Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Одно из самых глубоких изменений, происходящих с нарастающей быстротой в течение последних десяти-двадцати лет (а в более широком смысле – начиная с двадцатых годов), – это изменение идеологии и практики сексуальности, изменение настолько разительное, что можно с полным правом говорить о сексуальной революции или о движении за свободу половых отношений. В наиболее общем смысле это движение может быть охарактеризовано утверждением о том, что половое наслаждение является оправданной целью само по себе и не требует оправдания намерением – или объективной возможностью – продолжения рода как обстоятельства, сопутствующего половому акту. Сексуальное наслаждение считается неотчуждаемым и безусловным правом каждого человеческого существа.
Такое изменение чревато отторжением со стороны традиционной христианской позиции, в особенности со стороны Римско-католической церкви, для которой «естественная» цель является «неестественной» (в смысле божественного плана) и греховной, сравнимой с грехом мастурбации Онана. Движение за свободу половых отношений началось в довольно скромном масштабе в среде молодого поколения в двадцатые годы, а в пятидесятые и шестидесятые стало {082} массовым явлением в Северной Америке и большинстве европейских стран. Мощь этого движения находит свое полное выражение в широко распространенном несогласии с требованиями запрета противозачаточных таблеток, высказанными папой Павлом VI среди миллионов людей, которых невозможно заподозрить в мятежности или в политическом радикализме.
Если, таким образом, определять сексуальную революцию в понятиях утверждения права на половое наслаждение или счастье, то ее можно представить как неотъемлемую часть движения к либерализации и большей свободе, каковое характеризует политическое развитие западных стран – движения, являющегося исторически логичным и прогрессивным. Но при этом возникает целый ряд вопросов, показывающих, что проблема не так проста, как кажется. Во-первых, можем ли мы обоснованно говорить о нарастающей тенденции к личной свободе в западном мире? Или это утверждение является сугубо идеологическим, противоречащим факту усиления конформизма и отчуждения? И является ли широкое распространение половой распущенности и мультисекса среди взрослых представителей среднего класса и среди молодежи всех общественных классов признаком того, что общество достигло большей степени стихийности и свободы?
Представляется, что люди, исповедующие и практикующие новую половую мораль, в иных аспектах прекрасно адаптированы к господствующим в обществе порядкам, к социальному мышлению и чувствам данного общества и ни в коем случае не являются радикальным авангардом, жаждущим перемен. Может ли сексуальная революция среди этих хорошо приспособленных членов нашего пораженного отчуждением общества реально называться революцией или освободительным движением, если жизнь этих людей погрязла в обыденщине? Является ли половое поведение хиппи и леваков-студентов частью того же феномена? Мы попытаемся ответить на эти вопросы в ходе предложенного ниже обсуждения.
Анализ социально-психологического развития за последние пятьдесят лет открывает нам глаза на существование двух абсолютно разных {083} тенденций. Самой заметной является усиление потребительского отношения к жизни. Экономическое требование накопления капитала, господствовавшее в девятнадцатом веке, заставляло представителя среднего класса вырабатывать у себя характер, для которого накопительство и бережливость стали внутренней потребностью, и следование этому правилу вполне его удовлетворяло; однако потребности высокомеханизированного, обладающего массовым производством общества эпохи второй промышленной революции вызвали к жизни личность, находящую удовлетворение в расточительности и потреблении. Таким образом, человек превратился в занятого, но внутренне пассивного homo consumens, человека потребляющего. Девиз человека этого нового типа был красноречиво воспроизведен в «дивном новом мире» Олдоса Хаксли (1946): «Никогда не откладывай на завтра то удовольствие, которое можешь получить сегодня».
Характерной чертой современного потребления является то, что оно воспринимается как отношение, или, правильнее сказать, как черта характера. Не важно, что человек потребляет; это может быть еда, напитки, телевидение, книги, сигареты, живопись, музыка или секс. Мир во всем своем богатстве преобразился в предмет потребления. В акте потребления личность пассивна; она жадно засасывает предмет потребления, который, в свою очередь, засасывает его самого. Объект потребления теряет свои конкретные свойства, потому что его ищут не благодаря его специфическим и важным для человека свойствам, но лишь из сильнейшего устремления: жадности к обладанию и использованию. Потребление – это отчужденная форма контакта с миром, и в ходе этого контакта мир становится объектом алчности, а не предметом интереса и заботы.
