со стоном носился ветер. Он хлестал ее в лицо и обвивал зимним шарфом шею. Его ледяного дыхания с лихвой хватило бы, чтобы вышибить из нее весь воздух.

Сквозь его завывания до слуха Линне донеслись едва слышные всхлипы. Столовую сбоку огибала цепочка следов от ботинок. «Нет», – подумала она. Нет, нет и нет. Она завернула за угол и чуть не налетела на скрючившуюся фигурку.

– Ох…

Линне только в самый последний момент сдержалась, чтобы не сказать «охренеть».

– Прости.

Магдалена казалась меньше и была несчастнее, чем Линне когда-либо ее видела. Она втянула голову в плечи и прижала к подбородку колени. Спутанные волосы девушки спадали на руки, от рыданий на веснушчатых щеках оставались грязные потеки.

– Я в порядке, – шмыгнула носом она.

По ее подбородку скатилась крупная слеза.

Магдалена тоже была из Таммина. Линне присела рядом с ней на землю, стараясь не думать о грязном пятне на форме, которое потом придется отстирывать.

– Тебе не обязательно быть в порядке.

Она затянулась сигаретой и задержала во рту кисловатый дым, будто обдумывая следующие слова.

– Ничего хуже я в этой жизни не делала.

Она могла сохранять преданность Союзу и признавать то, о чем она сейчас говорила. Когда-то эта война дала ей цель, надежду, друзей и наделила решимостью. Заполнила в ее душе каждую трещинку. Но теперь война сама дала трещину.

Магдалена подалась вперед. На миг Линне парализовала мысль о том, что девушка хочет, чтобы ее обняли. Но та лишь сделала глубокий вдох. Линне облегченно вздохнула и вытащила из заднего кармана портсигар.

– У тебя закончились?

– Ночью. Я не могла…

У Магдалены дрожали пальцы. Сигарета упала на землю.

Линне подняла ее и стряхнула снег. Потом прикурила, коснувшись снопом своих искр, и протянула инженеру.

– Ты не могла остановиться…

Когда-то с ней тоже было такое. После того, как Тридцать первый полк вынужден был отступить от Адовика, она думала, что без сигареты не сможет даже дышать.

– У тебя было много близких в Таммине?

Черт. Не было, а есть. Есть сейчас, понятно тебе?

– У меня там друзья.

Линне поморщилась. Друзья – это даже хуже. Она не желала смерти отцу, и не только потому, что в Союзе он был большой шишкой. Но она никогда не обменивалась с ним шутками. Никогда не вступала с ним в перепалку, не стреляла у него сигарет, не ходила вместе пропустить по стаканчику. Семьей, в которой она так нуждалась, долгих три года были ее друзья. А теперь единственными близкими стали пилот под подозрением да пара скаровцев.

– Не знаю, через что тебе сейчас приходится проходить, – призналась она, – зато знает Ревна. И ты должна ей помочь.

Магдалена покачала головой. На ресницах девушки застыли слезы, которые, стоило моргнуть, тут же покатились по лицу.

– Я так не могу. Мне нужно время, – сказала она, затягиваясь сигаретой. – Я должна собраться. Ей нужны сильные друзья.

В голове Линне снова и снова всплывали аккуратные буквы Ревны. Может, ей и правда нужен кто-нибудь сильный, кто сказал бы ей, что она делает все правильно? Или что делает все совсем неправильно. Или что это вообще не важно.

От стен столовой эхом разнесся мужской голос – глубокий и злой. За ним последовал глухой удар. Кто-то закричал. Магдалена вмиг вскочила, схватила Линне за руку и рывком поставила на ноги. Они метнулись к двери и ворвались внутрь.

В центре столовой стояли Ревна, Катя и несколько других девушек. Лицо Ревны цветом напоминало свежевыпавший снег, губы превратились в два кровоподтека, в глазах сверкали мрачные, наполненные ненавистью звезды. Она вытянула вперед ладони – чуть ли не в жесте мира. Все остальные в столовой не сводили с нее глаз.

