Глава 6

Паровоз шел вперед, мерно стучали колеса. Подтянув колени к груди, обхватив их, Сигрин смотрела вперед, остальные сидели и лежали рядом с ней. Выпав из короткого больного сна, видя ее, их спины и несущуюся желтую равнину, я слушал, о чем они говорят.

– …не значит ничего, не имеет никакого значения, этого просто не было. Когда покажется Дворец, вы войдете туда. Там вы встретитесь с Девой Тьмы.

– Она твоя сестра? – спросил молоденький немчик.

Сигрин улыбнулась. – Нет, она не одна из Девяти сестер. Ее цель – вдохновлять людей на великое. Кто увидит ее и останется жив, у того есть шанс.

– То есть мы увидим ее и часть из нас умрет?

– Не сразу. – Сигрин улыбнулась снова. – Всему свое время. Вы увидите.

– И что будет?

– Вы прошли первое испытание. Двое из вас принесли жертву и расплатились за вас всех. Впрочем, для них это не облегчение и не оправдание, в дальнейших испытаниях они будут участвовать на равных. Но будет новое – Дева Тьмы назначит каждому свое. Которое он пройдет или не пройдет. После этого испытания вас станет меньше.

– Значит, кто-то из нас обязательно умрет?

– Может быть, кто-то, может быть, все. Не всякому под силу выполнить условие, поставленное Девой Тьмы. Но сколько вам останется жить, вы будете помнить ее. И любить.

– Значит, она примет нас и назначит отдельное испытание каждому?

– Она не примет вас. Оказываясь вблизи Девы Тьмы, мужчины начинают ревновать друг друга к ней, ревновать смертельно, воспылав к ней, они начинают ненавидеть друг друга, нападать, бросаться друг на друга и убивать. В вас и так есть ненависть, дополнительной не нужно. С Девой Тьмы вы будете разговаривать каждый по отдельности.

– По очереди?

– Не забивай себе голову, не важно, как и для кого течет здесь время. Каждый из вас увидит Деву Тьмы, но ждать никому не придется. Как только покажется Дворец и мы войдем, каждого из вас сразу проведут к ней.

– А скоро он покажется?

– Скоро. – Сигрин подняла голову. – Он уже показался. Вот он.

Приподнявшись, я посмотрел туда же, куда и все – остроконечные черные шпили проступили на горизонте. Задумчиво Сигрин смотрела на них.

– Странное чувство свободы, – вдруг произнесла она. – Не важно. Вы поймете.

Резко рванувшись вперед, поезд ускорил ход. Опустив затылок на чуть нагретую рифленую сталь, я закрыл глаза, мятущиеся под веками черно-желтые пятна заменяли сон. В полузабытьи, пронизанном тяжелой металлической дрожью, пронесясь через минуты, пробужденный скрежетом и визгом резко тормозящего поезда, приподнявшись, я поднял голову – замок черной громадой возвышался впереди. Спрыгнув с платформы, под тяжелым серо сияющим небом по ослепительно черному гравию мы пошли. Широкая черного мрамора лестница вела наверх, огромные высокие двери были открыты.

– Оставьте мечи, – сказала Сигрин, – здесь они вам не понадобятся. Просто положите на ступени.

С тихим звоном, словно перекликаясь, мечи легли на черный гранит. Поднявшись по ступеням, мы встали перед дверьми – летучий, неверный полумрак был виден в глубине здания за ними.

– Ну все, – сказала Сигрин, – больше я ничего сегодня не скажу вам. Идите. И не забудьте – перед смертью вы должны назвать мое имя.

Нестройно, слыша свои шаги, слабо отдающиеся под сводами, мы вошли, бледная линия чуть заметных чутких светильников дальним полукругом была вдали, быстрые, неуловимых черт девушки в черных туниках, возникнув из полутьмы, словно из ниоткуда почти мгновенно приблизились к нам; быстро подойдя, сделав мне знак, одна из них двинулась куда-то в полумрак, в сторону, по широкой винтовой лестнице с редкими алыми светильниками мы поднялись наверх, пройдя темной анфиладой небольших комнат, мы вошли в зал, летуче и неуловимо провожатая исчезла, высокая золотоволосая девушка в короткой тунике, босая, с единственным украшением – тяжелым черно-золотым браслетом на руке, мгновенье помедлив, повернулась ко мне. Кивком показав опуститься на ковер, быстрыми, тихими шагами, приблизившись, она села передо мной. Пронзительно, зелеными с поволокой глазами мгновенье она смотрела на меня.

– Потерял любимую женщину, причем дважды. Ты хочешь жить?

Мгновенье, обесчувствленный, я медлил.

– Я хотел бы сделать то, что должен сделать, и то, что поможет всем. Хочу ли я жить? Не очень.

– Ты пуст.

– Да, я пуст. Я сделаю то, что должен, но хочу ли я жить… Не знаю. Мне все равно.

– Ты долго жил без надежды. Потом, на миг вновь обрел надежду. Потом опять потерял надежду. Так бывает. Всюду, везде бывает. Так должно быть. Ты должен жить без надежды. Удел воина – жить без надежды. Нет доблести в том, чтобы жить с надеждой. Даже нижайшие твари и ничтожества живут, лелея надежду. Жить без надежды и сделать то, для чего был предназначен, добиться, совершить, и умереть с твердостью – вот твой путь. Ты хочешь меня?

Ее вытянутые босые ноги светлели передо мной.

– Да.

– Значит, ты еще жив. Я знаю, какое испытание назначить тебе.

Чуть уловимо, легко она вскинула руку, девушка в черной тунике безмолвно появилась у меня за спиной. Без слов что-то поняв, сделав мне знак, быстро она пошла к дверям; поднявшись я пошел за ней. Длинными нисходящими переходами, узкими коридорами с редкими светильниками, длинно, извилисто ведущими куда-то далеко вниз, мы сошли на высокий странным, ясным светом освещенный этаж, казалось, источник естественного света – простор и голубое небо были где-то совсем рядом, несмотря на глухие стены. Что-то громоздкое и массивное было видно в конце зала, человек в одежде, похожей на комбинезон пилота, стоял рядом. Сделав мне знак идти дальше, девушка так же летуче, неуловимо исчезла, бездумно я пошел вперед. Странный летательный аппарат, но с очень короткими крыльями, короче и массивнее, все яснее проступал в конце зала; поравнявшись с ним, с удивлением, непонимающе я смотрел вперед – странная, чуть колышущаяся черная стена было передо мной. Делающий какие-то записи в планшете пилот коротко поднял глаза на меня.

– Готов?

Невольно усмехнувшись, я пожал плечом.

– Наверно.

– Тогда чего ждешь? Залезай.

Овальная дверь, отодвинутая вбок, изогнутая под контур корпуса, была передо мной; бездумно, поднявшись по ступеньке, чуть пригнувшись, проникнув в фюзеляж, я сел в кресло; сделав последнюю пометку в блокноте, убрав планшет, пилот, быстро забравшись в кабину, привычно-ловко опустился в кресло. Закрыв дверцу, он оживил пульт.

– Перегрузки вытерпишь? Летал когда-нибудь?

– Плавал.

– Это не в счет. Ладно, пристегнись и терпи. Если потеряешь сознание, позже, когда будет до тебя, приведем в чувство. Готов?

– Да.

– Ну что ж, понеслись.

Быстро что-то нажав на пульте, взяв рукоятку на себя, так, что аппарат, словно пронзенный мгновенным импульсом, тяжело задрожал, чуть помедлив, слушая нарастающий гул и рычанье, с силой он принял рукоятку на себя; рванувшись с места, сходу пронзив колышущуюся черную стену, аппарат вынесся на ослепительно синее открытое пространство – бездонная высь и редкие барашки маленьких белых облаков были вокруг; почти не обратив внимания на вбивавшую в кресло тяжесть, почти не заметив секундной тьмы в глазах, натянув ремни, припав к иллюминатору, прижавшись бровью, виском к жгуче ледяному стеклу, я смотрел в сияющую синь. Набирая скорость, несясь над чем-то исчезающе белым, нестройным, невнятным внизу, аппарат, круто взмыв вверх, на несколько коротких минут оказавшись один в бескрайней выси, заложив вираж, развернувшись, так же круто пошел вниз; сначала что-то дробно-мелкое, едва различимое показалось внизу в разрывах рваных облаков, затем, вновь резко снизившись, проскочив сквозь облака, спрямляя линию, аппарат парящее завис над синей поверхностью, в которой скорее каким-то нездешним чувством, чем глазом, я узнал море, что-то отличное от синевы, чернеющее, похожее на рваную линию берега, показалось вдали. Еще снизившись, летя так, что массы воды уже не стояли, а чуть заметно двигались под нами, аппарат несся, взяв курс на темно распластавшуюся, широко громоздящуюся линию каких-то построек, быть может, городских массивов вдали, неслись внизу воды; уже отчетливо различая башни, какие-то переплетенные сложные конструкции, похожие на массивы доков, полосу отчуждения за ними и бело-красные, светло-розовые россыпи домиков вокруг, все так же перекошенно, натягивая твердые путы ремней, я сидел, прижавшись к стеклу.

Еще снизившись, аппарат, кажется, сбросил скорость; уже ясно видя приближающийся город, я на мгновенье вздрогнул от неслышно, незаметно навалившейся тени – огромный, странный, неосознаваемо сложный аппарат, в сотни раз больше нашего, похожий на колоссальный летающий эсминец или, больше того, линкор, тяжело и стремительно, чуть заметно обгоняя нас, затем чуть отстав, двигался параллельно с нами. Бесчисленные башенки, порты, трубы, какие-то замысловатые, разных форм отверстия, похожие на шахты торпедных аппаратов или дюзы, были рассыпаны по нему; приглядевшись, в светлой сини, далеко за ним я различил еще два или три таких же аппарата. Круто отвернув, не дав мне рассмотреть подробно летающее чудище, пилот вновь заложил вираж, как-то разом, внезапно впереди показались крыши каких-то построек и линии посадочной полосы; еще раз резко нырнув вниз, виртуозно пролетев между массивными черно-кубическими близко поставленными зданиями, пилот плавно отвел ручку от себя; плавно сбрасывая скорость, тормозя, уже в окружении каких-то кирпичных, затейливо громоздящихся построек аппарат, нырнув вниз, ударил, наконец, колесами о бетон полосы. Совсем немного пробежав по ней, так же плавно, лишь в конце немного резко затормозившись, он встал, чуть двинувшись юзом, в тесном тупике в выемке какого-то здания. Отключив пульт и скинув шлем, пилот, засовывая планшет в широкий карман комбинезона, отмыкая ремни и защелки, быстро оглянулся на меня.

– Жив? Вылезай.

Отстегнув ремни и откатив дверь, я спрыгнул на асфальт. Спрыгнув следом, почти не оглядываясь, пилот быстро пошел к полураскрытым дверям в нижнем этаже приземистого, темно-кирпичного здания. – Сейчас тебя до места доведу – и все. Не отставай.

Войдя, двинувшись через какие-то захламленные помещения, похожие на склады, выбравшись через еле заметную обшарпанную дверь, мы поднялись на второй этаж и пошли через низкий, тускло освещенный коридорчик; повернув по нему, пройдя чуть-чуть и потянув неприметную аккуратную, обитую каким-то металлом дверь, пилот на секунду заглянул туда; полуприкрыв дверь, еще поглядывая туда, нетерпеливо он обернулся ко мне.

– Тебе сюда. Заходи.

Посторонившись, он дал мне путь, я вошел, дверь захлопнулась за мной. Несколько рядов невзрачных обшарпанных стульев заполняли комнату, десятка полтора человек, глядя на человека, стоящего впереди на помосте у сооружения наподобие маленькой трибуны или профессорской кафедры, сидели на них. Уличный свет чуть проникал через полуоткрытое закопченное окно. Не зная, что делать, осторожно я приблизился и присел на один из свободных стульев. Что-то помечая в раскрытом журнале, похожем на учетную бухгалтерскую книгу, человек у кафедры, на мгновенье подняв взгляд, отложил журнал и присел на стул у края помоста.

– Ну что ж, ждать, наверно, больше некого. Начнем.

Тихо было в комнате, чуть слышно монотонно жужжали неяркие мутноватые потолочные лампы. Задумчиво, как-то чуть растерянно взглянув в пространство, человек поднял глаза.

– Я не знаю, кто и что привело каждого из вас сюда. У каждого свое предназначенье и свой путь. Своим путем и по своей воле каждый приходит в Братство Последней черты. Обманчива действительность, обманчивы и мир и покой этого города – идет война. Она давно идет, эта война, и некоторые, возможно, живя здесь, даже забыли о ней – ко всему привыкаешь, и, кажется, она была всегда, и почти не замечая ее, идет уже давно, своим ровным привычным чередом жизнь этого города. Быть может, так оно и должно быть, ведь говорил же когда-то какой-то великий государь, что нация даже не должна замечать, что армия сражается. Мы почти осуществили этот девиз, и вроде бы спокойно и мирно, солидно, мерно и неторопливо идет жизнь вокруг, но война… она тоже идет. И, делая все, что в ее силах, многолетне поддерживая покой, относя бои и сраженья далеко вглубь надводных пространств, в облака, подальше от берегов, армия все же нуждается в вас. Вы – избранные, выбрав этот путь, вы в силах будете сделать то, что не под силу обычным войскам. Вы совершите подвиг, и уже сейчас, решившись на это, все обдумав и решив для себя, вы можете гордиться собой. Больше мне нечего вам сказать. Выйдя из этого здания и пройдя в соседнее, в ангар, вы получите инструктаж.

Быстрый подвижный человечек поднялся из первого ряда, увлекая всех за собой, выйдя в коридор, он повел нас по нему и по лестнице вниз. Перебежав короткую бетонную площадку, войдя в двери невысокого, чуть просевшего металлического ангара, подведенные человечком к длинному ряду невысоких, словно приплюснутых, почти миниатюрных летательных аппаратов, мы встали возле них; махнув рукой, что-то неразборчиво кому-то прокричав, человечек убежал; высокий грузный мужчина в замасленной летной тужурке, появившись откуда-то из-за груды беспорядочно сваленных ящиков и запчастей, вытирая руки платком, подошел к нам.

– Новенькие? Хорошо. Ну что ж, рассиживаться нечего, давайте начнем. Теорий здесь не будет, практика сама покажет все. На конкретном примере, на конкретном аппарате я все сейчас расскажу вам. На каком – неважно, можно хотя бы и на этом. Не теряйтесь, подходите сюда.

Быстро нагнувшись, таким же быстрым движением откинув, подняв вверх полукруглую – под фюзеляж – дверцу аппарата, он маленьким, ярко светящим желтым фонариком подсветил ручки, рычаги и пульт управления открывшейся кабины.

– Простейший, вручную управляемый сверхлегкий истребительный модуль ИМ-5. Ручка газа, штурвал управления, приборное устройство – датчик топлива, дальномер, прицел, датчик высоты. Подсветка приборов, педаль ускорения. Все просто, разобраться несложно даже школьнику. Направляя модуль на выбранный объект, видя на дальномере сигнал разрешения атаки – с учетом остатка горючего и выбранной дистанции, нажимаете педаль ускорения и завершаете атаку на объект. Заряд – в тыльной части, активируется детонирующим путем. В общем-то больше мне нечего рассказать вам. Все.

– Тренировки будут? – спросил кто-то из задних рядов.

– По желанию – пожалуйста, если кому-то хочется, повторю, покажу, разъясню. Натурных тренировок, разумеется, не будет – да и зачем они – устройство не сложнее самоката. В местах размещения будете ждать приказа на полет. Если кому-то что-то неясно, оставайтесь, повторю. Такие есть?

Тишина была ответом ему.

– Хорошо. Тогда – все.

Вновь появившийся маленький человечек, быстро махнув рукой, поманил всех за собой.

– А теперь – размещение. Идемте, не задерживаемся.

Выйдя из ангара, мы пошли за ним. Пробежав до здания напротив, заведя нас в какую-то комнатку, озабоченный, он обернулся.

– Все живете поблизости, пусть каждый возьмет жетоны. Условия хорошие, набережная, дорогой, приличный район. Квартира у каждого светлая, комфортабельная, отдельная. Есть все необходимое для жизни, – запнувшись, словно сказал что-то не то, на мгновенье смешавшись, из какого-то шкафчика он вытащил пачку цветных продолговатых книжечек, – вот карты города, до места размещения вас довезут, место обозначено на каждой карте большим крестом, – снова смешавшись, мимолетно поморщившись, он положил на стол стопку – пожалуйста, разбирайте, если кому-то не достанется, скажите. На жетонах два ключа – побольше – от подъезда внизу, поменьше – от квартиры. Номер квартиры и номер дома указаны на жетоне. Улица у всех одна и та же, но дома территориально разбросаны – длинная улица – скучковавшись, жить не будете. Магазины, рестораны – все есть. Оплата – по предъявлении специальной гравированной карточки – их тоже сейчас раздам. Вопросы есть? Тогда разбирайте, машина ждет.

Чуть толкаясь, все разобрали жетоны и карты, погремев связкой ключей, из маленького сейфа в дальнем углу человечек достал и роздал карточки.

– Просто предъявляете – и все, любую сумму записывают на ваш счет. Точнее, не на ваш, а… В общем, не важно, все, что нужно приобрести и получить сможете. Готовы? Пошли.

Вслед за человечком, выйдя из комнатки и здания, мы прошли немного, плутая между темными кирпичными с закопченными окнами домами. Старенький приветливо раскрашенный автобус ждал на улице. Забравшись, мы расселись, человечек сел рядом с водителем впереди. Быстро взяв с места, выехав на пустую уютную улочку, промчавшись через несколько улиц и вынесясь на набережную, автобус некоторое время ехал вдоль нее. Оставив позади череду нарядных приветливых вывесок, автобус затормозил у какого-то дома.

– Жетон номер четырнадцать – пожалуйста сюда.

Взглянув на свой жетон, один из сидевших в салоне вышел. Проезжая по длинной, дугой изгибающейся набережной, останавливаясь и высаживая пассажиров вслед за объявлениями человечка, выкликающего номера, автобус проехал немалое расстояние; услышав номер своего жетона, я встал и вышел. Автобус уехал. Красивый солидный трехэтажный дом с украшенным бронзовыми виньетками подъездом был передо мной. Открыв прикрепленным к жетону ключом дверь парадной, я поднялся к двери своей квартиры, на третий этаж. Открыв дверь, я вошел. Маленькая с легкими серыми шторами квартирка, аккуратно застеленная, с толстым, расписанным какими-то восточными узорами, стеганым покрывалом кровать, старинный, на гнутых резных ножках, с темной глубокой полировкой шкафчик-бюро, уютная аккуратная кухонька, тихий белоснежный кафель ванной. Вернувшись в комнату, я подошел к окну – длинная, почти без людей набережная внизу – женщины в красивых платьях, с зонтиками и ведущие их под руку хорошо одетые мужчины в цилиндрах кое-где виднелись вдали, необъятное море лежало до горизонта под окнами. Отливая синим, плоское, почти безжизненное, вдали оно почти сливалось с небом, справа, у дальнего маяка, вблизи мыса стояли рядом, дымя, три огромных, высоких, темно-серых, похожих на утюги линкора.

Задернув штору, я сошел вниз. Медленно побрел я по улице. Высокие – в пять-шесть этажей, серого камня дома с двускатными крышами, маленькие мансарды и башенки, серые четырехугольники печных труб, фигурные окошки чердаков и легкие полосатые матерчатые навесы-козырьки над входами в магазинчики, высокие башенные часы в кирпичном простенке между двумя теснящимися рядом домами, серые граненые мостовые; вдали, по поперечной улице тихо проехал маленький, подсвеченный желтыми огоньками трамвайчик. Легкий туман налетал с моря, несмотря на ясный, безмолвный, лишь чуть затуманенный день, многие окошки светились тихим оранжевым светом. Затейливый, длинный, странно медленный воздушный корабль тихо пролетел над улицей. Темные, изящно-громоздкие, почти средневековые дома с редкими, неправильно разбросанными окошками теснились друг к другу, длинные, с бронзовыми фигурками и фонариками, тянулись вывески. Тускло-прозрачные блики лежали на мостовых. Странная, светлая, пронзительно смутная атмосфера затишья была кругом. Увидев вывеску, я зашел в кафе. Показав женщине за стойкой гравированную карточку, я сел за столик в дальнем углу у окна, принесли кофе, который был мне не нужен. Процокали копыта за стеклом – медленно проехала графично-черная, на высоких ажурных колесах пролетка. Откуда-то из полутьмы, из тишины с пустыми столиками чуть удлиненного зала кафе неуловимая в движениях темноволосая девушка в длинном платье подсела ко мне.

– Ты разрешишь?

– Да, конечно.

– Прости, что так просто, без повода, без приглашения.

– Ничего, ерунда, даже лучше. Заказать тебе кофе?

– Да.

Мгновенье мы смотрели друг на друга.

– Я всегда захожу сюда, почти каждый день. Я часто вижу здесь людей из Братства Последней черты.

– Узнала по карточке?

– Да.

– Кто ты?

– Я уличная художница. Рисую портреты – людей, всех, кто пожелает, работаю на торговой улице, в нескольких минутах отсюда. Захожу сюда отдохнуть – устают пальцы.

– И видишь здесь людей из Братства?

– Да, их селят неподалеку отсюда.

– Ты их рисуешь?

– Нет. Они не просят. А если бы и попросили, мне нечего делать с карточками, которые у них есть.

– А ты не можешь нарисовать их бесплатно?

– Могу, конечно могу. Но они не просят. Они просто рассказывают истории своей жизни. – Она грустно улыбнулась. – Я переполнена мужскими историями.

– Они интересные?

– Не важно. Есть интересные, есть не очень. Но я завидую им. Они взлетят, они вырвутся, они прорвутся из тишины.

– Они умрут.

– Я знаю, что они умрут. И ты умрешь. Разве это не счастье – умереть в полете? Я хотела бы научиться летать.

– В чем дело – записывайся в Братство Последней черты.

– А кто тебе сказал, что я не пробовала? – Она улыбнулась. – Туда пока еще не берут женщин.

– Тебе не повезло.

– Наверно.

Подошедшая женщина тихо поставила перед ней чашку кофе.

– Что ты делаешь – ну, когда не рисуешь портреты?

– Тут трудно что-то делать, этот город не для того, чтобы что-то делать. Я хожу на пристань, смотрю на корабли. Они сражаются где-то в дальних водах, я знаю их все. Некоторые не возвращаются назад.

– С кем идет война?

– Не знаю. Большие плавучие и летучие корабли приходят из-за горизонта. А что там – за горизонтом, никто не знает. Мне всегда хотелось заглянуть за горизонт.

– Ты живешь здесь?

– Да, в мансарде. Из окна видно море. Утром я встаю и долго смотрю на море. Потом иду рисовать. Ко мне часто приходят моряки. У них есть поверье – кого я нарисую, тот вернется из плавания.

– И возвращаются?

– Не все. Но все равно просят нарисовать. Я рисую, потом ухожу, брожу по городу, захожу в магазинчики, в кафе. В магазинчиках много красивых вещей, все можно купить. Можно гулять по городу, ездить в трамвайчиках, сидеть в кафе, дома из окна смотреть на корабли. Здесь есть все, здесь уютная, тихая, размеренная жизнь. Жизнь как сон. И можно жить в этом сне вечно. Но почему, почему мне так тягостно, так плохо в этом городе? Не знаю.

– А чего бы ты хотела?

– Я хотела бы проснуться. Но это ускользает от меня. И каждый день я вижу эти дома, эти окошки, эти башенки, эти корабли. И эти мостовые. Ты заметил – тут нет птиц. Они пролетают над бухтой, над городом, но никогда не садятся – ни на тротуарах, ни на крышах ни одной птицы. По-моему, они просто не видят города.

– Тут всегда так ясно и светло?

– Только когда нет туманов. Когда наступают туманы, не видно моря, не видно кораблей в бухте. Иногда туман окутывает улицу, на которой я рисую. Люди появляются из тумана, я рисую их, и они уходят в туман. Я рисую их и думаю, откуда они приходят и куда уходят. Странно…

– Ты здесь родилась?

Она с улыбкой, как взрослый на ребенка, посмотрела на меня.

– Я не знаю, где и когда родилась. Я не помню, когда родилась. Сколько я помню себя, я всегда жила в этом городе, жила в мансарде и рисовала картины. Здесь никто не рождается. Здесь просто живут. Ходят по улицам, заходят в кафе, смотрят на море – и живут.

Вдруг поняв, я быстро посмотрел на нее.

– И не умирают?

– Нет. Только летчики и моряки. Но они не умирают, они просто не возвращаются. Поэтому мне так хотелось всегда заглянуть за горизонт.

– Жаль, что мне не придется рассказать тебе, что там.

– Жаль, что мне самой не доведется взглянуть.

– Ты еще будешь приходить в это кафе?

– Не знаю. Может, да, может быть, нет.

– Прощай.

– Прощай.

Поднявшись, я вышел на улицу. Все те же аккуратные домики, все та же мостовая, все те же разноцветные шторки на окнах, все те же фонари. Мимо тихо блещущего моря, по набережной я пошел к своему дому. На площадке после подъездной двери, перед лестницей не замеченная мной раньше консьержка из своего закутка со столиком обратилась ко мне.

– Тут приезжали, искали вас, просили передать. Завтра, в восемь часов вас просят спуститься, за вами будет автобус.

– Спасибо.

По знакомой лестнице, к своей квартире я поднялся на третий этаж и лег спать.

* * *

Проснувшись на следующее утро, в условленное время я спустился вниз. Все та же консьержка с почти виноватым видом торопливо поднялась из-за столика.

– Приезжали, просили извиниться, передать, что все отменяется. Плохая видимость, туман. Но завтра в это же время просили быть.

– Спасибо.

Помедлив, я вышел на улицу. Туман, далекий, клубящийся далеко над морем, не замеченный мною утром при беглом взгляде в окно, закрывал горизонт. Тускло-серым цветом отсвечивало небо. Не зная, что делать, выйдя на улицу, медленно, глядя на полускрытые дымкой корабли на рейде и облака, я прошел по набережной. Вот и еще один день жизни мне дарит погода. Свернул на улочку, зашел в кафе. Все та же женщина за стойкой протирала стаканы, девушки не было. Весь день, по тихим извилистым улочкам, наугад я бродил по городу. Подойдя к мощеной крупным камнем неожиданно широкой улице, с удивлением я посмотрел вперед – на другой стороне улицы, между темными высокими строениями, в переулках, между домами и морем шел снег. Глядя на него, входя в него, я перешел улицу – заиндевевшие окна магазинчиков, белая мостовая, запорошенные снегом пролетки, дым из высоких массивных печных труб, оранжево светящие в вышине аккуратные не задернутые гардинами окошки. Мужчины в длинных черных пальто с лисьими воротниками, ведущие под руку женщин в длинных черных юбках, меховых накидках и маленьких черных меховых шапочках шли кое-где, не спеша, по улице. Над пролетавшем над крышами медленном затейливой воздушном корабле дымила высокая труба. Повернувшись, я пошел обратно, вновь перешел улицу. Ясное небо, светлое тепло с моря, все те же тихие улочки, чуть отсвечивающие небу мостовые, нарядные витрины. Пробродив до ночи по городу, я пошел спать.

Туман был на второй, на третий, на четвертый день.

На пятый день небо во всю даль, до горизонта было ясным. С чуть различимым скрежетом, резко затормозил у дома автобус, открылись двери. Быстро, по ступенькам, видя наполовину заполнивших его людей, присоединяясь к ним, я вошел в него. Рванувшись с места, несясь по набережной, быстро, почти на лету подхватывая оставшихся, автобус закрыл, наконец, в последний раз двери; рванувшись снова, огибая по дуге порт, пролетев полгорода, резко свернув, миновав несколько заборов и контрольных пунктов, он въехал на летное поле. Выстроенные в струнку полтора десятка летательных аппаратов отсвечивали плоскостями под светлым небом. Торопясь и сбивая шаг, человек в форме обошел наш строй, вручая летные задания.

– Противник в шестидесяти милях, множество целей. Вылетать немедленно. Общий курс – зюйд-зюйд вест.

Бегло просмотрев сложенный вдвое листок задания, найдя в линейке по номеру свой аппарат, быстро подойдя, я занял место в нем. Нажал кнопку, засветилась панель приборов. Выжал педаль; четко вздрогнув, легким толчком взяв с места, все более и более разгоняясь, несясь по взлетной полосе, аппарат оторвал колеса от земли. Ручку на себя, резко вверх, набор высоты. Засветилось внизу море, позади, далеко, за спиной, остался в небытии город. Курс сто тридцать пять. Вновь один, в вышине, над морем, я летел в беспредельную синь. Десять миль, тридцать миль, семьдесят. Что-то неприметное, трудно различимое показалось вдали. Штурвалом я скорректировал курс. Что-то огромное, грязно-зеленое, распираемо-ассиметричное и уродливое, похожее на колоссальный перекошенный, составленный из нелепо собранных, плохо согласуемых между собой блоков линкор, медленно приближалось из синеющей дали. Еще не выжимая скорость до предела, экономя горючее для финального рывка, курсом прямой наводки я летел к нему. Я – снаряд. Расстояние уменьшалось все стремительнее, стали различимы хаотично понатыканные по уродливой массе чудовища пушечные порты, видны были гондолы под брюхом с подвешенными в них самолетами.

Первый разрыв зенитного заряда беззвучно и нелепо раскорячился дымовым пятном справа по курсу, затем слева, потом ближе, потом дальше, целое созвездие зенитных разрывов, рвано-дымных серо-коричневых клякс наполнило пространство передо мной. Штурвал на себя, резко взмывая из-под артиллерийского облака, я поднялся выше. Посмотрим, как ты защищен с верхней плоскости, урод. Урод, урод, сволочь, гад. Дав свечу, в выси развернувшись, с вдавливающей до хруста скоростью сближаясь с чудовищем, я отметил, как остались внизу и поредели зенитные разрывы. Ближе, все ближе. Два быстрых с широко раскинутыми почти ажурными крыльями самолета появились из-под чудища, мгновенно беря круто вверх, сближаясь, они взяли курс на меня. Вперед, вперед. Сближение до дистанции огня, трассирующие следы пулеметных очередей прочертили синь вблизи меня; уйдя в сторону, затем другую, идя рваным, с перекладывающимися курсами, зигзагом, трясясь и переламываясь в кресле, я несся к цели вперед. Мгновенным промельком, один, затем другой, стреляя уже из пушек, самолеты пронеслись мимо меня. Заходят в хвост, ломаю курс, обидно, глупо быть подстреленным в последний момент, в шаге, в рывке от цели.

Пулеметная очередь, резко брызнув, задела, разнесла кончик левого крыла, аппарат замотало в воздухе, с трудом удерживая курс, уже выжимая полную скорость, я несся к чудовищу. Еще одна очередь, ударив выше, хрустко, по касательной, задела фонарь, хищные, змеящиеся трещины мгновенно разнеслись по пластику. Поздно, уже поздно. Все ближе чудище, уже почти полнеба заслоняет оно. Скорость на пределе. Вот оно! Вот оно! Вот оно! Я здесь, я твой, я приношу тебе жертву, мою высшую жертву, мою последнюю жертву, Вотан! Небеса, земля, ветер, штормы, море – запомните, запомните, запомните меня! За Родину! Сигрин! Сигрин! Сигрин! Плоскости чудовища ударили навстречу – и все кончилось.