– Как он? – спросил Форель.

– Плохо, – говорит Ванга и кивает ему. Такое вот вышло сегодня у них приветствие. Форель приехал сразу, как только Ванга сообщила ему о случившемся.

– Мне бы поговорить с ним.

– Да, – понимает Ванга. – Но чуть позже…

Она покусывает губы, потом устало трёт висок, начинает рассказывать:

– Мы сразу включили план-перехват. Там камеры наблюдения везде… Мы его видели. Он… изображал слепого. Записи скоро соберут, посмотрите…

– Слепого? Он был в очках? То есть, лица она полностью не видела?

– Думаю, что он ещё что-то ввёл себе под кожу, – говорит Ванга.

– Остаётся вероятность, что девочка не сможет его опознать?

– Да. Он так и сказал.

– Хорошо, – Форель кивает. И приходит мысль: «Всё это бесполезно, он просто играет на наших надеждах». – Простите. Дальше.

– Он бросил патрульную машину совсем недалеко от школы. И телефон Ксении, как будто они пересели в маршрутку. Мы сразу отследили рейс: микробус двигался по Киевскому шоссе в сторону области, пригородная линия.

– Они не пересаживались, верно?

– Нет, – Ванга снова закурила, при нём это была вторая сигарета подряд. – Он просто подбросил телефон в чужой багаж – старушку чуть инфаркт не хватил. Микробус остановили сразу, даже не дав доехать до ближайшего поста. Их никто не видел. Хотя от школы он уже отъезжал в форме патрульного. Это сразу бросается в глаза. В том смысле, что сотрудник полиции и девочка-подросток, их бы обязательно запомнили.

«Да, должны были, – подумал Форель. – Только его опять никто не видел». Вслух сказал:

– Он прячет только на видном месте… Что он хочет?

Ванга помолчала. Чуть снова не начала покусывать губу. Взялась рукой за подбородок, оттопыренный указательный палец направила в сторону писателя:

– Чтобы все были в сборе.

– Вот как?

Покивала, так и не отняв руки от лица:

– Как вы и говорили. Только другими словами.

– К сожалению.

– Есть ещё одно требование, – бесцветно произнесла Ванга. Но потом пристально, испытующе посмотрела на собеседника.

– Рукопись, да? – Форель медленно тяжело кивнул.

– Он хочет, чтобы вы начали выкладывать её в сеть, – осторожно подтвердила Ванга.

– Уже звучавшее требование, – напомнил Форель. Подумал: «Как он хочет всё вернуть к прежним точкам равновесия. Пожалуй, я недооценил невероятную степень его психопатичности».

Потом подумал о недавно сделанной записи. Кое-что ему удалось учесть, кое в чём Великий Урод опять пришёл на помощь. Время на исходе: Телефонист не привык действовать в ситуации такого дискомфорта: загоняя их в угол, он загоняет и себя. Но на весах жизнь девочки. Здесь очень сложно и страшно рисковать. Да, страшно. Невероятно. Только нет другого выхода.

Ванга, хмурясь, наблюдала за его лицом, словно и вправду умела читать мысли; ей всё же пришлось покусать губы:

– Требование звучавшее… Что думаете? – быстро спросила она. – Боюсь, Сухов попросит вас об этом.

– Вы же знаете, что будет, – грустно сказал писатель. – Только ухудшит положение.

Она болезненно кивнула. Телефонист искусно отмерил им долю надежды, только она и сама не особо верила в подобные соломинки для утопающих. Всё же произнесла:

– Сухов сейчас в отчаянии.

– Да, – сказал Форель. – Сейчас многие в отчаянии. Но ему хуже всех.

Хотел ещё что-то добавить, но… «Цугцванг, – вдруг подумал он. И облизал губы, совсем как собственный персонаж. – Время на исходе, но надо эндшпиль превратить в цугцванг. Это единственный оставшийся шанс. Когда каждый следующий ход обоих противников – плохой. Каждый ход заведомо ухудшает позицию. Ходить нельзя, и не ходить – нельзя. Но только это уравняет шансы».

Он тут же одёрнул себя: Ванге сейчас не до шахматной терминологии. Тем более Сухову. Больше всем не до игр! Да и ему самому тоже. Только… тот, кто забрал Ксению, продолжает играть. Хотим мы этого или нет. И не оставляет другого выхода. С ним невозможно торговаться, любые уговоры бессмысленны, и как он поступит – известно. И если возможно отыскать выход, то только там, внутри его больной головы. И при этом придётся сильно поесть отравы, нажраться по самое горло миазмами его сгнивших мозгов.

Ванга со всё нарастающим беспокойством наблюдала за его лицом. За его взглядом, который вдруг ушёл куда-то вглубь от поверхности глаз. Как зрачок в замочной скважине, который, отстранившись, оставляет лишь непроницаемую тьму. О таком почти можно было сказать «ушёл в себя», но с весьма изрядной долей этого «почти».

– С вами всё нормально? – тихо позвала Ванга.

– Нет, – он мотнул головой. – Со мной всё совсем не нормально; но кому-то намного хуже, – и уже улыбнулся ей. – Просто задумался.

– Простите, – смутилась Ванга. – Я только…

А он подумал: «Что ты сейчас увидела? Что тебя так сильно напугало? Как я ходил в гости к Великому Уроду? Иногда эти путешествия не выглядят приятно. Но иногда удаётся вернуться с полными сундуками сокровищ, а больше брать негде».

Ванга помолчала. А потом закончила прерванную мысль:

– Просто я подумала… Речь о жизни девочки. Вы не знаете, какая она! Прекрасная…

– Конечно.

– И я подумала, может, стоит согласиться на его требование? Выложить роман. По главам. Уступку за уступку, а? Ведь Ксения…

Он молча смотрел на неё. И видел, как вспыхивает надежда в её глазах и мгновенно тает, и тут же вспыхивает новая. Она ведь всё знает, умница Ванга, но она любит девочку. И готова ухватиться за соломинку. Это только грёбаный Вильгельм Телль мог целиться в собственного сына, чтобы попасть в яблоко на его голове.

– Ванга, он не вернёт её, – сказал Форель. И хоть она всё знала, на миг чуть не захлебнулась собственным дыханием. Молчала. Он смотрел на её лицо. Что в её глазах? Мольба, желание, требование, чтобы он сказал хоть что-то обнадёживающее, готовое обернуться ненавистью, потому что он не говорит ничего обнадёживающего. Её кожа словно стала тоньше, почти прозрачная. Она прошептала:

– Пожалуйста.

Он шагнул к ней, взял за руку. Почувствовал, как она мгновенно напряглась, рука сделалась как камень, и сразу же безвольной, но потом она ответила – сжала его ладонь. Всхлип подавила, лишь волна дрожи пробежала по лицу. Но теперь и его голос изменился:

– Так он не вернёт её. Надо заставить его выползти.

Его голос изменился: холод, лёд подействовали на неё лучше, заставили услышать.

– Куда ж ещё выползти? – только голос её всё ещё не окреп. – Он и так…

– Всегда оставался в тени, – сказал Форель. – Его никто не видел. Даже когда действовал, всегда оставался в убежище. Понимаешь?

Она смотрела на него. Он даже не заметил, как впервые обратился к ней на «ты». Ей хотелось поверить… Форель сказал:

– Надо вынудить его сделать то, чего он никогда не делал. И тогда он ошибётся.

– Я не понимаю! Слова… – Ванга отмахнулась, и теперь он её услышал: все эти слова, сравнения – «убежище», «тень» – хороши для книг, а не для дел. – Говори прямо.

Форель кивнул:

– Прямее некуда: надо вынудить его выйти на свет, где он наследит, – подумал, что опять ему пришлось прибегнуть к сравнениям, и добавил: – Его никто не видел – это его убежище, – сделал круговое движение руками. – Надо заставить его выползти оттуда.