У стены, скрючившись у ног друзей, лежал авиатор. Линне увидела симпатягу-осла, когда-то затеявшего соревнования по стрельбе, который в этот момент щупал у лежавшего товарища пульс.

Она в несколько стремительных шагов пересекла столовую.

– Что ты натворила?

Ревна отступила сначала на шаг, потом на два и рухнула на стул. Магдалена упала рядом с ней на колени и схватила подругу за руку. Пилот, казалось, ничего даже не заметила.

– Что произошло?

В голове Линне непрошеными гостями завибрировали слова Таннова. Предательство. Месть.

Ревна на нее даже не взглянула.

– Я сделала все, – прошептала она.

– Ревна, – сказала Магдалена, бросив на Линне предостерегающий взгляд, – все в порядке. Расскажи мне.

– Он назвал нас дезертирами… – сказала Катя и вытерла под глазом влажное пятно, хотя голос ее звучал звонко и сильно, – предателями…

– Я сделала все, о чем меня просили, – продолжила Ревна голосом уже несколько окрепшим, но все еще дрожавшим, – а что сделали вы?

– Да ты чокнутая, сука, – сказал симпатяга-осел.

За прошедшее время характер его ничуть не изменился.

– Ты же могла его убить!

Ревна перегнулась через Магдалену.

– И что? Союзу до тебя нет никакого дела…

– Замолчи! – взвизгнула Линне.

Ревна перевела на нее взгляд, и за пеленой смертельной тоски штурман разглядела в нем возмущение. Ревна думала, что Линне встала на сторону парней.

Магдалена обняла Ревну, будто пытаясь ее собой защитить. Та поморщилась. Она явно подошла к опасной черте, за которой маячило настоящее предательство.

Под дых Линне саданул ледяным кулаком страх. Пока Ревна еще ничего такого не сделала. Может, это и был тот предлог, которого ждал Таннов? Может, ему только того и надо было, чтобы она начала драться, отправив на больничную койку сослуживца и обливая грязью Союз? Любой из этих проступков в ее деле будет выглядеть скверно.

Вера и преданность. На нее, казалось, навалился неподъемной тяжестью воздух. Сохранить преданность Союзу означало предать Ревну. Но если она встанет на ее защиту, кто знает, что еще может натворить эта девушка в гневе?

Линне не знала, кто заслуживает ее доверия больше, но понимала другое – уничтожить себя она Ревне не позволит.

Парни склонились над упавшим авиатором.

– Он по-прежнему без сознания, – сказал симпатяга-осел.

– Тогда сделай хоть что-то полезное и доставь его в санчасть, – ответила Линне.

Она слишком устала, чтобы затевать еще один долбаный спор. Им всем надо было отдохнуть.

Симпатяга-осел дернул головой в сторону Ревны.

– А она?

– Ты ей не командуй, она у меня в подчинении, – ответила Линне.

На ее запястье сомкнулась Катина рука. Только не сейчас. Она попыталась ее стряхнуть, но девушка только усилила нажим.

– Не смей, – прошептала Катя.

Линне все так же смотрела парню в глаза.

– Иди помоги сослуживцу.

– Линне, – прошептала Катя, когда тот отвернулся, – не смей подавать об этом происшествии рапорт.

Когда лежавшего авиатора подняли, чтобы унести, он застонал.

Линне ссутулилась и сказала:

– Это моя работа.

– Черт с ней, с твоей работой. И черт с ними, с правилами. С Ревной может случиться беда.

Беда с ней уже случилась. И ложь ничего не исправит.

– Зима с Гесовцом все равно узнают, – сказала Линне, – все это видели.

А если попытаться Ревну прикрыть, это не выставит ее в невинном свете. Их главная надежда заключалась в том, чтобы Зима приняла решение до того, как скаровцы вообще об этом пронюхают. Линне пыталась не слушать тихий, нашептывающий ей голос: Я, как всегда, буду сохранять преданность. Дело ведь не в этом. Совсем не в этом.

– Это мой долг. Прости.

Рот Кати скривился в гримасе отвращения.

– Ну да, – сказала она, – все правильно.

Выбежав из столовой, Линне увидела вдали Таннова. И потом всю дорогу к кабинету командора Зимы чувствовала спиной его взгляд.

* * *

Перед происшествием в столовой по радио всю ночь передавали сводки. Обвинения, требования, гневные слова. Проводить различия между ночными и дневными бомбардировщиками никому и в голову не приходило. Они все принадлежали Сто сорок шестому полку. То обстоятельство, что их считали одним целым, не очень-то нравилось дневным бомбардировщикам, считавшим, что сослуживицы вредят их репутации. Когда парни собрались вместе в столовой, один из них вышел вперед и разразился в адрес девушек тирадой.

– Первый раз вижу, чтобы столько готовились, а потом так мало попадали в цель.

– Отстань ты от них, – тихо молвил его дружок.

Но было уже слишком поздно. От его язвительного тона Катя взвилась и пришла в ярость. Она перестала расчесывать пальцами свои длинные волосы и бросила на парня убийственный взгляд, которым могла бы гордиться даже Линне.

– Не хватало еще, чтобы нам читало лекции стадо воздушных «асов», которые только то и делают, что дрыхнут всю ночь.

– Ну ни хрена себе! Свою работу мы сделали. А если вам так хочется поиграть в дезертиров и предателей, то нас в это дело не вмешивайте, – сказал он и сжал кулаки, словно собираясь ринуться в драку.

Слово предатели налитым свинцом повисло в воздухе. Дружки парня бочком отошли в сторону – он остался один в центре комнаты.

– Мы не предатели, – сказала Катя.

– Но и не бойцы. Вы просто убогие, – насмешливо фыркнул он. – Валите домой.

Она среагировала из-за слова «домой». Дома больше не было. Он превратился в пустое место. И этот парень тоже был пустым местом. Ревна выбросила вперед кисть руки – с такой силой, что его хлестнуло нитью Узора. Ее конец угодил ему прямо по смазливому лицу и впечатал в стену.

Она не хотела так сильно ударять его. Хотя с другой стороны, если говорить откровенно, ей было наплевать.

* * *

Всех, кто был во время ссоры в столовой, вызвали к полковнику Гесовцу. Ревна вполуха слушала его напыщенную речь, которая ее совершенно не трогала. Когда он начинал исходить пеной изо рта, она представляла его в бою – схватившимся не с того конца за штык. В ее воображении он брызгал не слюной, а кровью. Его жизнь стоила столько же – то есть практически ничего, – как и жизнь солдата, которого она вмазала в стену. Разве не это имела в виду Тамара, когда сказала, что на войне нет таких, кем нельзя пожертвовать, будь то сама Ревна или жители Таммина? На войне нет ничего важнее самой войны. В ее душе поселилась пустота. И все вокруг больше не имело значения.

После устроенной всем выволочки Гесовец отправил бойцов Сто сорок шестого полка на летное поле драить аэропланы. Но Тамара позвала Ревну, Линне и Магдалену к себе в кабинет. Их троица протиснулась в дверь одновременно и замерла, сцепив за спиной руки.

Командир налила каждой из них чая. Над бледно-золотистой жидкостью в маленьких чашечках клубился пар. Двенадцать часов назад она набросилась на них, в ярости стуча кулаком по стенке кабины, а теперь держалась так, будто ничего не случилось.

– Вы будете рады узнать, что Людович во время вашей потасовки не получил серьезных повреждений, – сказала она.

– Людович… – эхом отозвалась Ревна.

– Рядовой, из которого ты вышибла дух. Насколько я понимаю, полностью потеряв самообладание, – добавила Зима.

Да, она все поняла правильно. Но Людович это заслужил. Он тоже был не важнее этой войны. И не должен был относиться к ней, как к недоразумению. Особенно после минувшей ночи.

– Я знаю, Таммин для всех стал суровым испытанием. И двоих из вас я встретила именно там, не так ли? – продолжала Тамара.

– Так точно, мэм, – ответила Магдалена, сжав подруге руку.

Ощущение пустоты в Ревне пропорола тонкая щепка тревоги.

– Я понимаю, почему вы этой ночью поначалу отказались выполнять приказ. И почему утром проявили столь крутой нрав.

Ревна хотела ей все объяснить. Было темно, внизу простирался город, Линне крикнула ей, что это Таммин… Но штурман давно растолковала ей простое правило: когда тебя наказывают, опусти голову и терпи.

– За выходку в столовой мне придется подвергнуть тебя дисциплинарному взысканию. Но первым делом я должна внести ясность: нашим пилотам необходимо всегда сохранять спокойствие. Если вы потеряете голову в бою, это может привести не только к вашей собственной гибели, но и к потере аэроплана, а вам известно, какой утратой это обернется для полка.

Скорлупа пустоты вокруг Ревны лопнула.

– Я могу летать, – сказала она, – просто… он меня…

– У тебя для этого хватит здравомыслия?

Тамара взяла ручку и придвинула к себе график ночных полетов. Готовая вот-вот вычеркнуть их экипаж.

– Я могу.

Нотка отчаяния в собственном голосе была Ревне ненавистна. Но она действительно могла летать. И могла, и должна была.

– Она в самом деле может? – спросила Тамара, посмотрев на инженера.

– Конечно, – без колебаний ответила Магдалена.

Ревне захотелось схватить ее за руки и поцеловать.

Затем Зима повернулась к Линне. Та барабанила пальцами по стенке своей чашки с таким видом, будто размышляла над ответом на вопрос командора. Ей хотелось бы ответить «да». Сидеть на базе, пока все остальные будут воевать, казалось нестерпимым.

– Нет.

Сердце Ревны ухнуло вниз, будто брошенный с высоты камень.

– Что?

Линне повертела в руках чашку. Ее шея медленно багровела.

– Сегодня она не может лететь. Ей нужно время.

– Я в состоянии сражаться, – сказала Ревна и подалась вперед, схватившись за стол, чтобы не упасть, – пожалуйста, не снимайте меня с боевого дежурства.

– Посмотрите на нее.

– Заткнись, – гневно прохрипела Ревна.

– Хватит, – вклинилась в их перепалку Тамара. – Таммин для каждого из нас стал ударом, Ревна. И если для тебя он оказался болезненнее, чем для других, стыдиться этого не надо. Ваш экипаж отстраняется от полетов до получения дальнейших распоряжений. Советую вам немного поспать, затем явиться ко мне, чтобы понести наказание. Ваш вопрос я пересмотрю через неделю.

Она опустила ручку и перечеркнула жирной чертой их имена.

Слова Тамары отдавались в ушах Ревны звоном. Через неделю? В груди раздувался крик. Она затолкала его обратно. Если разораться, это лишь станет доказательством ее непригодности.

Приговора в целую неделю, по всей видимости, не ожидала и Линне.

– Для всех троих? Командор, прошу вас, я могу воевать.

– Мне тоже кажется, что ты можешь воевать, – резко бросила ей Тамара. – С кем угодно, в том числе и со своими товарищами. Я не стану давать тебе другого пилота, для этого пришлось бы отстранить штурмана, которая летает с ней в паре. Если найдешь кого-нибудь, кто согласится с тобой поменяться, я разрешу. И больше не обременяй меня своими мелкими просьбами.

Она с гулким стуком поставила на кипу бумаг пишущую машинку и принялась печатать.

Не успела Тамара договорить последнюю фразу, как Линне уже выскочила из кабинета.

Магдалена ринулась за ней. Когда Ревна вышла на улицу, та уже схватила Линне за руку и рывком развернула к себе.

– Как ты могла?

Щеки Линне залились краской, но она смело смотрела Ревне в глаза.

– Я видела тебя в столовой. Остальным, вероятно, хотелось бы закрыть на это глаза, но я так не могу.

– Все пытаешься избавиться от меня? – выдавила из себя Ревна.

Поступок Линне ее не удивил, но предательство отдавалось болью.

– Мы никогда не хотели летать друг с другом! – ответила Линне. – Тебе нужна передышка. Но это еще не значит, что она нужна и мне.

Она опустила глаза, и Ревна услышала, что ее голос дрогнул. В чем-то Линне солгала.

– А я-то думала, что ты дорожишь честью, – сказала Магдалена.

И толкнула Линне с такой силой, что та споткнулась, запутавшись в собственных ногах, и грохнулась на доски.

– Твоое жалкое блеянье – самое отвратительное, что я когда-либо слышала. Ревна будет только рада от тебя избавиться.

– Я лишь пытаюсь удержать ее от самоубийства, – прорычала Линне. Поднявшись, она скривилась и потрясла лодыжкой, – и дать не то, чего она хочет, а в чем действительно нуждается.

И она захромала прочь, хрустя ботинками по тронутой морозом клееной фанере.

– Откуда тебе знать, в чем я нуждаюсь?! – завопила ей в спину Ревна.

В эту самую минуту она нуждалась в том, чтобы садануть кулаком и улететь куда глаза глядят на пределе скорости и возможностей, оставляя за собой огненный след. А без ложных подруг, помогающих агентам Контрразведывательного отряда, она обойдется.

Магдалена обвила руками ее плечи.

– Ничего, мы все исправим, – сказала она.

– Конечно, – ответила Ревна.

Они действительно все исправят. Но как именно, она не знала.

* * *

Ревне пришлось пройти обследование у врача базы, после чего она три мучительных ночи была предоставлена самой себе. Ее Стрекоза одиноко стояла на поле, трепеща рядом с той, на которой раньше летала Пави. Куда бы она ни сунулась, ее повсюду поджидали напоминания о том, что случалось с ни в чем не повинными людьми, когда они оказывались не там, где надо. Она была самой большой изменницей из всех, кого знала, но все так же держалась за свое место.

Тамара усадила ее подшивать бумаги, но после полуночи отпустила, и Магдалена забрала подругу в мастерскую помогать инженерам укладывать бомбы в проложенные сеном ящики. Линне куда-то пропала, но Ревне было все равно.

Когда грохот лаборатории стал для нее невыносим, она направилась в столовую и попыталась взяться за перо. Старалась не думать о полетах, о том, какой могущественной и свободной чувствовала себя в кабине. А при виде других солдат напоминала себе, что они живы, вместо того, чтобы рисовать их в воображении трупами. Повар время от времени ей что-нибудь приносил, и она прощала ему взгляды на ее ноги. Ей хотелось бы разозлиться еще больше от навязчивого интереса с его стороны, но она слишком привыкла к такого рода вниманию.

Помиловали ее на четвертый день. Когда в столовую ввалилась стайка инженеров, каждая из которых во всю мощь легких отстаивала собственную точку зрения, Ревна, подняв глаза от так и не написанного письма, углядела в самой их гуще Магдалену. Девушка выглядела мрачно.

– Что заморозить пушку, что сжечь, она одинаково станет бесполезной. – говорила Нина. – К тому же при замораживании пушек можно заодно заморозить и солдат. Чтобы использовать их в бою, нам надо усовершенствовать систему холодного режима.

– Заморозь сегодня пушку, и завтра она вновь будет в рабочем состоянии.

– Но если уничтожить ее огнем, эльдам придется неделями ждать замены, если она вообще придет, – возразила ей Оля.

– Но замороженные солдаты Эльды никак этой заменой воспользоваться уже не смогут, – вставила слово Нина.

Почему они не заткнутся? Обычно их споры казались Ревне забавными, но сегодня ей хотелось схватить каждую из них за плечи и долго трясти. Неужели они не понимают, что следующим человеком – замороженным или сожженным – может стать совсем не эльд?

Магдалена отошла от них и с обеспокоенным видом направилась к столу Ревны. На секунду та подумала, что подруга идет ей посочувствовать, но девушка пожала ей руку и сказала:

– С тобой хочет поговорить Тамара.

Первым делом в душе Ревны вспыхнула надежда. Возможно, Тамаре удалось узнать что-то о ее семье? Но потом в голову пришла другая мысль – что ее, наконец, решили отправить на север, к папе. Так или иначе, но для нее вскоре все окончательно прояснится.

Когда Магдалена вызвалась проводить ее до кабинета Зимы, Ревна возражать не стала. На пороге они остановились.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила инженер.

– Нет, – ответила Ревна.

Надо быть сильной.

Тамара сидела за столом, в одной руке сжимая телефонную трубку, другой небрежно делая какие-то пометки. Когда Ревна вошла, она кивнула ей и махнула в сторону стула. Договорив по телефону, она повесила трубку, скрестила на груди руки и посмотрела на Ревну – без улыбки, хотя в ее взгляде сквозила доброта.

– Полнедели уже прошло.

Ну и что? Ревна постаралась обуздать свой гнев.

– Я чувствую себя намного лучше.

Это было совсем не так, хотя вспышек злобы у нее больше не было, а это что-нибудь да значило.

Тамара перегнулась через стол и сжала ей руку.

– Я хочу тебе кое-что объяснить. Моим родным городом был форпост Горева.

Ревна сочувственно поморщилась.

– Во время отступления чей-то меткий выстрел сразил моего штурмана. Когда мы подсчитывали потери, у меня в голове билась только одна мысль: отомстить. Я жаждала схватить ружье и вместе с парнями пойти воевать, чтобы увидеть страдание на лицах эльдов, чтобы сжечь их дома точно так же, как они сожгли мой. И даже хотела геройски умереть, лишь бы не жить без того, что было мне так дорого. Так что я знаю, каково это.

С той лишь разницей, что Тамара пыталась защитить свой дом, а Ревна стерла его с лица земли.

– Эта ярость может преследовать тебя всю жизнь. Но при этом не должна собой эту жизнь подменять. Ты меня понимаешь?

– Думаю, да.

Зачем Тамара все это ей говорит?

Зима закрыла руками лицо.

– Я вынуждена допустить тебя к полетам раньше намеченного срока, – произнесла она сквозь пальцы.

В мозгу Ревны расцвел буйным цветом огонь. Месть.

– Я готова.

– Ревна, ты не имеешь права потерпеть неудачу при выполнении очередного задания. Иначе нам придется прибегнуть к другому варианту решения проблемы…

– К какому варианту?

Тамара опустила руки. На мог она показалась такой молодой, словно первокурсница университета.

– Врач заявил, что физически ты можешь летать. Если я не допущу тебя сейчас к полетам, у Контрразведывательного отряда булет право проверить твою психику.

Ревна с трудом удержалась, чтобы не захохотать. Рано или поздно, но все неизменно заканчивается скаровцами. Она почти видела невидимую петлю, которую они затягивают вокруг ее шеи. Может, не брыкаться и дать им победить? Что еще у нее может отнять эта война?

Но Союз требовал, и она даст ему все, чего он хочет. Если ее семья действительно погибла, то кроме этой базы и сослуживцев у нее больше ничего не осталось. К тому же она лично от себя пропишет Эльде дополнительную дозу мести.

– Я могу воевать. И не сломаюсь.

Они пристально посмотрели друг другу в глаза. Тамара медленно кивнула.

– Если ты говоришь, что готова, я тебе верю. Этой ночью мы сможем тебя задействовать. Если только ты полетишь с Линне.

– Вы с ней говорили? – спросила Ревна, стараясь не допустить презрения в голосе.

Это ей явно не удалось. Тамара неодобрительно поджала губы.

– Твой штурман поистине бесценен, как и аэроплан. И ты бесценна, веришь ты сама в это сейчас или нет. Клянешься, что с вами тремя все будет хорошо? Клянешься честью и родным городом?

Тамара не отрицала, что говорила с Линне, и это, по всей видимости, имело самое прямое отношение к допуску к полетам, который Ревне предстояло вот-вот получить.

– Клянусь честью, клянусь родным городом.

Она сжала руки в кулаки и держала их так до тех пор, пока переполнявшая ее злость не ушла из слов и не перекочевала в ладони. Она обязательно вновь сплотит их в команду. Хотя бы для того, чтобы доказать Линне, какая она эгоистичная ведьма и как глупо упорствует в своих заблуждениях. Хотя бы для того, чтобы скаровцы еще немного подождали.

Тамара вздохнула.

– Не заставь меня об этом пожалеть, мисс Рошена.