Если экономическая система требует социального характера, целью которого является потребление, такой характер едва ли сохранит верность викторианской морали. Нельзя породить людей с болезненным пристрастием к потреблению и в то же время учить их бережливости и подавлению жадной тяги к любому (реальному или потенциальному) сексуальному удовольствию. Сексуальное потребление обладает качествами и свойствами всякого другого вида потребления; оно мелко, безлично и лишено подлинной страсти, в нем нет приключенческого духа, оно пассивно. Разница заключается в преимуществе потребительского секса: он достается дешево и не мешает работать. Кроме того, сексуальное потребление доставляет удовольствие и помогает людям забыть о тревогах и неприятностях повседневной жизни. (Это было бы существенным недостатком в обществе, где важно, чтобы покупали максимум того, что они могут себе позволить, так как в этом случае они покупали бы меньше материальных предметов, потому что были бы заняты сексуальным потреблением. Но это не так – во-первых, потому что сексуальное потребление стимулирует потребность в остальных видах потребления и таким образом помогает порождать необходимый уровень алчности. В-вторых, несмотря на то что половой акт сам по себе не требует финансовых расходов (если не считать покупки противозачаточных средств), он косвенно приводит к большему потреблению в таких сферах, как путешествия, косметология, мода и другие виды товаров и услуг, которые призваны повысить сексуальную привлекательность.) Культура потребления по необходимости пропагандирует половую свободу, пусть даже пользуясь двусмысленными намеками и за счет разрыва между официальной идеологией и негласно санкционированной практикой.
Часто говорилось о том, что сексуальную революцию спровоцировали сочинения Фрейда; но эти утверждения меняют местами причину и следствие. Во-первых, Фрейд был буквально пропитан викторианским пафосом, он никогда не испытывал ни малейшей симпатии к половым практикам за рамками морали современного ему общества. Его защита половой свободы ограничилась защитой мастурбации – это было самое смелое его заявление на данной почве. Во-вторых, и это еще важнее, если бы не потребности нарождавшейся культуры потребления, Фрейд никогда не приобрел бы такую популярность. Популяризация теорий Фрейда стала удобной полунаучной рационализацией изменений общественной морали, которые в любом случае произошли бы после двадцатых годов.
Секс как предмет потребления является производным второй промышленной революции; ее воздействие является реакционным и ни в коем случае {085} не революционным – ни в политическом, ни в личностном смысле. (Оппозиция новой половой морали возникла – и продолжает иметь место – среди пожилых представителей низшего и среднего классов, которые недостаточно богаты для участия в новой потребительской культуре и поэтому недовольны ею.) Однако только тот факт, что противники сексуальной революции являются политическими реакционерами, не означает, что поборники и участники нового сексуального потребительства являются людьми революционными или прогрессивными. Однако потребительский сектор сексуального освобождения не представляет всю картину этого явления. Помимо большинства, представляющего потребительские личности, существует меньшинство, представляющее нечто противоположное. Это меньшинство, состоящее из хиппи и части радикально настроенной молодежи, вдохновляется радикальной критикой потребительской культуры в свете своих идей и своего образа жизни. Они протестуют против овеществления человека, против его превращения в «потребляющий предмет»; они протестуют против отчуждения, отсутствия радости, идолопоклоннического подчинения вещам, поведения, лозунгов и синтетических личностей; они до аллергии чувствительны к стыду и лицемерию, пропитывающему нашу культуру. Более того, они изголодались по жизни, они хотят быть, а не иметь и потреблять. В том, что касается политики, они хотят культуры, в которой жизнь побеждает смерть, а люди побеждают вещи.
Я воздержусь от критики движения за половое освобождение как от несущественной в данном контексте и не стану критиковать его адептов за неспособность создать приемлемую идею образа жизни для тех, кому перевалило за тридцать, за пропаганду наркотиков, за разрыв с традицией, которая их породила, и за их неспособность осознать необходимость синтеза неоматриархального анархического опыта равенства и беспорядка с неопатриархальным укладом, включающим разумное управление, структурированность и некоторую организованность. Я скажу лишь о том, что пассивность превратила многих представителей этого крыла в потребителей более низкого уровня, а их {086} деструктивные некрофильские черты мотивируют только малую часть адептов движения. Однако, несмотря на все это, для многих из них сексуальное наслаждение – радость и главная составляющая их стремления к утверждению жизни. Это выражение их любви к жизни, хотя, вероятно, и не в понятиях индивидуальной любви, которая, согласно общепринятой морали, должна существовать в супружеских отношениях. Это часть бытия, а не обладания, и, преодолевая традиционные стигмы секса, это движение выказывает отсутствие похоти, характерной для отчужденных потребителей секса в мире конформизма.
Для того чтобы понять хиппи (к которым я в широком смысле отношу людей, принявших схожий образ жизни и философию, включая и тех, кто одновременно имеет радикальные политические взгляды), надо рассматривать движение хиппи как оригинальное массовое религиозное движение – возможно, единственное значимое движение такого рода в наше время. Конечно, это не теистическое движение, хотя оно и основано на вере в любовь, жизнь, равенство и мир. Идеологически это движение является полной антитезой господствующему целенаправленному поклонению машине и базируется на общем энтузиазме и выполнении определенных ритуалов. Одежда и прически представляют не только протест против респектабельности среднего класса, но и общий для всех ритуал, с помощью которого эти адепты новой религии себя идентифицируют. Я уверен, что то же самое в какой-то мере относится и к приему наркотиков. Посредством наркотиков хиппи постигают духовный опыт «здесь и сейчас» и в этом аспекте способствуют утверждению культуры потребления; но, кроме того, употребление наркотиков является совместным ритуалом, который позволяет поборникам новой религии ощущать свое единство и солидарность. Их собрания в штате Нью-Йорк, куда приехало от трехсот до четырехсот тысяч энтузиастов, и на острове Уайт, где присутствовало двести тысяч, явились впечатляющей демонстрацией силы движения. Не только число участников, собравшихся вместе, чтобы послушать своих любимых артистов, но и порядок, отсутствие агрессии, стремление к взаимопомощи и бодрое настроение в самых трудных ситуациях настолько высветили добрый дух движения, что даже {087} консервативно настроенные сельские жители окрестных ферм впечатлились и стали помогать симпатичным хиппи. Учитывая такой религиозный характер движения, эти мероприятия стали не просто массовым посещением концертов, а своеобразным паломничеством со всеми его атрибутами – общностью намерений, интересов и переживаний. Тем не менее, учитывая присущую хиппи ограниченность и силу устоявшегося в обществе идолопоклонничества, представляется сомнительным, чтобы это движение устояло.
Проведя разграничение между сексуальной революцией как частью потребительской культуры, с одной стороны, и как частью жизнеутверждающей революции – с другой, мы можем теперь вернуться к вопросу об отношении ее к психоанализу. Фрейд, хотя и не симпатизировал свободной половой морали и, вероятно, был бы шокирован поведением жителей богатых предместий, как и поведением хиппи, тем не менее открыл дверь к изучению самой проблемы. Тезис Фрейда заключался в том, что страсти человека, все его устремления, если не считать инстинкта самосохранения, имеют сексуальную природу, что человек, будучи существом страстным, является существом сексуальным. Конечно, не подлежит сомнению, что, если бы сексуальность не была ограничена и подавлена, цивилизация была бы невозможна, но материалом человеческих устремлений – опять-таки, если не считать самосохранения, – всегда служило либидо. В. Райх упрекал Фрейда за то, что тот не открыл дверь еще шире. Фрейд не рассматривал перспективу радикальной сексуальной революции, так как она произошла позднее. Психоаналитиком, который по-настоящему раскрыл двери сексуальной революции, стал сам Райх.
На мой взгляд, самым важным вкладом Райха в этой сфере была высказанная им неудовлетворенность концепцией Фрейда о генитальной потенции. Фрейд не касался вопроса о качестве сексуального переживания. Если мужчина был способен успешно осуществить половой акт, он считался генитально состоятельным; {088} под успешностью подразумевалась стойкая эрекция и способность осуществлять половой акт в течение времени, достаточного для вызывания оргазма у партнерши. На основании такого критерия большинство мужчин можно считать сексуально состоятельными, а тех, кто страдает абсолютной или относительной импотенцией, следует считать больными. Таким образом, половой акт оценивался Фрейдом (с биологической точки зрения) в понятиях продолжения рода, при этом не исключалось, что женщина может получить от этого удовольствие.
Райх, которого занимало все человеческое тело в состоянии полной релаксации в противоположность тотальной скованности, сделал решающий шаг за пределы догм Фрейда. Он принял во внимание качество оргастического переживания, а не просто эффективность полового акта. Более того, он смотрел на половые органы не как на инструменты, исходно предназначенные для деторождения, но как на части тела, способные (вместе со всем остальным телом) испытывать экстатическую радость и свободу. Его концепция половой потенции взорвала ограничения принципа удовольствия-неудовольствия и вместо него предложила концепцию неподавленной, необороняющейся личности, тотального утверждения жизни, ощущения радости жизни, свободы человеческого бытия.
Райх разработал концепцию сексуальной свободы, которая ближе всех других теоретических построений подошла к опыту революционного крыла движения сексуального освобождения, и был невероятно популярен среди адептов этого движения. Если бы он не заблудился (по крайней мере, на мой взгляд) в совершенно фантастических теориях об «оргоне» и прочем, в связи с чем в конце концов превратился в мученическую жертву собственного учения, он, вероятно, продолжал бы свои рассуждения в том же духе, связывая сексуальность с целостной личностью. Он мог бы даже стать более влиятельным учителем сексуальных революционеров. Он сделал ошибку, наивно поверив в немедленные политические последствия новых отношений сексуально раскрепощенной молодежи. Он ошибочно полагал, что из-за того, что реакционеры упрямо придерживались строгой половой морали, противоположные взгляды будут непременно характерны для революционеров. Он, в частности, не смог предвидеть, что нацисты не станут придерживаться консервативных традиций в опросах половой морали.
Тем не менее связь – между сексуальной радостью и общим ощущением счастья, физической релаксацией и дерепрессией, сексуальностью и характером, внутренней деятельностью и алчностью, бытием и обладанием – не потеряла своего важного значения. Эту связь надо тщательно и широко исследовать и дальше. В этом есть настоятельная необходимость.
Войти с помощью соц. сетей: