М.В. Форель, «Звонок»:

«Могут ли серийные убийцы любить?» – его губы растянулись, обнажая ровные красивые зубы. Он всегда умел улыбаться в полный рот. – Послушайте, ребята: мухи отдельно, котлеты отдельно. Человек по своей природе – хищник. Это просто пищевая цепочка. Можно, конечно, прикрываться эвфемизмом «всеядность». А уж сколько агрессии от этих сукиных детей вегетарианцев – врагу не пожелаешь… Ваш вопрос абсурден: конечно, могут. Только они и могут по-настоящему. Это разные аспекты человеческого устройства. Скажу даже больше: только тот, кто полностью осмыслил и принял свою природу, в состоянии хоть что-то понимать в любви. Вам и не снилось, как могут».

Человек, который не возражал, чтобы его называли Телефонистом, снова пришёл на свою любимую лавочку в дикой части парка. Здесь как-то особенно дышалось. И когда в нём зарождалось это новое желание, – оно всегда накатывало внезапно, становилось всё неодолимей, этот голод, который всё же стоит утолять постепенно, – здесь всегда приходили хорошие взвешенные решения. Поэтому столько лет он так и оставался для всех тайной.

Он поднял голову, подставляя лицо солнечным лучам. Он любил солнце. Солнце в его крови сильнее Тьмы, и его любимой нечего опасаться. Ему не стоит оберегать её от своей болезни, потому что он не болен. Просто без страха принял свою природу. Да она и сама, его единственная любимая женщина, знает это.

Солнечный лучик пощекотал ему крылья носа. Эта полноценная радость наполнила каждую клеточку его существования. Его ждёт пир. Мироустройство – это мощный, радостный, счастливый пир, потому что всё живёт во всём. Человек, который не возражал, чтобы его называли Телефонистом, снова улыбнулся: «Ещё как могут… Потому что только тот, кто прошёл сквозь Тьму, в состоянии увидеть, насколько ослепителен и прекрасен Свет».

– …Почему вы не сбежали? – даже через телефонную трубку было прекрасно слышно негодование в голосе Мадам. – Не понимаю, как можно было увидеться и не сбежать.

Он вздохнул:

– Наверное, так даже лучше, – рассудительно заключил он. – Всё-таки у Орлова ей сейчас понадёжней будет.

– Да уж, наслышана, что там у вас творится, – хмуро произнесла она. – Интернет и сюда донёс… Ты же не чужой мне.

– Знаю. Вот и сиди там.

– Это ж… Приехал бы, что ли, ко мне отсидеться, пока там у вас такое…

Море умиротворённо накатывало на берег. Здесь был покой. Лишь шум волн и дальние крики чаек. И прямо по контрасту со всем этим смартфон в её руке был раскалён до предела – с другой стороны телефонной линии сейчас творится ад. Мадам уже замучилась укорять себя, насколько не вовремя уехала, словно она действительно могла на что-то повлиять.

– Да уж, было бы неплохо, – лёгкие мечтательные интонации в голосе. Иногда он ей и правда напоминал ребёнка, заигравшегося малыша. – Но тогда мне придётся эвакуировать к тебе слишком много людей. Шучу… не могу я, должен быть рядом.

– Понятно, – она тяжело вздохнула. – Сухова предупредил?

– Конечно. И Вангу. Думаю, мы сейчас все находимся под боем. И Ольга тоже. Я меньше всех, кстати.

– Ой ли?!

– Я ему нужен. Чтобы закончить книгу.

– А если ты ошибаешься?

– Не ошибаюсь. Поэтому, как бы ни хотелось увидеться, сиди пока там. Я тебя сам вызову.

– Дом уже в свалку превратил?

– Да. Уберёшься потом. И я уберусь… Не хотелось бы превратить в свалку нашу жизнь.

– Звони мне каждый день, хорошо?

– Не обещаю…

– Ты это… по поводу семьи в кавычках – всерьёз? Я ведь на самом деле прочитала твои книжки. Не может он так слепо всё копировать…

– Да он меня перепрыгнул! Глава «Аквариум» не была прямым эфиром, ясно?! Так что еще как может.

Они ещё недолго поговорили, и Мадам попросила его быть осторожней, и ещё раз, если уж совсем припрёт, позвала к себе. И они попрощались.

Обычно мадам вводила себе инъекции сама. Но иногда добрые люди помогали ей. С возрастом болячек накопилось…

– Приезжай ко мне, – проговорил тот, кто сейчас ставил ей укол. – Люди говорят, что это он сам может быть… Что это он сам, твой писатель, всё делает…

– Нет! – отрезала Мадам. – Я знаю его, как облупленного. Это не он.

– Форель что-то скрывает, – пожаловалась Ванга. – Совсем мрачный стал потом…

– Ну, если Ольга отказалась сбежать с ним, – сказал Сухов.

– Не в этом дело. Не из-за этого. Мы с ним кофе потом пили, надеялась, обсудим что-то, но он, знаешь, прямо отсутствовал.

– Ну хоть с Григорьевым-то что? – спросил Сухов и снова полез за телефоном проверить сообщения.

Ванга пожала плечами:

– Думаю, Ольга ему что-то сообщила. Важное, чего он не ожидал. Я спросила, он сказал, что ему надо всё обдумать. И становился всё мрачней. Сухов. Перестань без конца проверять телефон, у неё занятия ещё.

– Знаю, знаю, – он отмахнулся, но больше от её слов.

– Там патрульная машина, прямо перед входом в школу. В самой школе сейчас охрана похлеще, чем у нас.

– Знаю… Надо было мне самому поехать, – посетовал он. – Или хотя бы Кириллу.

– Сухов, ты не можешь каждый день дежурить у школы.

– Я могу, Ванга! – он на мгновение растерялся, видимо, сам не ожидал, что почти выкрикнет это. – Ладно, прости… Что там Форель?

Она вздохнула. Потом словно решилась:

– Знаешь, что он сказал?! Что единственный способ оказаться сейчас в безопасности – это остановить его. Не будет покоя, пока мы его не поймаем.

– Вы обсуждали с ним мою дочь? – холодно спросил Сухов.

– Нет, он говорил о нас всех. Считает, что Пиф был первой ласточкой. Так прямо и сказал. Сухов, ау-у, это я, Ванга, или Катя Белова, как тебе будет удобнее, но я твой друг. И Ксюха – дорогой мне человек. Не обязательно обижать меня.

– Ванга… – Сухов развёл руки в стороны, тяжело вздохнул, помолчал, взгляд сделался извиняющимся. – Да-а… наверное, я иногда невыносим.

– Часто. Но это не страшно.

Сухов улыбнулся. Автоматически посмотрел на экран своего телефона и всё-таки убрал его в карман. Пробубнил:

– Пока мы его не поймаем… Эка новость.

– Ну да, – Ванга кивнула. – Он прямо немного отъехал на этой своей идее «семьи». Мол, функции сменились… Иногда мне кажется, что он всё-таки параноик.

– А казалось, что он тебе нравится.

– Ну, симпатичный параноик, – согласилась Ванга. – И опять твердил, что времени нет. Типа эндшпиль…

Сухов бросил на неё вопросительный взгляд.

– Ну, в шахматах, – тут же добавила она.

– Ванга, я знаю, что такое эндшпиль. Забыла? Но почему именно сейчас?

– Из-за этого прямого эфира, по-моему. Он как-то путано изъяснялся. И ещё из-за этого странного требования выкладывать роман в сеть… Сухов, говорю тебе, он что-то скрывает.

– Что он ещё-то может скрывать?

– Я не знаю. Это странное ощущение…

– Ну, говори.

– Как будто он бы и хотел, но сам не убеждён. Или не доверяет, что ли… Не знаю.

Ванге вдруг вспомнился Дюба. Как он указал ей на сердце и сказал, что она должна допустить туда тьму. А потом научиться видеть в этой тьме.

– Микола Васильевич Форель, – пробормотал он, подготавливая айпад для съёмки на камеру и включая телевизор. – Думаю, пришла нам с тобой пора проститься, дальше я буду писать под своим именем. Ты был неплохим парнем, но чего-то гонорар за предательство великоват.

Хмыкнул нервно, поймал себя на том, что вообще эта болтовня вслух всё-таки не в его духе, нервное всё это…

– Ну простите, человек может и устать, – заявил он и скривился. Поднялся, чтобы пройти на кухню и сварить ещё кофе, всё же бросил по дороге: – Эх, Аркаша, ну как же можно быть таким самодовольным кретином…

Если Ольга права, конечно. Ольга его раскусила.

– А кто раскусит саму Ольгу? – вопросил он в пустоту. Да сегодня просто праздник нервных реакций какой-то. – Кто раскусит женщину, которую я люблю?

Ольга не стала с ним сбегать. Только ли из-за этого верзилы Алексея? Или она всё ещё не доверяет ему? Жизнь научила её быть скрытной, что ж, он понимает её, женщину, которую любит и намерен защитить. Жизнь нас всех приучила быть скрытными. И если им суждено остаться вместе, то придётся пройти огромный путь…

Через Вангу Ольга попросила его привезти папку, где он хранил сканы паспортов. Что ж, разумно, Ванга не должна была знать, что именно её интересует. Фотка на паспорт – всегда сплошное уродство, а тут скан.

«Её подозрительность, – подумал он, наблюдая, как Ольга разглядывает нужную фотографию. – Да её паранойя похлеще моей».

А потом Ольга облегчённо улыбнулась, сказав, что всё нормально. Но был один миг, который не смог укрыться от его проницательного писательского взгляда, и Великий Урод в этот момент восхищённо ему аплодировал в своей зловонной тьме. Один миг, когда на красивом лице Ольги образовалась тревожная складка, словно лицо на фотографии ей могло бы показаться знакомым или напомнить кого-то; один миг: тревожная складка, и красивые разноцветные глаза изучают фотографию с какой-то темноватой алчностью (вот тут пой, радуйся, Великий Урод!), а потом облегчённая улыбка. Нет, к счастью, нет сходства, всё нормально. И он снова целовал женщину, которую любит, целовал, успокоившись. Ольга улыбалась, она действительно расслабилась, нет тревожных складок, и она снова была нежна. А он почему-то подумал: «Интересно, если она допускает мысль, что я – чудовище, то почему она здесь?» И от этого Великий Урод, наверное, тоже пришёл в восторг.

Он вернулся с чашкой кофе в свой кабинет, уселся между камерой айпада и работающим телевизором и включил запись:

– Привет, – сказал он и отхлебнул кофе. – Никогда не прибегал к таким фокусам. Но, видать, жизнь припёрла… Сухов и Ванга, это обращение прежде всего к вам, – подумал, допустил: – Ну, не только. Вот за моей спиной канал «РБК», видно число и время, когда сделана запись, – он отодвинулся, позволяя экрану включённого телевизора попасть в камеру. – Это чтобы внести ясность, если какие-либо мои последующие действия и заявления покажутся только реакцией на события.

Снова уселся поудобнее, пригубил кофе, кивнул в глазок камеры:

– Я намерен остановить Телефониста, кем бы он ни был. Эндшпиль, я уже говорил, всё решится в ближайшее время… Мы ничего не знаем о самих себе, тем более, о тех, кто находится рядом. Это всего лишь версия, однако если случится так, что вы сейчас смотрите эту запись без меня, то, увы, я оказался прав. Но прежде предварительные замечания: Аркадий Григорьев, Аркаша, – с трудом удержался, чтобы уменьшительное имя не прозвучало насмешкой, а то и похуже, – конечно, конченный идиот, но он сослужил этому делу хорошую службу. Так сказать, расчистил поле, сбил точки равновесия…

Он говорил долго, и недопитый кофе на его столе уже остыл. А новости на канале «РБК» сменились передачей с ведущими, которым он когда-то давал интервью. Потом он откинулся к спинке своего любимого рабочего кресла и несколько устало посмотрел в окно. Камера оставалась включённой, и он снова повернулся к ней:

– И последнее: если мои рассуждения верны, то сотрудник издательства Максим Епифанов, которого вы прозвали Пифом, оказался первой реакцией Телефониста на изменившуюся ситуацию. Если я прав, то думаю, что, – он пару раз моргнул, словно на его лоб наползла тень, и таким образом можно было её сбросить, и кулаком с оттопыренным большим пальцем показал себе за спину на трансляцию РБК: – что на сегодняшний день Пиф уже мёртв.

Патрульная машина стояла прямо перед входом в школу. Красивое кирпичное здание с большой стеклянной надстройкой спортзала и огороженной территорией. В само здание школьная охрана никого не допускала, и от широкой парадной лестницы до патрульной машины Ксении Суховой надо было пройти всего двадцать метров. И эти двадцать метров были открытым просматриваемым пространством школьного двора, каждый уголок которого находился под камерами наблюдения. Ксения просила не позорить её перед одноклассниками, но Сухов настоял, и каждую перемену девочка была вынуждена отправлять СМС отцу и этим её невольным бодигардам.

– В моё время таких школ не было, – заметил патрульный постарше.

– А у нас в Липецке и сейчас такого нет, – сказал его напарник. Ему очень нравилась машина Сухова, и он давно такую хотел. – Я там одиннадцатилетку заканчивал.

От Ксении пришло СМС.

– У неё ещё один дополнительный урок, – кивнул патрульный постарше. – Она предупреждала.

– Няньки, – без досады ухмыльнулся патрульный, мечтающий о машине Сухова. – Пойди, Петрович, пожрать возьми. Сегодня твоя очередь.

– Я за рулём, – отмахнулся тот. – Так что, молодым везде у нас дорога.

Напарник из Липецка нахмурился:

– Эка ты… Может, прокатимся, пока у неё занятия?

– Не прокатимся, – отрезал патрульный постарше. – Иди-иди, проветришься, нечего на жопе сидеть.

– «Бургер Кинг»? – Липецкий почитатель «БМВ» кивнул на торговый центр. Также красного кирпича, вместе со школой и модным фитнес-центром он составлял единый ансамбль, разделённый зеленью. То, что листья на деревьях ещё распустились не полностью, тоже играло на руку – весь парк прекрасно просматривался.

– Мне как обычно, – попросил Петрович.

Через пару минут патрульный, пошутив, что служивым вне очереди, уже сделал заказ. Администратор не возражал: в это время дня никакой очереди здесь не было. А вот повалят детишки из школы… Администратор чуть наклонил голову: вошедший сейчас слепой в непроницаемых очках был здесь и вчера. Тогда администратор собрался было помочь ему, но тот поблагодарил и, постукивая палочкой, справился сам.

– Иду на запах, – коснувшись носа, пошутил он. А потом поинтересовался, где у них туалет. Администратор хотел было заявить, что только для посетителей ресторана, но указал слепому за угол. Потом опомнился и предложил:

– Давайте, я вас провожу. Направо, ещё раз направо и по коридору до конца. Дальняя дверь – мужской.

Собственно, там была ещё одна дверь для входа, и если человек явился только по нужде, мог бы не мозолить глаза и зайти через неё. Администратор вернулся на свой пост, отсюда туалеты ему были не видны, и он решил, что слепой так и поступил, вышел через другие двери. Однако, стоит отметить, не очень-то и скоро – администратор успел забыть о нём, – слепой вернулся, сделал заказ с собой, поблагодарил и ушёл. Оказался добропорядочным гражданином. Администратор вдруг подумал: интересно, как он там, в своей темноте, ориентируется по запахам, звукам да при помощи палки; говорят, у них сильно обостряются другие органы чувств. Сейчас администратор ему приветливо улыбнулся, затем снова опомнился и поприветствовал его вслух. Нагловатый, по мнению администратора, мент окинул слепого равнодушным взглядом, получил свой заказ и снова направился в туалет, уже третий раз за сегодня. Торчат напротив в машине и ходят сюда, как в общественную уборную.

«Пакет с заказом мог бы оставить и на прилавке», – подумал о нагловатом менте администратор, а потом решил, что вопросы чужой гигиены его не интересуют. Надо было проследить, как там дела у стажёров в зоне готовки, и каким образом покинул «Бургер Кинг» слепой, вновь через туалет или на сей раз минуя оный, администратор уже не видел.

Петрович оторвал руки от руля. Слепого с палочкой он приметил уже давно, ещё вчера, в отличие от этого липецкого обалдуя. Петрович устроил обалдую что-то вроде экзамена на предмет, кого он видит в районе школы, и возглавили список таджики и иные лица с неявным мигрантским статусом да тёлки на крутых тачках, зато все личности сомнительного промыслового значения, даже бомжи, как будто автоматически выпадали из его поля зрения.

Обалдуй вообще-то Петровичу не особо нравился, и нянькой он себя не считал, потому как дело на них было возложено более чем серьёзное.

Слепой, постукивая перед собой палочкой, поравнялся с патрульной машиной. В свободной руке у него был большой бумажный пакет из «Бургер Кинга». Окно у Петровича было лишь слегка приоткрыто, но обалдуй своё оставил нараспашку. Ну, воздух, конечно, чудесный, парк рядом, и солнышко грело вовсю. Слепой остановился, как-то странно повёл носом, словно принюхиваясь, и строго спросил:

– Машина милиции далеко?

«Он сказал «милиции»? – подумал Петрович, хотя его даже больше удивил тон. Наклонил голову, чуть подавшись к раскрытому настежь окну:

– В чём дело, гражданин? – вежливо поинтересовался он, мысленно сетуя, что слепой закрывает ему обзор на школу. – Проходите, вы препятствуете наблюдению.

– Да вы совсем обалдели! – озлобился слепой. – Я вам что, инвалид какой?! Один говорит, хавчик передай. Другой – проваливай… Издеваться вздумали?

Примерно на целую секунду Петрович молча уставился на слепого: происходящее выглядело абсурдно, погнать незрячего человека в качестве посыльного… Обалдуй вконец рехнулся? И да, он действительно инвалид, человек с ограниченными возможностями, для него это что – новость? Петрович перевёл дух, с этой нелепой дурью пора заканчивать. Он ещё более вежливо представился незрячему гражданину, назвавшись полностью по званию и занимаемой должности, и от лица полиции принёс ему извинения.

– Извиняются они, – передразнил его слепой, но уже смягчаясь. – Ладно, принимай свой сухпаёк, начальник, у меня дел и без вас по горло.

Он хмыкнул и рукоятью трости провёл себе под подбородком, видимо, показывая, сколько у него дел. И снова капризно скривился, почти безошибочно ткнув пакетом в раскрытое окно, лишь слегка коснулся стойки.

«Он сказал «сухпаёк»?» – теперь подумал Петрович. Собственно, озлобленность и всякие там дерзости, к сожалению, характерны для некоторых лиц с ограниченными возможностями. Каждый справляется с этим, как умеет. Всё зависит от силы духа и от настроя. Но вот кто-то становится параолимпийцем, а кто-то дерзит ментам. Да и всем вокруг, словно весь мир им должен. Но у этого слепого лексикончик, конечно…

Потянувшись за пакетом «Бургер Кинг», Петрович размышлял о чём угодно, кроме того, о чём ему на самом деле стоило сейчас подумать. Совсем чуть-чуть и совсем ненадолго, возможно, лишь на несколько секунд он был сбит с толку. Но иногда нескольких секунд достаточно, чтобы всё обернулось самым роковым образом. Имей Петрович в запасе чуть больше времени, он бы успел проанализировать эту ситуацию не как абсурдную, а как гораздо более опасную. Так же его более молодой коллега, мечтающий об автомобиле Сухова, который не удивился, что слепой, человек с ограниченными возможностями, зашёл в туалет сразу следом за ним, а ведь тому предстояло преодолеть повороты направо и несколько ступенек вниз. В последний момент он, правда, успел спохватиться и понять, что не слышал этого характерного постукивания палкой, но его время уже вышло.

Принимая пакет с «Бургер Кингом», закрывший всё окно, Петрович увидел, что слепой зачем-то пытается вместе с ним пропихнуть в салон свою трость, видимо, помогая себе, но эта трость, наоборот, мешает и… Трость поднялась и безошибочно коснулась шеи Петровича. Он ощутил жалящий укол, и тут же его тело перестало быть послушным. Петрович откинулся к спинке сиденья, тело наполнял приятный покой, оно становилось неподвижным и тяжёлым…

Ксения Сухова вышла из школы вместе с одноклассниками. Все собирались сейчас в «Бургер Кинг», и на неё смотрели с пониманием и даже сочувствием. Хоть никаких дурацких шуточек, слава богу. Патрульная машина стояла на своём привычном месте. Папин коллега, который постарше, вообще-то Ксении нравился. Он был добрый. Называл её «дочкой». И сразу высказался, что всё понимает, мера вынужденная, и скоро всё пройдёт. Сейчас он сидел на переднем пассажирском кресле и смотрел на неё. Ксения помахала ему рукой, и тот вроде бы ответил на приветствие. На водительском месте сидел какой-то новенький патрульный, видимо, этого липецкого болтуна сменили. Ну и хорошо, честно говоря, задолбал своими разговорами. И вообще, душный тип. Конечно, папа особенный, и Ванга особенная, но как на работу в полицию принимали таких придурков…

Ксения ещё немного поболтала с подругами и нехотя поплелась к патрульной машине.

Сообщение от Ксении пришло в Ватсап.

«Вышла из школы. В машине».

«Перезвони мне из дома. Сразу», – ответил Сухов дочери.

«Хорошо». И знак сердечка. Красное бьющееся сердечко. Как обычно.

«Ты моё сердечко», – подумал Сухов, убирая телефон.

Примерно через полчаса, всё же позже, чем он ожидал, Ксения перезвонила. И мир Сухова кончился.

Точнее, поступил звонок с её номера на телефон Сухова. Он улыбнулся и ответил на вызов.

– Ксюха, ты дома?

Молчание в телефонной трубке. Или еле слышное тяжёлое дыхание.

– Ксения, в чём дело?!

Ванга смотрит на Сухова, в её руках папка с бумагами. И слышит, хотя громкая связь не включена. И видит, как мгновенно лицо Сухова становится бледным.

Скрипящие шершавые звуки, заезженная пластинка, и музычка, которую не спутать.

– Ксюха, – оборвавшимся в пропасть голосом просит Сухов. Пусть это будет нелепый розыгрыш; господи, пусть это будет дурацкая безжалостная шутка, он всё ей простит, и даже посмеёмся вместе, если так уж ей надо, только пожалуйста…

Он сам виноват, своей бесконечной опекой замучил девочку, он всё понимает, и всё ей простит, только пожалуйста, господи…

Голос, механический, который был всегда, видимо, говорят через какое-то устройство:

– Гляжу, предупреждения не действуют?

Теперь Сухов слышит, как шершаво, хрипло выходит через рот его собственное дыхание. Но Ванга видит, как мгновенно его глаза становятся тёмными, и голос становится тёмным:

– Не трогай её, – говорит Сухов.

Папка выпадает из рук Ванги, но она успевает её поймать прежде, чем та долетает до стола. И остаётся только тишина, неподвижная, тёмная и твёрдая, как камень.

– Ты слышал меня? – спрашивает Сухов, и его голос словно пытается пробиться сквозь молчание в телефонной трубке. Наконец ему отвечают, тоже механическое устройство:

– Она меня не видела. Для вас всё ещё может сложиться неплохо. Пока не видела.

Снова этот предательский шершавый звук выходит из горла Сухова.

Он не сможет без неё жить, он не сможет без неё дышать… Но Сухов оберегает себя от этой мысли, он оберегает от неё их обоих. Такая роскошь, как тревоги, для него закончена:

– Чего ты хочешь? – но всё-таки он чуть не задохнулся.

Молчание. Скрипы… Сухов видит, что уже начинают определять местоположение телефона Ксении, но сейчас он думает только о дочери.

– Все должны быть в сборе, – отвечает механический голос.

– Кто?! – Сухов слышит свой вопрос как будто откуда-то со стороны. – Кто должен…

– Время пошло, – перебивает его механический голос. – И вот ещё что, следак Сухов: рукопись должна быть в сети. Больше не напоминаю. В общем доступе, – и механическая усмешка, похожая на звук, с которым лопается грифель, когда в руках ломают карандаш. – Я же ничего не скрываю.

– Дай мне поговорить с ней, – произносит Сухов.

– Ты не в том положении, чтобы требовать.

– Дай мне поговорить с ней! – Сухов не знает, как это звучит: требованием, просьбой, мольбой на коленях или угрозой. – Я…

– Она пока отдыхает. Время пошло.

С ним попрощались. Сухов смотрит на Вангу. Он возвращается в мир звуков, он возвращается в мир, где сможет дышать, действовать и забрать свою дочь. И когда он начинает говорить, то точно знает, что теперь в его голосе нет больше ни просьб, ни угроз:

– Нет, постой, – говорит Сухов, и линия пока не отключена. – Чтобы было ясно: если ты с ней что-нибудь сделаешь, я перестану тебя ловить, – пауза не дольше мгновения, но и линия всё ещё не отключена, его ровное сообщение всё ещё слушают, и Сухов заканчивает: – Я тебя убью.

Ответом ему стало окончание связи.

Сухов стоит, замерев, с телефоном в руке, смотрит на него, как будто видит впервые, потом смотрит на Вангу. Она видит то, чего бы никогда не хотела увидеть: как из него уходят силы, энергия, наполнявшая его тело, притягательность, жизненный магнетизм, как из него уходят годы, которых он ещё не прожил, и видит, каким он будет в старости. И она хочет броситься к нему и обнять, крепко, отдать ему хоть капельку тепла, но ей это сейчас надо больше, чем ему, для него время сострадания ещё не пришло, и Ванга стоит и не двигается. А Сухов переводит свой опустошённый взгляд на пробковую панель. Знаменитую пробковую панель Сухова с небезызвестной иллюстрацией. Словно она одна способна вернуть ему энергию. Так и происходит. Что-то возвращается в его взгляд, что не знает о радости, грубое, витальное, отрезанное от души безумие материи, то, что может только вопить в ужасе, в непонимании, в сиротливом поиске этой навсегда утраченной связи. Губы Сухова складываются в овал так же, как на репродукции в центре его панели, пропасть, кромешную бездну, из которой рождается звук. Тихий, всё более нарастающий, хрип, визг, вопль, крик. Ванга видит искажённое лицо Сухова и слышит, как он закричал…