14. Металог: В черновиках этого нет (МКБ)

ДОЧЬ: Папа, в твоих черновиках этого нет вообще.

ОТЕЦ: Нет чего?

ДОЧЬ: Ты так и не разъяснил, что ты в конечном счете имеешь в виду под «священным», и вообще ничего не рассказал о боге Эко. Нам нужно что-то большее, мы пока не готовы начать новую дискуссию об эпистемологии в биологическом мире и твоем понятии «структуры», в частности. Людям нелегко установить знак равенства между «связующим паттерном» и священным. И им трудно понять, что твои сухие описания приглашают к озарению. По крайней мере я чувствую необходимость связки между главой, говорящей об объединяющих идеях наподобие ананке, кармы или нггламби, и тем, что ты говоришь дальше о проблемах подхода к биологическоми миру, что я свела в следующую главу. Ты слишком увлекся своими любимыми греческими трагедиями, а сейчас начнешь говорить об эпистемологии, но ты не обозначил связи. Я вижу некоторые необходимые связи, но я не знаю, согласился бы ты со мной.

Ты знаешь, когда я работала над этой частью рукописи, у меня возникло ощущение, что ты просто свалил на своего редактора огромную стопу черновиков, где перемешано то, что стало Главой 13, и то, что стало Главой 15. Получилась как бы модель всей книги, через которую надо пробираться наощупь. Папа, ты помнишь историю о матери Уоррена Мак-Каллока?

ОТЕЦ: Какую именно?

ДОЧЬ: Когда-то это была одна из твоих любимых историй. Кажется, у вас был разговор с членами кибернетической группы о поиске информации. Это было дома у Мак-Каллока. Он пошел на кухню сделать кофе и столкнулся там со своей матерью, которая была уже очень пожилой дамой. Она была в ярости. «Вы болтаете о поиске информации, – сказала она, – но все это чушь. Я знаю эту проблему, потому что у меня уже совсем не осталось памяти. Для меня единственный способ что-то найти – это держать понемногу всего везде».

ОТЕЦ: Действительно, с книгой возникает та же проблема. Однако первый шаг прочь от ложного аналитического разделения наподобие декартовского дуализма в направлении некоторого вида монизма состоит в том, чтобы сделать вопросы, разделенные в прошлом, предметом единого обсуждения. А затем установить для работы с ними некоторые формальные правила, которые я собирался назвать «синтаксис сознания».

ДОЧЬ: Если бы речь шла о материалах конференции, в которые надо внести ясность, я бы положила разные виды материалов бок о бок. Это дало бы возможность для «двойного описания», как ты это называешь. Затем я вставила бы небольшие замечания-связки, чтобы читатель мог совершить синтез на новом уровне.

ОТЕЦ: Хорошо, и какие связки ты хотела бы внести?

ДОЧЬ: Например, твои соображения о религии неявно подразумевают, что религия неизбежно имеет встроенные противоречия, то есть парадоксы. И эти противоречия защищены от рационального знания, чтобы сохранить их напряжение, поскольку именно это напряжение дает религиозной системе возможность служить моделью Креатуры. Меня всегда поражала в Исламе его статичность, тогда как Христианство просто корчится от противоречий. Возможно, в этом различии есть большой смысл. Еще я хотела бы взять твои рассуждения о матриархальном и патриархальном элементах в греческой религии и соединить это с табу на межполовое знание, а затем взять этот результат и далее соединить его с двуполым воспроизведением как способом одновременно и создавать, и ограничивать неопределенность. А от этого я хотела бы перейти к идее выхода за границы парадокса и подмешать к этому хорошую дозу Дзена…

Ты помнишь, как однажды сказал, что Природа – это подлая сука, которая ловит нас в даблбайнд?

ОТЕЦ: Кэт, один из способов вульгаризировать концепцию даблбайнда – это применять ее к любым безнадежным ситуациям. Если ты процитируешь то замечание, люди просто подумают о голоде и других стихийных бедствиях. А понятие «даблбайнд» правомерно там, где возникают сложности с логической типизацией.

ДОЧЬ: Да, и особенно тогда, когда наше мышление терпит неудачу при попытке обсудить отношения между отношениями отношений – те бесконечные прогрессии, о которых ты часто говорил. Я уверена, что так же, как способность нашего мышления продвинуться в такой прогрессии имеет предел, так и биологические системы имеют границы, за которыми уровни сливаются. Если ты собирался проследить аналогию между мышлением и эволюцией настолько далеко, насколько это возможно, тебе следовало изучить распространенность в эволюции всех возможных типов когнитивных ошибок.

ОТЕЦ: Хорошо, но, как я говорил, «Бог поругаем не бывает». Когда при развитии эмбриона (эпигенезе) что-то идет неправильно, ты скорее всего получишь нежизнеспособный или неспособный воспроизводиться организм. И результатом определенных видов эволюционных ошибок является вымирание. А выживают те, кто смог выжить. Когда тавтология разворачивается через посредство физического мира, ошибка быстро становится очевидной.

ДОЧЬ: Возможно, через несколько миллионов лет. Это всегда не давало мне покоя в антропологии: культура – это адаптивная система; поэтому если сообщество выживает, мы говорим, что его культура наверняка адаптивна и бросаемся в дискуссию о функционализме. Однако на самом деле сообщество может идти к вымиранию. Если мы взорвем эту планету или ввергнем ее в ядерную зиму, то у тебя в твоем мире мертвых возникнет проблема: установить момент ошибки. И я не думаю, что ты решишь, что это – момент нажатия ядерной кнопки. Может, версальский договор? Декарт? Римская империя? Или сад Эдема?

ОТЕЦ: Несомненно, можно истолковать понятие первородного греха как склонность к совершению определенных эпистемологических ошибок. Римская империя? Это же протофашизм. Латынь и впрямь кажется мне отвратительным милитаристским языком, и я хотел бы, чтобы в школах ее отменили и вернулись к греческому. Декарт? Несомненно.

ДОЧЬ: Мне постоянно приходится объяснять, что в твоих книгах имя Декарта обозначает ряд идей, вероятно, имеющих более сложную историю. Как говорят в литературной критике, Декарт их «олицетворяет». Это что-то вроде прозвища или местоимения, обозначающего «все плохое». И знаешь ли, в школах этой страны давно отменили и греческий, и латынь.

ОТЕЦ: Они также отменили изучение большинства доказательств в геометрии, и заодно отменили естествознание. Видишь ли, ты не можешь научиться заботиться о согласованности, если не имел дела с целостными системами и не знаком с ощущением интеграции. Но об интеграции можно узнать несколькими способами и, вероятно, все они нужны: можно посмотреть на древние экосистемы в их наивысшей точке; можно посмотреть на произведение искусства; можно посмотреть на очень плотно интегрированную логическую систему. Моими лучшими студентами часто были или католики, или марксисты, поскольку и тех, и других научили тому, чему большинство детей в наше время не учат вообще: что согласованность важна. Большинство не учат даже орфографии. И кстати, я хотел бы, чтобы их знакомили с некоторыми системами религиозных верований со сложным переплетением логики и поэзии, чтобы они были знакомы с метафорой. Это же дети!

ДОЧЬ: Хорошо, что еще?

ОТЕЦ: Ты упомянула Версальский договор. Это важное обстоятельство, поскольку когда вместо умеренных «Четырнадцати пунктов» тогдашнего президента США Вудро Вильсона, предложенных как основа для прекращения Первой мировой войны, против Германии начались карательные меры, доверие стало фактически невозможным. Ты можешь использовать ложь как тактический прием внутри войны, но когда ложь поднимается по лестнице логических типов и ты лжешь по поводу войны и мира, то пути назад нет. Мир все еще страдает из-за последствий версальского договора.

ДОЧЬ: Хм-м. Есть и другой способ определить момент ошибки, но, может быть, они связаны. Помнишь, как Скип Раппапорт рассказывал о своих новогвинейских племенах (Rappaport, 1979)? Интеграция этой культуры поддерживалась рядом связок между их ежедневным существованием и мифологией. Были некоторые идеи, считавшиеся священными, бесспорными и несомненными, которые удерживали целостность. Здесь «священное» присутствует в двух смыслах: во-первых, это то, к чему «да не притронешься всуе», а во-вторых, это ощущение целого, которое следует принимать с благоговейным страхом – и не пытаться в нем копаться.

ОТЕЦ: И еще оно вселяет смирение.

ДОЧЬ: Когда-то в ходе конференции в Бург-Вартенштайне у нас был разговор, можно ли спроектировать экологическую религию, которая станет священным и не вызывающим вопросов средством понимания взаимосвязей в Креатуре. И возможно ли встроить в нее монизм и ощущение «связующего паттерна» как предпосылку для формирования характера и мышления индивидуума.

ОТЕЦ: Хм-м. И что я тогда сказал?

ДОЧЬ: Ты сказал, что нельзя. Во-первых, потому, сказал ты, что идея своих и чужих, про́клятых и спасенных до такой степени неотъемлема от понятия религия, что от него мало пользы. Даже если обратить половину мира, создастся линия между обращенными и необращенными, граница между «миром спасения» и «миром войны», как это называют мусульмане. А дальше эта граница станет зоной конфликтов и недоверия.

ОТЕЦ: Нельзя что-то сконструировать и объявить это священным.

ДОЧЬ: Значит, Эко на самом деле не тот бог, в которого люди могут верить?

ОТЕЦ: Определенно нет. Или лучше сказать по-другому, поскольку у выражения «верить в…» есть несколько смысловых слоев: «верить в существование», «верить как в символ правильной идеи» и, наконец, «полагаться» или «доверять». Можно сказать, что я верю в Эко во втором смысле.

ДОЧЬ: Знаешь, я думаю, что возможно верить во что-то вроде иудеохристианского Бога в аспекте того, что Он символизирует, а также в аспекте доверия, но при этом не верить в какое-то Его обособленное существование.

ОТЕЦ: В Иегову? Может быть. Все же нет, поскольку идея трансцендентности лежит в самой основе Иеговы. Дуализм этого твоего «обособленного существования» слишком плотно вплетен в систему. А также дуализм добра и зла. «Эко» не озабочен добром и злом в каком-либо простом смысле, а также не обладает свободой воли. Более того, он символизирует тот факт, что пагубная зависимость или даже патология – это другая сторона адаптации.

ДОЧЬ: Но ты продолжаешь говорить о «священном». Как насчет Геи? Тебе когда-нибудь встречалась «гипотеза Геи»? Это идея, что наша планета – живой организм.

ОТЕЦ: Да, незадолго до моей смерти. Кто-то показал мне статьи Джеймса Лавлока.

ДОЧЬ: Хм-м. Рада слышать, что ты читал что-то современное.

ОТЕЦ: Он, несомненно, прав в том, что условия, имеющиеся на нашей планете, можно объяснить только процессами жизни.

ДОЧЬ: Да, но это нечто другое. Всякий раз, когда я читаю лекцию о гипотезе Геи, я предупреждаю об опасности персонализировать Гею. Нельзя сказать «я и Гея», или «я люблю Гею», или «Гея любит меня». Но ведь нельзя сказать и «я люблю Эко», верно?

ОТЕЦ: Это не одно и то же. Понятие Геи основывается на физической реальности планеты, а она Плероматическая, вещественная. А когда я прошу людей подумать о боге, которого можно назвать Эко, я пытаюсь заставить их подумать о Креатуре, о ментальном процессе.

ДОЧЬ: Слово «процесс» здесь важно, верно?

ОТЕЦ: А также подумать о том, что не все взаимосвязи прочны, что в любом знании есть разрывы, что ментальный процесс включает в себя способность формировать новые связи и действовать как самоисцеляющаяся тавтология, как я это назвал в своей книге «Разум и природа».

ДОЧЬ: Выходит, нам не уйти от трагедий и противоположностей в совокупной ткани бытия? А Эко – это условное имя логики ментального процесса, той взаимосвязи, которая удерживает вместе всю эволюцию и жизнь? И Эко можно нарушить, но нельзя поругать? Возможно, Эко прекрасен, но его трудно любить.

ОТЕЦ: Прекрасен и ужасен. Шива и Абраксас.