8. Металог: Секреты (МКБ)

ДОЧЬ: Редактировать эти материалы – такая мука.

ОТЕЦ: Ну так оставь их. Не могу понять, зачем ты с ними ковыряешься, когда вряд ли что-то улучшишь.

ДОЧЬ: Неужели? Посмотри, вот что меня беспокоит. Ты вставил в эту главу большой кусок про молитвенный завтрак у губернатора, ранее уже опубликованный в ежеквартальнике «Coevolution Quaterly», и значительная часть там – рассказ внутри рассказа внутри рассказа. Например, Грегори Бейтсон (сейчас) рассказывает про ГБ (в 1974 году), рассказывающего про Старого Моряка, рассказывающего про морских змей. Три «про». Или ГБ (в 1980 году) рассказывает про ГБ (в 1974 году), рассказывающего про Сола Тэкса (в 1956 году), рассказывающего про индейцев (еще раньше), рассказывающих о недопустимости фильма про свои ритуалы. И ведь ритуал – это тоже про что-то, что отличается от складных ножей.

Получается что-то такое (((()))) или даже такое (((())((())))). Просто скажу тебе, что опытные редакторы из издательства Мак-Миллан хотят, чтобы я это почистила, выбросила некоторые промежуточные стадии, преобразовала в косвенную речь и т. д.

ОТЕЦ: Хм-м… мне, наверное, надо было сделать это самому.

ДОЧЬ: Вероятно, ты этого не сделал из-за лени или потому, что руки не дошли. И все же я могу придумать гораздо более интересные причины, почему ты не стал этого делать. Это меня и тормозит. И они взаимосвязаны.

ОТЕЦ: Продолжай.

ДОЧЬ: Кто-то рассказывал мне, что рассказ внутри рассказа – это стандартный гипнотический прием, прием для наведения транса. На самом очевидном уровне: если нам рассказывают, что Шахерезада рассказала фантастический рассказ, мы испытываем искушение поверить как минимум в реальность Шахерезады. Видения Старого Моряка кажутся более правдоподобными после его столкновения с гостями на свадьбе, служащего для них фреймом. И сам Старый Моряк кажется более реальным.

ОТЕЦ: Ну, я реален. Или был. Что бы это ни значило.

ДОЧЬ: Но если это был рассказ о нарушении тонких границ в человеческой коммуникации, то ты сам в этом виновен. Бедный судья! Намеренно или нет, ты его подставил в этой истории со съемкой. И ты ни на секунду не верил, что съемка на молитвенном завтраке у губернатора была бы святотатством. Ради бога, именно для этого их и устраивают!

ОТЕЦ: Не совсем так. Ты права в том, что съемка на молитвенном завтраке не является святотатством в данный момент нашей истории, однако привычка к съемке в подобных контекстах, равно как и представление, что молятся с какой-то целью, – это симптомы патологии. Мы до такой степени утратили связь со священным, что стали даже неспособны совершить святотатство.

ДОЧЬ: Значит, ты сделал нечто похожее на то, что ныне делают психотерапевты, заставляя пациента сделать рефрейминг или переопределение контекста?

ОТЕЦ: Заметь, Кэт, что твое описание годится и для истории Иова. Бог говорит Иову из бури, что Иов не должен жаловаться на ухудшение отношений между ним и Богом, пока его самоидентичность не включает в себя знание времени родов диких коз. Это заключает невзгоды Иова в скобки.

ДОЧЬ: Бог как психотерапевт? Может ли быть, что религия – это на самом деле вопрос построения и разрушения скобок? И можно ли подойти к шизофрении как к истории потерянных скобок?

ОТЕЦ: В любом случае, это не история каких-то вещей.

ДОЧЬ: Раньше меня сильно беспокоило, что люди идут в церковь или храм, говорят там хорошие вещи, а потом заключают это в скобки, выходят наружу и лгут и обманывают всю оставшуюся неделю. Мне казалось, что если религия не распространяется на всё, она вообще не нужна.

ОТЕЦ: Тогда как на самом деле переключение с контекста «воскресенье» на контекст «остальная неделя» может быть очень важным.

ДОЧЬ: При этом я одновременно думаю, что ты нанизываешь истории одна на другую просто из-за лени! И я думаю, что история про Аджи Дарму вообще не нужна в этой главе. Тебе просто нравится ее рассказывать.

ОТЕЦ: Наверное, ты думаешь, что это антиженская история.

ДОЧЬ: Конечно, антиженская. Но я не жалуюсь, мне достаточно того, что я могу исправлять у тебя местоимения, ставя он/она там, где ты используешь «общевидовое» он.

ОТЕЦ: В некоторых своих последних вещах я и сам так делал.

ДОЧЬ: Да, я знаю. Но посмотри на Аджи: он понимает язык животных и в конце додумывается до того, что надо было сказать «бе-е-е» своей жене, которая этого языка не понимает. И это как-то снимает вопрос о ее смерти. Я уверена, ты прав в том, что тема важности сохранения секрета проходит через мифологии самых разных культур, но этот пример уж очень дурацкий.

ОТЕЦ: Если ты прекратишь уводить разговор в сторону, я скажу кое-что существенное. Эта история касается необходимости ограничить или взять под контроль знание или коммуникацию, пересекающую межвидовые и межполовые границы, эти базовые разрывности природного мира. Если помнишь, Тиресий из греческой мифологии, также разъединивший двух совокупляющихся змей, далее стал провидцем. В его случае это дало ему доступ к межполовому знанию, а Аджи получил доступ к межвидовому знанию. Тиресий лишился своего дара, когда разгневал Геру, сказав, что женщины получают в постели больше удовольствия, чем мужчины. К вопросу межполового знания мы еще обязательно вернемся. Еще тут могут быть интересные вещи, относящиеся к ответственности за содеянное.

ДОЧЬ: Надо бы здесь поставить флажок. При жизни ты не слишком продвинулся с вопросом ответственности, и он все еще прячется в зарослях. Но сейчас меня волнует кое-что другое, вся эта тема секретности. Я уверена, что здесь ты напутал. Еще шаг – и ты начал бы писать пресс-релизы для Пентагона.

ОТЕЦ: Постой, чего ты так расстроилась? Пресс-релизы?!

ДОЧЬ: Потому что я отношусь к секретности так же, как ты относишься к «пиару». Секретность – это то, чего хочет Пентагон, причем во все большем и большем объеме.

ОТЕЦ: Послушай, не надо тащить в наш разговор свою политику. Ты выражаешь стандартную либеральную политическую позицию, но я совсем не уверен, что миру будет лучше, если все станет известно, опубликовано и рассекречено.

ДОЧЬ: Хорошо, но поговорим о политике еще минуту. Секретность – это инструмент власти и контроля. Меня всегда ужасало, когда я видела, что мои университетские коллеги пытаются контролировать течение информации, лицемерно заявляя, что это правильно, что это защищает права и частную жизнь других, при этом постоянно используя эту информацию в собственных интересах. Почему бы не поработать ради открытой системы? И почему бы не внести в отношения между людьми некоторую искренность?

ОТЕЦ: Открытость – это одна из тех вещей, с которыми можно переборщить. Не забывай, что в биологическом мире все становится вредным за пределами некоторого оптимума.

ДОЧЬ: Да, но… Хорошо, никто здесь не говорит о количестве. Мне не нужно все больше и больше информации, информационная перегрузка – вещь, несомненно, вредная. А массовое знание одного и того же может создать вредный вид единообразия. Но при всех твоих элитаристских тенденциях я не верю, что ты хотел бы блокировать поток информации так, чтобы это способствовало шантажу и манипулированию. Поэтому что бы ты ни имел в виду под секретностью и что бы я ни имела в виду под открытостью, мы говорим каждый о своем. И я совсем не уверена, что все твои истории говорят об одном и том же.

Смотри, почему бы не сформулировать седьмой критерий ментального процесса для тех, кто сталкивается со всем этим впервые? Для тех, кто не читал «Разум и природу», я включила в Главу 2 список твоих шести критериев целиком, а не по одному, как там у тебя. А теперь я предлагаю, чтобы эти шесть критериев стали основой для еще одного:

7. В ходе ментального процесса информация должна неравномерно распределяться между взаимодействующими частями.

Это кажется мне верным по самым разным причинам, некоторые из которых тривиальны, а некоторые довольно интересны. Простейший случай: информация, которая в конечном счете распространяется на всю систему, но требует времени для приема и декодирования.

ОТЕЦ: Хм-м… Ни одному приличному организму не следовало бы распределять информацию равномерно. Да он и не смог бы этого сделать.

ДОЧЬ: Верно, но представь себе что-то вроде комитета, состоящего из довольно схожих частей. Даже в таком случае должно существовать внутреннее движение информации. Или еще интереснее: эмбрион, имеющий одну и ту же ДНК во всех клетках, может развиваться только если разным клеткам доступна разная информация. А что, если движение информации дает нам способ описания времени?

ОТЕЦ: Я позволил тебе уговорить меня включить иерархию логических типов как 6-й критерий ментального процесса, однако возможно, что и 6-й, и 7-й критерии вытекают из предыдущих.

ДОЧЬ: Хорошо, но посмотри, что получилось. Если неравномерное распределение информации в данной системе, выступающее подобием секретности, является необходимой характеристикой ментальных систем, то мы не ошибемся, приписав секретности полезность. У тебя не будет искушения ее героизировать, а у меня не будет искушения ее демонизировать. У иерархичности также есть и политическая параллель.

Фактически, я могу пойти еще дальше. Что, если определенные виды секретности на самом деле обозначают присутствие священного, но при этом «священное» – это способ справляться с некоторыми эпистемологическими проблемами, возможно, неизбежными?

ОТЕЦ: Может ли быть, что священные секреты предназначены для разоблачения?

ДОЧЬ: Конечно! В процессе инициации новичок получает порку от фигур в масках, затем танцоры снимают свои маски и оказывается, что это не боги. Тогда новички сами надевают эти маски. Именно такая последовательность дает возможность примириться с некоторыми жизненными фактами. Секретность – это лишь фрагмент, но она создает возможность откровения.

ОТЕЦ: Я припоминаю доклад Анатоля Холта о параллелизме на конференции в Бург-Вартенштайне в Австрии. Если помнишь, параллелизм создает что-то вроде интеллектуального моста между понятиями информации и причинно-следственной связи, поскольку один из способов связи событий – это знание (см.: Bateson M. C., 1972).

ДОЧЬ: А еще в системе нельзя иметь бога, поскольку всеведение разрушило бы гибкость. Нам нужно другое слово, возможно, неведение или тайна. Это слово должно подчеркивать тот факт, что отсутствие самоосознанности стоит в самом центре задачи отказа от коммуникации…

ОТЕЦ: Секретность – это то общее, что я нашел во всех этих историях.

ДОЧЬ: Ага, индукция!

ОТЕЦ: Прекрати! Совершенно разумно попытаться выяснить, что общего имеют несколько случаев. А затем поискать другие, подпадающие под тот же общий фактор. А вот что совсем неумно – это овеществить тот общий признак, который удалось выделить из данных. Вполне можно сказать, что и опиум, и барбитураты усыпляют людей. Но плохо, если с увеличением таких примеров ты все более склонен приписывать этот эффект «снотворному началу».

ДОЧЬ: Факт неведения как фактор системного единства и гибкости… При каких обстоятельствах важно, чтобы система защищала свои внутренние границы при помощи глубокого отрефлексированного незнания?

ОТЕЦ: Я говорил о священном как о чем-то, что связано со знанием о целом, однако у монеты есть и другая сторона: может быть, необходима определенная неравномерность знания. Далее надо поискать аналогичные виды отказа от коммуникации, не являющиеся артефактами человеческих культурных систем.

ДОЧЬ: Папа, в история про Аджи Дарму есть еще кое-что. Ведь вопрос «Ты меня любишь?» не работает, верно? Он не работает, как и попытки Джо Адамса записывать спонтанную речь по команде, как съемки молитвы, как предписание встретить морских змей, или как извлечение из скрипки по одной ноте за раз. Все эти вещи притворяются описанием фактического положения, но на самом деле они изменяют контекст взаимодействия.

ОТЕЦ: Да, Кэт, спрашивать об этом бесполезно.