Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Когда мы изучаем биологический мир, мы в действительности изучаем многоуровневые коммуникативные события. В этой коммуникации о коммуникации нас особенно интересует описание директив или команд (тех сообщений, которые способны инициировать причинно-следственные цепи в функционировании биологического мира), а также система предпосылок, лежащая в основе любых сообщений и делающая их согласованными. В той модели, на которой основана данная книга, термин «структура» используется для указания на ограничения, характеризующие системы и определяющие их функционирование. Примером структуры в этом смысле могут быть установки термостата. Это поворотные пункты в мире потока. Можно сказать, что такие понятия, как ананке или карма, подтверждают существование структуры. Отметив, что коммуникативная ткань живого мира упорядочена, проникает всюду и детерминирует события до такой степени, что ее можно уподобить Богу, мы осторожно двигаемся дальше в поисках ее закономерностей, отмечая в переплетении нитей как паттерны, так и разрывы.
[Биологи, наблюдающие природный мир, создают свои описания, поскольку даже самые объективные данные являются артефактами человеческого восприятия и отбора.] Описание никогда не похоже на описываемую вещь, и уж совершенно точно, что описание никогда не есть описываемая вещь. Как когда-то давно заметил Иммануил Кант, единственная истина, приближающаяся к уровню абсолютного, может быть получена только от самой вещи, если только мы сможем достаточно приблизиться к ней. Но этого, увы, мы не можем. От вещи самой по себе – кантовской Ding an Sich – мы можем получить информацию только в той степени, в какой наши органы восприятия и научные инструменты способны уловить имманентные для этой вещи различия.
Поэтому нам в первую очередь следует обратить внимание на систематические различия, неизбежно существующие между нашими словами и тем, что мы пытаемся описать. Перед тем как начать вычерчивать какую-либо карту, мы должны ясно понять различие между «картой» и «территорией» как таковыми. При описании мы часто ссылаемся на «структуру». Мы делаем это не для того, чтобы предписать желаемое, а пытаясь справиться с бесчисленными подробностями наблюдаемого. Когда мы говорим, что растение или лист имеет «структуру», это значит, что мы способны сделать об этой вещи обобщающее описательное утверждение. Назвав что-то «структурой», мы утверждаем, что способны на большее, чем просто на последовательное перечисление единичных подробностей. Если я говорю, что позвоночник животного – это повторяющаяся структура, объединяющая части в «позвоночный столб», я тем самым утверждаю, что между частями имеется некоторая систематичность и организация. Я делаю утверждение, относящееся не к какому-либо отдельному позвонку, а к совокупности позвонков. Само понятие структуры всегда стоит в стороне от бесчисленных частных подробностей. В основе самого слова структура лежит представление о некоторой общности.
Философ Уайтхед как-то заметил, что арифметика – это наука об обращении с конкретными числами, а алгебра – это наука, возникающая тогда, когда слово «конкретный» заменяется на слово «любой». В этом смысле структура – это алгебраическое описание, она всегда стоит по меньшей мере на одну ступень абстракции выше. Структура предполагает сбор и сортировку некоторой части бесчисленных подробностей, которые затем можно отбросить и заместить их резюмирующими утверждениями.
В этом контексте следует различать классы и группы. Члены «класса», как я здесь использую это слово, объединены некоторой общей для всех них характеристикой. Члены «группы» объединены тем, что каждый член является модуляцией (видоизменением) некоторого другого члена или членов. Существует некоторый процесс или, как говорят математики, некоторая «операция», посредством которой члены группы трансформируются друг в друга. Несомненно, теория биологической эволюции очень выиграла бы, если бы биологи приняли современную математическую теорию групп в качестве эталона для своего мышления и языка. Это понудило бы их к разработке более современной и передовой теории структурного родства, нежели простое использование «гомологии» в качестве свидетельства филогенетической истории. Из феномена гомологии, несомненно, можно извлечь еще столько материала, сколько биологам и не снилось.
С точки зрения такого различения между классом и группой совокупность позвонков позвоночника является классом, поскольку все позвонки имеют определенные общие характерные черты. Можно сказать, что все позвонки построены по одному базовому плану. Однако эта совокупность также является и группой в том смысле, что каждый позвонок является модуляцией предшествующего в продольной последовательности. У этой модуляции, однако, имеется интересная разрывность при переходе от грудной к поясничной части позвоночника. Помимо этого позвонки взаимосвязаны третьим способом: все они подходят друг к другу и работают вместе как часть единого целого.
