2.3. Сборники документов

В завершающей части второй главы остановимся на самиздатских сборниках документов. Именно их один из ведущих специалистов в области самиздата А. Даниэль, прежде всего, причисляет к этой специфической и многогранной группе исторических источников. Выше (глава первая) были перечислены документальные сборники, созданные в связи с политическими процессами первой половины 1960-х гг.

Самые яркие документы из этих сборников были широко распространены среди читателей самиздата, их изымали при обысках. Сегодня их можно увидеть в материалах следственных дел осужденных по политическим статьям. Так, например, из «Белой книги» наиболее известными в самиздате стали последние слова Андрея Синявского и Юлия Даниэля, а также письмо-ответ Лидии Чуковской на выступление Михаила Шолохова; из «Процесса четырех» – речи осужденных Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга, Веры Лашковой и обращение «К мировой общественности» Ларисы Богораз и Павла Литвинова.

Считается, что начало новому жанру самиздатской правозащитной литературы – документальным сборникам о политических процессах – положила именно «Белая книга». Обратимся к ее содержанию.

В начале книги цитируется «Ответ “Москвитянину”» (1846 г.) В. Г. Белинского, где критик говорит о том, что только слабое и незрелое общество боится говорить о своих недостатках и считает, что их обнародование может ему навредить. На сайте «Антология самиздата» указано, что сборник включает 165 документов и состоит из трех частей.

В первой части собраны тексты, предшествующие суду: выдержки из рецензий иностранной прессы на сочинения Абрама Терца и Николая Аржака, биографические сведения о них, выступления иностранных деятелей культуры в их защиту, листовка, призывающая выйти 5 декабря 1965 г. на «митинг гласности» с требованием открытого суда над писателями, статьи официозных советских литераторов и письма «представителей советских трудящихся» с нападками на «перевертышей». В этот же раздел были включены письма и заявления известных московских авторов из литературной и научной среды (Льва Копелева, Анатолия Якобсона, Вячеслава Всеволодовича Иванова и др.), подготовивших для судебных органов отзывы о творчестве арестованных писателей, где опровергался антисоветский характер их произведений.

Вторая часть сборника содержит материалы уголовного дела Синявского и Даниэля. Запись судебного процесса (10–14 февраля 1966 г.) вели жены подсудимых – Мария Розанова и Лариса Богораз. Кроме того, сюда вошли репортажи из зала суда, опубликованные в советских газетах (иностранные корреспонденты на процесс допущены не были), и первые отклики на суд, появившиеся в западной печати.

В третью часть «Белой книги» включены отклики советской и зарубежной прессы на процесс и приговор. В сборник также вошли коллективные письма московских писателей в высшие судебные и партийные органы с просьбой отдать осужденных на поруки, речь Михаила Шолохова на XXIII съезде КПСС, ответное письмо Л. Чуковской.

Завершает «Белую книгу» анонимное «Письмо старому другу», автор которого – многолетний узник сталинских лагерей, писатель Варлам Шаламов – был установлен более чем двадцать лет спустя после появления сборника. По объему книга насчитывает более четырех сотен страниц.

Интересным контекстом самиздата был мониторинг реакции советской прессы на различные действия инакомыслящих. Вслед за правозащитными акциями или заявлениями, получившими широкую огласку в обществе, в советских газетах обязательно появлялись обличительные статьи. Анализ лексики этих публикаций сам по себе показателен и достоин исследовательского внимания как филологов, так и историков.

Например, в «Белой книге» помещен текст преподавателя русской литературы и члена Союза писателей СССР Дмитрия Еремина под названием «Перевертыши» («Известия», 13 января 1966 г.), изобилующий следующей терминологией: враги коммунизма, задворки антисоветчины, антисоветский пасквиль, нечистая совесть, нечистое воображение, черная рать антисоветчиков, отщепенцы, оборотни, ядовитые семена безыдейности, нигилизм, двуличие, бесстыдство. Этот десяток выражений и эпитетов заполнил первые 26 строк статьи. Далее говорится, что Синявский «пролез в Союз писателей», а Даниэль хотя и занимался переводами, все это было лишь «фальшивым фасадом, за которым скрывалась ненависть к нашему строю». <…> «Ничто им не любо в нашей стране…» Публикация же произведений за границей под псевдонимами свидетельствует о «глубоком нравственном падении» писателей.

Большой резонанс также вызвала в среде читателей самиздата публикация Зои Кедриной «Наследники Смердякова», напечатанная «Литературной газетой» (22 января 1966 г.). В своей обличительной статье литературный критик задалась целью дать «исчерпывающую характеристику творческого облика “внутреннего эмигранта”, стремящегося “сколотить советское литературное подполье”». Кедрина, не избежав такой банальной характеристики, как «антисоветчина, вдохновленная ненавистью к социалистическому строю», оценила прозу Аржака и Терца довольно красочно: «примитивно прямолинейная, художественно худосочная, нарочито запутанная, бессвязно бормочущая». К «простому и ясному идейному скелету», служащему каркасом «затасканной антисоветской пропаганды», однако, по ее мнению, надо пробиваться сквозь «непроходимые пустыни риторики» и «чащи всевозможных символов, аллегорий и перекрестных взаимоперевоплощений персонажей». Николая Аржака Кедрина обвиняет в «скудости мысли», а Абрама Терца – в «разложении личности». Литературоведческий анализ строится на отождествлении писателей с их персонажами (о чем говорили обвиняемые в своих последних словах), которые внушают автору «Наследников Смердякова» чувство брезгливости, а также множество других отвратительных чувств. Кедрина «уличила» Синявского и в том, что он «украл» приемы, образы, сюжетные ходы, характеристики у Достоевского, Салтыкова-Щедрина и у советской литературы 20-х гг., но использует их лишь с одной целью – «оклеветать наши идеалы».

Содержание «Белой книги» построено таким образом, что центральную ее часть, документирующую судебный процесс, обрамляют материалы советской и зарубежной периодической печати с оценками, отзывами и реакцией вначале на арест писателей, а затем на вынесенный им приговор. В газетных и журнальных статьях отражен литературоведческий и политический взгляд отечественных и западных критиков, писателей, журналистов на произведения, опубликованные под именами Абрам Терц и Николай Аржак. Риторика, логика и аргументация этих статей свидетельствуют как о профессиональном уровне их авторов, так и о гражданской позиции последних.

В первой части книги защитником социалистического реализма выступил главный редактор журнала «Иностранная литература» Борис Рюриков. В поддержку статьи Д. Еремина «Иностранная литература» опубликовала письма писателей, музыкантов, театральных деятелей под заголовками «Это – предательство», «Таких не прощают», «Их удел – презрение».

В полемику с автором «перевертышей» вступил искусствовед Ю. Герчук. В письме редактору газеты «Известия» он заметил: «Уже много лет в нашей печати не появлялись статьи, написанные в таком тоне – переполненные грубыми ругательствами, истерическими восклицаниями, столь бессовестно передергивающие и перетолковывающие вырванные из контекста цитаты». Литературный критик, член Союза писателей Н. Роднянская в письме Верховному Совету СССР и «Литературной газете» обратила внимание на явное стилистическое тождество формулировок Д. Еремина и З. Кедриной с печатной фразеологией периода незаконных репрессий, а также на «попытку авторов обеих статей до начала судебного процесса и вместо лиц и органов, ведущих этот процесс, составить собственное, …обвинительное заключение, обнародовать его и тем самым, вольно или невольно, оказать давление на ход судебного разбирательства». Здесь же помещены письма поэта-переводчика А. Якобсона и научного работника В. Д. Меникера в Московский городской суд, искусствоведа И. Голомштока и художника Н. Кишилова в Верховный Суд РСФСР в защиту писателей с тщательным анализом их произведений и доказательством отсутствия в них антисоветской направленности и пропаганды.

В отзывах зарубежной печати в основном дается высокая оценка художественных произведений Терца и Аржака и самих авторов как талантливых литераторов: «Это явно сюрреализм; <…> это необыкновенно хороший роман; <…> это использование широкого спектра литературных приемов; <…> это в русской традиции – “Шинели” Гоголя, “Мы” Замятина; <…> это сатира на последний год сталинского правления; <…> странно, что русские запрещают использование удивительных возможностей человеческой фантазии; <…> было бы крайне ошибочным говорить о Терце как об антикоммунисте, ибо он по сию пору находится под обаянием Октябрьской революции; <…> вероятно, автор христианин и задает немарксистский вопрос: кто восстановит любовь в человеческом сердце? <…> это сатира на всю русскую жизнь, на ее бюрократию, бездеятельность, антисемитизм, но это сатира слишком страстная, чтобы ее можно было принять за какую-то пропаганду».

Третья часть книги открывается статьями советских газет, которые посыпались с их страниц сразу же после объявления приговора: «Люди с двойным дном» («Вечерняя Москва», 14 февраля 1966 г.), «Факты изобличают» («Советская культура», 15 февраля 1966 г.), «Приговор клеветникам» («Правда», 15 февраля 1966 г.), «Удел клеветников» («Литературная газета», 15 февраля 1966 г.), «Клеветники наказаны» («Вечерняя Москва», 14 февраля 1966 г.). Перепечатано было также опубликованное в «Литературной газете» (17 февраля 1966 г.) письмо профессоров и преподавателей филологического факультета МГУ с выражением отношения к «беспринципной деятельности Андрея Синявского».

Главное, что должен был понять читатель из этих образцов советской журналистики: «В результате судебного разбирательства – тщательного, объективного, с приобщением к делу множества неопровержимых материалов, документов, вещественных доказательств, была установлена истина во всей ее полноте. А вместе с тем во всем своем отталкивающем обличье выявилось подлинное лицо преступников – людей аморальных, циничных и опустошенных, для которых нет ничего святого – ни Родины, ни народа, ни его истории, ни его великих имен». Кроме того, чтобы не обременять советского человека мировоззренческими раздумьями, четко формулировались причины, приведшие писателей к бездуховности: «Активное неприятие советской действительности привело подсудимых и к активному неприятию советской литературы. Они отрицают жизненную основу нашей литературы – социализм и коммунизм».

В то же время с осуждением приговора выступили британские коммунисты, французский поэт и прозаик Луи Арагон, национальный комитет писателей Франции, выразив также свое сожаление по этому поводу. Надо сказать, что после суда над писателями советская пресса остро реагировала на публикации в европейских газетах, опровергая их в свойственной себе риторике о «пасквилях, утках и фальшивках», не скупясь на ругательства в адрес осужденных писателей. Эти ответы также помещены в третьей части сборника.

При этом «ведущие советские юристы», члены-корреспонденты АН СССР и доктора юридических наук (В. М. Чхиквадзе, П. С. Ромашкин, М. С. Строгович, А. А. Пионтковский) поддержали приговор и даже обосновали его законность в своем заявлении в АПН, не избегая абсурдных формулировок: «Материалы судебного процесса с неоспоримостью свидетельствуют, что, распространяя свои сочинения за рубежом, они действовали с прямым умыслом, в целях подрыва и ослабления Советской власти».

Из толстых художественно-публицистических журналов только два активно поддержали суд и приговор – это «Агитатор» (фельетонист Никодим Троекуров) и «Октябрь» (В. Кочетов, А. Дымшиц, С. Смирнов, П. Строков).

В третьей (последней) части «Белой книги» опубликовано письмо Ю. Даниэля из лагеря в редакцию газеты «Известия», спровоцированное тем, что, получив возможность после суда ознакомиться с публикациями советской и зарубежной прессы, писатель убедился, как «читатели наших газет, путем недобросовестных и жульнических приемов, введены в заблуждение относительно смысла, идейной направленности и даже художественных особенностей повестей и рассказов Терца и Аржака».

Итак, «Белая книга» составлена по принципу тематического документального сборника, где в хронологическом порядке опубликованы документы, касающиеся первого послесталинского открытого политического процесса. Благодаря этому сборнику перед нами предстает развернутая картина, во всех красках рисующая историческое событие, с которым у многих ассоциируется начало правозащитного движения в СССР. И главное, публикация позволяет сквозь призму документов увидеть участников действа с их характерами, идеями, мировоззрением. Никакого редакторского вмешательства в опубликованные тексты, ставшие сегодня ценными историческими источниками, а также никаких комментариев идеологического или какого-либо другого характера составитель сборника не допустил. Здесь нашли место все известные самиздатские и официальные материалы как осуждавшие деяния властей по отношению к писателям, так и поддерживающие их.

Помимо известных сборников документов, посвященных резонансным судебным процессам или правозащитным акциям, в самиздате появлялись документальные издания, отражавшие нарушения прав человека в различных социальных и государственных структурах и имеющие не меньшее значение для общественного развития. Так, Владимир Буковский собрал статьи и документы под названием «Владимирская тюрьма». Этот сборник был опубликован в Нью-Йоркском издательстве «Хроника» в 1977 г. Цель книги – обратить внимание мировой общественности на положение политзаключенных в Советском Союзе. Современное значение этой публикации может рассматриваться в контексте расширения проблематики исследований феномена инакомыслия в нашей стране, с привлечением темы истории тюрем и лагерей, а также сведений о методах борьбы власти с диссидентами.

Сборник документов, составленный В. Буковским, включает три раздела: статьи и документы, посвященные статусу политзаключенного; материалы о Владимирской тюрьме (статьи, заявления, жалобы, ответы официальных органов); приложение, куда помещены жалобы и заявления самого автора-составителя.

Важнейшим документом первого раздела можно считать заявление в комиссию по законодательству Верховного совета СССР от заключенных Владимирской тюрьмы, мордовских и пермских лагерей строго режима. Заявители аргументировали необходимость изменения исправительно-трудового законодательства с учетом специфики статуса политического заключенного. Среди подписей – известные имена. Участники дела «самолетчиков» Марк Дымшиц и Эдуард Кузнецов; Игорь Огурцов – руководитель Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН); Кронид Любарский, один из самых активных распространителей самиздатовской литературы, инициатор организации единого Дня политических заключенных; Семен Глузман, заочно доказавший ошибочность вынесенного Петру Григоренко диагноза; Валентин Мороз и Вячеслав Черновол – деятели украинского национального движения; Габриэль Суперфин – создатель и распространитель самиздата и др.

В заявлении говорилось, что к лицам, осужденным по обвинению в нарушении законодательства по политическим, национальным и религиозным мотивам, нелепо применять меры перевоспитания, основанные, согласно действующим нормам права, на общественно-полезном труде и общеобразовательном обучении. Эти люди, подчеркивалось в документе, «совершили свои деяния не из-за отсутствия образования, трудовых навыков, не вследствие паразитического образа жизни, а в силу своих <…> убеждений». В связи с этим заявители предлагали определить особый правовой статус политзаключенного, включающий в себя более двух десятков положений, среди которых: содержание отдельно от прочих осужденных, предоставление права без ограничений пользоваться всякого рода литературой, исполнять религиозные обряды, сохранение избирательных прав, недопустимость унижения человеческого достоинства, обеспечение питанием по научно обоснованным нормам и др. Составители требований апеллировали к соответствующим статьям Конституции СССР и подписанной нашей страной Всеобщей декларации прав человека, гарантирующим свободу совести, религиозных и политических воззрений.

Во второй части сборника в статье Мальвы Ланда, Татьяны Ходорович и Татьяны Великановой приведены примеры наказания осужденных во Владимирской тюрьме, славившейся самым жестоким режимом по отношению к политзаключенным. Основное внимание уделено пыткам голодом – «режим пониженного питания» и холодом – заключение в штрафной изолятор (ШИЗО) или карцер. Помещение в карцер считалось наиболее строгим наказанием, поэтому в первый день изоляции выдавали только «450 г. тяжелого сырого хлеба, соль и кипяток», на второй день вступал в действие «режим пониженного питания». Последний означал, что заключенный получает не более 1300 калорий в сутки. Здесь же приведены списки заключенных с указанием сроков помещения в карцер и характеристикой состояния их здоровья.

Общим условиям содержания заключенных в тюрьме посвящено большинство документов сборника, в которых рассматриваются нормы питания, состав и качество продуктов, уровень медицинского обслуживания, правила пользования тюремным ларьком, содержание работы политзаключенных, доступность им книг, разновидности наказаний и т. д. Кроме того, перед читателем документов предстает картина борьбы политзаключенных за свои права, одним из основных методов которой (кроме голодовок) было направление жалоб различным официальным адресатам. При этом надо отметить, что политзаключенные очень хорошо ориентировались в законодательстве, демонстрировали высокий уровень правовой культуры и юридических знаний. Один из документов сборника завершается словами: «Все названные политзаключенные, несмотря на нечеловеческие условия существования, остались людьми, сохранили и даже развили в себе самые достойные человеческие качества, духовно не оскудели; многие продолжают интересоваться литературой: художественной, философской, научной; некоторые пытаются учиться, изучают иностранные языки».

Обращает на себя внимание документ сборника, посвященный письмам политзаключенных. Письма были единственной ниточкой, связывающей их с родными людьми и волей в широком смысле слова. Они помогали сохранять душевные силы в долгие годы заключения. Поэтому «каждая попытка сотрудников МВД и КГБ ограничить и без того скудную возможность переписки рассматривается политзаключенными как попытка духовного удушения». Протестом против постоянных нападок на переписку были голодовки. В свою очередь, переписка использовалась администрацией тюрьмы как одно из средств шантажа, чтобы «сломать духовно», «принудить к лояльности». Для того чтобы отстаивать свои права на переписку, политзаключенным требовались хорошие знания нормативных документов, в данном случае – «Инструкции о переписке МВД СССР». В документе, анализирующем состояние дел с перепиской во Владимирской тюрьме, говорится о нарушении различных правовых норм. Тюремная цензура запрещала посылать поздравительные открытки, картинки для детей, вырезки из советских газет. Части писем могли изыматься, если в них цитировались советские книги или журнальные публикации. Письма конфисковались «по содержанию», при упоминании условий заключения («режимных вопросов») или сообщении о плохом состоянии здоровья. Создавались препятствия и для получения писем из дома: так, родные посылали 3–5 писем в месяц, а политзаключенному отдавали примерно 1 письмо в 2 месяца. Администрация могла «утаивать письма даже от детей заключенных».

Сборник документов, составленный В. Буковским, не касается каких-либо масштабных акций правозащитников, но автор пытается привлечь внимание к наиболее закрытой и охраняемой сфере советского государства и поднимает завесу перед картиной пребывания в заключении, где борьба за свои права угрожала уже не свободе, а жизни осужденных. Придать гласности чудовищную практику отношения к политзаключенным в советских тюрьмах было одной из задач книги о Владимирской тюрьме.

Рассмотренные в этой главе лишь некоторые разновидности самиздата – письма и обращения протеста, материалы судебных процессов, последние слова осужденных по политическим статьям, сборники документов – демонстрируют, насколько разнообразны и многогранны содержательно тексты, относящиеся к перечисленным группам. Их информационные возможности велики, и вовлечение этих документов в исследовательскую практику в качестве исторических источников позволит расширить представление об инакомыслии в советском обществе, рассмотреть психологические и социальные аспекты явления, привычно определяемого сегодня как диссидентство.

В заключение главы хотелось бы упомянуть, что распространялись в самиздате не только документы, но и работы, а иногда и солидные исследовательские труды несогласных. Авторы изданных за границей книг пытались ответить на исторические, социологические, философские и политические вопросы, например: Р. Медведев «К суду истории» (1973) и «Книга о социалистической демократии» (1972), Л. Алексеева «История инакомыслия в СССР. Новейший период» (1984), В. Чалидзе «Права человека в Советском Союзе» (1974), А. Амальрик «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года» (1970) и др.

Четкой структурой и основательностью отличается книга Л. Алексеевой, построенная во многом на материалах «Хроники текущих событий». Изложение материала в ней начинается, по сути, со второй половины 1930-х гг., а заканчивается началом 1980-х гг. Автор детально раскрыла историю, содержание и основные направления оппозиционных движений в СССР – национальных, религиозных и как корневого звена этой системы – правозащитной деятельности. В исследовании Алексеевой мы находим полифонию имен, идей, мнений, событий. Большинство современных научных публикаций, посвященных истории диссидентских движений в Советском Союзе, во многом опираются именно на эту работу.

Особую группу самиздата представляет мемуарная литература, богатая фактическими данными, в том числе о ссылке, лагерях, «психушках», рисующая судьбу человека, находившегося в оппозиции к власти. Среди таких произведений можно назвать: А. Марченко «Мои показания», «От Тарусы до Чумы», «Живи как все», В. Буковский «И возвращается ветер…», П. Григоренко «В подполье можно встретить только крыс», Д. Каминская «Записка адвоката» и др. Значительное число произведений этого жанра сегодня можно найти в компьютерной базе данных Центра имени А. Сахарова.

Существенной частью самиздата были периодические издания – журналы, которые имели особое значение для развития оппозиционных движений, распространения мнений, информации, а также правового и гуманитарного просвещения. Журнальная периодика в качестве исторического источника интересна современному исследователю своей динамикой и периодичностью выхода номеров, разножанровостью и многотемьем, отражением различных сторон деятельности инакомыслящих, идей и направлений диссента в СССР. Этой разновидности самиздатских текстов посвящена следующая глава.