VI

Искусство толкования сновидений

Понимание языка снов – искусство, которое, как и любое искусство, требует знаний, таланта, практики и терпения. Талант, старания практиковаться в том, чему человек научился, терпение не могут быть выучены по книге. Однако знания, необходимые для понимания языка сновидений, могут быть сообщены, и именно такова цель этой главы. Впрочем, поскольку данная книга написана для неспециалистов и студентов, только начинающих занятия, я постараюсь привести только относительно простые примеры сновидений как иллюстрацию самых важных принципов толкования снов.

Из нашего теоретического рассмотрения значения и функций сновидений следует, что одной из самых существенных и часто самых трудных проблем в интерпретации сновидений является понимание того, служит ли сон выражением иррационального желания и его исполнения, простого страха или тревоги, или прозрения, показывающего внутренние или внешние силы и события. Следует ли понимать сновидение как голос низкой или высокой части нашей личности? Как нам действовать, чтобы разобраться, в каком ключе интерпретировать данный сон?

Другими вопросами, важными для техники толкования сновидений, являются следующие: требуются ли нам ассоциации человека, видевшего сон, как утверждал Фрейд, или мы можем понять сон и без них? Более того, какова связь сновидения с недавними событиями, в особенности с происходившими накануне сновидения, и какова его связь со всей личностью человека, его страхами и желаниями, коренящимися в его характере?

Я хотел бы начать с простого сновидения, которое иллюстрирует тот факт, что ни один сон не является бессмысленным.

Молодая женщина, интересующаяся проблемой толкования сновидений, рассказывает своему мужу за завтраком: «Сегодня я видела сон, доказывающий, что сны не имеют смысла. Во сне я просто видела, как подаю тебе на завтрак клубнику». Муж смеется и отвечает: «Ты, кажется, забыла, что клубника – единственная ягода, которую я не ем».

Представляется очевидным, что этот сон далеко не бессмыслен. Женщина предлагает мужу то, что, как ей известно, он не примет и что не принесет ему ни пользы, ни удовольствия. Не указывает ли сновидение на то, что перед нами фрустрированная личность, которой нравится предлагать именно то, что неприемлемо? Не указывает ли это на глубоко укоренившийся конфликт между супругами, вызванный ее характером, но ею не осознаваемый? Или же ее сон есть просто реакция на разочарование, которое муж причинил ей накануне, выражение мимолетного гнева, от которого она избавилась, отомстив мужу во сне? Мы не можем ответить на эти вопросы, не зная больше о видевшей сон женщине и ее супружестве, однако мы точно знаем, что сон не бессмыслен.

Следующий сон более сложен, хотя на самом деле понять его не трудно.

Двадцативосьмилетний юрист, проснувшись, вспоминает следующее сновидение, которое позже пересказывает психоаналитику. «Я видел, как еду на белом коне, делая смотр многочисленным солдатам, которые громко меня приветствовали».

Первый вопрос, заданный аналитиком пациенту, носит довольно общий характер: «Что приходит вам на ум?» Тот отвечает: «Ничего. Сон глупый. Вы ведь знаете, что я не люблю ни войн, ни армий и уж точно не хотел бы быть генералом. Я также не хотел бы, – добавляет он, – быть в центре внимания, чтобы на меня глазели, приветствуя там или нет, тысячи солдат. Вы знаете из того, что я вам говорил о своих профессиональных проблемах, как трудно мне даже в суде выступать, когда все на меня смотрят».

Аналитик отвечает: «Да, это совершенно верно, однако не отменяет того факта, что таков ваш сон, сюжет его, в котором вы отвели себе роль, принадлежит вам. Несмотря на все очевидные несоответствия, сон должен иметь какое-то значение и должен обладать смыслом. Давайте начнем с ваших ассоциаций с его содержанием. Сосредоточьтесь на картине: вы сами, белый конь, приветствующие вас войска, и скажите мне, что приходит вам в голову, когда вы видите эту картину».

«Странно, теперь я вижу картину, которую очень любил, когда мне было лет четырнадцать или пятнадцать. Это изображение Наполеона, он на белом коне скачет перед своими войсками. Все очень похоже на то, что я видел во сне, только на той картине не было солдатских приветствий».

«Это воспоминание действительно интересно. Расскажите мне побольше о вашем отношении к картине и о вашем интересе к Наполеону».

