Глава 14

Один на веслах, широкими мощными гребками, грубо и остервенело перевозчик вел лодку через море, почти спокойной, лишь чуть вскипая бурунами, была вокруг вода, впервые чуть голубовато-серым было над нами небо. Быстро, не более получаса потратив на то, чтобы переплыть пролив, бросив весла, по колени в воду он соскочил, направляя к берегу лодку; спрыгнув следом, навалившись, мы вытолкнули ее на песок. Вытерев лицо от брызг, привязав лодку к столбу, торчавшему в песке, быстро взглянув в сторону замка, он обернулся к нам.

– Идемте за мной.

По тусклому желтому песку, затем по круглой серебристой гальке, глядя на возвышающуюся громаду замка, все так же нестройно мы шли за ним. Множество людей на открытом впереди пространстве было перед нами – высокие, белокурые и черноволосые женщины в короткой легкой одежде, босые, с горящими, широко раскрытыми и узкими, миндалевидными, с поволокой глазами, объезжали коней. Высокие, изборожденные ранами мужчины – кто со шрамом во все лицо, кто без руки, кто без глаза, останавливая на бегу и хватая коней под уздцы, рвя и напрягая мускулы, ломая и громя сопротивление, подводили упирающихся коней к закусившим губы девушкам; мгновенно перехватывая уздцы, легко и бездумно взлетая в седло, босые, без шпор и стремян, лишь хваткой и ударами светлых, вывалянных в песке ног, быстрым натягом рук, хватавших поводья, дерзким хватом и смеющейся злостью удерживаясь на конях, взметнувшихся на дыбы, падая и вновь вскакивая и взлетая на непокорные спины, девушки неотступно и зло подчиняли злобных и бунтующих зверей своей воле. Бесстрастно, не давая советов, не подхватывая вылетающих из седел, не успокаивая и не помогая, лишь подводя новых и новых коней, молча смотрели на них мужчины. Пройдя через толпу, вслед за перевозчиком мы подошли к крыльцу замка – высокая, со скрученными тугой короной золотыми косами женщина в длинном белом платье стояла на широких черных ступенях; подойдя, перевозчик отдал ей Стальную розу и ушел. Взглянув на единственный оставшийся золотой листок, спокойно и твердо она оглядела нас.

– Семь человек. Трое из семи и четверо из одиннадцати. Что ж, вы действительно дошли. Он ждет вас. Идемте. Это не займет много времени.

Вслед за ней, под высокими сводами замка, пройдя широким, скудно освещенным залом, поднявшись по лестнице, вновь оказавшись в гулком сводчатом зале, мы подошли к высоким дверям; распахнув их, подойдя к сидевшему в простом деревянном кресле с большой раскрытой книгой на коленях двадцатилетнему юноше с коротко стрижеными пепельными волосами, она отдала ему Стальную розу и ушла. Двери закрылись за ней. Не зная, что делать, и есть ли какой-то этикет в этом зале, все так же нестройно мы подошли и встали перед ним. Дочитав что-то в книге, закрыв и отложив ее, посмотрев на Стальную розу и бросив ее на пол, выпрямившись в кресле, короткое время твердыми серыми глазами он смотрел на нас.

– Семь человек, – сказал он. – Больше, чем верил Локи, и больше, чем ждала известная своей проницательностью Одна из девяти сестер. Ну что ж, вы завоевали свое право и вот вы здесь. И если вы что-то хотели мне сказать, то говорите. Время пришло. Но прежде, чем вы что-то попросите у меня, ответьте и на мой вопрос – совсем простой. Скажите мне одно – за что вы воюете и за что хотите драться.

Мгновенье стоявшие впереди всех Вагасков и немецкий офицер молчали.

– Я воюю за свой народ, – произнес Вагасков, – он в опасности. – Он помедлил мгновенье, темнея лицом, словно колеблясь, стоит ли добавить что-то. – В смертельной опасности.

– Я воюю за свой народ, – твердо и четко повторил за Вагасковым немецкий офицер. – Он достоин победы.

Пристально смотревший на них Вотан, подперев голову кулаком, короткое время молчал, словно о чем-то раздумывая, опустив глаза.

– Сейчас вы выдержали последнее испытание, – вновь подняв на них глаза, ровно сказал он. – Если б хоть кто-то из вас сказал, что воюет за правду и справедливость, я выкинул бы вас обоих вон.

Некоторое время помолчав, он поднял на них глаза снова.

