ГЛАВА 29

И все же они опоздали. Дали затянуть петлю на своей шее. И теперь крутились на черной Волге по закоулкам, боясь вылететь на центральные проспекты. Кикимора из кожи вон лез, стараясь оторваться от преследователей, но их снова загоняли, как зверей. И загоняли довольно удачно.

– Как ты думаешь, кто это? Менты? – спросил Демид, когда очередной автомобиль, на этот раз – красный Фольксваген, вылетел им навстречу, и Кикимора едва успел свернуть, нырнуть в проулок, чтобы не влепиться ему в морду, и снова жал по газам, стараясь спрятаться между домами.

– Не-а! – проорал Кикимора. – Менты бы давно нас заловили! Менты – они свое дело знают! А эти – так себе, фуфло, тачку толком водить не могут. Это мои бывшие друганы, сектанты, мать их за ногу! Вот только плохо, что много их тута, как лягушек в болоте. Откуда они только прознают, куда мы едем? Никак понять не могу!

– Я знаю как – с помощью этих колец. – Демид поднял вверх руку и золотой перстень ярко блеснул на пальце. – Эти проклятые артефакты – проводники магической энергии. Они как радиомаяки. Меченые мы с тобой, Кикимора.

Микрорайон кончился, Волга наконец-то вылетела на большое шоссе, и теперь шпарила открыто, норовя нарваться еще и на ГАИ. "Фолькс" вывернул далеко сзади, визжа покрышками, и прочно сел им на хвост. Может быть, он еще и не разобрался, где именно едут беглецы – мало ли черных Волг было на заполненном шоссе? Но сомневаться не приходилось – времени до того, как их догонят, припрут к обочине или расстреляют на ходу, оставалось немного.

– Бензин кончается, – пробормотал Кикимора. – На нулях уже почти. А на заправке остановиться – и кранты нам сразу…

Демид вцепился в проклятое кольцо, задергал его, пытаясь сдвинуть хоть на миллиметр. Бесполезно. Оно даже немного сжималось при каждом рывке, и палец начал распухать и наливаться нездоровой синевой.

– Ладно, устрою я сейчас тебе… – Демид опустил стекло, поднял правую руку напротив открытого окна, растопырил пальцы. Сердце его стучало, как бешеное. Он вынул левой рукой пистолет, конфискованный у Фоминых, из кармана и приставил его ствол к кольцу. – Кикимора, иди в правый ряд. А то пристрелю еще кого-нибудь, чего доброго…

– Демид, перестань!!! – завизжала Лека, потянула руки с заднего сиденья, пытаясь выхватить пистолет. Кикимора рванул руль вправо, Лека свалилась, грохнул выстрел и палец вместе с кольцом вылетел в окно. Демид еще не чувствовал боли, лишь оглох от выстрела. Кровь заливала его ладонь.

Проклятый палец болтался за окном в воздухе. Он оторвался, но тонкие золотые нити, незаметные, наверное, ни для кого, кроме Демида, шли от кольца и соединяли его с рукой. Палец, прижатый потоком воздуха к стеклу задней двери, медленно полз обратно к своему хозяину. Теперь пальцем командовало кольцо.

– Лека, открой окно! – заорал Демид, схватив себя за запястье, чтобы пережать артерию.

– Я боюсь!!! Там палец!

– Открывай! Подохну ведь сейчас!

Он чувствовал себя совсем плохо, был почти в обморочном состоянии. И дело было даже не в боли – ему приходилось знавать боль и похуже. Просто он ощущал, как золотые магические нити лихорадочно ползут, извиваются во всех сосудах его, впиваются в стенки артерий, пытаясь зацепиться, свиваются клубками в венах. Демид захрипел, пена выступила на губах его.

Лека крутанула ручку, стекло ее дверцы поползло вниз. Палец прыгнул прямо ей в лицо. Лека завопила и схватила палец, извивающийся в конвульсиях. Держала его перед собой как ядовитого скорпиона, орала и не знала, что делать.

– Л-лека… – прохрипел Демид. – Заткнись… Наматывай на этот палец нити, которые из него идут… Крути его как веретено…

– Я не вижу никаких нитей! Я не могу больше!!! Он дергается!