Сказанное выше о трех видах взаимосвязи позвонков есть лишь малая часть большей загадки: организации биосферы. Таким образом, когда мы смотрим на то, что кроется за словом «структура», мы сталкиваемся с фрагментами принципа, объединяющего более широкую коммуникативную ткань. Следует, однако, подчеркнуть, что у понятия «структура» есть и более проблематичный аспект. Когда мы, как ученые, используем это слово, оно вызывает у нас ложное впечатление, что конкретные подробности, относимые к данной поименованной структуре, реально являются компонентами этой структуры. Это означает, что мы легко начинаем верить, что тот способ расчленения реального мира, который мы использовали для создания своего описания, был наилучшим и самым правильным способом расчленения мира.
Химики могут сказать, что все галогены (семейство элементов, включающее в себя фтор, хлор, бром, йод) имеют общие для всех формальные характеристики, которые также образуют модулированную последовательность. Тем самым они образуют «группу», и, более того, подобные группы элементов можно свести в периодическую таблицу. Мы могли бы возразить, что это плод воображения, что это лишь внешнее сходство, что группировка элементов в классы – это артефакт, дело рук химиков, а не природы.
Однако подобная критика часто бывает неуместной в биологии. Если мы, будучи биологами, станем думать, что, используя слово «структура», мы ничем не лучше физиков или химиков, мы рискуем перегнуть палку. [Мы можем сделать и другую ошибку. Мы можем хотеть от своих биологических описаний слишком мало, полагая, что если они согласуются с фактами, то бо́льшего и не требуется.] Конечно верно, что в чисто физическом мире нет имен, а у звезд имена есть только потому, что люди их поименовали. Даже созвездия существуют лишь в той мере, в какой людям видятся на небе некие конфигурации. Аналогичным образом, утверждения физиков и химиков относительно структур относятся только к структурам, имманентным их теориям, а не физическому миру. Однако в биологическом мире это не так. В этом мире, мире коммуникации и организации, обмен сведениями и сообщениями является неотъемлемой частью происходящего. В ходе эмбрионального развития анатомия спинного мозга определяется посредством сообщений от ДНК и от других растущих органов, и эти сообщения с необходимостью являются обобщениями. Они зависят от структуры; более того, они сами и есть структура. При этом по-прежнему верно, что как биологические сообщения, так и наши сообщения по поводу биологических явлений, неизбежно отличаются от своих обозначаемых объектов, своих референтов.
Описание, сделанное биологом, всегда ссылается на структуру, и есть несколько возможностей, в силу которых эта отсылка может быть как правильной, так и ошибочной:
1. Структура, о которой говорит биолог, может быть попросту ошибочной. Например, он может отнести дельфина в класс рыб. Равно и физик может совершить грубую ошибку, скажем, при классификации какого-то элемента.
2. Биолог может высказать такую гипотезу о структуре, которая позволяет делать предсказания, однако не имеет правильной связи с внутриорганизменной или межорганизменной коммуникативной системой. В этом случае он прав в том смысле, в каком может быть прав хороший физик. Его описание может дублировать внешние проявления, например фенотип существа или популяции. Однако он может ошибиться, если станет приписывать описываемой системе сообщения, аналогичные тем, которые он сам использует в ходе описания. Он может сказать, что у человека есть две руки, но ему следует поостеречься предполагать существование числительных в языке ДНК.
3. Структура, о которой говорит биолог, может соответствовать классификации частей и отношений, которую использует сама ДНК и/или другая биологическая управляющая система. Вполне законно думать о структуре как о чем-то, что обусловливает или придает форму течению событий, при условии, разумеется, что мы убедились, что наши утверждения касательно структуры совпадают и формально идентичны внутренней системе сообщений растения или животного. Вполне можно говорить, скажем, об «апикальном (верхушечном) доминировании» в паттернах роста цветущих растений, если мы уверены, что управляющие сообщения действительно движутся от верхушки вниз и оказывают ингибирующее воздействие на рост нижележащих частей. Тот биолог, который ссылается скорее на отношения или паттерны, нежели на числа, может быть более точен, чем тот, который говорит, что у людей по две руки или по пять пальцев. По крайней мере, такой биолог способен быть прав в смысле, недостижимом для физика.
С другой стороны, у него есть возможность ошибиться в гораздо более глубоком смысле, чем это возможно для физика.
Материал, интересующий физика, лишен внутренней коммуникации и не имеет имен и структуры, как я здесь понимаю это слово. Физик должен описать, например, падение тела, неспособного быть свидетелем собственного падения. Когда епископ Беркли задает свой вопрос о дереве, падающем в лесу, в котором нет никого, кто мог бы увидеть и описать это, он говорит как физик. В биологии же развивающийся эмбрион сам всегда является свидетелем и критиком собственного развития, способным отдавать приказы и управлять направлением реакций и изменений.
Это может показаться странным, но в чисто физическом мире не может быть ни «ошибок», ни «патологии». Последовательности событий, в которых участвуют физические сущности, не организованы, а потому не могут быть дезорганизованы. Однако в биологии возможность «ошибки» и даже «патологии» присутствует постоянно, поскольку биологические сущности организованы, что надо отличать от простой упорядоченности. Они содержат в себе собственные самоописания и собственные рецепты роста.
4. [Однако заявление, что описание, сделанное биологом, может согласоваться с собственным описанием организма, не вполне соответствует истине.] Все биологические описания с необходимостью указывают на структуры и коль скоро это так, неизбежно искажают, упрощают или обобщают свои референты. Даже сведения и команды, возникающие и перемещающиеся внутри живых существ, подобны производным [точнее, дифференциалам. – Примеч. пер.] в математическом смысле: отправление сообщения всегда инициируется различием или контрастом. Как при морфогенезе, так и при управлении поведением объектом управления скорее является изменение, нежели состояние. Если подобные ограничения неизбежно ведут к искажениям, если совокупность сообщений, упоминающих изменения и игнорирующих состояния, является искажающей совокупностью, тогда все биологические совокупности сообщений в этом смысле всегда ошибочны.
5. [И главное, описание, сделанное биологом, не тождественно тому, что описывается, даже если он сопровождает описание демонстрацией музейного экспоната.] Информация всегда сообщается только по поводу упоминаемых вещей, даже тогда, когда для кодирования сообщения используются сами эти вещи. Даже когда в окне ресторана выставлен кусок мяса, жарящийся на вертеле, сообщающий прохожим, что здесь они могут поесть мяса, пожаренного на вертеле, даже при такой наглядно очевидной коммуникации жарящееся мясо в качестве носителя сообщения в известном смысле есть не вполне мясо. Если посмотреть на более сложные интерактивные процессы, например на внутреннюю организацию живых существ, мы увидим, что хотя всё происходящее, несомненно, материально, закономерности этих процессов связаны с тем, что сами процессы являются демонстрацией собственных закономерностей.
Слово «структура» предполагает наличие границ. Жизнь предполагает соблюдение норм. В какой-то мере жизнь напоминает многие религии. Однако те нормы, которых требует жизнь, не всегда совпадают с нормами, предпочтительными для этих религий.
Давайте еще раз взглянем на закономерности, которые Блаженный Августин когда-то давно назвал Вечными истинами, и сравним их с введенной нами концепцией структуры. Слух современного человека коробит от заявления, что какое-то утверждение претендует быть истинным настолько, чтобы заслуживать названия «вечной истины» или продолжать быть истинным и до Большого взрыва, и после коллапса в черную дыру. Однако Блаженный Августин, несомненно, включил бы этот интервал в свою «вечность». Мы кратко обсуждали эти Вечные истины в Главе 2. Это такие утверждения, как «три плюс семь равно десяти». Как я сказал, сегодня наши умы решительно отвергают само понятие Вечной истины и столь же решительно отвергают ту идею, что какое-либо утверждение может быть самоочевидным. Сегодня модно с недоверием относиться к любым утверждениям, претендующим на вечность или самоочевидность. Предаваясь этому привычному скептицизму, мы забываем, что было сказано о природе описания. Как уже говорилось, никакое описание не является истиной, однако, с другой стороны, возможно, вечно истинно то, что между описанием и описываемой вещью неизбежно есть некоторая дистанция. [Если же посмотреть на процессы коммуникации в мире природы, мы, несомненно, заметим, что эта коммуникация повсеместно зависит от предпосылок и связей, которые не требуется формулировать. Кажется, что даже ДНК считает некоторые вещи самоочевидными.]
Вечные истины почти самоочевидны, однако современные критики могут сказать, что эти утверждения есть лишь фрагменты, даже второстепенные фрагменты бо́льших тавтологических систем. Они скажут, что «7 + 3 = 10» – это один из бесконечного числа подобных маленьких фрагментов, порожденных созданной человеком системой взаимосцепленных утверждений, называемой «арифметика». Эта система является тавтологией, сетью утверждений, логически вытекающих из определенных аксиом, на истинность которых математика не претендует. Математики заявляют, что они утверждают лишь то, что, если аксиомы приняты, остальные утверждения из них вытекают. Из аксиом и определений арифметики следует, что «7 + 3 = 10», однако поскольку математики не претендуют на истинность своих аксиом, они не претендуют и на истинность утверждений-выводов. Они не претендуют даже на то, что аксиомы соотносятся с чем-либо в реальном мире. Если математик-прикладник хочет отобразить, скажем, некоторое количество апельсинов на математическую тавтологию, он должен сделать это на свой страх и риск.
Однако в действительности отказ математиков от ответственности в отношении аксиом и определений не позволяет полностью избежать проблемы вечного и самоочевидного. Я могу согласиться, что аксиомы и определения созданы человеком и не соотносятся с чем-либо конкретным в материальном мире. Более того, я настаиваю, что наши знания о материальных компонентах мира недостаточны, чтобы судить, содержат ли аксиомы какие-то истины об этих вещах. Однако в данной книге речь почти не идет об истинах, касающихся вещей. Речь в ней идет лишь об истинах, касающихся истин; о естествознании, предметом которого являются описательные утверждения, информация, директивы, абстрактные предпосылки и крупные сети подобных идей. И главным образом, я пытаюсь построить естествознание, предметом которого являются отношения между идеями. Не имеют большого значения заявления математиков о том, что их тавтологии не содержат истин, касающихся вещей, однако огромное значение имеют их утверждения, что шаги и даже цепи шагов от аксиом к развернутым утверждениям самоочевидны и, возможно, непреложно истинны.
Что же касается референтов многих умозаключений и споров – так называемых «вещей», – то хотя я не могу ничего знать о какой-либо индивидуальной вещи самой по себе, я могу кое-что знать об отношениях между вещами. Как наблюдатель, я нахожусь в положении, напоминающем положение математика. Как и математик, я не могу ничего сказать об отдельной вещи, я даже не могу утверждать ее существование, ссылаясь на опыт. Я могу лишь что-то знать об отношениях между вещами. Если я говорю, что стол «твердый», я выхожу за пределы свидетельств опыта. Я могу знать лишь то, что взаимодействие или отношение между столом и некоторым органом восприятия или инструментом имеет специфический характер разностной (дифференциальной) твердости. Увы, для этого понятия нет общепринятого термина, поэтому я искажаю его, полностью приписывая специфический характер, свойственный отношению, лишь одной его стороне. Когда я так делаю, я превращаю то, что я могу знать об отношении, в искаженное утверждение о «вещи», которой знать не могу. Референтом любых обоснованных, правомерных утверждений всегда являются отношения между вещами. Мнение, что «твердость» внутренне присуща одной из сторон бинарного отношения – это выдумка человека.
Показательно, что математики спокойно принимают идею, что отношения между утверждениями могут быть самоочевидными, при этом демонстрируя нежелание предоставлять этот статус самим утверждениям. Это похоже на то, как если бы они заявляли, что умеют говорить, но не знают, о чем они говорят. И эта позиция в точности аналогична моей собственной. Чрезвычайно сложно говорить об обширной ментальной организации мира и не менее сложно говорить о ее частях, но мне кажется, что при определенной осторожности можно говорить о том, как эта обширная организация мыслит. Мы можем исследовать типы связей, которые она использует между своими утверждениями, хотя никогда не сможем узнать, о чем именно она думает.
Эти связи и паттерны отношений, которые я хочу обсудить, с неизбежностью закономерны и составляют часть Вечных истин, включая сюда правила соединения элементов дискурса. Сюда также относится вопрос о последствиях неправильного соединения этих элементов, понимаемый как вопрос естествознания. В свое поле исследований я включаю сообщения, которые ДНК посылает растущему эмбриону и телу с его физиологией. Я включаю сюда сообщения, которые структура мозга посылает мыслительному процессу. Я включаю сюда все виды дискурса, скрепляющие воедино то, что происходит в любой экосистеме.
Правила отношений между элементами ментальной или мыслительной жизни не являются ни нерушимыми «законами» природы, ни даже абсолютными предписаниями логики. Они могут нарушаться и часто нарушаются.
Но я снова говорю: «Бог поругаем не бывает».
Несмотря на ограниченность логики, мы можем позаимствовать у нее то положение, что результат вычисления или абстрактного рассуждения не относится к тому, что считается «вечным» и самоочевидным. Туда не относятся и явные шаги, приведшие к этому результату. Самоочевидным является именно то, что в ходе вычисления находится между строк. Математики называют паттерн, лежащий в основе данного вычисления, алгоритмом. Исходя из этого, мы попытаемся вычленить типы утверждений, из которых состоит алгоритм.
Во-первых, есть определения, которые, как мы все согласны, есть лишь гипотеза, как говорили древние – протазис, первый член формулы (если… то…). За ними следуют определения процессов. Наконец, есть конкретные единицы или данные. Если числа – это то-то и то-то, и если сложение определено так-то и так-то, мы можем взять «5» и «7» и сложить их в соответствии с ранее данными определениями. Однако за всем этим есть кое-что еще. Процесс требует большего, чем было сказано, и это кроется между строк. Он требует директив для человеческого или механического калькулятора, указывающих, в каком порядке должны выполняться шаги.
Часть этих инструкций анализируется в школьных учебниках. Например, многие взрослые помнят из начальной школы те абстрактные утверждения о порядке шагов выполнения вычислений, которые формально называются распределительный и перестановочный законы. В форме уравнений математики говорят нам, что
a + b = b + a,
а также, что
a × b = b × a.
Таким образом, в рамках операций сложения и умножения порядок элементов несущественен. Однако когда шаги выполнения сложения сочетаются с шагами выполнения умножения, упорядочение элементов приобретает первостепенную важность:
(a + b) × c не равно a + (b × c).
Для начала заметим, что эти правила в действительности отнюдь не ограничиваются математикой. Если вы повар, вы знаете, что очередность процедур на кухне является неотъемлемым компонентом любого рецепта. Если вы развивающийся эмбрион, все стадии развития должны совершаться в правильной последовательности и правильной синхронности.
Другими словами, мы не можем относиться к перестановочному и распределительному законам просто как к побочному продукту искусственных человеческих тавтологий. Везде, где есть целенаправленность и/или рост и/или эволюция, будет иметься что-то вроде «законов» очерёдности. Они не будут подобны «законам» физики, не допускающим исключений, и не будут подобны «законам» юристов, за нарушением которых следует наказание. «Законы» очерёдности пропозициональных шагов при доказательстве (или рецептурных шагов в кулинарии и при эмбриональном развитии) могут нарушаться и часто нарушаются, и за их нарушением не следует наказание или отмщение со стороны человека или Бога. Тем не менее исход последовательности будет зависеть от очерёдности шагов, и если последовательность имеет неправильный порядок или некоторые шаги пропущены, исход может быть гибельным.
Есть история о Сократе, взявшемся доказать, что любое образование есть лишь вопрос извлечения из необразованного ума того, что он и так знает. Чтобы это продемонстрировать, Сократ привел с улицы маленького мальчика, которого угораздило там оказаться, и задал ему длинный ряд вопросов таким способом, что последовательность ответов мальчика оказалась доказательством знаменитой теоремы Пифагора о сумме квадратов катетов. Проделав этот длинный ритуал и получив от мальчика финальное подтверждение того, что требовалось доказать, Сократ сказал: «Как видите, он всегда это знал».
Но это полная чепуха. То, чего не знал мальчик и что взял на себя Сократ, был на каждом шаге ответ на вопрос: «Какой вопрос будет следующим?» Столкнувшись с голым требованием доказать теорему Пифагора, мальчик, не знающий порядка шагов, составляющих теорему, не смог бы сказать ничего.
Аналогичным образом, эмбрион в первую очередь должен знать порядок шагов эпигенеза. Помимо инструкций ДНК, он должен нести директивы касательно очерёдности выполнения шагов своего развития. Он должен знать алгоритм своего развития. Здесь мы встречаем вид информации, отличный как от аксиом, так и от операций в каждой строке. Между строчками вычислительного процесса скрыт порядок его шагов.
Теперь я хочу свести воедино то, что с различных точек зрения было сказано по поводу концепции «структуры» в данной главе и в Главе 13 «Непоругаемый Бог». В этой главе я выдвинул предположение, что о «структуре» следует думать как о чем-то наподобие Вечных истин Блаженного Августина, либо перестановочного и распределительного законов математической логики, либо алгоритмов, выступающих рецептом последовательности вычислений. Эти вещи следует сравнить с идеями порядка в природных и человеческих делах, таких как принцип ананке, который, как считалось, управлял переплетенными жизнями людей, богов и городов-государств. Все эти подходы были попыткой нащупать описание наиболее крупных ментально или экологически организованных систем, какие мы только можем воспринять или вообразить. Фактически речь идет о чем-то, что явно имеет много общих атрибутов с той сущностью, которую люди называют Бог. При этом ничего не говорилось ни о персонификации Бога, ни о персонификации человеческих индивидуумов. Здесь в отношении индивидуумов надо помнить лишь то, что они являются подсистемами бо́льшего целого и отвечают нашим критериям «ментального».
Следующие пункты подводят итог вышесказанному:
1. «Структура» – это информационная идея, то есть идея, придающая форму. Она пронизывает всю сферу биологии в самом широком смысле, начиная от организации внутри вирусных частиц и до феноменов, изучаемых культурными антропологами.
2. В биологии многие закономерности сами отчасти вносят вклад в собственное определение. Эта рекурсивность близка к самой основе понятия «структура». Что же касается атомов, то у них (как я думаю) сведения о собственных закономерностях не возвращаются к ним по петле обратной связи, дабы управлять их действиями в следующий момент.
3. Информация или директивы, которые я называю «структура», всегда на шаг отстоят от своих референтов. Например, это имя какой-то характеристики, внутренне присущей референту, или, более точно, это имя или описание некоторого отношения, теоретически внутренне присущего референту.
4. Человеческие языки, и особенно западные языки, имеют странное свойство делать чрезмерный акцент на изолированных вещах. Акцент делается не на «отношения между», а на концевые точки отношений, на relata [ «объекты, связанные отношениями»; от relatio – отношения – лат.]. При таком акценте нелегко постоянно ясно помнить, что слово «структура» зарезервировано для обсуждения отношений (и особенно следует избегать множественную форму этого слова – «структуры»).
5. В той мере, в какой имя никогда не есть поименованная вещь, а карта никогда не есть территория, «структура» никогда не бывает «истинной».
(Рассказывают историю о Пикассо. В поезде незнакомец пристал к нему с вопросом: «Почему вы не рисуете вещи такими, какие они есть на самом деле?» Пикассо отвечал, что не вполне понимает, что господин имеет в виду, и тогда незнакомец достал из бумажника фотографию своей жены. «Я имею в виду вот так, – сказал он, – как на самом деле». Пикассо нерешительно откашлялся и сказал: «Ваша жена какая-то маленькая. И совсем плоская».)
«Структура» – это всегда до некоторой степени уплощенная, абстрагированная версия «истины», однако структура – это всё, что мы можем знать. Карта никогда не есть территория, однако иногда полезно обсудить, в чем отличие карты от гипотетической территории. Ближе подойти к невыразимому, непередаваемому мы уже не можем. Выражаясь в духе Льюиса Кэрролла, территория – это то, что всегда будет завтра и никогда сегодня.
6. Ясно, что структура – это детерминирующий фактор. И действительно, мы неоднократно рассматривали структуру как что-то вроде Бога, тем самым отождествляя Иегову с его заповедями или блейковского Уризена с его цепями. Но это всегда привносит дуализм, раскол между структурой и той большей реальностью, которой структура внутренне присуща. У структуры нет отдельного существования. Тенденцию создавать в воображении дуалистическую вселенную можно легко подправить, если помнить, что тот, кто создает понятие структуры в ходе синтеза описаний из данных, пробивающихся через фильтр органов восприятия, – это часто мы сами. В таких случаях мы можем напомнить себе, что та структура, которую мы проектируем на «внешний» мир, есть лишь побочный продукт наших собственных восприятий и мыслей. Этот эпистемологический дуализм подправить гораздо труднее, если мы смотрим на биологические сущности, поскольку птицы, рыбы, люди и развивающиеся эмбрионы создают свои собственные предпосылки и руководящие принципы и придерживаются этих предпосылок в ходе развития своей физиологии и систем поведения.
Научному уму нелегко постоянно ясно осознавать общую эпистемологическую истину: и Десять заповедей, и правила морфогенеза и эмбрионального развития, и предпосылки в основе грамматики коммуникации людей и животных – всё это части обширного ментального процесса, внутренне присущего нашему миру, которые столь же реальны и столь же искусственны, как и силлогизмы логики.
Теперь, когда из непрерывно текущего организованного мирового потока мы извлекли понятие «структура», настало время предпринять попытку синтеза: вернуть ее на место. Пора посмотреть, насколько ткань наших описаний, сообщений и директив соответствует миру, брызжущему жизнью и событиями.
Первое, что бросается в глаза, – она полна дыр. Если попытаться охватить жизнь нашими описаниями или представить целостность организма как полную охваченность своей собственной системой сообщений, мы сразу увидим, что описаний нужно гораздо больше. Однако как бы мы ни наращивали структуру, как бы подробно ни детализировали описания, всегда останутся бреши.
Не нужно даже смотреть на структурное описание живых сущностей. Достаточно прислушаться к словам, чтобы почувствовать скачок между любыми двумя пунктами нашего описания, зазор между областями покрытия любых двух фраз нашего описания. В поэме Роберта Саути «Битва при Бленгейме» описывается маленький Петеркин, спрашивающий о найденном предмете:
Он подошел к деду спросить, что это —
Такое большое, гладкое и круглое.
Позднее выясняется, что он говорит про череп солдата, погибшего в битве («Это была знаменитая победа!»), однако это знание возникает в результате скачков от одного высказывания к другому. Мы должны знать, что значит «большой» для «маленького внука», играющего в поле. Чтобы в качестве слушателей выполнить ментальные инструкции, предлагаемые нам поэтом, мы должны быть готовы перепрыгивать от размера предмета к его текстуре и от текстуры к форме. Однако по сравнению с реальностью описание есть лишь скудный набор контурных линий. Фактически наши знания и о черепе, и о маленьком Петеркине очень неполны, и это не вина поэта, давшего нам так мало. Таков неизбежный результат природы коммуникативного процесса. Предоставленные данные неспособны полностью, без пробелов охватить предмет описания.
Искусство – это хитрое использование того, что слушатель уже знает, того, что уже есть в его черепе, чтобы заставить его заполнить подробности. Конечно, и Петеркин, и его сестренка Вильгельмина были белокурыми! Конечно, разложение полностью очистило череп!
Такое прединформированное состояние получателя сообщения является необходимым условием любой коммуникации. Данная книга не может ничего вам сказать, если только вы уже не знаете 90 процентов ее содержания.
Как бы то ни было, то, что истинно для слов и историй, которыми обмениваются люди, также истинно и для внутренней организации живых существ. Все, что предположительно может сказать ДНК, или могут сказать гормоны и вещества, управляющие ростом, охватывает лишь малую часть бесчисленных подробностей процессов эмбрионального развития и конечной анатомии и физиологии существа. Развивающиеся ткани должны знать аподозис, второй член формулы (если… то…), который является выражением повиновения протазису, первому члену формулы (если… то…), исходящему от ДНК (и окружающей среды). Если посмотреть под таким углом, ясно, что информационное покрытие будет очень разреженным. И именно по этой причине в формах и реакциях растений и животных мы видим паттерны и повторяемость. Избыточность – это экономичный способ покрыть сложный объект ограниченным объемом структурной информации.
Все знают (или должны знать), что нельзя научиться танцевать просто по книге. Нужно также иметь реальный опыт танцевания, который книга неизбежно оставляет неописанным. Именно практика позволяет вам соединить отдельные инструкции воедино и сформировать паттерны.
В целом любые описания, любая информация по своей сути способны затронуть лишь небольшое число пунктов описываемого вопроса. Все остальное остается непокрытым. На него могут намекать экстраполяции из фактически сообщенного материала, однако в принципе оно остается неопределенным и вне контроля со стороны системы обмена сообщениями. Например, Конституция США оставляет несказанным практически все. Все, что сумели дополнительно извлечь юристы, по-прежнему определяет лишь разбросанные там и сям отдельные детали базовых принципов человеческих взаимодействий. Бо́льшая часть остается неопределенной или ждет свой разработки до получения первых формообразующих намеков.
Аналогичным образом сочетание кратковременной готовности, определяемой, вероятно, генетическими факторами, плюс одномоментного различия, привносимого точкой вхождения сперматозоида, задает плоскость зеркальной симметрии эмбриона лягушки. После этого в сообщении нужды больше нет. Макроскопическое различие, зафиксированное в критический момент, будет направлять всю оставшуюся жизнь лягушки. Каждое поколение клеток будет следовать уже существующему шаблону.
Все это, однако, только помогает нам еще лучше осознать неизбежную неполноту любых описаний, любых директив, любой структуры.
Попробуйте описать лист, или еще лучше, попробуйте определить различие между двумя листьями одного растения, либо между вторым и третьим ходильным придатком («ногами») данного конкретного краба. Вы обнаружите, что то, что вам требуется зафиксировать, распределено по всему листу или всей ноге краба. Фактически невозможно прийти к какому-то общему утверждению, выступающему предпосылкой для всех отдельных деталей, и уж совсем невозможно иметь дело со всеми деталями по очереди.
«Структура» и «описание» неспособны полностью охватить действительность. Ding an sich, кантовская «вещь в себе» всегда содержит бесконечное число подробностей. Лишь некоторая незначительная часть деталей ноги краба или листа является результатом управления со стороны генетики или конкретных условий роста. Но если вы возьметесь за предложенную выше задачу сравнить два листа или две ноги краба, вы кое-что узнаете об отношениях между структурой (или описанием) и действительностью. Быстро выяснится, что при описании всегда неизбежно остаются непокрытыми несколько видов пробелов:
1. Имеется пробел, связанный с деталями различий между деталями. Насколько мелкоячеистой ни была бы наша сеть описания, всегда найдутся еще более мелкие детали, которые уйдут от описания. И дело не в нашей небрежности или лени. Сам принцип механизма описания, будь то язык или растровое изображение, является цифровым (дискретным) и разрывным, тогда как переменные, внутренне присущие описываемой вещи, являются аналоговыми и непрерывными. Если, с другой стороны, выбрать аналоговый метод описания, мы столкнемся с тем обстоятельством, что никакая количественная величина не может точно отобразить другую количественную величину. Любое измерение всегда неизбежно приблизительно.
2. Существуют пробелы между типами описания, не обязательно наличествующие в описываемой вещи. «Большой», «гладкий» и «круглый» – это разноплановые утверждения, не имеющие точек соприкосновения. Актами описания или детализации континуальность природы постоянно дробится на дискретное множество «переменных».
3. Аналогичная разрывность возникает в иерархии описательных утверждений. Из соображений экономии, человек-описатель (или молекула ДНК) неизбежно должны объединять детали в группы. Изогнутый контур будет приближенно обобщен математической кривой. Мелкие подробности некоторой формы будут сжаты в уравнение. Достигнув некоторого успеха в описании данной группы деталей, нам неизбежно придется сделать следующий шаг на пути обобщения и обобщенно выразить отношения между группами. Чтобы утверждать наличие различий между листьями или ногами краба (или, что не менее важно, молекулами ДНК), нам придется точно определить формальные сходства между парами элементов. И так далее. При этом от описания ускользает скачок от детали к группе деталей и далее следующий скачок от группы к группе групп. Эти скачки ускользают от внимания и остаются неописанными по многим причинам. Мы не знаем, как описывать подобные абстрактные разрывности. Нужная для этого математика по-прежнему пребывает в зачаточном состоянии. Однако даже имея более мощную математику, мы быстро придем к бесконечному ряду. Предположим, мы сделали описательные утверждения, имеющие иерархически смежные логические типы, более высокий и низкий. Если затем отойти в сторону от иерархии и описать отношения между двумя этими типами, это новое описание будет иметь третий логический тип, и нам придется описать отношения между третьим типом и предыдущими, что приведет нас к четвертому типу, и так до бесконечности.
Такая аргументация разворачивается в нечто вроде топологической диаграммы проблем описания любой живой сущности. Эта аргументация имеет свою собственную «структуру», и организм, который мы пытаемся описать, также имеет собственную «структуру», причем в обоих случаях это слово указывает на взаимосвязанные совокупности сообщений. Однако эти сообщения (подобно любой структуре и описанию) никогда не могут охватить всех деталей того, что требуется определить или описать. Другими словами, там будут пробелы различных видов, описанных выше. Следовательно, наша диаграмма полной работающей системы будет такой (и в этом топологический аспект вопроса), что если мы начнем двигаться поперек нее, мы будем попеременно проходить то через узлы формульного выражения и структуры, то через зоны пробелов. Это будет верным вне зависимости от мелкости ячеек сети структуры.
[Описанные выше различные виды пробелов характерны для Креатуры, мира биологической организации и описания. В мире Плеромы проблемы описания, разумеется, сильно отличаются. Там мы можем использовать информационную концепцию «структуры» только для указания на информационную природу нашего описания. Мир потока не имеет пробелов в том смысле, в каком мы здесь о них говорим. Например, температура в доме, описанном в Главе 4, изменяется непрерывно. Ни дискретность градаций термометра, ни более важная разрывность в виде пороговых значений переключения термостата, определяющая «структуру» системы, не могут внести разрывов в этот поток.]
Весь долгий путь на ощупь, пройденный в данной главе, дает нам модель, подобную той, которая была в общих чертах представлена в конце моей книги «Разум и природа» и развита в Главе 4 данной книги. Речь идет об отношениях между «формой» (или структурой) и «процессом» (или потоком).
Перед тем как двинуться дальше, я хочу предупредить тех, кто пойдет тем же путем, и тех, кто уже сейчас борется с аналогичными проблемами. Сложность и двусмысленность данного вопроса проистекает из следующих обстоятельств:
1. «Данные» ученого, изучающего биологические феномены, создаются им самим. Они являются описаниями описаний, формами форм.
2. В то же время сообщения, описания, директивы и формы (называйте как хотите) уже внутренне присущи биологическим феноменам. Это и значит иметь внутреннюю организацию, быть живым.
3. Все формы, описания и т. д. (включая и те, которые внутренне присущи организмам) подобны языку. Они разрывны и вносят искажения.
4. Формы совершенно необходимы нам для понимания как свободы, так и ригидности живых систем. Для совокупного процесса они служат тем же, что ось для колеса. Ограничивая и не допуская движение в других плоскостях, ось дает колесу возможность плавного движения в выбранной плоскости.
Войти с помощью соц. сетей: