Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В этой главе мы снова продолжим обсуждение само-осознания, предположив, что психоанализ может также выполнять «транстерапевтическую» функцию и что он является одним из самых адекватных методов повышения самоосознания и соответственно внутреннего освобождения.
Это предположение разделяется не всеми. Вероятно, большинство и неспециалистов, и профессионалов считает психоанализ в основном средством от неврозов, работающим на осознании подавленных сексуальных воспоминаний и аффектов, с ними связанных. В этом определении осознание понимается очень ограниченно по сравнению с представленным ранее в данном тексте. В основном оно относится к осознанию подавленных сил либидо, а его цель также сведена к терапевтической в традиционном смысле, то есть помощи пациенту в уменьшении его личных «сверхстраданий» до общего, социально допустимого уровня страданий.
Я считаю, что эта ограниченная концепция психоанализа не соответствует реальной глубине и масштабу открытий Фрейда. Для обоснования этого утверждения можно сослаться на самого Фрейда. Когда в 20-е годы он пересмотрел свою теорию и стал считать главным не конфликт между либидо и «эго», а конфликт между двумя биологически заложенными инстинктами, инстинктом жизни и инстинктом смерти, он фактически сам отбросил теорию либидо, хотя и пытался примирить старый и новый подходы. Более того, когда Фрейд формулировал то, что он считал сутью теории психоанализа, то использовал такие понятия, как подавление, сопротивление и передача, а не теорию либидо и даже не «Эдипов комплекс».
Чтобы понять, что то, что кажется центральной концепцией психоанализа – теория либидо, – на самом деле может не являться самым важным открытием Фрейда и может быть даже неверным, нужно рассмотреть более общий феномен. Каждый творческий мыслитель может мыслить лишь в соответствии с шаблонами и категориями своей культуры. Часто его наиболее оригинальные идеи являются «немыслимыми», и, следовательно, он должен их формулировать в искаженном (или упрощенном) виде, чтобы они выглядели мыслимыми. Оригинальная идея сначала должна быть выражена в неправильной форме, пока развитие мысли, основанное на развитии общества, не приведет к тому, что станет возможным освободить старые формулировки от ошибок, обусловленных временем их создания, и придать им даже большее значение, чем мог предположить автор.
Фрейд, глубоко проникнутый философией буржуазного материализма, считал немыслимым утверждать, что психическая сила должна мотивировать человека, если только она одновременно не является и физиологической силой; единственной силой, совмещающей оба эти качества, и являлась сексуальная энергия.
Теория Фрейда о конфликте между либидо и «эго» как центральном конфликте была, таким образом, необходимым допущением, которое дало ему возможность выразить свою фундаментальную теорию в «мыслимых» терминах. Освобожденную от оков теории либидо суть психоанализа можно определить как открытие значения конфликтующих тенденций в человеке, энергии «сопротивления» борьбе против осознания этих конфликтов, оправданий, создающих кажущееся отсутствие конфликтов, и освобождающего эффекта осознания конфликта и патогенной роли неразрешенных конфликтов.
Фрейд не только открыл эти общие принципы, но и был первым, кто разработал конкретные методы изучения подавленного – по сновидениям, симптомам и поведению в повседневной жизни. Конфликты между сексуальными импульсами, эго и супер-эго составляют лишь малую часть конфликтов, которые как в своей трагической неразрешимости, так и в их продуктивных решениях являются центральными для существования многих людей.
Историческое значение Фрейда лежит не только в открытии эффектов подавления сексуальных влечений. В свое время это был смелый тезис, но если бы главное достижение Фрейда состояло только в этом, то он никогда не получил бы такого потрясающего влияния. Это влияние было обусловлено тем, что он разрушил обычное представление об идентичности мышления и бытия человека, что он разоблачил лицемерие, что его теория носила критический характер, поскольку он поставил под сомнение все осознанные мысли, намерения и ценности и показал, как часто они представляют собой лишь формы сопротивления с целью скрыть внутреннюю реальность.
Если интерпретировать теории Фрейда так, как я только что изложил, то нетрудно продолжить эту мысль и предположить, что функция психоанализа шире более узкой терапевтической функции и что он может быть методом достижения внутреннего освобождения путем осознания подавленных конфликтов.
Перед тем как начать обсуждение транстерапевтической функции психоанализа, я считаю необходимым выразить некоторые предупреждения и указать на связанные с психоанализом определенные опасности. Несмотря на весьма распространенную тенденцию обращения к психоаналитикам, как только у человека появляются сложности в жизни, существует ряд причин, по которым не стоит прибегать к психоанализу, по крайней мере как к средству первой помощи.
Первая причина заключается в том, что это легкий уход от необходимости решать проблемы самостоятельно. Наряду с обсуждавшимся ранее культом легкости, безболезненности и минимума усилий, также широко распространено убеждение, что в жизни не должно быть конфликтов, мучительного выбора и болезненных решений. Подобные ситуации считаются в той или иной степени ненормальными или патологическими, а не необходимой частью обычной жизни. У машин ведь нет конфликтов, так почему они должны быть у живых роботов, если только у них нет дефектов конструкции или функционирования?
Что может быть более наивным? Лишь самая поверхностная, отчужденная жизнь может не требовать сознательных решений, хотя и порождает массу невротических и психосоматических симптомов, например, язву желудка или повышенное давление как проявление неосознанных конфликтов. Если человек не полностью утратил способность чувствовать, если он не стал роботом, то вряд ли сможет избежать болезненных решений.
Это может быть, например, процесс освобождения сына от родителей, который может быть очень болезненным, если он чувствует, какую боль им причиняет. Но было бы наивностью считать, что болезненность и сложность этого решения являются признаком того, что он неврастеник, и поэтому ему следует отправиться к психоаналитику.
Другим примером является развод. Решение развестись с женой (или мужем) является одним из самых болезненных, но оно может оказаться необходимым для того, чтобы прекратить длительный конфликт и убрать серьезную помеху своему развитию. В подобной ситуации тысячи людей верят, что им необходимо прибегнуть к психоанализу, потому что у них должен быть некий «комплекс», который делает это решение столь трудным. По крайней мере, так они всерьез считают. В действительности у них зачастую есть другие мотивы; чаще всего они просто хотят отложить решение, объясняя это тем, что сначала они должны при помощи психоанализа полностью выявить свою подсознательную мотивацию. Многие пары соглашаются вместе пойти к психоаналитику, прежде чем принять какое-то решение. То, что психоанализ может длиться два, три или четыре года, их особенно не волнует. Напротив, чем дольше он длится, тем дольше они защищены от принятия решения. Но помимо откладывания решения с помощью психоанализа у многих из этих людей есть и другие надежды, осознанные или неосознанные. Некоторые надеются, что психоаналитик в конечном счете примет решение за них или посоветует им, что делать, прямо или посредством «интерпретации». Даже если это не срабатывает, у них есть еще одна надежда – что психоанализ приведет к такой внутренней ясности, когда они смогут принять решение легко и безболезненно. Если же эти ожидания не оправдаются, супруги все равно смогут получить некое сомнительное преимущество: они уже так устанут говорить о разводе, что без особых размышлений примут решение развестись или остаться вместе. В последнем случае у них, по крайней мере, будет тема для разговора, которая интересна обоим: их собственные чувства, страхи, мечты и так далее. Другими словами, психоанализ дает им некий предмет для общения, хотя по большей части это будут разговоры о чувствах, а не реальные чувства друг к другу.
К приведенным примерам можно добавить много других: человек решает, оставить ли хорошо оплачиваемую работу ради более интересной и менее доходной; правительственный чиновник решает, уйти ли ему в отставку или поступить против своей совести; некто решает, участвовать ли ему в политическом протесте с риском потерять работу или попасть в «черные списки»; священник решает, следует ли ему сказать правду, рискнув потерять свой сан и все материальные и моральные блага, которые он дает.
Пожалуй, люди гораздо реже приходят к психоаналитику за помощью в решении конфликтов между муками совести и личными интересами, чем в связи с описанными выше семейными и личными конфликтами. Можно предположить, что эти конфликты выходят на первый план, чтобы прикрыть гораздо более тяжелые, фундаментальные и болезненные конфликты между моралью, добросовестностью, искренностью и личным интересом. Обычно эти конфликты даже не видны, но они легко отбрасываются как иррациональные, романтические, «инфантильные» импульсы, которым нельзя и не стоит поддаваться. Тем не менее в жизни каждого они являются важнейшими конфликтами, гораздо более важными, чем проблема развода, который чаще всего представляет собой лишь замену старой модели на новую.
Другая причина не прибегать к психоанализу заключается в опасности, что человек ищет – и находит – в психоаналитике новую фигуру отца, от которого становится зависимым и, таким образом, блокирует свое дальнейшее развитие.
Классический психоаналитик скажет, что все как раз наоборот, что пациент вначале открывает для себя эту бессознательную зависимость от отца, перенося ее на аналитика, а затем, анализируя этот перенос, избавляется и от новой зависимости, и от первоначальной привязанности к отцу. Теоретически это так, и на практике так тоже иногда бывает. Но во многих случаях происходит нечто совершенно иное. Психоанализ может на самом деле разорвать связь с отцом, но под прикрытием этой независимости формируется новая связь – с психоаналитиком. Он становится авторитетом, советчиком, мудрым учителем, добрым другом – центральной фигурой в жизни человека. То, что это происходит так часто, является среди прочих одним из изъянов классической теории Фрейда. Ведь основная гипотеза Фрейда состояла в том, что все «иррациональные» явления, такие как потребность в сильном авторитете, безмерное самолюбие, алчность, садизм, мазохизм, коренятся в условиях раннего детства; эти условия являются ключом к пониманию дальнейшего развития личности (хотя теоретически он и признавал некоторое влияние конституциональных факторов). Таким образом, потребность в сильном авторитете объяснялась детским ощущением беспомощности; и когда аналогичная привязанность появлялась в отношениях с психоаналитиком, это объяснялось «переносом», то есть перенесением ее с одного объекта (отца) на другой (аналитика). Такой перенос действительно существует и является важным психическим явлением.
Но это объяснение слишком узко. Беспомощен не только ребенок, беспомощен и взрослый. Эта беспомощность коренится в самих условиях существования человека, в его «человеческой ситуации». Зная о грозящих ему многих опасностях, о смерти, о нестабильности своего будущего, об ограниченности своих знаний, человек не может не чувствовать себя беспомощным. Это экзистенциальное бессилие личности многократно усиливается ее исторической беспомощностью, которая существует во всех обществах, в которых элита эксплуатирует большинство, делая его гораздо более беспомощным, чем в состоянии естественной демократии, которая существовала в самых первобытных формах человеческого общества и может существовать в его будущих формах, основанных на солидарности, а не на антагонизме.
Таким образом, как по экзистенциальным, так и по историческим причинам человек стремится привязаться к разнообразным «магическим помощникам»: шаманам, священникам, королям, политическим лидерам, родителям, учителям, психоаналитикам, а также ко многим институтам, таким как церковь или государство. Те, кто эксплуатировал человека, обычно предлагали себя – и с готовностью принимались – в качестве таких фигур отца. Человек предпочитает подчиняться тем людям, которые вроде бы хотят как лучше, чем признать, что он подчиняется из-за страха и беспомощности.
Открытие Фрейдом явления переноса имеет гораздо более широкое значение, чем он сам мог увидеть в рамках мышления своего времени. В этом открытии он выявил особый случай одного из самых сильных стремлений человека, а именно стремления к поклонению (отчуждению). Это стремление коренится в неоднозначности человеческого существования и имеет целью найти ответ на жизненную неопределенность, превращая другого человека, институт, идею в абсолют, то есть в идола, в подчинении которому создается иллюзия уверенности. Вряд ли возможно переоценить психологическое и социальное значение поклонения в ходе истории человечества как великой иллюзии, которая препятствует активности и независимости.
Клиентами психоаналитиков являются преимущественно либеральные представители среднего класса и верхушки среднего класса, для которых религия уже не играет эффективной роли и у кого нет серьезных политических пристрастий. Для них ни бог, ни император, ни папа римский, ни раввин или харизматический политический лидер не могут заполнить чувство пустоты. Психоаналитик становится смесью из гуру, ученого, отца, священника или раввина. Он не ставит сложных задач, он дружелюбен, он превращает все реальные жизненные проблемы – социальные, экономические, политические, религиозные, моральные, философские – в проблемы психологические. Он, таким образом, понижает их до статуса оправданий кровосмесительных желаний, отцеубийственных импульсов или анальной фиксации. Мир становится простым, объяснимым, управляемым и комфортным, сжимаясь до буржуазного мини-космоса.
Другая опасность традиционного психоанализа заключается в том, что пациент зачастую лишь делает вид, будто хочет перемен. Если он страдает от неприятных симптомов, таких как плохой сон, импотенция, боязнь авторитетов, нескладывающиеся отношения с противоположным полом или общее чувство недомогания, то, конечно, он хочет избавиться от них. А кто не захотел бы? Но он не желает испытывать боль и страдание, которые неотделимы от процесса взросления и получения независимости. Как же он решает эту дилемму? Он ожидает, что если он будет строго следовать «общему правилу» – говорить то, что придет в голову, без всяких ограничений, – то излечится без боли и даже без усилий; короче говоря, он верит в «спасение через общение». Но так не бывает. Без усилий и готовности испытать боль и страх никто не взрослеет и, собственно, никто не достигает ничего такого, что стоило бы достичь.
Еще одной опасностью традиционного психоанализа является то, чего человек меньше всего ожидает: «церебрализация» эмоционального опыта. Намерения Фрейда были, очевидно, противоположными: он хотел пробиться через традиционные процессы сознательного мышления и подойти к опыту, к сырым, необъясненным, нелогичным чувствам и видениям, скрытым за гладкой поверхностью дневных мыслей. Он действительно нашел их в состоянии гипноза, во сне, в языке симптомов и во многих, обычно незаметных, незначительных деталях поведения. Но в практике психоанализа первоначальная цель поблекла и стала идеологией. Психоанализ все больше и больше превращался в своего рода историческое исследование развития личности, сильно перегруженное теоретическими объяснениями и конструкциями.
Располагая рядом теоретических предположений, аналитик использовал ассоциации пациента как документальное подтверждение правильности своих теорий. Он действовал добросовестно, поскольку был убежден в истинности своей догмы, и верил, что материал для анализа, который поставляет ему пациент, должен быть глубоким и подлинным именно потому, что он соответствует этой теории. Метод все больше становился методом объяснения. Вот типичный пример: пациентка страдает от ожирения, вызванного непреодолимым влечением к еде. Аналитик интерпретирует это влечение и последующую полноту как имеющие корни в подсознательном желании проглотить семя своего отца и забеременеть от него. Тот факт, что она не помнит, были ли у нее когда-либо такие желания и фантазии, объясняется подавлением болезненного детского опыта; но на базе этой теории причина «реконструируется», и весь последующий анализ в основном сводится к попыткам психоаналитика доказать правильность реконструкции, используя дальнейшие ассоциации и сны пациентки. Предполагается, что, когда пациентка полностью «поймет» значение симптома, она от него излечится.
