Глава четырнадцатая

Паком ждал меня у ворот Сен-Венсан и курил, яростно затягиваясь. Он никогда не курит один и никогда не носит с собой сигарет. Плохой знак. Как и осунувшееся лицо, которое я разглядела издалека. Не скрывает ли он истинное состояние Ноэ, чтобы пощадить меня? Паком увидел меня, но не сдвинулся с места, дождавшись, пока я подойду сама. Мы бесконечно долго стояли и смотрели друг на друга, я утонула в его глазах, их серый цвет впервые показался мне печальным. Я умирала от желания спрятаться в его объятиях, но почувствовала дистанцию – дистанцию вынужденную, продиктованную здравым смыслом.

– Ты приехала за ним?

– Мои амбиции так далеко не заходят… Если удастся с ним поговорить, это уже будет маленькой победой. Он у тебя?

– Нет, должен быть на пляже. Пойдем.

Мы шли рядом, касаясь друг друга, вскоре его рука стала искать мою, они несколько раз осторожно встретились, после чего наши пальцы переплелись. У нас не получалось противостоять взаимному притяжению. Улицы старого города пахли весной, лето было совсем близко. Бесцельно бродили первые в сезоне туристы, группками прогуливались подростки, у которых закончились занятия, на их лицах уже расцветали первые улыбки каникулярных романов. Я не понимала, жарко или холодно, небо было голубым, чистым, без единого облачка, но по-прежнему дул слабый холодный ветерок, от которого покрываешься гусиной кожей, несмотря на пригревающее солнце. Мы с Пакомом прошли через ворота Порт-де-Бе, постояли, облокотившись о парапет над пляжем. Это был пляж Бон-Секур, с бассейном с морской водой, где можно плавать, не боясь течения, и откуда при отливе можно дойти пешком до острова Гран-Бе. Наши глаза встретились и одновременно, единым движением поднялись к крепостной стене, к тому месту, где мы впервые поцеловались. Я уткнулась лицом в его плечо, его голова опустилась на мои волосы. Мой взгляд терялся где-то вдали, я разрывалась между животной потребностью вернуть себе сына и жгучим желанием прожить каждое мгновение с Пакомом, как если бы оно было последним, и интуиция подсказывала мне, что к этому все идет. Мое внимание привлек силуэт, который я бы узнала из тысячи. Он сидел на песке, в наушниках, лицом к морю. Я инстинктивно наклонилась в ту сторону.

– Иди к нему, – прошептал Паком.

Он подбадривал меня, но странная, едва различимая грусть не покидала его лицо.

– А ты чем займешься?

– Пойду в “Четыре стороны света”. Мы с Николя собрались как следует поработать и пообещали друг другу, что не будем ругаться.

На его усталом лице прорезалась усмешка, и мне стало чуть легче.

– Будешь держать меня в курсе? – спросил он. – Позвони в любом случае – уедешь ты сегодня одна или вы уедете вдвоем.

– Похоже, ты предусмотрел все возможные сценарии…

Он покосился на Ноэ, погладил меня по щеке и ушел, не произнеся больше ни слова.

Я осторожно спустилась по крутой, засыпанной песком лестнице, ни на секунду не отрывая глаз от сына, пропитываясь звуками пляжа – приглушенными вскриками бесстрашных купальщиков, плеском брызг от прыжков с вышки в бассейн, звоном беззаботного смеха, скрипом катящихся по причалу тележек для лодок из школы парусного спорта. Я сняла обувь, погрузила ступни в холодный песок, еще не прогретый солнцем, и пошла не спеша, спокойно наслаждаясь тем, что передо мной мой сын. Я не представляла себе, как он меня встретит, но он был рядом, я видела его, и душа моя ликовала. Он пока не догадывался, что я здесь, и я пользовалась этим, чтобы наглядеться на него, на его профиль, на его жесты, на отрешенное выражение лица, на то, как он игнорировал посматривающих на него девочек. Меня поразила перемена, произошедшая с ним всего за неделю. Он повзрослел, стал более серьезным, более зрелым, что ли, более жестким. Это напомнило мне, как в детстве он ездил несколько раз на каникулы не со мной, а с родителями или сестрой. И после каждого его возвращения я расстраивалась и чувствовала себя виноватой, как если бы пропустила важные моменты в жизни сына, и будто не узнавала того, кого совсем недавно покрывала на прощание слезливыми поцелуями. И у меня возникало чувство, что упущенного не вернешь. Сейчас он не стал выше ростом, но он стал гораздо старше. Передо мной сидел настоящий мужчина. Мой сын – мужчина. Теперь я должна буду ежедневно повторять это себе. Происходит ли это у каждой матери? Неужели все просыпаются однажды утром, видят своего ребенка, и вдруг – неожиданное открытие: отныне с ним нужно общаться на равных, как со взрослым. То есть ты внезапно понимаешь, что твоего малыша больше нет и не будет, даже если для тебя он останется таковым до самой твоей смерти. Но у тебя больше нет права говорить и показывать ему это, иначе он оскорбится и будет еще активнее бороться за независимость.

Я прошла по пляжу и села рядом с ним. Я не смотрела на него, он не посмотрел на меня. Мы оба не отрывали глаз от моря и молчали. Обуздав безумное желание дотронуться до него, обнять, прижать к себе, как когда он был маленьким, я не пошевелилась. Почему-то я чувствовала, что нахожусь на его территории, и это чувство было даже острее, чем возле лицея. Уже хорошо, что он не накричал на меня, не потребовал, чтобы я немедленно убиралась. Что уж тут, не бывает маленьких побед, всякая имеет значение, каждый отвоеванный миллиметр связывающей нас нити стоит всего золота мира. Прошло много времени, потом он подтянул колени к груди и обхватил их своими большущими руками, словно стремясь защититься. Я позволила себе мимолетно приглядеться к нему, изо всех сил стараясь не быть слишком навязчивой. Воздух Сен-Мало пошел ему на пользу, он казался гораздо здоровее. Однако мое сердце сжалось, потому что его глаза были полны слез, готовых вот-вот пролиться, он с усилием глотал их, чтобы не поддаться слабости. Ноэ держал удар. Если он намеревался продемонстрировать мне силу характера, то ему это удалось.

Мое терпение было вознаграждено – он выпрямился и снял наушники. Я даже не заметила, как заговорила:

– Что ты сейчас слушаешь?

По-прежнему не глядя на меня, он протянул наушники. Я надела их. К моему удивлению, соул Эстер Филипс превратился в одуряющий рэп. Голос Расса был приятным, обволакивающим, хотя и агрессивным. Я дослушала Goodbye до конца, желая разобраться, что мой сын нашел в этой песне. Дурманящей, привязчивой. Потом вернула ему наушники.

– Вряд ли тебе особо понравилось, – пробурчал он, все так же не глядя на меня.

– Я оценила мощь исполнения, музыку, а слова действительно не очень…

Молчание. Долгое. Тяжелое. Наполненное под завязку противоречивыми эмоциями.

– Тебя Паком попросил прийти?

– Нет, я приехала сама.

Он с шумом втянул воздух, словно набираясь смелости. Повернулся наконец-то ко мне и долго сверлил меня гипнотизирующим взглядом.

– Зачем?

– Я твоя мама, что бы ни происходило и что бы ты мне ни говорил. Мне нужно было тебе об этом напомнить. Когда захочешь что-то обсудить, я буду на месте, я всегда буду на месте для тебя.

Он отвел глаза, стиснул челюсти.

– Я не могу.

Больно.

– Слишком больно, – продолжил он.

Я забыла о себе, все равно у меня нет выбора и придется удовольствоваться тем, что мне было даровано в эти несколько минут.

– Я оставлю тебя в покое и уеду в Руан. Что-нибудь придумаю, чтобы ты мог сдать экзамены, живя не дома, если тебя так больше устроит. Я свяжусь с Пакомом и сообщу, что у меня получится, тебе не придется даже со мной разговаривать…

Перед уходом мне оставалось сказать ему последнее, потом он опять будет один на этом пляже, но есть слова, которые он обязан услышать. О человеке, которого он должен помнить, который больше всех волновался о нем и любил его сильнее всех, не считая меня.

– Ноэ, Поль… он всегда готов поддержать тебя… и он тоже.

Сын еще больше съежился. Я смотрела на его стиснутые кулаки, лежащие на коленях, мне так хотелось положить на них ладонь, дотронуться до них. Нет. Вопреки мощному, почти неодолимому желанию я не стану навязывать ему физический контакт. Я поднялась и ухватила еще чуть-чуть времени рядом с сыном, медленно отряхивая песок с одежды. Он не реагировал.

Будь сильной. Ради него. Я люблю тебя, мой дорогой Ноэ.

– До свидания, мой…

Мой голос сломался. Это было ужасно, я отрывала себя от него и бросала его одного, без меня.

– Он по-прежнему не хочет со мной встречаться?

Я остановилась, не успев сделать шаг и даже вытащить ногу из песка. Я подошла к нему, он все так же сидел спиной ко мне, напряженный, уставившись на море.

– Не знаю.

Он всхлипнул и шмыгнул носом. Сработал материнский инстинкт, я приблизилась к нему, готовая обнять. Он догадался и втянул голову в плечи, чтобы защититься от меня, как если бы я собиралась его ударить. Я отступила. Он дрожал. Ему было невыносимо плохо, он нестерпимо страдал. Я больше не могла на это смотреть, ничего не предпринимая. Я всем дала возможность выразить свой гнев и свои чувства. Это продолжалось достаточно, чтобы все осмыслить.

А теперь хватит!

Я бросилась бежать, не оборачиваясь, взлетела по лестнице. Я не имела права поддаваться слабости, Ноэ нуждается в помощи, он пропадает из-за подлого идиотизма взрослых, неспособных взять на себя ответственность. И среди виноватых я была первой. Я неслась босиком по улицам, держа туфли в руках. Паком впечатал в мою память план города. Лавируя в слезах между туристами, я очутилась у крепостной стены в том месте, где находится Школа торгового флота. Мой взгляд зацепился за Форт Насьональ, был отлив, и, перепрыгивая через несколько ступенек, я слетела по лестнице и помчалась тем же путем, которым Паком вел Ноэ. Ворота Сен-Тома. Пляж Эвантай. Сийон. Пришла моя очередь мчаться, задыхаясь, по песку. Ветер – не очень сильный – стегал меня по лицу, высушивал слезы, уносил в синее небо мои стоны: ногам было больно, всему телу было больно. Теперь уже я цеплялась за деревянные волноломы, чтобы перевести дух. Это очень прочные стволы, настолько прочные, что защищают дамбу, разбивая огромные волны. Сегодня они помогали мне удержаться на ногах. Мой безумный, отчаянный бег продолжился по шоссе Сийон, на светофоре, пока был красный свет, я быстро обулась. Как только загорелся зеленый, я перебежала через дорогу и ринулась дальше по набережной Дюге-Труэна. Впереди мелькнули бочки “Четырех сторон света”. Я была почти на месте. Остаток сил я истратила на последние сто метров, грубо распахнула дверь склада и едва успела за нее ухватиться: ноги почти не держали меня. Я поймала перепуганный взгляд девушки с рецепции, сидевшей на обычном месте за стойкой.

– Где они? – выкрикнула я охрипшим голосом.

– В кабинете Николя.

Я запретила себе падать в обморок и на подгибающихся ногах направилась к лестнице, полная решимости нанести удар, который изменит все. Я вскарабкалась по ступенькам, цепляясь за перила, и чем выше я поднималась, тем больше сил придавала мне энергия отчаяния, таившаяся в глубинах моего существа. Я притащу Николя к ногам Ноэ, я это сделаю, у него больше нет права уклоняться. Ничто и никто меня не остановит. Я вошла в кабинет без стука. Они вздрогнули. Паком вскочил со стула и подбежал ко мне:

– Рен, что случилось? Что-то с Ноэ?

Я ответила болезненной улыбкой, воспользовалась его присутствием, чтобы вздохнуть полной грудью, и с негодованием уставилась на Николя.

Он был неузнаваем – постарел, измучен, плохо выбрит. Он отшатнулся, я напугала его. И не зря.

– Ты нужен своему сыну! – заорала я. – Ты меня слышишь?

Я приблизилась к нему, готовая свернуть горы. Он весь сжался, я схватила его за рубашку и встряхнула.

– Смотри на меня!

Он подчинился, и мне открылось, до какой степени он страдает. Все страдали! Ноэ, Паком, Поль, Элоиза и ее дети, он и я. И пока он не запустит процесс выздоровления, рана так и будет гноиться, вплоть до неизбежной ампутации. Я задыхалась от гнева, от мучительного желания избавить сына от его демонов. Я отпустила Николя, но продолжила сверлить его взглядом. На этот раз он от меня не увернется.

– Прекрати прятаться за своим чувством вины! У тебя нет выбора, твоя реальность, как и моя, изменилась. Ноэ растерян, он не сможет продвигаться дальше по жизни, если ты не зашевелишься. Ему необходим отец. Я прошу тебя просто встретиться с ним, признать его – не перед законом, на это нам наплевать. Просто покажи ему, что ты существуешь!

Ощутив спиной дуновение сквозняка, я обернулась: Паком бесшумно покидал кабинет.

– Ты куда?

Меня потянуло к нему, словно магнитом, я подошла близко, совсем близко, так, что наши тела соприкоснулись. Глядя в сторону, он убрал за ухо выбившуюся из моей прически прядь.

– Вам необходимо побыть наедине.

– Нет! Останься!

Я рывком захлопнула приоткрытую дверь, не позволив ему уйти. Мне надо было сказать Николя еще кое-что. Это ударит по его самолюбию, но меня мало волновали переживания Николя, лишь бы они заставили его действовать. К тому же Паком должен был услышать то, что я собиралась произнести, он это заслужил.

– Внимание, Николя… Паком, твой лучший друг, которого ты иногда иронично называешь непредсказуемым, даже безответственным… Этот человек, для которого Ноэ – никто, этот прекрасный человек все последние дни был практически отцом твоему сыну. А ты в это время оплакивал свою судьбу, забившись в угол. Паком – единственный, кому наш сын сейчас доверяет! Так вот, когда ты начнешь действовать, постарайся об этом не забывать.

Их взгляды пересеклись, и Николя опустил голову. Ему было стыдно.

– Я все сделаю, – прошептал он.

Впервые после того, как я фурией ворвалась в кабинет, я услышала его голос – надломленный, усталый. Когда Николя поднял ко мне лицо, он больше не скрывал слезы и долго вглядывался в меня.

– Спасибо, что пришла. – Он едва ворочал языком. – Хочу надеяться, что однажды ты простишь мне все те ужасные слова, которые я тебе сказал.

– Я не ждала, что ты бросишься мне на шею, узнав о существовании Ноэ. Я, возможно, наивна, но не до такой степени. И я тоже несу крест своей вины.

– Не хочу, чтобы эти слова оставались между нами.

Он перевел взгляд с меня на Пакома и обратно.

– Мне безумно стыдно за то, что я так повел себя с тобой, не захотел тебя выслушать. Но я испугался, и мне до сих пор страшно.

– Нам всем страшно! Но больше всех страшно Ноэ… а между тобой и мной остался только он.

Я нервно шарила по столу в поисках листка бумаги и карандаша, найдя, записала номер телефона Ноэ и положила его на видном месте.

– Позвони ему, найди его, хоть как-то действуй.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Впервые за все время он согласился взял на себя обязательство. Выполнит ли он его? Я дала ему еще один шанс.

– А теперь я ухожу, – объявила я.

Все мое существо молило Пакома проводить меня. Он положил ладонь мне на талию. Я в последний раз обратилась к Николя:

– Мяч на твоей половине поля, сделай так, чтобы мне не пришлось возвращаться. Я совсем не хочу тебя ненавидеть, не хочу, чтобы у меня возникло желание уничтожить тебя за то, что ты уничтожил нашего сына. Это не пустые слова. Ты же это понимаешь?

– Положись на меня. Я больше не оставлю Ноэ.

Он силился привлечь внимание Пакома.

– Встретимся сегодня вечером?

– Нет, завтра, может быть.

Мы молча шли в старый город. У меня были ватные ноги, туман в голове и ощущение, что я на распутье. Я думала о Ноэ, который, возможно, все еще на пляже и мечется в лабиринте своих внутренних конфликтов. Я думала о Поле, по которому скучала. Думала об извинениях Николя, о его страхах и впервые высказанной готовности признать сына. В его искренности я не сомневалась. Один барьер только что был разрушен, но я пока не пришла в согласие с собой. С другой стороны, все паруса подняты, почти все действующие лица приняли правила игры. Каждому придется строить, точнее, выстраивать себя заново, поднимать из руин. И еще я думала о Пакоме. Он ни на секунду не отпускал меня, если не считать мгновения, когда его рука соскользнула с моей талии, чтобы взять мою ладонь и стиснуть ее. Я боялась заговорить с ним, боялась спрашивать, боялась ответа, который могла услышать. Когда мы подошли к машине, он обнял меня.

– Хочешь что-то передать Ноэ?

– Нет, я сказала ему все, что должна была, и не хочу, чтобы он зря питал иллюзии.

Я стояла зажмурившись, прильнув к нему. Пока можно было, я наслаждалась его дыханием, ароматом его духов, той свободой, которой он наделял меня, близостью его тела. Потом он напрягся, и я услышала мучительный вздох. Я обхватила его лицо ладонями и прижалась к губам.

– Я люблю тебя, – прошептала я, не отрываясь от его губ.

Его руки смяли меня. Я вцепилась в его затылок. Наш поцелуй был таким же пьянящим, как самый первый. Он был таким же страстным, как все остальные, которые за ним последовали. Он был отчаянным и мощным, как… я не могла это мысленно произнести, не могла сказать себе это. Наши губы разъединились, лбы соприкоснулись, его глаза открылись и заглянули в мои. Мне показалось, что его сердце пропустило удар, как если бы он на миг задохнулся. Потом он разжал руки, отступил на пару шагов, снова опустил ресницы, развернулся и ушел. Я следила за ним, пока его фигура не скрылась в старом городе. Он спрятался за своими крепостными стенами, возвратив себе свободу.

Все последующие дни не было почти никаких новостей, если не считать короткого сообщения от Элоизы, поблагодарившей меня за встряску, которую я устроила ее мужу. Моя вера в Николя окрепла, он явно ступил на путь, ведущий к сыну. Теперь оставалось только сохранять терпение и надежду на то, что появление отца принесет мир в душу Ноэ. Родные стремились почаще бывать со мной, им хотелось поддержать меня и сократить время моего ожидания. Но я отказывалась иметь дело с кем-либо, кроме Поля. Он был единственным, кто уважал мое молчание, единственным, чье участие немного скрашивало отсутствие сына.

Я снова спала в своей постели, пора было возвращаться к каждодневной рутине, если я не хотела опять провалиться в депрессию. Я была убеждена, что у Пакома Ноэ ничто не угрожает, но это не означало, что я отказалась от борьбы за его возвращение. Однако, прежде всего, я обязана была его уважать. Он отдалился от меня, и это был его выбор, понятный и оправданный. После криков, слез, отторжения, молчания мне удалось увидеться с ним, сказать ему несколько слов. Я сделала все, что смогла. Теперь я наберусь терпения. А еще, принимая ту дистанцию, которую он установил между нами, я хотела ему показать, что отныне считаю его взрослым, а не ребенком. Я стала мыслить настолько трезво, что даже предсказуемый провал бакалавриата не беспокоил меня, теперь я считала его чем-то второстепенным. Ноэ сможет сдать экзамены в будущем году, экстерном или в одном из лицеев на выбор. И потом, его уже однажды приняли на экономический факультет, так что примут еще раз. Что значит один год по сравнению с душевным покоем, с обретением своего “я” и согласием с самим собой?

Тем вечером, пытаясь не раскисать, я решила заняться готовкой. Негромко включила музыку и принялась за карри из курицы. Погрузившись в тупое созерцание поджаривающейся птицы, я в какой-то миг сообразила, какая я жалкая и смешная. Отшвырнув деревянную ложку, я выключила газ и дурацкие песни, которые, как предполагалось, должны были придать мне бодрости, и опустилась на стул. Уронила на стол руки, уткнулась в них лбом и постаралась дышать размеренно: не хотелось расплакаться. Представление о времени я потеряла.

А потом у меня начались галлюцинации, мне послышалось, что в замочной скважине поворачивается ключ. Привычки живут долго, а мой разум привык к домашним шумам моей прошлой жизни. Однако звук, который я услышала, был вполне реальным, мое воображение ни при чем. Я потерлась лицом о рукав, чтобы высушить слезы. И чтобы не закричать. Дверь открылась и закрылась, связка ключей звякнула в блюдце на столике в прихожей. Я непроизвольно вскочила, стряхнула оцепенение и направилась в гостиную. Чтобы не упасть, я схватилась за притолоку. По комнате шел Ноэ со своей гитарой и дорожной сумкой. Он смотрел прямо перед собой. Я зажала рот ладонью, пытаясь не разрыдаться и не броситься ему на шею. Он вернулся домой. Я не сводила с него глаз. Поднявшись на три ступеньки, он остановился и обернулся ко мне:

– Добрый вечер, мама.

Мама… ты назвал меня мамой. Ты здесь, мой дорогой, мой любимый. Я снова существую для тебя.

Вести себя, будто ничего не происходит. Взять себя в руки. Быть сильной. Быть естественной, как он.

– Добрый вечер, Ноэ, – кое-как выговорила я.

Я откашлялась, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя. Он держался стойко и не сводил с меня золотистых глаз.

– Ты ужинал?

– Нет.

– Я тут кое-что готовлю. Будешь?

Он пожал плечами, что в данном случае означало “да”, и убежал вверх по лестнице. Вся дрожа, я пошла на кухню и плеснула в лицо холодной водой, чтобы опомниться. Ноэ снова дома. Это реальность, это правда. Он здесь. Он заново вступает в свои владения. Что произошло? Скажет ли он мне? Будет ли вообще со мной разговаривать? Решусь ли я задавать ему вопросы? Я была сама не своя и ухитрилась обжечься, когда снова занялась курицей.

Он пришел ко мне на кухню и, скользя вдоль стенки, накрыл на стол. Я мужественно не позволяла себе наблюдать за ним и чувствовала себя маленькой рядом с сыном, который откашливался, придумывая, как начать разговор. Однако меня переполняло счастье, и мне было плевать на его молчание. Он здесь, и только это имеет значение. Когда мы сели за стол, я с радостью убедилась, что его прекрасный аппетит никуда не делся. Поглядывая на него, я даже забыла о еде. – Я приехал из-за экзаменов, – сообщил он, расправившись с десертом.

Еще один день, и было бы слишком поздно, о чем нам напомнил пришедший по почте вызов на экзамены. Несмотря на отсутствие Ноэ, сам вызов и расписание лежали на холодильнике, и из них следовало, что философию сдают завтра в восемь утра.

– Окей. Хорошо, что успел, да?

Он равнодушно кивнул.

– В шкафу есть зерновые батончики и вода, я купила на случай, если…

…ты вернешься.

– Спасибо. Я поднимусь к себе.

Он встал из-за стола, поставил тарелку в посудомоечную машину. Перед тем как уйти с кухни, немного походил взад-вперед, избегая встречаться со мной взглядом.

– Тебе что-то нужно? – не выдержала я.

Он погрыз ноготь, нервно постучал ногой по полу, вышел, снова вошел, и так несколько раз.

– Нет… вообще-то… эээ… да… он… он позвонил мне.

Спасибо, Николя.

– Я просто хотел тебе сообщить. Поговорим об этом после экзаменов.

– Как скажешь.

– Спокойной ночи.

Он одарил меня благодарной полуулыбкой и исчез. Итак, Николя наконец-то решился сделать шаг к сыну, впервые за семнадцать с лишним лет они поговорили. О чем? Какими словами они обменялись? Позвонить Николя и спросить? Исключено: если кто-то сообщит мне содержание их беседы, этим кем-то будет Ноэ, и никто другой. Придется мне научиться уважать то, что завязывалось между ними. Трудно бороться с собственническим инстинктом. Если сегодня мы пришли к тому, к чему пришли, то это случилось из-за моего нежелания подпустить к нам Николя. Моя ревность – пустяк по сравнению с тем, что Николя вышел на связь с Ноэ.

Я бы, конечно, позвонила Полю, но вдруг Ноэ услы шит и ему будет неловко? Поэтому я просто послала эсэмэску:

Ноэ вернулся домой. Целую.

Он тут же ответил:

Наслаждайся. Целую.

Я не шевелилась, прислушиваясь к тому, как мой сын заново обживает дом: двери открывались, закрывались, спальня, ванная. Он выделил мне лишь крупицы информации о последних событиях, жалкие крохи былого тепла, но он был здесь. Он приехал из-за экзаменов. Я не имела ни малейшего представления о том, как долго он собирается пробыть дома. Может статься, как только экзамены закончатся, он уедет в Сен-Мало, чтобы быть рядом с отцом? Строит ли он планы? Пора остановить непрерывный поток вопросов. И радоваться его молчаливому присутствию. Я гордилась им. Он не опустил руки, несмотря на все, что ему выпало пережить. И не важно, сдаст он экзамены успешно или провалит, ему все равно не о чем будет сожалеть. В глубине души я была благодарна сыну за устроенную мне нервную встряску, непременную составляющую проклятых канонов взросления, которым мы все так или иначе следовали в свое время. Не стану утверждать, что его бакалавриат стоял на первой строчке в списке моих забот, но мне была приятна мысль, что я всю ночь пролежу без сна исключительно из-за завтрашнего экзамена по философии.

Я поднялась к себе в спальню далеко не сразу и едва удержалась, чтобы по пути не заглянуть к нему, не проверить, спит ли он. Раньше я бы так и поступила. Но не теперь. И уж точно не сегодня вечером. Мы с Ноэ должны будем заново научиться жить вместе или хотя бы сосуществовать, ведь наш диалог пока не восстановился. Понадобилось совсем немного, чтобы растерять все привычки. Я поймала себя на том, что не знаю, как к нему теперь обращаться. Он изменился. Я изменилась. Хватило нескольких дней разлуки. Нам потребуется приручать друг друга, почти как чужим. Связь между нами – я запрещала себе допускать мысль о нашем взаимопонимании – никогда не станет прежней.

Подойдя к своей комнате, я остановилась перед закрытой дверью. Странно, я всегда закрываю ее только на время сна. Я робко вошла в комнату и зажгла свет. На подушке меня ожидало письмо. Я приблизилась. Это был запечатанный конверт с моим именем. Он как будто прибыл из прежних времен. Я узна ла элегантный почерк Пакома. Моя рука медленно потянулась к письму, погладила его кончиками пальцев, но не рискнула взять. Не отрывая глаз от конверта, я отступила назад.

Я боялась. Боялась прочесть написанные Пакомом слова. Боялась, что он прощается со мной. Готова ли я открыть его письмо прямо сейчас? Как-то получалось очень много всего. На мгновение я даже обиделась. Зачем он заставляет меня это терпеть, причем именно сегодня вечером? Когда мне будет позволено отдохнуть?

Через несколько минут я легла и укрылась одеялом. Дотронулась до письма и стала смотреть на него. Выходило, что Паком как бы лежит в постели рядом со мной. Если я усну, не читая, я смогу поверить, что он здесь, и завтра утром я проснусь вместе с ним. Это было бы прекрасно. Получилась бы отличная история перед сном. Я лежала не шевелясь и ощущала в темноте присутствие Пакома. Немного придвинувшись к письму, я попыталась вдохнуть его запах в надежде, что он напомнит мне о Пакоме. Запах моря. Запах ветра, который дует в Сен-Мало. Воска, которым натерто дерево старинной корабельной мебели. Ароматы специй, кофе, вербены. Эти запахи были где-то рядом, еще немного – и они проложили бы путь к моему носу. И тогда моя голова переместилась бы на его подушку. Он бы обнял меня, коснулся моих губ, нашептал на ухо историю, а потом поцеловал ямку на шее. Я сознавала, что понапрасну мучаю себя. Пора было трезво оценить реальность. Я вырвалась из его воображаемых объятий и включила свет. Села на кровати. Взяла конверт обеими руками и долго разглядывала его. Очень осторожно вскрыла, потому что не хотела порвать, испортить. В нем я нашла несколько пожелтевших листков, похоже из ящика бабушкиного секретера, который он до этого ни разу не открывал. Писал он перьевой ручкой. Это делало послание еще более драгоценным. Перед тем как решиться прочесть, я на миг прикрыла веки, воображая Пакома, сидящего за столом перед окном, откуда открывается вид, который никогда не наскучит. Он точно писал мне именно за этим столом, я явственно видела, как его взгляд, устремленный к морю, теряется где-то вдалеке.

Рен!

Мне нужно стольким поделиться, что я в нерешительности и не знаю, с чего начать.

Я еще не тронулся в путь, но уже представляю себе, как мучительно будет высадить Ноэ возле твоего дома и не увидеть тебя, не дотронуться до тебя…

Меньше четырех часов назад он был здесь, совсем рядом, всего в нескольких метрах. Я задрожала.

Но если я подойду к тебе слишком близко, я дрогну, и тогда ситуация станет совсем невыносимой, так что у меня нет на это права. Поэтому я слишком поздно сообщаю тебе, что мы были рядом в последний раз. Меня утешает лишь то, что любимый ребенок будет с тобой под одной крышей, когда ты дочитаешь эту историю до конца.

Потому что, Рен, я действительно пишу для тебя конец истории. Ты же помнишь, мы уже об этом говорили. Той ночью мы думали, что прощаемся навсегда, а после нам удалось украсть еще немного времени, отодвинув, насколько можно, неизбежное. Но теперь я должен уехать насовсем.

После того как ты ворвалась в кабинет Николя, я тут же принял решение и отступить уже не мог. Поверь, это не импульсивная реакция, это зрело уже давно, я просто ждал подходящего момента. Ноэ непостижимым образом догадался, что я готовлюсь к отъезду, занервничал и страшно рассердился. Мы поругались, я вопил так же громко, как и он, ведь мне ничуть не меньше больно, чем ему. Без преувеличения, нас было слышно на башне Солидор. Он не хочет, чтобы я уезжал, хочет, чтобы я остался, ему нужно, чтобы я занял не свое место. Так он мне сказал. Он наорал на меня, требуя стать его отцом. Это был крик любви, душераздирающий крик, отчаянная мольба о любви. А ведь его любят. И не только я… Да, могу признаться, я горячо люблю его, твоего сына. Еще не будучи с ним знаком, я уже был готов к этой любви и даже говорил тебе об этом.

Я позволила себе минутную передышку.

Я никогда не получу от тебя ответа на мой вопрос, но все же спрошу. Разве возможно вот так, окончательно и бесповоротно принять друг друга? Полюбить друг друга сильно, словно отец и сын, распознать родственную душу после совсем краткого общения… Я никогда этого не узнаю, но всегда буду помнить, что однажды испытал это чувство. В день своей смерти я вспомню, что мне довелось побывать отцом… Но я сильно отклонился, извини.

Только Ноэ было невдомек, что чем больше он настаивал на том, чтобы я оставался рядом, тем сильнее я убеждался в правильности своего выбора. Я предложил ему дать шанс Николя, потому что так будет лучше для него самого и не придется потом ни о чем жалеть, а твои страдания не окажутся напрасными. На него подействовал только этот последний довод, и он согласился отпустить меня. Ты не представляешь, как он переживал всякий раз, когда я напоминал о твоем горе из-за того, что ты его потеряла. Я не щадил его. Раз он во весь голос заявляет, что, уехав из вашего дома, повел себя как взрослый человек, значит, он должен платить за свои поступки. И он платит, честное слово, платит. Точно так же он сам захотел вернуться домой и сдавать экзамены, я его не заставлял. В общем, я предложил ему общаться со мной примерно как с дядюшкой Фредериком. Интересуешься, кто это? Возможно, однажды ты тоже погрузишься в эту книгу, которая так дорога нам с твоим сыном. Мне бы этого очень хотелось. В ответ на мое предложение он засмеялся, не переставая плакать.

Я прав, что отчаливаю, потому что Николя наконец-то признал свою ответственность. Нам двоим будет тесно, Ноэ станет метаться между нами, а я на это не согласен. Он и так уже достаточно измучен, это точно… Он мне много рассказывал о Поле и о месте, которое тот занимает в его жизни…

Я вовсе не беру на себя смелость предположить, что он предпочел бы меня своему отцу после близкого знакомства с ним, но не хочу стать препятствием для их сближения. Не хочу загонять Ноэ в мучительную ситуацию. Я бы никогда себе этого не простил. Поэтому я беру билет в один конец. Всем нужно время. Ноэ, Николя и тебе. Время на то, чтобы я стал для вас воспоминанием. Всего лишь воспоминанием.

Мое сердце разорвалось.

Ноэ не единственная причина моего отъезда. Я уезжаю, чтобы вновь обрести себя. Я никогда не скрывал от тебя, что не могу усидеть на одном месте. Тебе известно, что время от времени мне необходимо подышать свежим воздухом… Что-то я потерял нить, представил себе, как ты подшучиваешь надо мной, как блестят твои красивые зеленые глаза. Будет здорово, Рен, если ты улыбнешься вместе со мной, хоть чуть-чуть.

Я улыбаюсь и одновременно плачу, Паком.

Я не терплю ограничений, мне нужно уходить, когда захочу, не спрашивая себя, а вдруг мое желание противоречит желанию других людей, и не борясь с ним. Я в самом начале объяснил тебе, что я один потому, что таков мой выбор, продиктованный властной потребностью в свободе. Это, конечно, весьма незрелый подход, не зря Николя меня все время упрекает. Сколько раз он повторял, что я сдохну в одиночестве и рядом со мной не будет никого! Что ж, за все надо платить. Я таков, каков есть, я не готов сидеть под замком, подчиняясь диктату окружающих и рискуя зачахнуть. Ты должна знать, что я, откровенно говоря, никогда не завидовал той жизни, которой живет Николя. Папа, мама, детки, ярмо кредита и собака – этого мне слишком мало. Свою дозу семейного счастья я время от времени получаю у них, и мне ее хватает. Все, чего я хочу, – это умереть в собственной постели, глядя на море до того мига, когда я окончательно распрощаюсь с жизнью.

Рен, ты не первая женщина, которую я полюбил. Хочется надеяться, я не слишком огорчил тебя этими словами. Я полностью отдаю себе отчет в том, что я тоже не единственный, кого ты любила. Но ты первая, кто пошатнул мои убеждения, и единственная, кто приглушил рокот призыва к странствиям. Однако этот рокот никуда не делся, он никогда меня не оставит. Он звучит в моей душе, сколько я себя помню. Мне всегда нужно уезжать, я никогда не перестану быть кочевником, и ни твоя любовь, ни твое присутствие ничего не изменят. Я буду стыдиться своего отражения в зеркале, если навяжу тебе такую жизнь. И по этому вопросу я тоже никогда не услышу твоего ответа, но мне кажется, что ты полюбила меня таким, какой я есть, а не таким, каким хотела бы меня видеть. Я не могу и не хочу меняться. И ты не можешь – а вероятно, и не имеешь желания – это делать. Я уезжаю в неведении, простишь ли ты меня. И всегда буду мечтать о твоем прощении.

Рен, мне нравилось дышать с тобой, мне нравилось любить тебя, я полюбил твои губы, я блаженно терял самого себя, когда занимался с тобой любовью, мне нравилось, как ты преодолеваешь трудности, мне нравилась грусть, которая всегда светится в твоих глазах. Я люблю тебя. Эта любовь никуда не денется за несколько часов полета на самолете. Я буду терпеть адовы муки, но так лучше для нас обоих. Пусть то, что мы с тобой пережили, остается историей, которую можно рассказать себе перед сном.

А сейчас я должен написать нечто, и от одного лишь намерения у меня в жилах закипает кровь. Но без этого нельзя, это слишком важно. Освободись от нас. Я хочу, чтобы ты полюбила хорошего мужчину и была с ним счастлива – полностью счастлива, а не пунктиром. Я хочу, чтобы ты встретила и полюбила мужчину, на которого сможешь положиться, который будет тебя уважать и никогда не станет осуждать ни один твой выбор.

Пришло время тебя оставить, Рен, вот-вот появится Ноэ после своей последней прогулки на пляже Бон-Секур – в следующий раз он пойдет туда, когда меня здесь не будет. Мы с ним отправимся в путь – он к тебе, а я к жизни без тебя. Никогда не забывай, что всегда найдется история, которую можно сочинить и рассказать себе на сон грядущий. Присмотрись повнимательней, быть может, она совсем рядом, только руку протяни… Твой сын пишет сейчас свою новую историю. Почему бы и тебе не попробовать?

Я люблю тебя, Рен, я люблю тебя. Ты навсегда останешься самой прекрасной незнакомкой, которую я бы хотел похитить.

Паком

Ближе к рассвету я помнила письмо наизусть. Теперь я любила его еще сильнее. Я заблудилась. Потеряла свой маяк в ночи. Однако, что удивительно, благодаря этой любви я казалась себе сильнее. Любить больно. И не важно, кого ты любишь. Любимых всегда теряешь. Однажды теряешь родителей, хотелось бы попозже, но это как повезет. Впрочем, я склонялась к мысли, что даже после семидесяти лет потеря родителей – жестокий и болезненный удар. Никогда не забуду, как горевал отец у бабушкиного гроба. Детей рожаешь не для того, чтобы удержать их рядом, их нужно отпустить, чтобы они жили своей жизнью. Поэтому, хоть их существование – это самое большое счастье, любить их больно. Любовь. Любить мужчину. Любить женщину. И вот ты теряешь этого любимого, желанного человека, вы расстаетесь, или его забирает смерть. Это причиняет боль, от утраты всегда больно, она отрывает кусочек тебя. Где бы в данную минуту ни был Паком, в аэропорту или уже в полете, он навсегда унес часть меня. Жизненно важную часть. Я больше никогда не буду дышать так, как с ним.

Если бы не прозвонил будильник Ноэ, я бы, наверное, еще много часов лежала в ступоре. Ради сына я должна совладать с отчаянием, не переживать его в полную силу, нельзя позволять себе уходить целиком в страдание. Поэтому я аккуратно сложила письмо, положила его в конверт и спрятала в ночной столик. Потом встала, вынула чистую одежду, пошла в ванную. Слез больше не осталось – я их выплакала ночью. Стоя под горячим душем, я кусала кулак, пытаясь успокоиться и набраться сил, перед тем как окажусь лицом к лицу с Ноэ. Держаться. Все время держаться. Ради него. Ради моего сына.

Я приготовила завтрак и ждала его за накрытым столом. Когда он появился в дверном проеме, я обернулась и одарила его самой лучшей улыбкой, на какую была способна. Он готов был броситься ко мне, но не сделал этого. Я и не надеялась, что когда-нибудь снова прочту на его лице беспокойство за меня. Я отругала себя за жалкое состояние, в котором предстала перед ним за полтора часа до первого экзамена. Он сел на свое обычное место.

– Ты поспал? – спросила я.

Он кивнул.

– Ты, наверное, рад, что скоро увидишь друзей и Жюстину.

Он подавился своими хлопьями.

– После экзамена мы еще все вместе позанимаемся.

Он поторопился опустошить свою тарелку и встать из-за стола. Я не сумела удержаться и проводила его в прихожую. Он уже взялся за дверную ручку.

– Ноэ?

Он обернулся ко мне.

– Если не слишком сложно, пришли мне эсэмэску, когда закончишь писать сочинение.

Он молча кивнул и вышел на крыльцо. Начал спускаться по лестнице в сад и вдруг остановился.

– Мне будет его не хватать.

Я прижала руку к губам, чтобы не заплакать, чтобы не броситься его обнимать, чтобы не расклеиться при нем.

– Я знаю… мне тоже…

– Мне очень жаль, мама. Из-за тебя.

– Спасибо, мой…

Не ожидая, пока я договорю, он развернулся и ушел.