Глава 13

Разложенная на надгусеничном листе танка большая карта, чуть изгибаясь, верхним краем слегка залезала на боковую броню, сверху, с закрывавшего небо раскидистого дерева, на нее упало несколько чешуек и мелких закрученных зеленых сережек. Полукольцом окружив ее, молча мы смотрели на густо теснившиеся на ней значки и обозначения.

Нетерпеливо оторвав взгляд от нее, боцман резко-ожидающе взглянул на немецкого офицера.

– Ну так и что – эта штука стоила времени на нее потраченного?

Достав из кармана складную лупу, немец щелкнул кнопкой, высвобождая из футляра откидное круглое увеличительное стекло. Наклонившись, быстро приложив его к какой-то детали на карте, так же быстро передвинув и еще несколько раз что-то рассмотрев и сложив, он сунул ее в карман.

– Потраченного времени она, безусловно, стоиа. Можно было бы усомниться в ее подлинности, но здесь детально и на удивление точно нанесены те места, через которые мы проходили, и то, где находимся в настоящий момент. – Чуть нагнувшись, он ткнул пальцем в карту. – Вот, кстати, то режущее колесо, обмотки которого мы разбили из пушки. Вот дамба, вот арена танковых боев, вернее, одна из них, судя по карте, здесь таких еще множество. Вот домик, около которого мы сейчас стоим. – Он усмехнулся. – Кстати, колесо, через которое мы проходили, здесь обозначено как «Ломтерезка». А вот главное – то, о чем толковала эта женщина – в паре километров отсюда, там, где кончается остров, на котором мы сейчас стоим, начинается многокилометровая бетонная полоса – дорога, которая ведет через болота и выводит практически к дальней оконечности Клоаки. Лежащая на двадцать-тридцать сантиметров ниже поверхности воды и сверху на глаз почти не различимая, она является, по сути, выходом из лабиринта, без этого плана, не зная этого тайного хода, мы наверняка застряли бы здесь навсегда. – Сухо поджав губы, играя скулами, он поморщился. – Настораживает другое – пройдя – кстати, довольно извилистым путем – через болота, она выводит не к цветущему проливу, о котором говорила женщина, а к неким двум объектам, обозначенным на карте как «Отмель единения» и «Лягушатник». Я говорил с женщиной. Она утверждает, что, сойдя с бетонной ленты вместе со своим спутником, каким-то шведом – который, кстати, после этого отчего-то мгновенно застрелился – так и не выполнив обещания впоследствии непременно жениться на ней, – немецкий офицер, казалось не скрывая какого-то странного удовлетворения, язвительно улыбнулся, – из-за чего ей пришлось в грусти возвращаться назад все на том же мотоцикле с коляской, – так вот, она утверждает, что, сойдя в воду, которая была ей по колено, и идя по песчаному дну, она прошла через толпу каких-то суетящихся мужчин, которые не обратили на нее никакого внимания, перешла через песчаный перешеек и оказалась в некой сказочной красоты голубой лагуне, правда, тоже очень мелкой, за которой был еще один поразительной чистоты песчаный берег, а за ним, наконец, пролив, по ту сторону которого отчетливо были видны громадные массы дворцовых зданий. Все это, конечно, очень романтично, но внушают такие же очень большие подозрения эти два объекта – «Отмель единения» и «Лягушатник» – сдается мне, а честно говоря, я таки практически уверен, что по отношению к нам эти объекты окажутся отнюдь не столь безобидными, особенно с учетом их названий и принимая во внимание весьма специфическое чувство юмора создателей этой карты. – Он, морщась, подумал. – Если это вообще юмор и вообще чувство. Бетонная полоса, которая выводит из Клоаки, здесь, кстати, называется «Тропа примирения». – Он усмехнулся. – Вот ходить тропой примирения мне до сих пор не приходилось. Но так или иначе другого пути у нас нет. Учитывая протяженность пути и запас горючего в танке, примерно до половины пути мы доедем, дальше, возможно, придется идти пешком, но некоторую надежду дает отмеченное как раз недалеко до середины пути место, обозначенное здесь как «Арсенал» – возможно, там мы найдем запасы горючего, хотя расположено оно пусть и близко от бетонной полосы, но все-таки не впритык, так что удастся ли добраться до него, неизвестно. – Он выпрямился. – Ну все. Если кто-то, конечно, не соблазнен увидеть вечернее представление кабаре с обновленными нарядами, то самое время садиться на броню и покидать сию обитель. Садиться на броню старайтесь равномерно – судя по тому, что бетонная полоса лежит под водой и лежит, по-видимому, много лет, поверхность ее наверняка обросла илом и является достаточно скользкой, так что лучше, чтобы танк был уравновешен. Ширина пути, кстати, всего четыре метра, так что, Иоганн, тебе придется глядеть в оба, иначе примирение рискует обернуться вечным, по крайней мере, для тебя и тех, кто будет в этот момент внутри танка. Ну, все готовы? Вопросов нет? Или кто-то что-то хочет сказать?

– Я оставил хозяйке заведения автомат с запасным магазином, – негромко сказал Вагасков. – Публика здесь опасная, так что мало ли что может случиться.

Утомленно поморщившись, словно чем-то доведенный до крайности, немецкий офицер покрутил головой.

– Славянская чувствительность, – произнес он. – Впрочем, я уже начинаю привыкать. А то, что эта женщина, явно предельно практичная, наверняка тут же забрала у застрелившегося шведа его пистолет, тебе не приходило в голову?

Вагасков пожал плечами.

– Ну, может, она уже пускала его в ход, и боезапаса больше нет.

– Или тот швед застрелился последним патроном, – встречно кивнув ему, сказал немец. – У вас, русских, всегда наготове масса аргументов, когда надо оправдать какую-нибудь глупость. Ладно, отбирать назад подарок в любом случае не по-джентльменски. Ну все, Иоганн – заводи мотор, Ганс – к пулеметам. Остальные – на броню. – Поднимаясь к башенному люку, он кивнул Вагаскову, – полезай за мной – есть о чем поговорить.

Бросив в башенный люк узел с мечами и еще какое-то барахло, мы забрались на броню. Взревев мотором, выбросив облако выхлопных газов, рывком взяв с места, выровняв ход, неспешно танк поехал. Обогнув дом, бережно сторонясь обрамляющих его деревьев и маленькой клумбы, оставив дом позади, не видя перед собой никакой дороги и вломившись в кустарник, метров сто или двести медленно он проминался сквозь него, непримятые, устоявшие по бокам шипастые ветки, отклоняясь и сорвавшись, кололи нас по лицу, полоса кустарника кончилась, по косогору книзу, вырывая гусеницами травы, танк съехал к казавшейся бескрайней, уходившей вправо и влево, куда-то в дальний туман водной дуге болота, порыскав в обе стороны и взад-вперед, он остановился; спрыгнув с брони, рассыпавшись по берегу, сползая к воде и раздвигая кусты, все вместе мы принялись искать начало обозначенного на карте в этом месте бетонного пути.

Непролазная бурлящая болотная топь была всюду, наконец, меч кого-то из немцев, сунутый в воду, заскрипел по бетону, подойдя и убедившись, что ясно видневшийся из-под относительно прозрачной воды бетонный массив действительно широкой полосой вел куда-то отсюда, мы сделали знак Иоганну; осторожно, короткими рывками приблизившись и несколько раз сманеврировав, выравнивая танк, чтобы точно и параллельно вкатиться на каменное ложе, он дал, наконец, решительно газ; подымая буруны воды, въехав на бетонную тропу, заехав на нее вперед на десяток метров, погрузив танк в воду по середины катков. Бредя в воде, прежде чем залезть на броню, я чуть пригнулся – темная скользкая почти прямоугольная масса, словно отлитая из монолитного бетона, когда-то обнесенного опалубкой, дробно извиваясь в воде под моими шагами, тяжело просвечивала сквозь прошитую воздушными пузырьками болотную муть; оттолкнувшись от нее, хватаясь за бортовые скобы, я забрался на броню танка. Относительно равномерно все расселись снова, дав газ, булькающими пузырями мощно вырвавшийся из-под воды, очень медленно танк поехал.

Вода бурунчиками вскипала у гусениц, временами слышен был скрежет траков по бетону. Через открытый передний люк, порой далеко высовываясь, сверхосторожно Иоганн вел машину. Со временем приноровившись, почувствовав фактуру дороги, он прибавил скорость, водные пространства, прораставшие местами одиноко стоящими на мелких островках деревьями, рваными сплетениями кустарника и какими-то трудно различимыми на воде предметами типа упавших сухих птичьих гнезд и осколков бревен, равномерно двигались мимо.

Пройдя под навесом сомкнувшихся деревьев меж двух маленьких островков, дорога вышла на широкую водную гладь; присмотревшись, метрах в полуста я увидел что-то необычное, быстрым, судорожным биением привлекавшее внимание – в мутной глади стоячей воды, приступами взрывая ее, пуская вокруг быстрые расходящиеся волны, раскинув широкие прозрачные крылья билась, то вскипая, то затихая, огромная двухметровая стрекоза. Длинные плотно-прозрачные крылья были утяжелены водой, огромное неровное тело в противоход им неровно содрогалось, голова силилась приподняться над водной поверхностью. Почувствовав приближение танка – чего-то темного и тяжелого, рваным, отчаянным усилием, собрав последние силы, бешено забившись, она на мгновенье вырвала крылья из воды, приподняв переднюю часть туловища над водой, на лихорадочных взмахах удерживаясь в воздухе, новым звериным предельным рывком вырвав хвост, взмыв, пролетев в воздухе несколько метров, с ходу она снова шлепнулась в воду, полежав пару мгновений на ней и словно набрав сил, новым окрепшим ударом крыльев снова взлетев и уже уверенно набрав высоту, медленно и тяжело она полетела куда-то прочь к дальним зарослям.

Долго, час или больше, ровным ходом, иногда из предосторожности замедляясь на подозрительно скользких участках, танк мерно шел по слегка изгибающейся местами илистой бетонной полосе, болото то разлеталось в обе стороны широко как море, то съеживалось, стесненное неровными берегами или россыпями островков, порой издалека, а пару раз и где-то совсем близко слышны были рваные хлопки автоматных очередей, более быстрые, слитно-торопливые удары пулеметов, откуда-то издали доносилось редкое уханье артиллерийских орудий. В какой-то момент мне показалось, что в дальних кустах блеснул окуляр оптического прицела снайпера; взметнувшись, я дал в сторону его очередь из автомата, которой последовали все остальные, сидевшие на моей стороне брони, полетели оторванные ветки и листки, ничего другого более не случилось.

Берег отодвинулся, через пару минут приблизился вновь, среди плавающей на поверхности болотной массы зеленой мелкоты и древесной рухляди я вдруг увидел качающийся на воде совсем близко по курсу перевернутый большой цветной зонтик с длинной торчащей вверх ручкой; приблизившись, в чаше зонтика, на полотняной поверхности и напружиненных спицах, удерживающих его купол, мы явственно увидели раскрытую книгу. До зонтика была пара метров; удерживаясь за бортовую скобу, вытянув меч, кто-то из немцев попробовал подцепить им книгу, но дотянуться не удалось; взревев, танк взял по полосе чуть левее, зонтик с книгой остался позади, следившие за попыткой немцы, посмеиваясь, провожали его взглядами.

– Соскучился по чтению, Генрих.

– Так мы теперь и не узнаем, как сложились судьбы героев.

Предпринявший неудачную попытку немец, положил меч обратно на броню.

Что-то неуловимо изменилось вокруг, пространство словно помрачнело, кусты справа и слева подошли совсем близко; чувствуя неровность и особую скользкость пути, Иоганн вел танк совсем медленно, редкие слева, почти сплошной колючей, перевито-ощетинившейся стеной кусты тянулись справа, огромными, пылающими густыми россыпями на них росли твердые, плотные огненно красные цветы. Вороны целыми стаями, тучами, нагоняя танк, спешно, цепляясь лапами за ветки кустов, садились на них и с ходу, лихорадочно, жадно клевали цветы, бешено, словно не насыщаясь, склевав одни, они тут же бросались на другие, срывая, глотали их, спустя несколько мгновений падали и тут же дохли. Тесные группы, скопления дрейфовавших в чуть проточной воде, сложивших крылья, затихших в судорогах птиц покрывали мутную болотную поверхность, количество прилетавших множилось, словно гроздьями, семьями, наклевавшись, мертвые, они падали в воду, почти сплошь заполняя ее, шумное, торопливое, какое-то стремительно хлопотливое движение, трепыханье и падение продолжалось; свернув влево, танк оставил кусты сзади, не позволив далее видеть это странное самоубийственное биение, болотная гладь вновь расширилась, внезапно, метров через тридцать, мощным толчком дернутый, я чуть не свалился с брони – словно заметив что-то неожиданное, Иоганн резко, неправильно, единым грубым рывком заглушив мотор, остановил танк.

Восстановив равновесие и приподнявшись, невольно похолодев, я смотрел вперед – метрах в пяти от передних катков танка медленно, тягуче, долгим, бесконечным скользким движением что-то огромное, лентообразное, почти метровое в диаметре, черно неторопливо струясь поверх плоской илистой дороги, монотонно и размеренно переползало бетонную полосу. Круглое и бесконечное, оно все ползло и ползло, почти загипнотизированный этим движением, застывшим взглядом я смотрел на ровно текущее скольжение, через минуту или более, чуть утончившись, ползуче-текущее тело чуть заметно зазмеилось, заизвивалось из стороны в сторону, мелькнул, протащился по бетону длинный раздвоенный хвост, вода заметно булькнула слева от бетонной полосы. Минуту вытерпев, вероятно вытерев пот со лба, Иоганн вновь завел танк. Как-то с места в карьер, быстрее чем следовало, мы проехали, почти пронеслись следующую сотню-другую метров. Успокоившись и сбавив ход, Иоганн уже все так же ровно и уверенно вел танк по полосе.

Долго, час или более, среди то отбегающих, то приближающихся островков ничего не происходило, укачанный мерным движением, я почти уснул на броне, затем новый резкий толчок и остановка разбудили меня, Иоганн вновь заглушил мотор, привлеченная новой неожиданной картиной часть наших осторожно слезла с брони. Впереди, метрах в десяти от танка посередине дороги, встав чуть боком, полностью перекрывая ее, стоял большой зеленый армейский джип. Неподвижные головы в касках и одна в фуражке черно и облезло торчали из него. Медленно двигаясь по колено в воде, осторожно переступая по скользкому бетону, мы подошли к машине.

Четыре человека в английской военной форме, каждый с аккуратным пулевым отверстием во лбу или в виске, сидели на переднем и заднем сиденьях, валявшиеся тут же на полу машины три пистолета и револьвер явно говорили, что все четверо, скорее всего, одновременно покончили с собой. На груди сидевшего на переднем сиденье рядом с водителем человека в фуражке теснились несколько рядов крестов и медалей. Нижние, впрочем, свисали в пустоту – верхние части груди и животы всех четырех были размашисто и глубоко кем-то или чем-то выедены – зияющие, почти сквозные пустоты кругло ширились в телах. Сами тела и головы были давно съежены и высушены, черепа обтягивала пергаментная кожа. Спокойно подошедший немецкий офицер, подцепив ногтем ниже других висевшую медаль и с любопытством заглянув и посветив фонариком в зияющие провалы, задумчиво покосился на засушенное, мертво осклабившееся лицо сидевшего впереди офицера.

– Органическое. Кто-то когда-то солидно поужинал.

Подумав, он покосился на ближайшего из немцев.

– Подберите их пистолеты. И посмотрите, сколько патронов в обоймах. В любом случае пригодится.

Вагасков, выдержанно глядя на заполненный трупами джип, стоял чуть поодаль.

– У англичан, видимо, не бывает орденских колодок, – заметил, проходя мимо него, немецкий офицер. – От этого, наверно, на переднем орденов и побрякушек, как на елке. Иоганн, столкни этот монумент в воду. Только осторожно.

Собрав пистолеты и побросав их в люк, немцы расселись на броне, следуя им, я вновь взобрался на свое место. Осторожно подведя танк к джипу, чуть со сдвигом надавив на него, малыми толчками, чуть разворачивая, подбивая его в сторону, Иоганн сместил его к краю полосы; еще раз сдвинутый влево, закачавшись, уходя центром тяжести вниз, джип, перевернувшись, тяжело сполз в воду. Затряслось что-то в толще болотной топи, побежали наверх, лопаясь, пузыри. Развлеченный неожиданной мыслью, немецкий офицер усмехнулся.

– Много раз я отправлял англичан под воду. Но таким способом – впервые.

Поднявшись на броню, он вслед за Вагасковым исчез в люке.

– Ходу, Иоганн.

Дав газ, Иоганн вновь повел танк по полосе, берега вновь сдвинулись, то с одной, то с другой стороны накрывая нас длинными раскидистыми деревьями; пробираясь по чуть виляющей узкой бетонной полосе, поднимая буруны водной жижи у катков, мы ехали минут сорок или час, скорость резко снизилась, почти остановив танк, ползя на малой скорости, Иоганн высунулся из переднего люка, немецкий офицер, поднявшись над башенным люком, внимательно рассматривал черневший метрах в ста справа берег, острые переплетения кустов и пространство над ними. Что-то, наконец, приметив, он крикнул Иоганну остановить танк, в мутнеющей дали, над клочковатыми клубами и острыми выбросами кустов я заметил плоскую, чуть скошенную крышу какого-то строения. Сверившись с картой, немецкий офицер вновь сложил и спрятал ее.

– Если это не арсенал, то не знаю, что это такое.

– Кирха, – сказал кто-то из немцев.

– Я всегда высоко ценил твое чувство юмора, Генрих, – сказал немец. – И буду ценить еще больше, если ты или кто-то расскажут, как нам добраться туда и помолиться.

– В танке есть сложенная надувная лодка, – послышался голос Иоганна, – и баллон с газом для быстрого надува.

– Отлично, – сказал немецкий офицер, – выволакивай все это и приведи в действие. Англичане верны себе, как всегда – очередное надувательство. Сколько человек сможет выдержать лодка?

Поднявшийся через верхний люк Иоганн выволок за собой многократно сложенный и спрессованный оранжевый куб и баллон с газом. Спрыгнув на бетон, разложив пластиковый пододеяльник лодки на воде перед танком, подсоединив баллон и повозившись с предохранительными пломбами и вентилем, почти мгновенно, мощным выпуском газа в несколько секунд он превратил сплющенную оранжевую поверхность в задорно круглящуюся боками надувную лодку. Короткие деревянные весла были предусмотрительно пристегнуты ко дну.

– Человек на пять, – определил немецкий офицер, – все как обычно у англичан – четверо гребут, а пятый – офицер, за всем наблюдает и размышляет о судьбе империи. Ладно. Александр – побудешь за английского офицера, Иоганн и Ганс остаются, еще четверо – на весла. Все помнят, какого калибра нужны снаряды?

– Пятьдесят пять и тридцать семь миллиметров, – напомнил Иоганн. – И горючее – прежде всего.

Впятером мы сели в лодку. Весла были короткими, неудобными и без креплений в уключинах, но синхронно дело спорилось, и минут через пять под пологом острых нависавших кустов мы пристали к берегу. Привязав лодку к стволу дерева, закрывая лица, продравшись через кусты, мы выбрались на топкую поляну. Почерневшее от мха и старости одноэтажное кирпичное здание на расколотом глубокими трещинами бетонном фундаменте стояло на дальней стороне поляны, задней частью уходя в кусты; осторожно, взяв наизготовку автоматы, стараясь бесшумно ступать в воде, мы двинулись к нему – у раскрытых дверей, по обе стороны от входа сидели на ступеньках, уронив головы на груди, два огромных человека, каменно держа в зажатых ладонях цевья огромных винтовок со штыками.

Подойдя, вплотную приблизившись к одному из часовых, я осторожно тронул его за плечо, пока трое немцев держали его под прицелами; плечо было мягким и чуть теплым, потреся его и ткнув кулаком, я также ничего не добился, то же было и со вторым – по всем признакам живые, они спали каким-то странным, нездешним, беспробудным сном. Оставив одного из немцев караулить их, мы вошли в мутное, с низким потолком пыльное помещение. Сырое, с давно облетевшей штукатуркой, оно было беспорядочно набито коробками и ящиками с боеприпасами, в центре, повернутые в разные стороны, стояли с зачехленными стволами четыре «сорокапятки», рядом пылилось несколько станковых пулеметов, укладки ящиков и коробок уходили далеко в глубь зала.

Бензин и четыре ящика со снарядами пятьдесят пять миллиметров, бронебойными и осколочными, нашлись почти сразу, в поисках снарядов на тридцать семь миллиметров оба немца разошлись по дальним концам помещения. Увидев в глубине зала у груды каких-то массивных упаковок неподвижно стоявшего Вагаскова, невольно что-то почувствовав, я подошел к нему. Зеркально полированный прямоугольный чуть вытянутый ящичек с приятно закругленными краями лежал перед ним на большой, вполовину человеческого роста, чем-то набитой картонной коробке, аккуратные, четко гравированные буквы тянулись на верхней поверхности его. Темная, с бронзовым отливом, чуть потускневшая гравированная надпись гласила: «АБСОЛЮТНОЕ ОРУЖИЕ». Ящик светло переливался, кажется в полутемном затхлом помещении склада излучая свой особый, неяркий свет. Никаких защелок, замков, поворотных ручек на нем не было, по верхней поверхности параллельно и так же аккуратно шли два коротких ряда мелких сквозных отверстий; попытавшись заглянуть в них, я, впрочем, ничего не увидел. Стоя неподвижно, не имея сил ни что-то сказать, ни остаться, ни уйти, чувствуя, что какая-то ненавязчивая, почти дружелюбная, но неодолимая сила вкрадчиво исподволь овладевает мной, я ищуще взглянул на Вагаскова, взгляд его был так же напряжен и неподвижен. Чувствуя нежное, мягкое, почти ласковое притяжение ящичка, невольно я опустил руку на его поверхность, из одного из отверстий мгновенно выкарабкался и побежал по моей руке паучок. Вздрогнув, конвульсивным движением стряхнув его, тут же очнувшись, торопливо я сделал шаг от ящика, Вагасков еще секунду стоял неподвижно рядом с ним. Отойдя, проходя мимо меня, он на мгновенье повернулся, чуть наклонившись ко мне.

– Накрой чем-нибудь и стой, чтоб немцы не обнаружили.

Положив на ящичек коробку с патронами, еще несколько минут, испытывая какие-то приглушенные, мягко ласкающие ощущения, я стоял на том же месте, наконец, увидев, как Вагасков и немцы уволакивают баки с бензином, сделав над собой усилие, словно уйдя из каких-то проникающих, обволакивающих объятий, я поспешил за ними.

Баки сильно утяжелили лодку, опустив ее борта почти до уровня воды, перевозить их, а потом ящики со снарядами пришлось в четыре приема. Снарядов на тридцать семь миллиметров не нашлось. Подождав, пока Иоганн зальет горючее в баки и оставив на месте лодку, к которой все равно не было ни запасного баллона, ни насоса, средним ходом мы двинулись вперед по бетонной полосе, берега вновь далеко отступили, в светлом небе пересекались кем-то пущенные цветные осветительные ракеты, среди островов справа от нас, судя по частому глухому уханью орудий и треску автоматных очередей, шло большое сражение.

Снаряд, к счастью, небольшого калибра врезался на излете, нырнув, в боковую поверхность бетонной дороги; развернув башню вправо, Ганс отслеживал берег в панораму орудия, готовясь осколочным подавить возможно возникшую огневую точку, через некоторое время все стихло и звуки боев стали доноситься, наоборот, с левой стороны, где-то далеко, за разливом топи и зарослями кустарника на островах поднялось высоко вверх странное, похожее на гриб, облако огромного тяжелого взрыва, вздрогнула, едва не качнулась бетонная полоса под гусеницами, затем все затихло, в тишине, по почти выровненной дороге, под потемневшим небом, по бетонной трассе, поднявшейся вдруг из-под воды и ставшей более широкой и менее скользкой, мы почти мчались вперед; глядя вперед в бинокль и сверяясь с картой, высунувшийся из башенного люка немецкий офицер, сложив, наконец, карту, чуть наклонился, чтобы быть лучше услышанным Иоганном.

– Через километр дороге конец. Сбавляй ход, и максимум внимания.

Средним ходом, среди широко раскинувшихся вод, напоминавших уже скорее не болотную топь, а ровную темную морскую поверхность, оставив позади острова и леса, мы добрались, наконец, до места, где бетонная полоса упиралась в высокий вал сухого серого песка; выжав газ и взобравшись по склону, перевалив через него, увидев то же, что и все мы, Иоганн на обратном скате резко остановил машину; приподнявшись на броне, застывшие, силясь понять, что видим, мы смотрели на открывшуюся нам огромную картину.

На неоглядном сумеречном широком пространстве, на бурлящей водной поверхности, по колени в воде, с винтовками, автоматами, ручными пулеметами и кортиками, нелепо и яростно размахивая оружием, беспорядочно и озверело паля во все стороны, среди хаотически движущихся, буксующих, подбитых и горящих танков, тысячи людей шли, брели, падали на колени и поднимались, извиваясь и крича в разлитом по воде горящем бензине, уходя и выходя из чадящих огромных облаков пылающего горючего, стреляя наугад из утопающих в воде, зарывшихся колесами в песок пушек, из приминающих плечи дергающихся гранатометов, кидая вслепую на шум моторов связки гранат и бутылки с зажигательной смесью, нелепо и косо сталкиваясь друг с другом, размашисто шаря в воздухе ножами и кортиками, силясь с разлета найти, прорезать, рассечь и развалить тела друг друга.

Быстро перехватив у поднявшегося на броню немецкого офицера бинокль, Вагасков несколько мгновений неотрывно смотрел в него, резко переводя окуляры с места на место на бескрайнем водяном поле.

– Они же все слепые, – негромко произнес он, опуская и отдавая бинокль.

Немец, поднеся бинокль к глазам, проверил впечатление. Опустив его, глядя вперед, мгновенье он молчал, видимо колеблясь, не зная, какое отдавать приказание.

Огромная, рвано-кровавая, озверелая, вселенская битва всех против всех кипела на неоглядном пространстве, кромсая и дырявя, разрывая друг друга, слепцы, шлепая в воде и на танках, беспорядочно бродили и носились по водяному, подернутому черными дымами плещущемуся полю, словно дикий, изначальный, первобытный бульон войны варился на наших глазах на кипящей и горящей отмели, никогда не кончаясь и никогда, наверно, не начавшись, рожденный сам из себя и пущенный в вечность, на века. Вновь вскинув бинокль и остро всмотревшись, немецкий офицер снова передал его Вагаскову.

– Там, за дымами, песчаный вал, – быстро сказал он, – эта отмель длинная, но в ширину невелика. Сделать рывок и прорваться, резона чего-то ждать нам нет.

Быстро проверив его слова, Вагасков вернул бинокль снова.

– Танк оставить здесь, – сказал он, – они стреляют на шум двигателя, быстро промчаться не получится, в песке завязнем, один снаряд в борт и с полными баками сгорим, как спичка, те, что на броне, тоже не спасутся, на звук перебьют и их. Покинуть танк, всем рассредоточиться, тихо, спокойно перейти отмель, на пустую пальбу не отвечать, стрелять только в крайнем случае. И собираемся на гребне вала, на том берегу.

Секунду, медля, с явным сожалением наблюдая за происходящим, немецкий офицер спрыгнул с брони.

– Ты прав, – наконец сказал он. – Иоганн, Ганс, выбирайтесь, разворачиваемся в цепь и идем. И молча, не шумя, для них мы – привидения.

Спрыгнув с брони вслед за остальными, отбежав на десяток шагов в сторону, тихо, стараясь ступать мягче, я спустился по скату песчаного вала вниз и вошел в воду; медленно, стараясь плоскопараллельно, шаркающе двигать в воде ногами, как старик, без плеска, осторожно я стал продвигаться по мягкому песку, толпа стреляющих и режущих, почернев, сомкнулась вокруг меня, в страшном реве и грохоте, но на самом деле тихо, как во сне, как мимо клокочущего, звериного, кровавого сна я шел в воде, увиливая, протискиваясь, бесшумно проходя между мечущимися телами; в один миг положив конец этому лунатизму, огромный в драной окровавленной гимнастерке человек, невесть откуда возникший передо мной, почти в упор штыком ударил меня; в последний момент увернувшись, так что лезвие лишь слегка надсекло бок, упав на колено, одиночным выстрелом я повалил его; оглянувшись на звук, несколько человек беспорядочно пустили очереди в мою сторону; идя на коленях по пояс в воде, бесчувственно отмечая бурунчики пуль, веселящиеся вокруг, не выдержав, вскочив, автоматной очередью развалив черное, обгорелое тело, двинувшееся навстречу мне, пробежав, заткнув нос мокрым отворотом бушлата, меж двух чадящих на воде огненных факелов, выйдя из дыма и прополоснув водой глаза, отбежав на пару шагов, я быстро огляделся – половина пути была пройдена, где-то там, в драной густоте сцепившихся окровавленных тел, остальные очевидно двигались параллельно мне.

Полуразбитая, с прорехой в боковой броне колесная бронемашина, неслась, разворачиваясь, по направлению ко мне, охваченный каким-то столбняком, не в силах сделать ни шагу ни в одну, ни в другую сторону, способный только очередью, разнеся лобовое стекло, застрелить водителя, я упал на колени, в последний момент затормозившая машина, тяжело пустив волну в мою сторону, едва не ткнулась горячим бампером мне в лоб. Рядом с треском разорвался снаряд, на миг потеряв сознание, очнувшись под водой, наверху в колеблющейся путанице видя свет, полузахлебнувшись, сам не зная как, словно преодолевая чудовищную тяжесть, хотя до поверхности было полметра, поднявшись, сгорбленный, потеряв автомат, не обращая внимания на разрывы и выстрелы, по мелеющей отмели я добрел до берега; поднявшись, увязая в песке, на гребень вала, я упал на колени, долго меня рвало водой.

Двое уже были невдалеке, на скате, еще четверо проявились минутой позже, последними, видимо прикрывавшие остальных, из дыма показались немецкий офицер и Вагасков. Спустившись немного к воде и, чтобы возместить потерю оружия, подобрав чью-то винтовку, я вернулся к остальным, ушибленные, контуженные, порезанные и кое-где окровавленные, все были, в общем, целы.

Не говоря друг другу ни слова, нестройно поднявшись на гребень ската, сделав несколько шагов вниз, не сговариваясь, мы сели бессильно, освещенные ясным серым небом, на светлом желтом песке, словно какой-то другой мир был перед нами. Сияющая голубая лагуна, тихая, прозрачная вплоть до песка, была перед нами, крики и выстрелы с отмели за спиной, несмотря на небольшое расстояние, через песчаный вал ни единым звуком не доносились сюда, недвижимость и покой царствовали повсюду. Из красивого, затейливого, с пристроечками и башенками, какого-то сказочно-стеклянного здания красивые внимательные женщины выводили парами детей. Надев панамки, в трусиках и коротких юбочках, кое-кто в разноцветных надувных кругах вокруг пояса, дети радостно рассыпались в воде, шумя и плескаясь, появившиеся тут же такие же аккуратные мужчины в белых халатах и марлевых повязках, с подвернутыми до колен брючинами, цепью зайдя в голубую воду, из больших корзин, как сказочные сеятели, стали разбрасывать игрушки.

Радостно хватая разноцветных дельфинчиков и уточек, такие же цветные паровозики и кораблики, дети, смеясь и прыгая, увлеченно купали игрушки в воде, слышались перекликающиеся веселые голоса и смех. Вдруг что-то странное, непонятное произошло где-то сбоку, раздался хлопок, вскипел и потянулся дым, осколок чего-то цветного и детская панамка качались под дымом на воде. Вскочив, быстро оглядев лягушатник, еще ничего не понимая, увязая в блестящем желтом песке, я стоял на сыпучем склоне, яркая вспышка сверкнула с левой стороны; бросив винтовку, кинувшись в воду, не умом, спинным хребтом что-то понимая, я вырвал у ребенка мокрую цветную игрушку – безобидная пластмассовая рыбка, наполовину через дырочку заполненная водой, была у него в руках; кинув ее, я бросился к другому, быстро, со всех сторон внимательно осмотрев такой же безобидный пластмассовый кораблик, вырвав игрушку у третьего ребенка, чувствуя в руках подозрительную тяжесть, сдирая ногти, я рванул обшивку игрушечной черепашки – точно упакованное в непромокаемую оболочку, аккуратно подсоединенное к скрытому под днищем капсюлю, взрывное устройство было в ней; размахнувшись, изо всех сил я бросил его на берег, быстрый хлесткий взрыв разнес песок.

Кругом, так же все сообразив, наши, хватая детей, вырывая у них игрушки, лихорадочно осматривали их; один за другим три или четыре взрыва вовремя выдранных взрывных устройств громыхнули на песчаном склоне и где-то далеко в пустой воде, спины мужчин в белых халатах исчезли в дверях домика по ту сторону лагуны, напротив детского дворца; казалось, ничем не потревоженные, все такие же невозмутимые женщины собирали по парам детей, заканчивая купание, парами выводя их из воды. Дети, которых стало на двоих меньше, радостно болтая и в шутку вырываясь, брели по песку вместе с женщинами. Кинувшись к одной из них, стоявший ближе всех к ней боцман, схватив ее за отвороты халата, оскалившись и повалив на песок, навалившись, тряханул ее.

– Это… Это что? Что здесь деется? Что… Что вы делаете?

Заторможенно, словно насквозь просматривая его, женщина, приподнимаясь, пыталась поправить сбившуюся прическу.

– В чем дело? Что вы себе позволяете? Идут занятия по расписанию! Немедленно отпустите и прекратите хулиганство!

Задыхаясь, тряся ее за голову, кажется сам уже умирая, боцман бил ее головой об песок.

– По расписанию? Позволяю? Вы сумасшедшая? Это же… У вас… У вас дети гибнут!

Отбросив его и вскочив, женщина поспешно отряхивала халат и белую юбку.

– Отстаньте! Сумасшедший! Мы действуем по инструкции! Ежедневное купание происходит по установленному распорядку и в соответствии с инструкцией! Вон отсюда!

Отряхнув платье, схватив с любопытством наблюдавших эту схватку двоих детишек, она, стараясь идти ровно, повела их к стеклянному разноцветному зданию. Остальные или подтягивались к нему или уже были там. Пожилая в туго повязанном платочке нянечка не спеша подошла к поднимавшемуся боцману.

– Зря вы так, – ровно сказала она. – Детям здесь хорошо. А игрушки… Игрушки по инструкции должны быть разными. – Мгновенье помолчав, она коротко взглянула на него. – Это очень старое учреждение, не пытайтесь что-то объяснить им. Они все равно не поймут. – Уходя, она на мгновение полуобернулась. – А с мужчинами, что с корзинками, не связывайтесь. Все равно ничего им не сделаете.

Собравшись наконец все вместе, глупой, разбитой, бессмысленной кучей, у края лазурно плещущей прозрачной воды, мы стояли на песке.

– Какой-то ритуал, какая-то непонятная адская задумка, – сухо поиграв желваками, сказал немецкий офицер. – Подбрасывают детям игрушки, часть из них – мины, с какой-то неведомой целью. Я не могу этого объяснить.

– С неведомой целью? – боцман, набычившись, дрожа, кинул тяжелый лобовой взгляд на немецкого офицера. – С ведомой целью! Извести хотят. И заколдованные тетки кругом.

– Не надо кричать, – устало сказал немецкий офицер. – Я понимаю ваши чувства. – Он отвернулся, словно колеблясь, сказать или не сказать что-то. – Прошу поверить – понимаю. Просто я не кричу.

– Мин было пять или шесть, – сказал Ганс, – а всего игрушек – около сотни. Это какой-то отбор.

– Какой отбор, так они всех отберут.

– Она сказала – это старое учреждение. Значит, все время привозят новых.

Некоторое время, выскобленные и пустые, мы стояли молча.

– Вот он, – вдруг сказал немецкий офицер.

Проследив за его взглядом, впереди, в разрыве песчаного вала мы увидели высившийся на другом конце пролива высокий остроконечный замок. Большая деревянная лодка была вытащена на берег, какой-то человек, лицо которого было неразличимо на расстоянии, стоял рядом с ней.

– Мы дошли, – сказал немецкий офицер. – Я порядочный, во всяком случае приличный человек, я люблю детей. Но мы дошли.

Словно быстро ища что-то, он повернулся к Вагаскову.

– Александр, скажи им.

Потемнев лицом, Вагасков смотрел в дальний конец лагуны, где белел на воде обрывок детского платьица.

– Останешься здесь, – сказал он боцману. – Возьмешь все оружие. И проследишь, чтобы этого не было. – Он помедлил, глядя в песок. – Это приказ. Этого очень мало, надо бы не так, все не так, надо бы по-другому… Но мы действительно дошли. Больше я ничего не могу сделать сейчас.

– Я и без приказа останусь, – сказал боцман. – Я жизнь положу, чтобы этого не было.

– И я, – сказал вдруг один из немцев. – И я тоже. С боцманом может что-то случиться, точно предсказать нельзя. Я буду вместе с ним. Простите, герр капитан.

– Герхард, – сказал немецкий офицер, – но ты-то… Меньше всего ожидал от тебя. Эти – в белых халатах – ожившие манекены, боцман справится. У него будет достаточно оружия. А что ждет нас там, – он кивнул в сторону черневшего вдали замка, – еще не известно. Каждый человек будет на счету. Вспомни, что на весах, Герхард.

– У меня осталась невеста в Дюссельдорфе, – сказал Герхард. – Мы хотели повенчаться перед походом, но не успели. Через два месяца она должна родить. Я должен остаться, герр капитан. Это и мои дети. И… Если я этого не сделаю, боюсь, Господь мне не простит и… и что-то произойдет с моим ребенком. Я так чувствую. Простите, герр капитан.

Глядя куда-то в сторону, твердея скулами и снова становясь похожим сам на себя, немецкий офицер рваной улыбкой коротко скривился.

– Господь… Прав был Вольтер, когда говорил – «Раздавите гадину». Не послушались. Впрочем, это оказалось не по силам даже фюреру. – Он повернулся к Герхарду. – Ладно, оставайся. Считай, что делаешь это по моему приказу.

– Спасибо, герр капитан, – сказал Герхард. – Я… Я буду молиться, чтобы там у вас все получилось.

Коротко усмехнувшись, немец бросил быстрый взгляд на Герхарда.

– Кому молиться?..

Не дожидаясь ответа, он, повернувшись, пошел прочь от лагуны, к разрыву в песчаном вале.

– Все, кто верит в победу, – за мной.

По блестящему песку, нестройно мы пошли за ним. Лодка, стоявшая, чуть накренившись, на берегу, была большой и вместительной – при необходимости туда могло набиться и двадцать человек. Стоявший спиной к нам лодочник – человек в мешковатых брюках, заправленных в кожаные сапоги, и грубой суконной куртке, обернувшись, темным взглядом посмотрел на нас.

– Хотите туда?

Пусто, отрешенно глядя на него, немецкий офицер молча кивнул.

– Что платите за перевоз?

На мгновенье замерев, словно не сразу что-то сообразив, немецкий офицер, быстро пошарив в кармане, вытащил Стальную розу. Взяв ее, перевозчик повертел ее в руках.

– Ну что ж, – сказал он, – годится.

Посмотрев, я опустошенно, бесчувственно усмехнулся – на стебле Стальной розы остался один единственный золотой листок.