В целом методика такого рода интерпретации заключается в излечении путем объяснения; решающим здесь является вопрос: «Почему сформировался этот невротический симптом?» Когда пациента просят продолжать ассоцииации, он умственно вовлекается в выяснение происхождения своих симптомов. То, что должно было быть экспериментальным методом, превратилось – на практике, хотя и не в теории – в интеллектуальное исследование. И даже если теоретические предпосылки верны, подобный метод не может привести к положительным изменениям, за исключением тех, которые вызваны внушением. Если пациент подвергается психоанализу достаточно длительное время и ему говорят, что тот или иной фактор послужил причиной невроза, он с готовностью в это поверит, и симптом ослабеет благодаря вере в то, что открытие причины принесло выздоровление. Этот механизм встречается настолько часто, что ни один ученый не примет факт излечения как вызванный действием определенного лекарства, если только пациент не знал, получал ли он лекарство или плацебо – причем не только пациент, но и врач, с тем чтобы быть уверенным, что он сам не находится под влиянием собственных ожиданий («дважды слепое испытание»).
Опасность интеллектуализации особенно возрастает сегодня, когда преобладающее отчуждение от собственного аффективного переживания ведет к почти исключительно интеллектуальному подходу к себе самому и окружающему миру.
Несмотря на опасности, коренящиеся в традиционном подходе к психоанализу, должен признать, что после более чем сорока лет психоаналитической практики я больше, чем когда бы то ни было, убежден, что правильно понимаемый и используемый психоанализ имеет огромный потенциал как средство помощи человеку. Это верно для традиционной сферы применения психоанализа – лечения неврозов.
Но нас здесь в первую очередь интересует не психоанализ как метод лечения неврозов, а его новая функция, которую я называю транстерапевтическим анализом. Он может начинаться как терапевтический психоанализ, но не заканчивается с излечением симптомов, а продолжается для решения новых задач, выходящих за пределы терапии; или же он может сразу начинаться с транстерапевтическими целями – при отсутствии значительных психопатологических проблем, которые необходимо решить. Важнейшим здесь является то, что цели такого анализа идут дальше восстановления пациента до «нормального» состояния. Такую цель Фрейд как терапевт не ставил, хотя она не была ему столь чужда, как это можно подумать. Хотя целью его терапии и была настройка до «нормального» функционирования («быть способным работать и любить»), но важнейшие амбиции лежали не в области терапии, а заключались в создании движения просвещения, основанного на высшем достижении, которого способно добиться просвещение: на осознании и управлении иррациональными страстями. Эти амбиции были настолько сильны, что Фрейд часто выступал скорее как политический лидер «движения», которое должно покорить мир, чем как ученый.
Целью транстерапии является самоосвобождение человека через оптимальное самосознание, достижение благополучия, независимости, способности любить и критически мыслить без иллюзий, через бытие, а не обладание.
Транстерапевтический («гуманистический») психоанализ пересматривает некоторые из теорий Фрейда, в особенности теорию либидо, считая ее недостаточной основой для понимания человека. Вместо того чтобы сосредоточиться на сексуальности и семье, он утверждает, что конкретные условия человеческого существования и структуры общества имеют более важное значение, чем семья, и что страсти, мотивирующие человека, являются по сути не инстинктивными, а «второй натурой» человека, сформированной путем взаимодействия экзистенциальных и социальных условий.
В прошлом я иногда использовал термин «гуманистический психоанализ», но затем отбросил его отчасти потому, что он стал использоваться группой психологов, чьи взгляды я не разделял, отчасти потому, что хотел избежать впечатления, что я создаю новую «школу» психоанализа. Что касается школ психоанализа, практика показала, что они пагубно влияют на теоретическое развитие метода и компетентность своих последователей. Это очевидно в случае школы Фрейда. Думаю, что Фрейду было трудно внести изменения в свои теории именно потому, что он должен был удерживать вместе своих последователей с помощью общей идеологии. Если бы он пересмотрел основные теоретические положения, то лишил бы своих приверженцев объединяющих догм. Кроме того, «школа» и ее одобрение производили разрушающий эффект на своих членов. «Рукоположение» давало многим необходимую моральную поддержку для того, чтобы чувствовать себя компетентными для своей работы без необходимости дальнейших серьезных усилий в плане обучения. То, что справедливо для этой ортодоксальной школы, верно, по моему мнению, и для всех остальных. Эти наблюдения привели меня к выводу, что формирование школ психоанализа нежелательно и ведет лишь к догматизму и некомпетентности.
Техническая процедура здесь также отличается: она более активная, непосредственная и стимулирующая. Тем не менее основная цель та же, что и у классического психоанализа: открытие подсознательных стремлений, выявление сопротивления, переноса, оправданий и интерпретация снов как «главной дороги» к пониманию бессознательного.
К этому нужно добавить одну оговорку. Человек, который стремится к оптимальному росту, может также иметь невротические симптомы и, таким образом, нуждаться в психоанализе для проведения терапии. Человек, который не полностью отчужден, сохранил чуткость и способность чувствовать, который не утратил чувство собственного достоинства, еще не стал «товаром», который еще может переживать при виде чужих страданий, не перешел полностью к способу существования, основанному на обладании – короче, человек, остающийся человеком, а не вещью – не может в современном обществе не чувствовать себя одиноким, беспомощным и изолированным. Он не может не сомневаться в себе, в своих убеждениях, даже в своем рассудке. Он не может не страдать, хотя и может переживать моменты радости и просветления, которые отсутствуют в жизни его «нормальных» современников. Нередко он будет страдать от неврозов, вызванных нахождением нормального человека в ненормальном обществе, а не от более традиционных неврозов больного человека, пытающегося адаптироваться в больном обществе. Но по мере освоения психоанализа, то есть с развитием независимости и продуктивности, его невротические симптомы исчезнут сами собой. В конце концов, все формы неврозов являются признаками неудачи в решении проблем адекватного существования.
Если исследование бессознательного должно быть частью медитации, возникает вопрос о том, может ли человек анализировать сам себя в рамках медитативной практики. Несомненно, это очень сложно, и предпочтительно, чтобы он осваивал практику самоанализа посредством аналитической работы с опытным психоаналитиком.
Первый вопрос, на который необходимо ответить, заключается в том, какой аналитик компетентен для проведения такого рода транстерапевтического психоанализа. Если психоаналитик сам не имеет подобной цели, он вряд ли поймет, что хочет и в чем нуждается пациент. Пусть он не обязан самостоятельно достичь эту цель, но именно он находится на пути к ней. Так как количество аналитиков, преследующих подобную цель, относительно невелико, найти такого специалиста нелегко. Здесь, как и при выборе аналитика для строго терапевтических нужд, нужно соблюдать одно правило: следует получить подробную информацию о психоаналитике у людей, которые его хорошо знают (пациенты и коллеги), и не ориентироваться на звучные имена и впечатляющие кабинеты; следует также скептически относиться к восторженным отзывам пациентов, которые боготворят своего психоаналитика; необходимо попытаться составить свое мнение об аналитике по одной, двум или даже десяти личным встречам и изучать его так же внимательно, как он должен изучать вас. Работать многие годы с «неправильным» психоаналитиком так же вредно, как состоять в браке не с тем человеком.
Что же касается школы, к которой принадлежит аналитик, то само по себе это мало о чем говорит. Считается, что «экзистенциальные» психоаналитики больше занимаются проблемами целей человека, и в некоторых случаях это так. Другие мало что в этом понимают и просто используют как уловку философский жаргон, взятый у Гуссерля, Хайдеггера или Сартра, в действительности не проникая в глубь личности пациента. Последователи Юнга имеют репутацию специалистов, изучающих главным образом духовные и религиозные потребности пациента. В ряде случаев это верно, но многие, при всей своей любви к мифам и аналогиям, не в состоянии проникнуть в глубь личной жизни пациента и в его личное бессознательное.
«Неофрейдисты» не обязательно надежнее других. Не быть фрейдистом – этого недостаточно! Некоторые действительно подходят к психоанализу с тех позиций, которые здесь обсуждались, но многим свойственен скорее поверхностный подход, которому недостает глубины и критической мысли. Пожалуй, школой, наиболее далекой от того, что я предлагаю, являются ортодоксальные фрейдисты, потому что на их пути стоит теория либидо и односторонний акцент на детских переживаниях. Все же, несмотря на эту доктрину, вероятно, существуют, немногочисленные представители этой школы, чьи личные качества и философские предпочтения делают их подходящими гидами на пути к полному осознанию вашей внутренней реальности. В итоге я могу сказать, что компетентность психоаналитика – это не столько вопрос его принадлежности к определенной школе, сколько вопрос его личности, характера, способности критически мыслить и его личной философии.
Тесно связан с личностью аналитика и метод, который он использует. Прежде всего я не верю, что процесс анализа, нацеленный на обучение самоанализу, должен длиться очень долго. Обычно двух часов в неделю в течение полугода должно быть достаточно. Это требует особой техники: аналитик не должен быть пассивным; после того как он выслушает пациента в течение 5–10 часов, у него должно сложиться представление о структуре бессознательного у пациента и силе его сопротивления. Затем психоаналитик должен ознакомить пациента со своим выводами, проанализировать его реакцию и в особенности сопротивление. Кроме того, он должен с самого начала анализировать сны пациента, используя их как руководство для определения своего диагноза, а затем сообщать их интерпретацию пациенту (как, впрочем, и интерпретацию всего остального).
К концу этого периода пациент должен достаточно хорошо познакомиться с собственным подсознательным и снизить сопротивление до того уровня, когда он сможет продолжить анализ самостоятельно, с тем чтобы всю оставшуюся жизнь проводить ежедневный самоанализ. Я говорю так, потому что познанию самого себя нет предела, и по своему опыту ежедневного самоанализа за последние сорок лет могу сказать, что до сегодняшнего дня никогда не случалось так, чтобы я не открывал что-то новое или не углублял уже известный материал. Однако может быть полезным, особенно в начале самоанализа, возвратиться к работе с психоаналитиком, если вы оказались «в тупике». Но это должно быть лишь крайней мерой, в противном случае слишком велик соблазн возобновить привязанность.
При подготовке к самоанализу наиболее желательной процедурой является предварительный анализ. Это очень трудная процедура не только потому, что не так уж много психоаналитиков по своим личным качествам пригодно для такой работы, но и потому, что обычный порядок их работы не приспособлен к тому, чтобы встречаться с пациентом в течение шести месяцев, а затем видеть его очень редко или не видеть вовсе. Этот вариант требует не только особой заинтересованности, но также и довольно гибкого графика. Я уверен, что, когда транстерапевтический самоанализ станет более распространенным, ряд психоаналитиков будут специализироваться в этом направлении или хотя бы посвящать ему половину своего рабочего времени.
Но что, если вам не удалось найти подходящего аналитика или по каким-то причинам вы не можете ездить туда, где он практикует, либо не можете себе этого позволить по финансовым соображениям? Возможен ли в таком случае самоанализ?
Ответ на этот вопрос зависит от ряда факторов. Прежде всего он зависит от интенсивности желания человека достичь освобождения. Но даже это желание как таковое не может стать эффективным, не считая врожденного стремления человеческого разума к здоровью и благополучию – то есть к достижению всех тех условий, которые способствуют росту и развитию человеческой личности и всего человеческого рода. То, что такое стремление к сохранению здоровья существует в физической сфере жизни, хорошо известно – и все, что могут сделать лекарства, это убрать препятствия для действенности этих тенденций и поддержать их. В самом деле, большинство заболеваний излечивается безо всякого вмешательства. То, что это справедливо и для умственного здоровья, мы снова видим в последнее время, хотя это было хорошо известно и в прежние времена, когда техника еще не играла такую роль.
Неблагоприятными факторами для самоанализа являются состояния серьезной патологии, с которыми трудно иметь дело даже с помощью длительного «регулярного» анализа. Кроме того, очень важный фактор заключен в определенных обстоятельствах человеческой жизни: если, например, человеку не нужно зарабатывать себе на жизнь, поскольку он живет на унаследованные деньги или на деньги своих родителей (жены или мужа), то у него меньше шансов, чем у того, кто вынужден работать, и следовательно, имеет меньше возможностей отгородиться от жизни. Тот, кто живет в группе, где все страдают одним дефектом, склонен принимать ценности своей группы за норму. Другой негативной ситуацией является случай, когда человек зарабатывает на жизнь таким образом, что его невротические качества являются плюсом, и внутренние изменения могут поставить под угрозу его образ жизни; здесь мы говорим об актере, чей нарциссизм является обязательным условием для успеха, или о бюрократе, который может потерять свою работу, если утратит склонность к повиновению. Наконец, громадное значение также имеют культурные и духовные условия жизни человека. Есть ли у него определенный контакт с какой-то философской, религиозной или критической политической мыслью или же он никогда не выходил за рамки устоявшихся взглядов своего окружения и общественного класса – это создает большое, зачастую решающее различие. А вот интеллект как таковой не всегда оказывается решающим фактором. Иногда блестящий интеллект служит лишь целям сопротивления.
Чтобы подробно изложить, как научиться само-анализу, нужно написать целую книгу. Поэтому здесь я вынужден ограничиться несколькими простыми указаниями.
Еще до начала необходимо научиться сохранять неподвижность, сидеть расслабленно и сосредоточиваться. Когда эти первые условия выполнены – хотя бы в некоторой степени, – вы можете действовать в различных направлениях, которые ни в коем случае не исключают друг друга.
(1) Вы можете вспомнить мысли, которые одолевали вас, когда вы пытались сохранять неподвижность, и затем «в них проникнуть», чтобы увидеть, есть ли между ними что-то общее и что это может быть. Или же вы можете продолжить, наблюдая за определенными симптомами, такими как чувство усталости (несмотря на достаточный сон), депрессия или гнев, а затем «поощущать», чем была вызвана реакция и какой подсознательный опыт стоит за обнаруженным чувством.
Я специально не говорю «подумать» потому, что человек не может получить ответ с помощью теоретических размышлений, в лучшем случае он получает умозрительную догадку. Под словом «поощущать» я имею в виду творческую «дегустацию» различных возможных чувств до тех пор, пока, если, конечно, получится, четко не проявится определенное понимание того, что является источником осознанного ощущения, скажем, усталости. Пример: некто пытается представить себе предыдущие случаи такой усталости и таким образом осознать ее причину. Он представляет себе несколько возможных причин этой усталости, например, попытку отложить выполнение сложного задания вместо того, чтобы столкнуться с трудностями, двойственное чувство к другу или любимому, критика, которая могла воздействовать на его самолюбие так, что вызвала легкую депрессию, встреча с человеком, на которой он притворялся дружелюбным, но был неискренен.
Вот более сложный пример: мужчина влюбился в девушку. Через несколько месяцев он вдруг испытывает усталость, депрессию, апатию. Он может попытаться найти всевозможные объяснения, например, что у него проблемы на работе (и это действительно может быть вызвано теми же причинами, что и усталость) или что он расстроен и разочарован политическими событиями. Или же он может серьезно простудиться, что вроде бы дает удовлетворительный ответ. Но если он прислушивается к своим чувствам, то сможет заметить, что в последнее время выискивает мелкие недостатки в своей девушке, что он видел сон, где у нее было отвратительное лицо и она ему изменяла. Или он может заметить, что хотя раньше он всегда с радостью с ней виделся, то теперь находит причины, чтобы отложить запланированную встречу. Эти и многие другие незначительные признаки могут показать ему, что в их отношениях что-то не так. Если же он сосредоточится на этом ощущении, то может неожиданно обнаружить, что ее образ изменился, что в состоянии первого порыва эротического и сексуального влечения он не заметил определенные отрицательные черты и ее милая улыбка теперь кажется расчетливой и холодной.
Он сможет проследить эти изменения в своих оценках до того вечера, когда он как-то вошел в комнату и смотрел, как она разговаривает с другими людьми до того, как она его заметила. В этот момент ему стало плохо, но он поборол это чувство как «невротическое» и иррациональное, но потом, на следующее утро, проснулся с чувством депрессии, от которого теперь страдает уже несколько недель. Он попытался подавить новое осознание и свои сомнения, потому что на уровне сознательной жизни сценарий любви и обожания все еще выполнялся. Конфликт проявлялся лишь в косвенной форме, в ощущении безысходности, апатии и депрессии, поскольку он не мог ни искренне продолжать свой «роман», ни разорвать отношения, так как подавил осознание изменений в своих чувствах. Как только его глаза откроются, он сможет восстановить свое чувство реальности, ясно понять, что же он чувствует, и, испытывая настоящую боль – но без депрессии – прекратить эти отношения.
Вот еще один пример анализа симптомов: сорокалетний холостяк каждый раз, когда уходит из дома, страдает от навязчивого страха – он боится, что мог не выключить электрическую плиту и начнется пожар, который уничтожит дом и особенно его драгоценную библиотеку. Поэтому он вынужден возвращаться домой каждый раз, как только уходит, это – мания, которая явно нарушает его нормальную деятельность.
У этого симптома есть простое объяснение. Почти пять лет назад он оперировался по поводу рака, и его доктор отпустил замечание, что все прекрасно, за исключением возможности распространения в ближайшие пять лет злокачественных клеток, «которые могут распространиться, как пожар». Мужчина был так напуган этой возможностью, что полностью вытеснил эту мысль из сознания и заменил ее страхом возможного пожара в доме. Хотя это его и беспокоило, но этот страх был вовсе не так мучителен, чем страх перед возвращением рака. Когда же открылась подавленная суть страха, то навязчивая мысль о пожаре прошла, а страх перед болезнью не вернулся, чему во многом помогло то обстоятельство, что после операции прошло уже почти пять лет и опасность дальнейших осложнений значительно уменьшилась.
Этот процесс «осознания» обычно приносит чувство облегчения и даже радости, хотя сам по себе результат может и не быть приятным. Добавлю, что каким бы ни был вновь открытый элемент, последующие попытки «поощущать» вполне могут привести к новым открытиям или результатам в тот же день или чуть позднее. Необходимо лишь не попасть в ловушку сложных умозрительных размышлений.
(2) Другой подход относится к методу свободной ассоциации. Человек перестает контролировать свои мысли, разрешает появляться любым мыслям и пытается тщательно их исследовать с целью найти между ними скрытые связи, точки сопротивления, где ощущается нечто похожее на остановку потока мыслей – до тех пор пока не всплывут определенные моменты, которые раньше не были осознаны.
(3) Еще один подход – автобиографический. Под этим я понимаю размышления о своей истории, начиная с раннего детства и заканчивая планируемым будущим развитием. Попробуйте составить картину важных событий, ваших ранних страхов, надежд, разочарований, событий, которые уменьшили вашу веру в людей и самого себя.
Спросите себя: от кого я завишу? Каковы мои главные страхи? Кем я должен был быть при рождении? Каковы были мои цели и как они изменились? Какие развилки встречались на моем пути, когда я выбрал неверное направление и пошел не той дорогой? Какие усилия я предпринимал, чтобы исправить ошибку и вернуться на правильный путь? Кто я теперь и кем бы я был, если бы всегда принимал правильные решения и избегал серьезных ошибок? Кем я хотел быть в прошлом, сейчас и в будущем? Каково мое представление о самом себе? Какое впечатление я хочу производить на других людей? В чем несоответствие между этими двумя образами и между ними и тем, что, как я чувствую, является моим истинным «я»? Кем я стану, если буду и дальше жить так, как живу сейчас? Какие условия обеспечили мое развитие? Какие альтернативы для дальнейшего развития сейчас для меня открыты? Что я должен сделать, чтобы реализовать выбранные возможности?
Такое автобиографическое исследование не должно состоять из абстрактных конструкций психоаналитического теоретизирования, а должно оставаться на эмпирическом уровне «видения», ощущения и воображения, с минимумом теоретических размышлений.
(4) С автобиографическим тесно связан подход, пытающийся вскрыть несоответствия, существующие между нашими осознанными жизненными целями и теми, которых мы не осознаем, но которые все же определяют нашу жизнь. У многих людей существуют два подобных сюжета: осознанный, «официальный» является прикрытием тайного сюжета, который и определяет наше поведение. Несоответствие между тайным и осознанным сюжетами показано во многих древнегреческих драмах, в которых «тайный сюжет» приписывается «судьбе» (мойре). Мойра – это отчужденная форма подсознательного сюжета, который находится внутри человека и определяет его жизнь. Драма об Эдипе, к примеру, показывает это несоответствие со всей ясностью: тайный сюжет Эдипа – это убить своего отца и жениться на матери; его сознательный жизненный сюжет состоит в том, чтобы избежать этого преступления при любых обстоятельствах. И все же тайный сюжет оказывается сильнее; против своего намерения и не осознавая, что делает, он живет согласно тайному сюжету.
Степень несоответствия между сознательным и подсознательным сюжетами у многих людей очень сильно варьирует. На одном конце этого континуума – люди, у которых нет тайного сюжета, поскольку человек достиг такого единения с самим собой, что ему не нужно ничего подавлять. На другом конце тайного сюжета может не быть потому, что человек до такой степени идентифицирует себя со своей «порочной» сущностью, что даже не пытается делать вид, что у него есть «лучшее» я. Первых иногда называют «цельными личностями», «бодрствующими личностями». Последние – это тяжело больные люди, для которых можно использовать целый ряд диагнозов – что, впрочем, ничего не добавляет к их пониманию. Подавляющее большинство людей можно разместить в континууме между этими двумя крайностями, но даже в этой средней группе можно заметить важные различия. У одних людей сознательный сюжет представляет собой идеализацию того, к чему они стремятся на самом деле, и, таким образом, оба сюжета в основном схожи. В то же время у других «легенда» является полной противоположностью тайному сюжету; она служит лишь для прикрытия, чтобы еще лучше следовать тайному сюжету.
В случае значительных противоречий между двумя сюжетами возникают серьезные конфликты, неуверенность, сомнения и пустая трата энергии, и, как результат, развиваются различные симптомы. Да и как может быть иначе, если человек вынужден постоянно тратить много энергии на то, чтобы избегать осознания внутренних противоречий, прекратить мучиться глубокими сомнениями в своей идентичности и подавлять свое собственное смутное ощущение отсутствия искренности и целостности. Его единственная альтернатива – либо и дальше находиться в тревожном состоянии, или проникнуть к сильно подавленным слоям своего жизненного опыта, но второй процесс также неизбежно связан с появлением значительного беспокойства.
Вот несколько примеров таких тайных сюжетов. Я помню человека – я его хорошо знал, но не занимался с ним психоанализом, который рассказал мне следующий сон:
«Я сидел за гробом, который был сервирован как стол. На нем были расставлены блюда, которые я ел. Затем мне показали книгу, куда вписали свои имена многие великие люди; я видел имена Моисея, Аристотеля, Платона, Канта, Спинозы, Маркса и Фрейда. Мне предложили расписаться последним; затем, вероятно, книгу закрыли навсегда».
Человек, видевший этот сон, имел чрезмерные амбиции; но, несмотря на большие знания и прекрасный ум, ему было очень трудно написать книгу самостоятельно, а не брать идеи у кого-то еще. У него был садистский характер, который скрывался за альтруистическими радикальными идеями и периодическими жестами предупредительности. В первой части сна мы видим слегка завуалированную некрофагию – обед, поданный на гробе, выражает, говоря открытым текстом, желание съесть тело в гробу. (Это одно из частых проявлений того, что Фрейд называл «работой сновидения», которая транслирует неприемлемое скрытое сновидение в безобидно звучащее «явное» сновидение.) Вторая часть сна вообще практически не подвержена цензуре. Тут видны амбиции человека, его стремление приобрести славу одного из величайших мировых мыслителей; его эгоизм выражается в желании, чтобы на нем закончилась история философии; не должно быть больше никаких великих людей, которые приносили бы пользу будущим поколениям. Этот тайный сюжет поедания трупов великих людей – чтобы, питаясь мастерами прошлого, через эту интроекцию самому превратиться в мастера – был неизвестен самому видевшему этот сон и скрыт от окружавших его людей, большинство из которых восхищались его умом, добротой и великодушием.
Вот еще один тайный сюжет: спасти свою мать от жестокого отца и через ее восхищение стать самым великим человеком в мире. Или другой: убить всех людей и остаться одному, чтобы избавиться от чувства слабости и страха перед другими. И еще один: присоединиться к кому-либо богатому и могущественному, заслужить его расположение и ждать его смерти, чтобы унаследовать все, чем он владеет – материальными благами, идеями и престижем. И еще: ощущать мир как тюрьму, сделанную из пищи; цель жизни – съесть стены этой тюрьмы; поедание становится смыслом жизни; поедание означает освобождение.
Можно добавить еще много сюжетов, но их число не бесконечно. Так как все тайные сюжеты представляют собой ответы на основные потребности, связанные с существованием человека, их количество лимитировано тем, что число жизненных потребностей человека ограничено.
Значит ли это, что на самом деле мы предатели, лжецы, садисты и т. д., и лишь скрываем это и не проявляем открыто? Такое может быть, если стремление предавать, лгать, пытать является господствующим желанием, и такому определению соответствуют достаточно многие: ведь именно такие личности меньше всего сами хотят сделать подобные открытия.
Однако у многих других эти подавленные желания не доминируют; когда они становятся осознанными, то вступают в конфликт с противоположными страстями и зачастую проигрывают в последующей схватке. Осознание – то условие, которое делает этот конфликт более острым, но оно не может «растворить» некогда подавленные желания просто потому, что мы их осознали.
(5) Пятый подход состоит в концентрации ваших мыслей и чувств вокруг целей жизни, таких как преодоление жадности, ненависти, иллюзий, страхов, нарциссизма, собственнического инстинкта, деструктивности, садизма, мазохизма, нечестности, неискренности, отчуждения, безразличия, некрофилии, мужского патриархального господства или связанной с этим женской покорности, а также достижение независимости, способности критически мыслить, отдавать, любить. Этот подход заключается в попытке выявить неосознанное присутствие всех этих «плохих» качеств, то, чем они объясняются, как они встроены в структуру всего характера, условия их развития. Этот процесс зачастую очень болезненный и может вызвать сильное беспокойство. Он требует, чтобы мы осознали свою зависимость, когда считаем, что мы влюблены и сохраняем верность; чтобы мы осознали свое тщеславие (нарциссизм), когда считаем, что мы просто добры и предупредительны; чтобы мы осознали наш садизм, когда считаем, что желаем другим только добра; чтобы мы осознали свою деструктивность, когда считаем, что это наше чувство справедливости взывает к наказанию; чтобы мы осознали свою трусость, когда считаем, что действуем всего лишь благоразумно и «реалистично»; чтобы мы осознали свое высокомерие, когда верим, что мы ведем себя с величайшей скромностью; чтобы мы осознали свою боязнь свободы, когда думаем, что всего лишь не хотим никого обидеть; чтобы мы осознали свою неискренность, когда думаем, что всего лишь не хотим быть грубыми; чтобы мы осознали свое коварство, когда считаем, что абсолютно объективны. Короче, выражаясь словами Гете, лишь если мы сможем «вообразить себя авторами всех мыслимых преступлений» и прочувствуем это как следует, то сможем быть достаточно уверены, что сбросили маску и находимся на пути к осознанию того, кто же мы на самом деле.
Если человек открывает элементы самолюбования в своем дружелюбном отношении или элементы садизма в своей готовности помочь, шок может быть настолько сильным, что на миг или на день он почувствует себя совершенно бесполезным созданием, о котором нельзя сказать ничего хорошего. Но если один не позволит этому потрясению себя остановить и продолжит самоанализ, то другой может обнаружить, что этот шок настолько силен – из-за его нарциссических ожиданий, – что создает сопротивление дальнейшему анализу, и что негативные желания, которые он в себе обнаружил, не являются для него единственными движущими силами. В тех случаях, когда это действительно так, человек скорее всего пойдет на поводу у своего сопротивления и прекратит анализ.
Поскольку, как я уже отмечал, способность видеть нельзя разделить, самоанализ должен также заниматься осознанием реальности в других людях, а также в общественной и политической жизни. Собственно, познание других зачастую предшествует познанию самого себя. Ребенок в раннем детстве наблюдает за взрослыми, уже смутно чувствуя за фасадом реальность, и осознает под маской реальную личность. Став взрослыми, мы часто наблюдаем у других бессознательные стремления, прежде чем научимся видеть их в себе. Мы должны осознать эти скрытые стороны в других, так как то, что происходит в нас – не только внутрипсихическое явление и, следовательно, может быть понято не только путем изучения происходящего в четырех стенах нашей личности, но также и межличностное явление; иными словами, это целая сеть взаимоотношений между нами и другими людьми; я могу полностью увидеть себя лишь постольку, поскольку я вижу себя в своем отношении к другим и в их отношении ко мне.
Увидеть себя без иллюзий не так уж и сложно для человека, если ему постоянно не промывают мозги и он не лишен способности критически мыслить. Он думает и чувствует то, что он не думал бы и не чувствовал, если бы не непрерывные внушения и изощренные методы создания условных рефлексов. Если он не в состоянии видеть истинный смысл, скрывающийся за двусмысленными разговорами, и реальность, скрывающуюся за иллюзиями, то не сможет осознать себя таким, как он есть, а лишь сочтет себя таким, каким должен быть.
Что я могу знать о себе, если не знаю, что «я», которое мне известно, в основном представляет собой синтетический продукт; что большинство людей – включая меня самого – бессознательно лгут; что «оборона» означает «войну» и подчинение «долгу»; что «добродетель» означает «повиновение», а «грех» – неподчинение; что представление о том, что родители инстинктивно любят своих детей – это миф; что слава лишь изредка связана с вызывающими уважение человеческими качествами и еще реже – с реальными достижениями; что история – это искажение фактов, потому что ее переписывают победители; что чрезмерная скромность не обязательно доказывает отсутствие тщеславия; что любовь противоположна похоти и алчности; что все пытаются оправдать свои дурные намерения и поступки и представить их благородными и достойными; что стремление к власти означает подавление правды, свободы и любви; что современное индустриальное общество базируется на принципах эгоизма, обладания и потребления, а не на принципах любви и уважения к жизни, как оно вещает. Пока я не в состоянии проанализировать бессознательные аспекты общества, в котором живу, я не смогу узнать, кто я такой, потому что не знаю, какая часть меня – это не я.
В следующих параграфах я хочу сделать несколько общих замечаний о методе самоанализа.
Чрезвычайно важно проводить его, как медитацию и концентрацию, регулярно, а не только «когда вы в настроении». Если кто-то говорит, что у него нет для этого времени, он просто заявляет, что не считает это важным. Если у него нет времени, он может его найти, причем настолько очевидно, что это именно вопрос важности, которую он придает самоанализу, что бесполезно объяснять, как именно он может найти время. Вероятно, я должен добавить, что не имею в виду, что самоанализ должен стать ритуалом, не допускающим никаких исключений. Бывают, конечно, случаи, когда практически невозможно им заняться, и к этому нужно относиться спокойно. Вообще процесс самоанализа не должен носить характер подневольного труда, обязанности, выполняемой с мрачным настроением и лишь из чувства долга, но все же необходимой для достижения определенной цели. Независимо от результата сам процесс должен быть освобождающим, а значит, радостным, даже если к нему примешиваются страдания, боль, беспокойство и разочарование.
Любому, кто не разделяет страсть к покорению горных вершин, должно показаться, что восхождение – это всего лишь тяжелая работа и дискомфорт; и некоторые думают (я слышал это также в психоаналитической интерпретации альпинизма), что только мазохист может добровольно испытывать подобные неприятности. Да, альпинист не станет отказываться от усилий и напряжения, но это составная часть его наслаждения, и он ни в коем случае не захочет их потерять. Усилия бывают разными, и боль бывает разной. Боль от родов отличается от боли, которой сопровождается болезнь. Важен общий контекст, в котором прилагаются усилия или ощущается боль, и которая придает им специфические качества. Эту мысль довольно трудно понять, потому что в нашей западной традиции долг и добродетель считаются этакими строгими надзирателями; лучшим доказательством правильности поступка служит то, что это неприятно, а доказательством противоположного является то, что вам нравится это делать. Восточная традиция совсем другая, и в этом отношении она гораздо более совершенна.
Она избегает противопоставления жесткой, твердой дисциплины и ленивого, расслабленного «комфорта». Она нацелена на состояние гармонии, которая одновременно структурированная, «дисциплинированная» (в подлинном смысле этого слова), живая, гибкая и радостная.
В самоанализе, как и в психоанализе один на один, есть только одна сложность, которую нам следует учитывать с самого начала: это эффект вербализации.
Допустим, я просыпаюсь утром и вижу голубое небо и яркое солнце, я полностью осознаю окружающее, оно делает меня счастливым и придает энергии. Однако мое восприятие заключается в осознании неба, моей реакции на него, а не приходящих на ум слов типа «Какой прекрасный солнечный день!» Как только эти слова появляются и я начинаю думать об окружающем этими словами, восприятие каким-то образом теряет свою интенсивность. Если вместо этого мне в голову приходит мелодия, выражающая радость, или картина, выражающая то же чувство, то ничего не теряется.
Граница между осознанием чувства и выражением этого чувства словами очень подвижна. Существует полностью невербализованный опыт и близкий к нему опыт, в котором слова выглядят как сосуд, который «содержит» чувство и все же не вмещает его, так как чувство постоянно течет и переполняет сосуд. Слово-сосуд скорее похоже на ноту в нотной записи, которая является символом тона, а не самим тоном. Чувство может быть и более тесно связано со словом, но пока слово остается «живым», оно не особенно вредит чувству. Но наступает момент, когда слово отделяется от чувства, то есть и от говорящего человека, и в этот момент оно теряет свою реальность, превращаясь в комбинацию звуков.
Многие люди ощущают эту перемену. Например, они испытали сильное, прекрасное – или ужасное – переживание. На следующий день, когда они хотят вспомнить его и выразить словами, они говорят слова, которые точно описывают это чувство, но они кажутся чужеродными; ощущение такое, будто эти слова просто находились у них в голове и не имеют никакой связи с тем, что люди чувствовали, когда это случилось. Когда это происходит, нужно понять, что что-то пошло не так, что вы начали жонглировать словами, а не осознавать внутреннюю реальность; и что вам нужно начать анализировать сопротивление, которое провоцирует человека на церебрализацию чувств. К таким мыслям о чувствах нужно относиться так же, как и к другим мешающим мыслям.
Самоанализ нужно делать как минимум тридцать минут каждое утро, по возможности в одно и то же время и в одном и том же месте, внешних воздействий необходимо избегать. Его можно делать и во время прогулки, хотя на улицах большого города слишком неспокойно. Но самоанализ и особенно «упражнения» по дыханию и осознанию можно делать всегда, когда вы не заняты чем-то другим. Есть много случаев, когда приходится ждать или когда «нечем заняться», например, в метро или в самолете. Все эти случаи следует использовать для развития внимательности того или иного рода, а не для чтения журнала, разговоров или мечтаний. Когда у вас появится привычка делать это, такие ситуации, когда вам «нечем заняться», станут долгожданными, потому что они обогащают и доставляют удовольствие.
Удивительно, что самоанализ почти не обсуждается в литературе по психоанализу; можно было ожидать, что Фрейд, который упоминает самоанализ в своих интерпретациях снов, предложил бы другим поэкспериментировать в том же направлении. Почему это не так, можно объяснить, предположив, что образ Фрейда стал настолько идолизированным, что, естественно, его самого никто другой анализировать не мог, он был фактически обязан своими «откровениями» только самому себе. У обычных людей это не так. Они не могут существовать без «творца», и сам Фрейд или жрецы, действующие от его имени, должны были их просветить. Каковы бы ни были причины, по которым примеру Фрейда практически не последовали, лишь одна Карен Хорни, насколько мне известно, предложила самоанализ как реальную возможность. В описанной ею ситуации речь идет преимущественно о проблеме острого невроза и ее решении. В этом контексте важнейшим моментом является ее настойчивая рекомендация по применению самоанализа, хотя Хорни четко видела его сложности.
Основная причина подобного пренебрежения самоанализом как возможностью лечения лежит, возможно, в обычных бюрократических представлениях большинства психоаналитиков об их роли и роли «пациента». Как и в традиционной медицине, больной превращается в «пациента», и поощряется убеждение, что для лечения ему нужен профессионал. Он не должен лечить себя сам, так как это разрушит сакральное бюрократическое различие между профессиональным целителем и непрофессиональным страдальцем. Такой бюрократический подход приносит много вреда и в процессе «обычного психоанализа», когда аналитик, если он искренне хочет понять «пациента», должен стать своим собственным пациентом, забыв о том, что из них двоих лишь он один является «здоровым», «нормальным», «разумным».
Возможно, самой важной причиной непопулярности самоанализа является мнение о том, что он очень сложен. В психоанализе, который проводится один на один, аналитик может обратить внимание пациента на его оправдания, сопротивление и нарциссизм. В самоанализе же есть опасность начать ходить кругами, уступив своему сопротивлению и оправданиям, не осознавая, что происходит. Нельзя отрицать, что самоанализ и в самом деле сложен – как, впрочем и любой другой путь к благополучному состоянию. Никто не сформулировал эту сложность более лаконично, чем Спиноза в конце своей «Этики» (книга 5, часть 42): «Если путь, который, как я показал, ведет к этому месту, кажется очень трудным, его все же можно найти. Он и должен быть трудным, поскольку его так редко находят; ибо, если спасение рядом и его можно достичь без большого труда, как же может быть так, что им почти все пренебрегают? Но все возвышенные вещи трудны настолько, насколько они редки».
Сложность может обескуражить, если вопрос заключается в том, удастся или не удастся достичь конечной цели. Но если, как мы говорили раньше, человек не стремится к совершенству, если его беспокоит не конечная цель своего пути, а движение в правильном направлении, то эти сложности не кажутся столь непреодолимыми. Более того, самоанализ приведет к такому увеличению внутренней ясности и улучшению самочувствия, что вам уже не захочется его пропустить, несмотря на все сложности.
Порекомендовав самоанализ как плодотворный метод поисков самоосвобождения, я хочу добавить, что моя рекомендация не означает, будто самоанализ – это обязательный шаг, который должен сделать каждый. Мне он импонирует, и я рекомендовал его другим, которые используют его с пользой для себя. Есть много людей, которые используют иные методы сосредоточенности, неподвижности и осознания, которые также полезны. Весьма впечатляющим примером является Пабло Казальс, который начинал каждый свой день, играя один из концертов Баха для виолончели. Кто усомнится в том, что для него это был оптимальный метод самоосвобождения?
Что же касается непосредственно метода самоанализа, я боюсь, что между мной и читателем могло закрасться недопонимание. Процесс, который я описал, может быть неправильно воспринят как ежедневный моралистический обыск сознания, который должен стать основой стабильного нравственного совершенствования и добродетельной жизни. Если читатель критикует меня за то, что я противостою этическому релятивизму, произволу свободы, высшей ценности права каждого «делать свое дело» независимо от того, чего оно стоит, то я должен признать свою вину. Но я отказываюсь признать себя виновным, если обвинение заключается в том, что я излишне озабочен стремлением человека к добродетели и отвращением к греху и не признаю того факта, что сам грех зачастую является основой прогресса.
Чтобы внести в этот вопрос ясность, необходимо вспомнить, что фундаментальной позицией, с которой я обсуждал самоанализ, был взгляд на жизнь как на процесс, а не последовательность фиксированных этапов. В грехе содержится семя для движения вверх, в добродетели может содержаться семя упадка. Как гласит мистический принцип «падение ради подъема», грех приносит не вред, а всего лишь застой и почивание на лаврах.
Есть еще одно возможное непонимание, которое я хотел бы устранить. Может показаться, что само-анализ усиливает тенденцию заниматься самим собой, то есть чем-то полностью противоположным цели освобождения от эгоизма. Действительно, это может быть результатом, но лишь неудачного анализа. Самоанализ становится чем-то вроде очистительного ритуала не потому, что вы так озабочены своим «эго», а потому, что вы хотите избавиться от эгоизма, анализируя его корни. Самоанализ становится ежедневной практикой, которая позволяет вам по минимуму заниматься собой весь остальной день. В конце концов, он становится ненужным, когда больше не остается препятствий на пути к полноценному бытию. Я не могу описать это состояние, потому что сам еще не достиг его.
В конце этой дискуссии о психоанализе я считаю необходимым сделать еще одно замечание, которое справедливо для всех психологических знаний. Если вы собираетесь достичь психологического понимания какого-то человека, вас интересует его сущность, его полная индивидуальность. Но пока у вас нет картины его индивидуальности во всех деталях, вы не можете понять этого человека. Если ваш интерес к человеку меняется с поверхностного на более глубокий, он неизбежно изменяется от частного к общему. Это «общее» не абстракция, не ограниченное общее, подобное инстинктивной природе человека. Это сама суть человеческого существования, «человеческая природа», вытекающие из нее потребности, различные ответы на эти потребности. Это содержание бессознательного, общего для всех людей из-за идентичности их экзистенциальной природы, а не из-за расового наследия, как полагал Юнг. Затем человек познает себя и окружающих как вариации на тему «человек» и, возможно, человека как вариацию на тему «жизнь». Важно то, что для всех людей общее, а не то, чем они отличаются. В процессе глубокого проникновения в свое бессознательное вы обнаружите, что мы значительно отличаемся в количественном аспекте, но одинаковы в качестве наших стремлений. Изучение глубин бессознательного – путь к открытию человечности в себе и в любом другом человеке; этим открытием мы обязаны не теоретической мысли, а аффективному переживанию.
Однако подчеркивание «одинаковости» людей не должно в недиалектической манере вести к отрицанию того факта, что человек также индивидуален; что фактически каждый человек – это уникальная личность, не идентичная никому другому (возможно, за исключением однояйцовых близнецов). Только парадоксальное мышление, столь важная часть восточной логики, позволяет выразить всестороннюю реальность: человек – это уникальная личность, но человеческая личность фальшива и нереальна. Человек является «тем и этим» и «ни тем, ни этим». Парадокс заключается в том, что чем глубже я проникаю в свою собственную или чужую уникальную индивидуальность, тем яснее я вижу через себя и через него реальность универсального человека, свободного от всех индивидуальных качеств, «человека дзен-буддизма без званий и титулов».
Эти размышления ведут к проблеме ценности и опасности индивидуализма и связанного с ним психологического изучения личности. Вполне очевидно, что в наше время индивидуальность и индивидуализм высоко ценятся и поощряются как ценности и как личные и культурные цели. Но ценность индивидуальности весьма неоднозначна. С одной стороны, она содержит элемент освобождения от авторитарных структур, которые блокируют автономное развитие личности. Если самопознание служит осознанию истинного «я» и его развитию, а не интроекции «чужого» себя, навязываемого властями, оно имеет огромное гуманитарное значение. Собственно, о позитивном аспекте самопознания и психологии так много говорится, что вряд ли нужно добавлять к этим восхвалениям что-либо еще.
Тем не менее совершенно необходимо сказать кое-что о негативной стороне культа индивидуальности и его связи с психологией. Одна из причин этого культа очевидна: чем больше индивидуальность исчезает фактически, тем больше она возвеличивается на словах. Промышленность, телевидение, привычки потребления воздают должное индивидуальности людей, которыми они манипулируют: от имени банковского служащего в его окошке до инициалов на дамской сумочке. Кроме того, подчеркивается индивидуальность товаров: якобы существующая разница между автомашинами, сигаретами, зубной пастой, которые по сути одинаковы (в одной и той же ценовой категории) служит созданию иллюзии индивидуальности мужчин и женщин, свободно выбирающих индивидуальные вещи. Мало кто осознает, что индивидуальность – это в лучшем случае одно из несущественных отличий, поскольку во всех важных особенностях и товары, и люди утратили всю свою индивидуальность.
Кажущаяся индивидуальность ценится как величайшее достояние. Даже если у людей нет капитала, у них есть своя индивидуальность. Хотя они и не являются личностями, у них зато есть значительная индивидуальность, которую они с гордостью стремятся культивировать. Так как эта индивидуальность является лишь одним из небольших отличий, они придают маленьким пустяковым различиям значение важных особенностей.
Современная психология поощряет и удовлетворяет эту тягу к «индивидуальности». Люди думают о своих «проблемах», обсуждают мельчайшие детали своего детства, но зачастую то, что они говорят, – всего лишь приукрашенная болтовня о себе и других с использованием психологических терминов и концепций, заменяющая менее утонченные старомодные сплетни.
Поддерживая эту иллюзию индивидуальности через пустяковые различия, современная психология все же имеет и более важную функцию; обучая людей, как нужно реагировать под влиянием различных стимулов, психология становится важным инструментом манипуляции другими и самим собой. Бихевиоризм создал целую науку, обучающую искусству манипуляции. Многие фирмы ставят условием найма соответствие будущих сотрудников личностным тестам. Множество книг учит, как себя вести, чтобы внушить людям впечатление о ценности своей собственной личности или ценности продаваемых товаров.
Хотя психология этого типа полезна экономически и как создающая иллюзии идеология, она вредит людям, так как усиливает отчуждение. Претензии на то, что она базируется на идеях «самопознания» в традициях гуманизма, вплоть до Фрейда, являются чистейшим мошенничеством.
Психология, противоположная психологии адаптации, радикальна, поскольку она доходит до сути; она критична, потому что знает, что сознательная мысль – это чаще всего продукт иллюзий и лжи, она «искупительна», потому что надеется, что истинное знание о себе и других освобождает человека и способствует его благополучию. Каждый, кто интересуется психологическими исследованиями, должен четко осознавать, что эти два типа психологии имеют мало общего, кроме названия, и что они преследуют противоположные цели.
Войти с помощью соц. сетей: