Часть третья

Социальное противостояние

Глава 11

Двадцать лет ожидания

С тех пор как я поселился в деревне, мое здоровье значительно улучшилось, и со стороны я, возможно, выгляжу весьма крепким; однако я нахожу, что не способен даже на малейшие усилия – меня утомляют самые пустяковые вещи… С горечью и печалью я был вынужден примириться с выводом, что «выживает сильнейший» и что в будущем мне, вероятно, осталось сделать не так уж и много. Отныне, я полагаю, мне следует довольствоваться весьма скромным уделом – восхищаться успехами, которых добиваются в науке другие. Что ж, значит, так тому и быть…

Письмо Чарлзу Лайеллу (1841)

Дарвин открыл естественный отбор в 1838 году, но молчал о нем целых двадцать лет. В 1855 году он решил изложить свою теорию в книге, но она так и осталась незаконченной. Лишь три года спустя, узнав, что другой натуралист пришел к аналогичным выводам, он составил «конспект» – эпохальный труд под названием «Происхождение видов», который был издан в 1859 году.

Однако в 1840-х годах Дарвин не бездельничал. Это был довольно плодотворный период в жизни великого ученого, хотя его и омрачили плохое самочувствие и частые болезни – сильные приступы дрожи и рвоты, боли в желудке, метеоризм, слабость, учащенное сердцебиение. За первые восемь лет брака Дарвин опубликовал множество научных статей, закончил редактирование пяти томов «Зоологических результатов путешествия на корабле Ее Величества “Бигль”», а также написал три других книги по материалам, собранным во время плавания: «Строение и распределение коралловых рифов» (1842), «Геологические наблюдения над вулканическими островами» (1844) и «Геологические исследования в Южной Америке» (1846).

1 октября 1846 года Дарвин сделал в своем дневнике следующую запись: «Закончил вычитку «Геол. наблюд. в Ю. Америке». Этот том, включая статью в Геол. журнале о Фолклендских островах, отнял у меня 18 с половиной месяцев. Рукопись, однако, оказалась не столь безупречной, как в случае вулканических островов. Итого моя «Геология» отняла у меня 4 с половиной года: прошло уже 10 лет с момента моего возвращения в Англию. Сколько времени потеряно из-за болезни!»

Именно таков зрелый Дарвин. В одной этой записи находят отражение три характерные черты, присущие ему в описываемый период. Во-первых, угрюмая отстраненность, с которой Дарвин, по мере течения болезни, занимался научной работой; хотя в тот день была закончена грандиозная трилогия (по крайней мере, один ее том до сих пор считается классическим), он явно не настроен открыть по данному поводу бутылку шампанского. Во-вторых, бесконечная самокритика: казалось, он ни дня не мог наслаждаться результатами своего труда, не вспомнив обо всех его несовершенствах. В-третьих, острое осознание уходящего времени и навязчивая идея использовать его по максимуму.

На первый взгляд это был идеальный момент, чтобы наконец оставить все прочие дела и в срочном порядке выдвинуться на встречу с судьбой. Несомненно, один из наиболее эффективных стимулов к активному труду – ощущение надвигающейся смерти – теперь обострился до предела. В 1844 году Дарвин передал Эмме наброски теории естественного отбора. К двумстам тридцати страницам рукописи прилагалась письменная инструкция издать ее в случае его смерти и «взять на себя хлопоты по распространению изложенных в ней соображений». Сам факт, что Дарвины переехали из Лондона в сельскую местность, свидетельствовал о его физическом упадке. Именно здесь, в деревне Даун, вдали от проблем и треволнений городской жизни, в окружении растущего семейства Чарлз Дарвин будет чередовать работу с отдыхом и извлекать из своего измученного организма несколько плодотворных часов в день – семь дней в неделю – до самой своей смерти в 1882 году. В письме капитану Фицрою, написанному в тот же самый день (1 октября 1846 года), Дарвин сообщает: «Моя жизнь идет как часовой механизм; я осел на том месте, где она закончится».

Учитывая все это – спокойное и уютное рабочее место, едва слышный звук шагов старухи с косой и, наконец, выполнение всех академических обязательств, вытекавших из экспедиции на «Бигле», – учитывая все это, что могло заставить Дарвина и дальше откладывать написание книги о естественном отборе?

Ответ – усоногие. Увлечение Дарвина усоногими раками началось весьма невинно: с видов, найденных на побережье Чили. Но один вид вел к другому, и вскоре его дом превратился в настоящий музей этих ракообразных, причем многие экземпляры были выпрошены у коллекционеров по почте. Изучение усоногих так давно и основательно вошло в жизнь Дарвина, что один из его младших сыновей, будучи как-то в гостях у соседа, с удивлением спросил: «А где он препарирует своих рачков?» К концу 1854 года – спустя восемь лет после того, как Дарвин предположил, что исследование усоногих займет несколько месяцев, максимум год, – он издал две книги по ныне существующим видам усоногих и две по вымершим и заслужил репутацию большого знатока в этой области. Биологи, изучающие подкласс Cirripedia (subphylum Crustacea), то есть усоногих, и сегодня нередко консультируются с его трудами.

Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы быть ведущим экспертом по усоногим ракообразным. Но некоторые способны на большее. Почему Дарвину понадобилось столько времени, чтобы осознать свое величие, – вопрос, занимавший многих. Наиболее популярная гипотеза одновременно и самая очевидная: написание книги, которая оскорбляет религиозные чувства буквально каждого в христианской части мира, в том числе многих коллег и собственной жены, – задача, требующая особой осмотрительности.

К ней уже подступалось несколько ученых, но в результате заслужили отнюдь не восторженную похвалу. В 1794 году в книге «Зоономия» дед Дарвина, Эразм, видный натуралист и поэт, выдвинул собственную теорию эволюции. Поначалу он хотел, чтобы его труд был издан посмертно, но лет через двадцать передумал и заявил, что «теперь слишком стар и закален, чтобы бояться порицаний». Ничего, кроме порицаний, он так и не дождался. В 1809 году, в год рождения Чарлза, похожую эволюционную схему предложил Жан Батист Ламарк. Ее объявили безнравственной. В 1844 году вышла книга под названием «Следы естественной истории творения», которая вызвала большой переполох. Ее автор, шотландский издатель Роберт Чемберс, предпочел сохранить свое имя в тайне (и, вероятно, поступил мудро). Книгу сочли, помимо прочего, «гнусной и мерзкой», а ее дух «тлетворным».

Ни одна из этих еретических теорий не была столь безбожна, как теория Дарвина. У Чемберса ход эволюции определял «Божественный управитель». Эразм Дарвин, будучи деистом, настаивал, что Бог завел великие часы эволюции, но затем предоставил им тикать самим по себе. Даже несмотря на то, что Чемберс обвинял Ламарка в «неуважительном отношении к Провидению», ламаркистская эволюция, по сравнению с дарвиновской, была откровенно духовной; в ее основе лежал постулат о неумолимой тенденции к большей органической сложности и более сознательной жизни. Только представьте: если уж эти люди подверглись столь безжалостной критике, что ждало Дарвина, чья теория не предполагала никаких Божественных управителей, никаких часовщиков (хотя Дарвин предусмотрительно не стал исключать возможность существования такового) и никакой врожденной тенденции к прогрессу – ничего, кроме медленного накопления случайных изменений?

Без сомнений, Дарвина беспокоила общественная реакция. Еще до того как его вера в эволюцию кристаллизовалась в теорию естественного отбора, он тщательно обдумал риторическую тактику, которая позволила бы смягчить критику. Весной 1838 года он написал в своей записной книжке: «Упомянуть про гонения на первых астрономов». Позднее страх осуждения прослеживается и в его корреспонденции. Письмо, в котором Дарвин признается в ереси своему другу Джозефу Гукеру, по праву считается одним из самых красноречивых текстов, когда-либо написанных им в свою защиту. В 1844 году Дарвин писал: «Я почти убежден (вопреки мнению, с которого я начал), что виды (это сродни признанию в убийстве) не неизменны… Небеса оградили меня от вздора Ламарка касательно «тенденции к прогрессу», но выводы, к которым я прихожу, не сильно расходятся с его – хотя способы возникновения изменений в корне отличны. Кажется, я обнаружил простой механизм, благодаря которому виды могут прекрасно адаптироваться к различным условиям. Сейчас вы тяжело вздохнете и подумаете про себя: и на переписку с таким человеком я тратил свое время! Пять лет назад я и сам подумал бы так же».

Больной и усталый

Гипотезы о том, что Дарвину мешал враждебный социальный климат, принимают самые разные формы – от причудливых до элементарных. Одни характеризуют его промедление как патологическое, другие – как свидетельство мудрости.

В наиболее затейливых версиях болезнь Дарвина – которая, между прочим, так и не получила четкого диагностического ярлыка и до сих пор остается загадкой – фигурирует в качестве психосоматической прокрастинации. Впервые Дарвин начал страдать приступами сердцебиения в сентябре 1837 года, всего через пару месяцев после того, как он завел первую записную книжку по эволюции. Чем ближе он подходил к теории естественного отбора, тем чаще становились записи о недомогании.

Не исключено, что Эмма, которая весьма дорожила своей религией и болезненно воспринимала эволюционизм мужа, только усугубляла конфликт между его наукой и социальным окружением; некоторые искренне полагают, что своим преданным и заботливым уходом она превратила болезнь в нечто гораздо более терпимое, чем следовало. В письме, отправленном Дарвину незадолго до свадьбы, имеется отрывок следующего содержания: «Ничто не может сделать меня более счастливой, нежели уверенность в том, что я могу быть полезной моему дорогому Чарлзу, когда ему нехорошо. Если бы вы знали, как я мечтаю быть с вами, когда вам плохо!.. Так что не болейте больше, мой дорогой Чарли, пока я не буду рядом и не смогу ухаживать за вами».

Впрочем, не все теории, связывающие болезнь Дарвина с его идеями, предполагают подсознательное стремление их скрыть. Не исключено, что его недуг был вызван эмоциональными причинами. Боязнь социального неприятия, в конечном счете влечет за собой физиологические последствия, и Дарвин был первым, кто на это указал.

Некоторые признают, что у Дарвина была bona fide, болезнь, которой он, по всей вероятности, заразился в Южной Америке (возможно, болезнь Шагаса или синдром хронической усталости), но настаивают, что с помощью усоногих он подсознательно стремился оттянуть Судный день. Конечно, когда Дарвин вступил в «период ракообразных», обещая, что он будет краток, у него явно имелись некоторые опасения относительно ближайшего будущего. В 1846 году Дарвин писал Гукеру: «Я собираюсь начать несколько статей про низших морских животных, которые займут у меня несколько месяцев, возможно год, а затем вернусь к накопленным за десять лет заметкам про виды, из-за которых, смею сказать, я бесконечно низко упаду в глазах всех видных натуралистов. Такова моя перспектива на будущее». С таким настроением неудивительно, что исследование усоногих растянулось на восемь лет.

Другие эксперты, включая некоторых современников Дарвина, утверждали, что усоногие сослужили ему добрую службу. Благодаря им он погрузился в детали таксономии (хороший опыт для всякого, кто замыслил создать теорию, объясняющую появление всех существующих ныне таксонов) и заполучил в свое распоряжение целый подкласс животных, который можно было изучать в свете естественного отбора.

Кроме того, существовали и другие вещи, помимо таксономии, которыми Чарлз еще не овладел. Отсюда вытекает самое простое объяснение его промедления. Дело в том, что в 1846 году – и в 1856-м, и в 1859-м, когда было издано «Происхождение», – Дарвин еще не до конца сформулировал теорию естественного отбора. Совершенно логично, что перед обнародованием теории, которая наверняка опозорит ваше доброе имя и вызовет ненависть, вы постараетесь привести ее в идеальную форму.

Одной из загадок естественного отбора, с которой столкнулся Дарвин, была загадка исключительного альтруизма и стерильности среди насекомых. Он разгадал ее только в 1857 году, предложив гипотезу, впоследствии легшую в основу родственного отбора.

Другая тайна, которую Дарвин так и не сумел разгадать, – проблема самой наследственности. Важное преимущество теории Дарвина состоит в том, что она не базируется, подобно теории Ламарка, на наследовании приобретенных черт; для естественного отбора вовсе не обязательно, чтобы усилия жирафа по доставанию листьев влияли на длину шеи у его потомства. Дарвиновская эволюция зависит от своего рода изменений в диапазоне унаследованных черт; естественный отбор нуждается в постоянно изменяющемся меню, иначе ему просто не из чего будет «отбирать». Сегодня любой старшеклассник, интересующийся биологией, скажет вам, каким именно образом происходит изменение этого меню – посредством половой рекомбинации и генетической мутации. Но ни один из этих механизмов не был очевиден, пока люди не узнали о генах. Допустим, на вопрос о том, как меняется фонд признаков, Дарвин стал бы рассуждать о «случайных мутациях». С равным успехом он мог бы сказать: «Он просто меняется – поверьте мне…»

Промедление Дарвина можно проанализировать и с точки зрения эволюционной психологии. Хотя данный подход не порождает абсолютно новой гипотезы о причинах задержки, он помогает устранить немалую долю окружающей ее таинственности.

Впрочем, лучше всего обсудить эту гипотезу уже после того, как станут ясны эволюционные корни страхов и амбиций Дарвина. Пока же давайте остановимся в 1854 году, когда была издана последняя книга об усоногих и настало время подвести итоги. Дарвин писал Гукеру: «Какое ужасное уныние охватит меня, если моя теория лопнет, как пустой гриб-дождевик, когда я сведу все свои заметки по видам воедино».