– Людской род существует, пока существует война. В этом нет ни вашей заслуги, ни вашей вины – вы созданы так. Вы такие же звери, как и все, что населяют Землю, но вы единственные, вы так созданы, вы не можете не воевать. Волки могут, а вы нет. Тигры могут, а вы нет. Войны не опасны для человеческого рода, потому что воюют не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы побеждать. Победивший живет и наследует Землю. Есть лишь одна вещь, опасная для людского рода, та, что способна покончить с ним – идея о возможности вечного мира. Ее распространяют слабейшие – те, кто боится воевать и, главное, боится физической боли. Свою трусость они рядят в красивые одежды заботы о людях и говорят берущие за сердце слова. Если им достанется власть, они постараются объединить весь род людской в один народ, потому что знают, что воюют народы, но природа быстро посмеется над ними и они уйдут с позором. Но они смогут попробовать изменить самих людей. Кастрация всех мужчин создаст вечный мир, но можно ведь действовать и похитрее. Впрочем, довольно. Что вы поняли из моих слов?

– У человека нет ни вины, ни заслуг, – сказал немецкий офицер. – Лишь природа и случай.

– Это верно. – Вотан перевел взгляд на Вагаскова. – Ты?

Вагасков несколько мгновений молчал.

– Если мы звери, – сказал он, – то надо, по крайней мере, постараться быть такими зверьми, которые любят и оберегают друг друга.

Вотан задумчиво посмотрел на него.

– Тебе не так уж мало лет. Вспомни, так ли ты жил свою жизнь?

Миг помедлив, Вагасков опустил голову.

– Не всегда.

– Не всегда. Потому что это очень, очень трудно. Но я спрашивал тебя не об этом.

Никогда и нигде не видел я Вагаскова таким печальным. Сквозь светлое окно зала куда-то в даль, в пространство, в самый космос смотрел он. Словно что-то тайно услышав, получив оттуда, печально и твердо встретил он взгляд Вотана.

– Лишь Вечности известно, каково царство всеобщего счастья, и есть ли туда путь. Но пока мир несовершенен, нам остается лишь драться за Родину.

Несколько мгновений Вотан тяжело смотрел куда-то мимо него.

– Я уничтожил бы того, кто создал человеческий род, это вполне в моих силах, но я не знаю, кто это был, и был ли это кто-то вообще. Я дозволяю поединок. Я ухожу. Я не буду наблюдать его и мне безразличен его исход. Но если ваши намерения самим решить исход войны по-прежнему с вами, вы можете сразиться. Вы достойны. Оставайтесь здесь и ждите, пока вам принесут оружие. И прощайте.

Встав, он вышел из зала.

Стоя рядом, Вагасков и немец посмотрели друг на друга.

– Как-то мы с тобой недоговорили, – сказал немец, – жаль, теперь уже нет времени. А ведь о многом, так о многом стоило поговорить.

Мгновенье помолчав, Вагасков поднял на него глаза.

– Эвальд, – сказал он, – я узнал тебя, я тебя ценю и уважаю. Я уважаю твою смелость, твой ум, твою непреклонность, твое умение вести за собой людей. Но я убью тебя, как только получу оружие.

Словно бы рассеянно слушая его, слыша именно то, что ожидал услышать, немец посмотрел куда-то в сторону.

– В последнее время я много думал о некоторых вещах, – сказал он. – Мы, русские и немцы, оба – народы изгои. Мы слишком много думаем, вы слишком остро чувствуете. Мы – мозг этого мира, вы – его сердце. Новому миру не нужны ни сердце, ни мозги. Натравив нас друг на друга, он низведет и ослабит нас. Уничтожив и унизив нас, он возьмет частично наши мозги – так, чтобы обеспечивать себе ежедневное, возможно сытое существование, не больше, у вас… вы ему вообще не нужны. Мы – изгои мира, мы оба слишком хороши, чрезмерно, опасно хороши для него.

С шумом вновь распахнулись двери, показавшийся в них Локи, неся за плечами длинный, завязанный узлом кожаный узел, быстрыми шагами приблизился к нам. Две огромных серых собаки с внимательными черными глазами неспешно шли за ним.

Сдернув с плеча узел, Локи с грохотом бросил его на пол.

– Это мечи, – сказал он. – Вы оба дурно ими владеете, и это хорошо, значит, только ненависть и страсть определят все. – Мгновенье он смотрел на немца и Вагаскова. – Да, не чаял я увидеть вас здесь. Но что произошло, то произошло. Чего вы ждете? Разбирайте.

Нагнувшись и развязав узел, немец вытащил себе меч. Наклонившись, Вагасков вытянул оставшийся.

– Они совершенно одинаковые, – бросив взгляд на обоих, разглядывавших свои мечи, сказал Локи, – не беспокойтесь. – Немного подождав, он вновь ожидающе взглянул на них. – Правил нет никаких. Ну так что же вы? Чего вы ждете? Начинайте.

Примериваясь друг к другу, немец и Вагасков стали сходиться, послышался первый звон мечей. Приваленный чем-то необъяснимым, дальним, давящим и тяжелым, отвернувшись, слушая звон мечей за спиной, я подошел к окну. Ровная, чуть кипящая белыми бурунами синяя морская гладь была там – далеко и везде, до самого горизонта. Звон и вскрики были за моей спиной, неспособный, не в силах слушать их, долго, минуту, две, три, четыре, я слышал их. Раздался громкий звон – чей-то меч тяжело упал на гранитные плиты пола. Ничего не видя перед собой, я обернулся. Неподвижно, с мокрым черным пятном у сердца, раскинув руки, немец лежал на гранитном полу. Покачиваясь, с рассеченной шеей и чуть кровящим рукавом Вагасков стоял над ним. Полукругом, старпом и трое немцев, приблизившись, стояли и смотрели на них. Вдруг дрогнув, сорвавшись с места, обе собаки мгновенно, без звука бросились на распростертое тело и глубоко вгрызясь, тяня каждая на себя стали рвать его. Равнодушно, бесчувственно отметив их молчаливость, отсутствие лая, а лишь натужное сопенье, я понял, что это были не собаки, а волки. Деловито и остервенело, с невероятной быстротой разорвав тело на куски, выплевывая материю одежды, треща костями, молниеносно вгрызаясь и оставляя брызжущие пятна на полу, стремительно пережевывая и глотая, почти в минуту, на наших глазах они ничего не оставили от тела кроме костяной неразберихи объедков. Кровь, темнея и чуть сворачиваясь, затекала в щели между плитами.

Чуть приволакивая ногу и зажимая ладонью рану на шее, Вагасков подошел к Локи и отдал ему меч.

– И что, – с какой-то невольно выглядящей глуповатой растерянностью спросил он его, – что теперь будет?

Безразлично взяв у него меч, подобрав с пола другой, бросив оба в узел и завязав веревкой, Локи пожал плечами.

– Что… Все, как ты хотел. Вы выиграете войну.

– И… И скоро это будет?

Локи пожал плечами.

– Откуда я знаю. У войны свои законы. Но все теперь пойдет по другому пути. Когда все закончится? Не знаю. Слушай радио, читай газеты.

– Значит…

– Значит, – Локи забросил узел с мечами за спину, – значит, ты отправишься туда, откуда пришел, на свою лодку, одержавшую очередную победу – если захочешь конечно.

Быстро среагировав, словно почувствовав подвох, Вагасков остро стрельнул черными глазами в его сторону. – Что значит, если захочешь?

Выпрямившись, темный лицом, напружиненный и суровый, Локи мгновенье внимательно смотрел на него.

– Я доложен кое-что сказать тебе, – негромко произнес он, – ты, быть может, думаешь, что со случившимся все тревоги, все беды в твоей жизни прекратились, что тебя ждет радостная, легкая и счастливая жизнь. Я знаю, я провижу будущее, тебя ждет нечто совсем другое. Ты думаешь, ты вернешься к себе на базу героем, но ты не будешь героем, ты даже не будешь награжден. У тебя хватает недоброжелателей в штабе флота, и они позаботятся, чтобы даже одержав далее еще немало побед, ты ничего не получил. У тебя не будет геройской славы, не будет званий и орденов, а через пару лет после окончания войны тебя вышибут с флота. Ты будешь прозябать на гражданской службе, которую будешь ненавидеть, жить в заплесневелой комнате в коммуналке, пить по вечерам с тоски водку и умрешь – после нескольких неудачных операций, умирать ты будешь долго и мучительно – от тяжелой неизлечимой болезни. При этом в конце жизни ты будешь изрезан и искромсан так, что даже не сможешь нормально пить и есть. Вот такая судьба тебя ждет, так наградит тебя Родина. Поэтому я и говорю тебе – может, стоит подумать, еще есть такая возможность. Одно твое слово – и ты вновь окажешься там, откуда ты стартовал – у Вечного моря, среди таких же, как ты, моряков, в бухте вечной жизни, при этом, – Локи усмехнулся, – тебе даже обниматься с ними, – Локи кивнул на немцев, – не потребуется, я своей властью снимаю это условие, в Великое братство ты сможешь влиться и так. Еще есть время. Подумай – стоит ли оно всего того?

– Погоди, – перебил его Вагасков, – но ведь если я не соглашусь – ну на этот твой рай – все ведь останется, как раньше, как мы договаривались – война будет выиграна?

– Конечно, – равнодушно сказал Локи, – никто не собирается лукавить с тобой. Война будет выиграна.

– Ну так что тогда, – Вагасков пожал плечами, – чего ты передо мной картины разводишь. Договорились же, так делай как положено.

– Как скажешь, – ровно произнес Локи, – тогда сейчас ты окажешься на базе в Полярном, на лодке, вернувшейся из похода. И этих двоих, – он взглянул на меня и старпома, – тоже отправим обратно. – Он посмотрел на старпома. – Кстати, у вас есть возможности. Можем отправить в разные места. Высказывайте, если есть пожелания. Я знаю, вы боевой офицер, но, может, служба на лодке вам тяжела – можем отправить в сухопутные войска, не в тыл, на передовую, сможете проявить себя. Подумайте, у вас есть разные пути.

Старпом чуть улыбнулся.

– Спасибо за заботу, – сказал он, – но нет, не нужны мне другие места. Отправляйте туда, откуда взяли, там мое место, там самые важные места. И нужен я только там. Пока жив Северный флот, жива Россия.

Локи мельком взглянул на меня.

– Ну, с вами все ясно, вас не спрашиваю. – Он повернулся к немцам. – Ну а вас – в Киль, на базу переподготовки, как чудом спасшихся с торпедированного эсминца. Может, еще отпуск дадут, будете довольны. – Он еще раз оглядел всех. – Ну что, в путь?

– Подождите, – сказал вдруг Вагасков, – я понимаю, что на войне все происходит не в раз, нужно время, но… – он серьезно, почти просяще посмотрел на Локи, – но, может, вы позволите нам, может, покажете – хоть одним глазком посмотреть на то, как это будет, как все начнется?

Сухо глядя на него, Локи, казалось, на мгновенье задумался.

– Долго все это длится, – сказал он, – да и вряд ли вы сможете хотя бы в малой мере осознать, что увидели. Впрочем, вы правы, все уже началось. Скоро ли кончится, вот вопрос. Но показать я могу только то, что происходит сейчас, сию минуту. И, скорее всего, это ничего не скажет вам. Боюсь, вы слишком многого ждете от меня. Впрочем, – он пожал плечом, – мне не жалко, смотрите.

Странный, нездешний, серебристый свет появился перед нами, растекаясь, но резко обрываясь краями, уходя чуть в глубину. Видя все то же, что было в зале, одновременно мы видели и что-то другое – сухое и темное, с сумрачными контурами плохо освещенной комнаты, заставленной тяжелыми шкафами с книгами и папками, с полузадернутым окном, за которым была беспросветная ночь, и с массивным письменным столом, на краю которого стояла, давая короткий резкий свет, грубая лампа с зеленым абажуром. Тучный изможденный человек с курносым, нездорово гладким лицом сидел за столом, красными слезящимися глазами читая и изъязвляя пометками какие-то бумаги, стакан недопитого чая в серебряном подстаканнике стоял рядом с ним. Форточка была приоткрыта, изредка чуть скрепя, сухо поворачиваясь под наплывами набегавшего снаружи, из внешнего мира острого, холодного воздуха. Вошедший адъютант тихонько кашлянул, привлекая внимание.

– Что?

– Товарищ генерал-полковник, к вам генерал-майор Потапов.

– Не вызывал.

– Он говорит, что по важному вопросу. По вашему поручению.

Мгновенье воспаленными глазами хозяин кабинета смотрел на адъютанта.

– Хорошо, зови.

Вошедший невысокого роста, неприметной внешности человек, подойдя и быстро подсев к столу, короткими точными движениями разложил на нем четвертушку карты.

– Вы просили меня подумать над ситуацией, Александр Михайлович. В поисках каких-то свежих, нестандартных ходов.

– Ну…

– Я готов доложить.

Отодвинув бумаги и стакан с чаем, болезненно сопя, хозяин кабинета придвинул к себе принесенную карту; натужно, с трудом пытаясь переключиться на увиденное, чуть навалившись животом на стол, он навис над ней.

– Двумя группами на флангах, – коротко сказал сидевший напротив. – Северной группировкой – из районов Серафимовичей и Клетской. Южной – из района Сарпинских озер. Место соединения – Калач-Советский. Одновременно для создания внешнего фронта окружения вспомогательные удары из района Клетской – на юго-восток, из района Качалинской – на юг. Далее…

Хозяин кабинета быстро и тяжело поднял взгляд на говорившего.

– Ты в своем уме? – тихо сказал он. – Ты понимаешь, что говоришь? Шлиффена начитался? У нас городские бои. Центр города занят. Немцы вышли к Волге. По данным нашей разведки максимум через две недели начнется генеральное наступление на наши оставшиеся плацдармы. Уже сейчас вся река ими простреливается насквозь. И тут ты приходишь с планом двух операций на глубину километров на сто пятьдесят каждая. Какое численное превосходство нужно накопить для осуществления каждого из этих ударов?

– Как минимум трехкратное.

– Как минимум. А надо трех с половиной – четырехкратное, только тогда что-то получится, пусть даже там румыны. За какое время должны быть подготовлены удары?

– Максимум – месяц.

– Ты представляешь что это? За месяц найти и перебросить такое количество резервов, разместить, наладить снабжение, изыскать и накопить такое количество боеприпасов, перегруппировать войска, разработать и доставить в войска оперативно-тактические планы. И все это – под носом у противника, каким-то щучьим велением сохранив все в тайне – от аэроразведки, от радиоперехвата, от фронтовой разведки, наконец. Фикция, авантюра. Ты же ученый, грамотный человек, как ты можешь предлагать такое, ты что, не понимаешь, что это невозможно?

– Товарищ генерал-полковник, – тихо сказал пришедший. – Есть одно обстоятельство.

– Какое?

– Они тоже так думают.

На миг словно сбитый с толку, неподвижно зависнув над картой, остановившимся взглядом хозяин кабинета смотрел на аккуратно нарисованные стрелки. Слышно было, как мерно постукивают настенные часы. Словно очнувшись, грузно и насупленно, хозяин кабинета, поморщившись, выпрямился в кресле.

– Ладно, иди.

Пришедший послушно встал.

– Материалы забрать?

Мгновенье, глядя куда-то в одну точку, словно борясь с собой, хозяин кабинета тяжело дышал.

– Оставь.

– Слушаюсь.

Человек повернулся и вышел.

Изображение погасло.

– Ну что, – спросил Локи, – стало вам что-то яснее от этого?

Задумавшись, Вагасков смотрел куда-то сквозь него.

– Не знаю, – наконец, сказал он. – Яснее – нет, легче, может, и стало.

– Вам пора уходить, – жестко сказал Локи, – это место – не курорт, и смертным – а теперь вы снова все смертные, – не имея сверхважных дел, нельзя здесь находиться. – Он усмехнулся. – Все увиденное не сотрется из вашей памяти, может, в чем-то оно и поможет вам, поможет лучше понять себя, понять, как устроена жизнь, как устроен этот мир, с которым мы, не создававшие его, вынуждены как-то управляться. – Он устало посмотрел в окно. – Есть одна важная вещь и вряд ли вам стоит забывать ее. Разница между нами и богами, которым вы молитесь, состоит в том, что мы существуем. И чем дальше, тем труднее нам становится справляться с тем, что происходит. – Он снова повернулся к нам. – Но это уже не ваша забота. А теперь – прощайте.

Ослепительная вспышка ударила мне в глаза, и все вокруг исчезло.

* * *

Падал легкий пушистый снежок, вдали у пирса, чуть присыпанная им, стояла подводная лодка. Сгибаясь под тяжестью нового трансивера, чуть скользя в тяжелых валенках, я шел к ней по утоптанной, чуть обледеневшей дорожке. Пантелеев возился у орудия, Вагасков, в меховой шапке, натягивая перчатки, легко спускался на берег по мосткам. Подняв голову, он увидел меня.

– Новую радиостанцию несешь, – издали сказал он, – хорошо. Старую-то когда починишь?

Пытаясь отдышаться, я поставил ящик с трансивером в снег.

– Много ламп прогорело, – сказал я, – еще не все нашел, придется повозиться. Но починю, обязательно починю.

Ничего не сказав, кивнув, он пошел от мостков по чуть подметенной дорожке в сторону города, наверно, в штаб флота. Низкое серое беспросветное небо было над нами, отчего-то затих дувший весь день ветер, стоял холодный стылый зимний день. Наклонившись и снова подняв трансивер, я пошел с ним к лодке, по узкой, утоптанной скользкой дорожке, под холодным злым снежком.