– Есть нити… – Демид закрыл глаза, хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, колени его уже были залиты кровью. – Наматывай…

Видимо, Лека и вправду что-то там сзади делала, потому что Демид почувствовал, что нити тянутся из него, сопротивляются, но выходят. Это было мучительно больно. Но освобождение того стоило.

Концы последних нитей выплеснулись из руки Демида вместе с фонтанчиком крови. Боль пронзила его тело сверху донизу ледяной иглой. И отпустила.

– Все, – прошептал Демид. – Свободен. Кидай, Лека.

Лека брезгливо вытянула руку в окно и разжала пальцы. Бывшая часть тела Демида покатилась по дороге, в последний раз блеснув золотом на солнце.

– Теперь ты. Кикимора. – Демид был весь в холодном поту, руку свою раненую прижимал к груди. – Мне, наверное, за руль сесть надо. Я постараюсь справиться…

– Сиди, инвалид. Со мной промблем не будет. – Кикимора вытянул правую руку в окно, выставил окольцованный палец вверх в неприличном жесте. Сам он смотрел вперед, не отрывался от дороги, рулил левой. А с пальцем его происходило нечто невероятное. Он начал пульсировать, волны сжатия и разбухания покатились по нему, как по гусенице, ползущей по сучку. Кольцо начало медленно двигаться. Кикимора согнул палец и перстень шлепнулся ему в ладонь.

– Опа! – сказал Кикимора, и вдруг газанул, понесся вперед, лавируя между машинами. Он поравнялся с огромным грузовиком, и, не глядя, закинул кольцо в его кузов.

– Так-то вот, – произнес он удовлетворенно. – Такой вот баскетбол, а я – Мэджик Джонсон. Пущай теперь поохотятся, волки паскудные. Как рука-то?

– Ничего. – Кровь у Демида уже перестала хлестать, и свежий рубец появлялся на развороченном огрызке пальца. – Слушай, Кикимора, что ты за фокусы показываешь? Почему это дьявольское кольцо в тебя не проросло?

– А куда ему прорастать-то? Я ж – тело мертвое, для шайбы этой золотой совершенно не интересное.

– Как – мертвое?..

– Не, ты гляди, че творится-то, в натуре! – Кикимора захохотал. Злополучный Фольксваген, отчаянно виляя между машинами, пристроился в хвост грузовику, понесся на него, в попытке догнать. ЗИЛ резко тормознул на перекрестке, и "Фолькс" воткнулся ему между задних колес.

– Ну, водилы! – Кикимора хлопал себя рукой по ляжкам. – А ты, Дема, молодец! Уважаю! Как это я раньше не скумекал, что они через кольцы нас достают?

Он аккуратно, даже не без некоторого изящества перестроился в правый ряд, включил поворотные огни и медленно свернул на дорожку, прячущуюся между домами.

– Меняем дислокацию, – сказал он. – Есть у меня тут логово одно. А машину спрятать придется, слишком уж мы засветились. Палить с пистолета на шоссе – шутка ли?

Новое логово оказалось не хуже и не лучше старого. Такая же двухкомнатая квартирка, обставленная убого, но с хорошим телевизором. Лека спала. Кикимора с Демидом сидели на крохотной прокопченной кухоньке. Пили водку.

– За твое здоровье, Дема! – Кикимора поднял стакан, изрядно помутневший за свою беспокойную стаканную жизнь. – Палец, правда, у тебя новый не вырастет, оттяпал ты его начисто. Ну да это все же лучше, чем башку бы тебе оттяпали.

– Колись давай, – Дема занюхал пятьдесят грамм ржаной корочкой. Меланхолически жевал засохшую яичницу. – Колись, Кикимора, с потрохами.

– В каком смысле?

– Рассказывай. Кто ты такой? Что ты за тварь такая, что фокусы такие со своим телом показывать можешь? Самое время пришло рассказать.

– Что ж, скажу тебе… – Кикимора слегка забурел от выпитого, и стал еще больше похож на старого вора. – Только удивлю я тебя сильно, Дема. Не поверишь, может, даже.

– Меня уже ничем не удивишь.

– Вот. – Кикимора полез за пазуху, достал оттуда листочек, сложенный в четыре раза, отпечатанный на ксероксе. – Это – копия, натурально. Но только правда это все. Потому что настоящий документ тоже у меня есть, в надежном месте схован.

Демид развернул здоровой левой рукой листочек. Писано было по-старороссийски, да еще вручную, гусиным пером, почерком мелким и прыгающим. Дема сидел, шевелил губами и медленно читал.

"Репорт секретарю Нижегородской Губернской Палаты суда и расправы г-ну Остафиеву Василию Павловичу.

Писано капитан-исправником Макарьевскаго уезда Трифоновым Егорием Данилычем апрели семнатцатаго 1776 года от Р.Х.

Ваше благородие! Настоящим сим сообщаю, что имел место случай зело странный близ деревни Пыряевки, вот уж год как прошел. В полуверсте от вышеуказанной деревеньки находится совершенно дремучий лес с местностью весьма болотистою. И пошла между местным населением молва, что в сием болоте завелась некая Богу противная нечисть, называемая обыкновенно крестьянами "шишиморой" или же "болотным мороком". Разсказывали, что сей дух безпокойный старался созорничать с человеком каждый раз, как токмо кто-либо проходил через болото за ягодами али по еще какой своей крестьянской надобности. И что дух сей любит надсмеяться над православным весьма зло – заманить его в чащобу непроходимую детским голосом, порою окликая даже по имени, и оставить там выпутываться самаго, в то же время хохоча вокруг самым непотребным образом и пугая добродетельнаго христианина даже до болезненнаго состояния.

Следствием же онаго было, что крестьяне совершенно перестали посещать этот лес. По разсказам опрошенных, начала тогда выше описаная нечисть подбираться ближе к деревне, и совершать поползновения на крестьянские животы – причем неважно кого – кошек ли, собак, курей, и даже крупную животную как свинья.

Тогда местный житель Федька Ананьев сын Шагаров, мельник, тридцати четырех лет от роду, бывший сызмальства христьянином богопочитающим и поведения самого благонадежнаго, заявил сельчанам, что нечисть сею надлежит убить, потому как является она бесом водяным, от врага Божия дьявола изошедшая и негоже добродетельным христианам стерпливать такое у себя в округе. После же чего вооруджился он осиновым дрыном и святой воды взяв, отправился на болото сражаться с сею образиной, хотя Батюшка пырьевскаго прихода был сильно против такого похода и даже называл Федьку самоуправцем.

Однако два крестьянина, бывшие тогда с Федькой Шагаровым, а именно Яшка Накузин и Исай Сергеев Поленов, кузнец, утверждают нижеследующее. Что когда Федька пришедши на болото оное, то стал выкрикивать всякие наговоры против чертей и всяких зловредных нечистей, которые заговоры, якобы, оных приманивают и нечестивой силы лишают. И оный дух, видом зело страшен, из лесу вышедши и совершенно заворожен был. А Федька его своим дрыном проткнул и святою водой набрызжил. Дух тогда этот воскричал гласом великим, и издох, и в воздухе как бы сам собою исчез. А Федька Шагаров после этого вдруг оземь упал и отдал Богу душу.

Двое эти крестьяны принесли Федьку домой. Родственники почившего сокрушались зело однако делать нечего было, решили хоронить на третий день как положено. И понесли уже на погост. Когда же отец Аврамий, батюшка местный, над ним стал обряд свершать, оный Федька вдруг совершенно ожил, из гроба восстал аки оборотень, и на того священника с кулаками набросился. И побои немалые причинил отцу Аврамию, и другим иже с ним, крича, что мол хотели недруги его в землю живым закопать. По причине полной необычности сего события сельчане растеряны были и полицию не вызывали, благодаря чего документа сему поттверждающаго не осталось.

За достоверность сего разсказа ручаться не могу, а только можете судить из сего, насколько в нашем народе сильно укреплены суеверия во всякаго рода оборотней и шишиморей.

Однако события что воспоследовали за этим, смею сказать, являются прямою принадлежностью полицейскаго предмета. Ибо характер прежде богобоязненнаго Федьки Шагарова совершенно изменился. Учал он творить всякия безобразия, и в церкву перестал ходить, напротив, стал богохульником совершенно неприличным. Жители же деревеньки долгое время ему прощали, говоря, что Федька избавил их от шишиморы болотной и потому как бы не в своем уме. Меж тем оный Федька Шагаров вовсе не отличался скудостью мышления, напротив, проявил себя хитростью необычайнаю и изворотливостью в деянии своих противузаконных проступков.

Сговорившись с подобными себе тремя лицами преступнаго толка, Шагаров сколотил разбойную ватагу и учал совершать налеты на лавки местных купцов, а скоро и добродетельныя обыватели села Лыскова, что на другом берегу Волги, такоже стали страдать от его злостных деяний. При этом Федька совершенно не знал никакой доброты и совести, и действовал самым жестоким образом, при этом надсмехаясь и над полицией, говоря, что полиция у нас на печи лежит и пятки себе чешет. Три дни назад, апрели четырнатцатаго, ворвался он со своими людишками конно и оружно в Лысково, и починил погром большой, и лавки ограбили крестьян Охлопкова и Евлампьева, и въехали в улицу, стреляя из своих оружий, и по дворам и хоромам стреляли ж, и убили до смерти крестьянина Тришку Баранова за то, что оный перечить им стал. При этом тако же сей Федька хвалился, что не человек он больше, и что переселился в него дух шишиморы убитой, а потому ни пуле ни сабле он более не доступен. И велел себя величать отныне Шишиморой.

Ваше Благородие! Прошу отрядить мне десять конных стражников, а либо драгун для поимки онаго злостнаго преступника Федьки Шагарова Шишиморы и водворения его в острог. Необходимость в этом настоятельная совершенно очевидна…"

– Так-так, – произнес Демид и положил листок на стол. – Вот, значит, с кем я связался. Преступник злостный. Ну и как, поймали тебя тогда?

– Поймали. – Кикимора оскалил острые свои зубки. – В два счета поймали. Молодой я тогда был, глупый. И пошел я в каторгу. Да только пережил я всех этих… А бумажку энтую, которую ты сейчас читал, я в семнадцатом году выловил, когда архивы полицейские громили. Так, просто антиресно было про себя почитать. Там про меня такая папка пухлая была – куда там остальным!

– Так кто же ты все таки? Человек или бес?

– Кикимора я! – заявил Кикимора. – Кикимора самая что ни на есть чистая. Тварь лесная. Этот-то Федька Шагаров убил меня, стервец! Да только и я дух из него вышиб. Батюшка мой, старый морок болотный, не одну тысячу лет жил. Он искусен был во всякого рода волшебствах. Он меня этому заклинанию и научил. Вышиб я душу федькину на тот свет, да и занял его тело! Мое-то уже ни на что не годилось. Это ж надо – осиновым колом его проткнул, сволочь такая!

– Ну, и как тебе?

– Что?

– Человеком-то жить?

– Да как тебе сказать? – Кикимора поскреб пятерней в затылке. – Оно, конечно, веселее, чем в болоте обитаться. Да только, вишь ты, из людей меня тоже никто своим не считает. Всяк, кто рожу мою в первый раз увидит, норовит перекреститься. И человек я лихой получился, не могу по приличным законам жить. И пытался ведь, да только ничего у меня не получается – душа-то болотная! Так и жить мне, видать, век в изгоях.

– А обратно вернуться в лес никогда не хотелось?

– Хотелось, конечно, – Кикимора грустно вздохнул. – Там я, вроде, как на своем месте был. Ты не подумай, что там, в лесу, жизнь совсем скучная. Лесные создания – они ведь не звери, друг дружку не жрут. Они Создателем поставлены, вроде бы как, чтобы за природой следить, порядок поддерживать. И ведь ты не представляешь, Дема, какая благодать-то в лесе бывает, к утру к примеру, когда роса выпадет. Ползешь себе по болоту, вокруг сыро, хорошо. Пузыречки булькают, лягушки квакают, комары звенят… Красота и эта, как ее там… гармония. И ты над всем этим хозяин.

– Так чего ж ты не вернешься?

– Как – вернешься? В этом теле? – Кикимора повертел перед собой руками, разглядывая их с тоской и даже некоторым презрением. – Это ж человеческое тело, слабое. В болоте долго не проживет, заболеет и сдохнет. Куда мне тогда деваться? Нет уж, видать, судьба мне такая злосчастная – человеком горе мыкать.

– А как ты выглядел, когда был настоящей Шишиморой?

– Ну так… – Кикимора замялся. – Тебе бы не понравилось. У людей свое понятие о красоте.

– Ты один только такой на свете – лесной дух в человеческом обличье?

– Ну да что ты! Бывает такое, бывает. Раньше-то, лет пятьсот назад, когда на Лесных люди охотились, как на дьяволово племя, такое частенько случалось. Историю почитай – там много рассказов, как бесы в человеков вселялись. Только тогда с такими людями не церемонились, сжигали к чертовой матери. А теперича нас, Лесных, мало осталось. И переселяться в человеков особо некому. Да и надобности-то нет.

– Лека, – сказал Демид. – Вот что действительно интересно. Моя девочка Лека. Она – паранорм. Способности ее выходят за рамки обычного, но справиться она с ними категорически не может. Лека немало напортачила в своей жизни. Может быть, тоже уже сидела бы в тюрьме, или погибла даже, если б я не взял ее под жесткий контроль. И еще: в последнее время она находится в постоянной депрессии. Это можно назвать даже раздвоением личности. В лес ее тянет. В лес. Подумать только…

– Правду хочешь? – Кикимора внимательно глядел на Демида, серьезен был необычно. – Не боишься, что правда тебе не понравится? Я ведь вижу, что любишь ты Леку. Может, лучше и не знать тебе ничего?

– Правды не существует, – сказал Демид. – Правда – понятие расплывчатое, искаженное эмоциями. Правда – она для каждого своя. Поэтому хрен с ней, с правдой. Для меня существует информация. И я уже ее знаю. Я собрал факты и сделал для себя вывод. Я уже владею информацией, Кикимора. Мне только нужно, чтобы ты подтвердил или опроверг ее.

– Подтверждаю. – Кикимора выглядел виновато, словно предавал своего лучшего друга. – Лека – не человек. Она Лесная.

– Подожди! – Демид отчаянно махнул рукой, голос его сорвался на сип. – Скажи мне, брат, есть у меня хоть малый шанс?

– Нет шанса. – Кикимора опустил голову. – Она уйдет от тебя, иначе погибнет. Она такая же как я. Тело у нее человечье, но душа с человеком мало чего общего имеет. Ее зовут Хаас Лекаэ, Белая Девушка, хозяйка березовой рощи. По-вашему она – дриада.

– Что-то здесь не так. – Дема лихорадочно налил себе полстакана водки, выпил без закуски, даже не сморщился, не брала его сегодня водка. – Она ведь совсем не такая, как ты. Она ведь настоящий человек, моя Лека.

– Дак ведь и Белая Девушка – совсем не то что я, шишимора болотная, злобная и зубастая. Белая Девушка – существо благородное и доброе до невозможности. Через эту доброту она и пострадала. Пришла малая девочка Ленка в лес, да и убилась в грозу до смерти. Захотела ее Лекаэ спасти, и прыгнула в нее. Да так и осталась там, в плену тела человеческого. Обратный путь-то из человека совсем не прост. К тому же девочка Лена тогда совсем маленькой была. Выправилась быстро, воспитали ее, как человека обнакновенного. Но только душа ее все равно не человеческая. Тоскует она, домой просится. Вот так-то, друг мой ситный…

– Вернется она когда-нибудь, как ты думаешь? – Дема подпер голову, смотрел грустно. Тоскливо ему было – хоть в петлю лезь.

– Не знаю, – Кикимора хлюпнул носом. – Ей ведь препятствиев меньше, чем мне. Тело ей менять обратно не нужно, у дриад и так тело почти что человеческое. Уйдет в свою рощу, и поминай как звали. Может, даже возненавидит людей – за то, что ей перенести пришлось.

– Что с ней сейчас творится?

– Мысли ее затуманены, не отдает она себе отчета ни в чем. Как во сне живет – видишь, спит целыми днями. Лесные-то ей всей правды не сказали. Не успели. Карх на них напал.

– Ясно. – Демид встал и пошатнулся, едва не свалился. То ли поздно уже слишком было, то ли водка проклятая все-таки забрала. – В-все, К-кикимора. Спать я пошел. А то у меня мозги уже всмятку…

– Иди.

Кикимора махнул рукой. И остался на кухне – сидеть, подперев голову рукой, жизнь свою непутевую вспоминать. Спать ему не хотелось.

Кикимора был ночной тварью.