«Я многое могу рассказать об этом, но меня это смущает. Да, когда мне было четырнадцать или пятнадцать лет, я был довольно стеснителен. Я был не очень силен в спорте и несколько побаивался крутых парней. Ах да, я сейчас вспомнил происшествие из того времени, о котором совсем забыл. Мне очень нравился один из крутых парней, и я хотел с ним подружиться. Мы с ним почти не разговаривали, но я надеялся, что я тоже ему понравлюсь, если мы узнаем друг друга получше. Однажды – мне пришлось собрать всю свою храбрость – я подошел к нему и спросил, не зайдет ли он ко мне домой; у меня был микроскоп, и я предложил показать ему всякие интересные вещи. Он мгновение смотрел на меня, а потом начал смеяться. «Ты, маменькин сынок! Пригласи-ка ты лучше подружек своей маленькой сестры!» Я отвернулся, меня душили слезы. В то время я как раз взахлеб читал о Наполеоне; я собирал его изображения и мечтал стать таким, как он, – знаменитым полководцем, которым восхищается весь мир. Разве он тоже не был маленького роста? Разве он, как и я, не был застенчивым юношей? Почему я не мог бы стать таким, как он? Я мечтал часами, никогда не задумываясь о средствах достичь этого, но всегда представляя себе успех. Я был Наполеоном, вызывающим восхищение и зависть, однако великодушным и готовым простить своих недоброжелателей. Когда я поступил в колледж, я преодолел свое преклонение перед героем и наполеоновские мечты; на самом деле я много лет не думал о том времени и тем более ни с кем об этом не говорил. Меня даже сейчас смущает, что приходится вам все это рассказывать».

«Вы забыли об этом, но другой вы, тот, который определяет многие ваши действия и чувства, хорошо скрытый от осознания днем, все еще жаждет быть знаменитым, вызывать восхищение, обладать властью. Этот другой вы говорил в вашем сне прошлой ночью; однако давайте посмотрим, почему именно прошлой ночью. Расскажите мне, что важное для вас произошло вчера».

«Совсем ничего; это был день такой же, как любой другой. Я пришел в контору, занимался тем, что подбирал материалы для выступления в суде, потом вернулся домой и пообедал, сходил в кино и лег спать. Вот и все».

«Не похоже, чтобы это объясняло, почему вы прошлой ночью ехали на белом коне. Расскажите мне подробнее о том, что происходило в конторе».

«Ох, я только что вспомнил… но это не может иметь никакого отношения к сновидению… Ладно, все равно расскажу. Когда я пришел к боссу – старшему партнеру фирмы, – для которого я и подбирал материалы по делу, он обнаружил сделанную мной ошибку. Он недовольно посмотрел на меня и заметил: «Я удивлен, я думал, вы справитесь лучше». Я на мгновение совсем растерялся, у меня мелькнула мысль, что он может не взять меня партнером в фирму, как я на то рассчитывал. Однако я сказал себе, что все это чепуха, что любой может сделать ошибку, что босс просто не в духе и что этот случай никак не отразится на моем будущем. Потом днем я забыл о происшедшем».

«Какое тогда у вас было настроение? Вы нервничали или почувствовали депрессию?»

«Нет, вовсе нет. Наоборот, я просто почувствовал себя усталым и сонным. Мне стало трудно работать, и я порадовался, когда пришло время уйти из конторы».

«Последней важной вещью в тот день, значит, было то, что вы пошли в кино. Не расскажете, что за фильм вы смотрели?»

«Да. Это был фильм «Хуарес», который мне очень понравился. Я даже поплакал».

«В какой момент?»

«Сначала показали бедность и страдания Хуареса, потом – его победу. Я, пожалуй, не помню ни одного фильма, который бы так меня тронул».

«Потом вы отправились в постель, уснули и увидели себя на белом коне, приветствуемым солдатами. Теперь мы немного лучше понимаем, почему вам приснился этот сон, не так ли? Мальчиком вы чувствовали себя стеснительным, неуклюжим, отвергнутым. Мы знаем из предыдущей работы, что это во многом имело отношение к вашему отцу, который так гордился своим успехом, но был не способен сблизиться с вами, не чувствовал – уж не говоря о том, чтобы проявлять – привязанности к вам и не ободрял. Случай, который вы упомянули сегодня, – пренебрежение со стороны крутого парня – оказался только последней соломинкой. Ваше самоуважение уже сильно пострадало, и это происшествие добавило еще один довод в пользу того, что вы никогда не сравняетесь с отцом, никогда ничего не добьетесь, что вас всегда будут отвергать люди, которыми вы восхищаетесь. Что вы могли сделать? Вы нашли убежище в фантазиях, где осуществляли именно те вещи, которые были вам недоступны в реальной жизни. Там, в мире мечты, куда никто не мог бы проникнуть и где никто не мог бы этого опровергнуть, вы были Наполеоном, великим героем, обожаемым тысячами и – это, может быть, самое главное – вами самим. До тех пор, пока вы могли сохранять эти мечты, вы были защищены от острой боли, которую причиняло вам чувство неполноценности, когда вы соприкасались с реальностью вовне. Потом вы поступили в колледж. Вы стали меньше зависеть от отца, почувствовали определенное удовлетворение от своих занятий, почувствовали, что можете начать все с начала и добиться успеха. Более того, вы стали стыдиться своих детских мечтаний, так что постарались о них забыть; вы почувствовали, что находитесь на пути к тому, чтобы стать настоящим человеком. Однако, как видно, эта новая уверенность оказалась несколько обманчивой. Вы ужасно трусили перед каждым экзаменом, вам казалось, что ни одна девушка вами не заинтересуется, если поблизости окажется другой молодой человек; вы всегда боялись замечаний своего босса. Все это подводит нас ко дню, после которого вы увидели сон. То, чего вы так старались избежать, произошло: ваш босс выразил недовольство вами; вы снова испытали прежнее чувство неполноценности, но вы отмахнулись от него; вы почувствовали усталость вместо беспокойства и печали. Потом вы посмотрели фильм, который всколыхнул ваши прежние детские мечты: вы увидели героя, который стал обожаемым спасителем нации после того, как был презираемым бессильным юношей. Вы представили себя, как делали это, когда были подростком, таким же героем, которым восхищаются и которого приветствуют. Разве вы не видите, что на самом деле не отказались от прежнего бегства в фантазии о славе; что вы не сожгли мосты, которые уводили вас обратно в область мечты, что вы стали возвращаться туда каждый раз, когда реальность делалась разочаровывающей или пугающей? Разве не видно, что этот факт помогает возникновению именно той угрозы, которой вы так боитесь, – опасности вести себя по-детски, не как взрослый человек, которого должны воспринимать всерьез другие люди – и в первую очередь вы сами?»

Этот сон очень прост, и по этой причине позволяет нам изучить различные элементы, важные для искусства толкования сновидений. Является ли он сном – исполнением желания или сном-прозрением? Ответ едва ли может вызвать сомнение: это исполнение иррационального желания славы и признания, развившегося у видящего сон как реакция на жестокие удары по его уверенности в себе. На иррациональную природу этого желания указывает тот факт, что не был выбран символ, который в реальности мог бы иметь значение и быть достижимым. Человек, видящий сон, не интересуется военными делами и наверняка не сделает ни малейшего усилия для того, чтобы стать генералом. Материал сна взят из незрелых мечтаний неуверенного в себе подростка.

Какую роль в понимании сна играют ассоциации? Могли ли мы его понять, даже не зная ассоциаций видевшего сон? Символы, использованные в сновидении, универсальны. Человек на белом коне, которого приветствуют войска, – универсально понимаемый символ великолепия, власти, восхищения (универсально, конечно, в ограниченном смысле, общем для некоторых культур, но не обязательно для всех). Благодаря ассоциациям, касающимся почитания Наполеона, можно глубже заглянуть в выбор этого конкретного символа и в его психологическую функцию. Не имея этой ассоциации, мы могли бы только сказать, что видящий сон мечтает о славе и власти. В силу связи с подростковым почитанием Наполеона мы понимаем, что символизм этого сна – воскрешение старых фантазий, имевших компенсаторную функцию в отношении чувства поражения и бессилия.

Мы также понимаем значение связи между сновидением и важными событиями предшествовавшего дня. Человек, видевший сон, сознательно выбросил из головы разочарование и опасения из-за недовольства босса. Сновидение показывает, что замечание задело болезненную точку – боязнь оказаться не на высоте, потерпеть поражение – и вызвало стремление к прежнему убежищу: мечте о славе. Эта фантазия всегда скрыто присутствовала, но проявилась только – и в результате возникла в сновидении – из-за происшествия в реальности. Едва ли бывают сны, не являющиеся реакцией, часто отложенной, на важные события предшествовавшего дня. На самом деле часто только сон и показывает, что инцидент, сознательно не воспринятый как значимый, в действительности был важен; сновидение показывает, в чем эта важность состояла. Чтобы полностью понять сон, необходимо рассматривать его в терминах реакции на значимое событие, предшествовавшее сновидению.

Мы находим здесь еще одну связь – хотя и иного свойства – с опытом предшествовавшего дня: с фильмом, содержавшим материал, сходный с мечтаниями видевшего сон. Снова и снова поражаешься тому, как умело сновидение сплетает разные нити в единую ткань. Приснился бы этот сон, если бы человек не увидел фильма? Ответить на этот вопрос невозможно. Несомненно, происшествие с боссом и глубоко укоренившиеся мечты о величии могли бы быть достаточны для того, чтобы вызвать сновидение, но, возможно, сюжет фильма был необходим для столь отчетливого воспроизведения фантазий. Однако ответ на заданный вопрос не важен, даже если бы ответить на него было бы возможно. Что действительно важно, так это понять текстуру сновидения, в которой переплетены прошлое и настоящее, характер и действительное событие в картину, которая очень много говорит нам о мотивации человека, об опасностях, которые он должен осознать, и о целях, которые он должен перед собой поставить, чтобы достичь счастья.

Следующее сновидение служит еще одной иллюстрацией того, как понимаются сны во фрейдовском смысле исполнения желаний. Человек, которому приснился сон, был тридцатилетним неженатым мужчиной, много лет страдавшим от сильнейших приступов тревоги, всеохватывающего чувство вины и почти непрерывных суицидальных фантазий. Он чувствовал вину за то, что называл своей скверной, своими греховными влечениями, обвинял себя в желании уничтожить все и всех, убить детей; в его фантазиях самоубийство представлялось единственным способом защитить мир от его вредоносного присутствия и искупить его вину. Эти фантазии имели и еще один аспект: после смерти-жертвоприношения он возродился бы в виде всемогущей любимой всеми личности, намного превосходящей силой, мудростью и добротой всех остальных людей. Приснившийся ему в начале психоаналитической работы сон был таким:

«Я поднимаюсь на гору; справа и слева по сторонам дороги лежат тела мужчин. Среди них нет живых. Когда я достигаю вершины горы, я обнаруживаю, что там находится моя мать. Я неожиданно оказываюсь маленьким ребенком и сижу у матери на коленях».

Пациент проснулся с чувством страха. Во время сна его так мучило беспокойство, что он не мог бы найти ассоциаций ни с какой частью сновидения или вспомнить о каком-то происшествии предшествующего дня. Однако значение сновидения совершенно ясно, если принять во внимание мысли и фантазии, имевшие место до того. Пациент – старший сын, его брат родился на год позже. Его отец, властный, строгий священник, не любил старшего сына, да и никого другого тоже; его единственные контакты с сыном выражались в поучениях, упреках, выговорах, насмешках и наказаниях. Мальчик так боялся отца, что верил матери, когда та говорила ему, будто, если бы не ее заступничество, отец убил бы его. Мать очень отличалась от отца; ей было свойственно патологически собственническое чувство, она была разочарована в своем супружестве, ее не интересовало ничего, кроме обладания своими детьми. Особенно привязана она была к старшему сыну. Она запугивала его, рассказывая о страшных привидениях, потом предлагала свою защиту: она молилась бы за него, направляла бы его, сделала бы его таким сильным, что в один прекрасный день он стал бы даже сильнее своего ненавистного отца. Когда родился младший брат, мальчик, очевидно, стал испытывать глубокую тревогу и ревность. Сам он не сохранил воспоминаний о том времени, однако его родственники сообщали о его несомненно сильной ревности после рождения брата.

Эта ревность могла бы и не развиться до таких опасных пропорций, как это случилось через два или три года, если бы не отношение отца, который счел новорожденного своим. Почему так случилось, мы не знаем; возможно, дело было в поразительном физическом сходстве с ним или в одержимости жены ее любимым сыном. К тому времени, когда нашему герою исполнилось четыре или пять лет, соперничество между братьями было в самом разгаре и росло год от года. Антагонизм между родителями нашел отражение в антагонизме между братьями. Именно в том возрасте были заложены основы позднейшего тяжелого невроза пациента: острая враждебность к брату, страстное желание доказать, что он лучше брата, глубокий страх перед отцом, усиленный чувством вины из-за ненависти к брату и потаенного желания со временем стать сильнее отца. Чувства тревоги, вины и бессилия усиливались его матерью. Как уже говорилось, она внушала сыну еще больший страх перед отцом. Однако она предлагала ему и привлекательное решение: если он останется ее собственностью, ее ребенком, не имеющим никаких других интересов, то она сделает его великим, превосходящим ненавистного соперника. Это и стало основой его мечтаний о величии, равно как и уз, накрепко привязывающих к матери, – состояния детской зависимости и отказа от роли взрослого человека.

На этом фоне понимание сновидения не представляет трудностей. «Я поднимаюсь на гору» – это амбиции стать лучше всех, цель всех устремлений пациента. «По сторонам дороги лежат тела мужчин. Среди них нет живых» – это исполнение желания устранить всех соперников; поскольку пациент чувствует себя совершенно бессильным, он может быть в безопасности от них, только если они мертвы. «Когда я достигаю вершины горы… – когда достигнута цель всех желаний – …там находится моя мать, и я сижу у матери на коленях» – это воссоединение с матерью, он ее ребенок, получающий от нее силу и защиту. Все соперники устранены, он один с матерью и не имеет причин чего-либо бояться. Однако пациент просыпается, испытывая ужас. Само исполнение его иррациональных желаний есть угроза его рациональной взрослой личности, которая стремится к здоровью и счастью. Цена исполнения инфантильных желаний – оставаться ребенком, беспомощным, привязанным к матери и зависимым от нее, которому не позволено самому думать и любить кого-то еще. Исполнение желаний погружает пациента в ужас.

Отличие этого сновидения от предыдущего существенно в одном отношении. Первый пациент – стеснительный, закомплексованный, испытывающий жизненные трудности, которые мешают его счастью и ослабляют его. Мелкий инцидент – замечание босса – глубоко его ранит и отбрасывает назад, к давним мечтаниям. В целом он функционирует нормально, и требуется такое происшествие, чтобы он во сне осознал возвращение своих фантазий о величии. Второй пациент – человек более тяжело больной. Вся его жизнь, и во сне и наяву, одержима чувствами страха, вины и острого желания вернуться к матери. Для того, чтобы вызвать приснившийся ему сон, не требуется какого-то конкретного события; толчком могло послужить почти любое происшествие, потому что он воспринимает свою жизнь не в терминах реальности, а в свете своих ранних впечатлений.

В других отношениях два сновидения сходны. Они представляют собой исполнение иррациональных желаний, уходящих корнями в детство: в первом случае имеет место удовлетворение в силу совместимости с понятными взрослыми целями (власть, престиж); во втором – тревога по причине несовместимости с какой-либо формой взрослой жизни. Оба сновидения говорят универсальными символами и могут быть поняты без привлечения ассоциаций, хотя для понимания полной значимости каждого сна нужно иметь некоторые данные о личной истории пациента. Впрочем, даже если бы мы ничего не знали о жизни человека, мы получили бы некоторое представление о его характере на основании сновидения.

Ниже приводятся два кратких сновидения, сюжеты которых сходны, но значение совершенно различно. Оба сна приснились молодому гомосексуалу. Первый сон таков:

«Я вижу себя с пистолетом в руке. Его ствол странно удлинен».

Второй сон:

«Я держу в руке тяжелую длинную палку. Такое ощущение, что я кого-то бью, хотя я никого рядом не вижу».

Если следовать теории Фрейда, мы должны были бы заключить, что оба сновидения выражают гомосексуальное желание: в одном случае пистолет, в другом – палка символизируют мужской член. Когда пациента спросили, что приходит ему на ум из событий, предшествовавших каждому из сновидений, он сообщил о двух совершенно разных происшествиях.

Вечером накануне сна о пистолете пациент встречался с другим молодым человеком и испытал сильное сексуальное возбуждение. Прежде чем заснуть, он предался сексуальным фантазиям, объектом которых был тот молодой человек.

Обсуждение второго сна, приснившегося примерно двумя месяцами позднее, привело к иной ассоциации. Пациент был весьма зол на преподавателя своего колледжа, потому что, по его мнению, тот обошелся с ним несправедливо. Пациент был слишком робок, чтобы что-нибудь сказать преподавателю, но, засыпая в тот день, представил себе красочную картину мести; перед сном он часто предавался мечтаниям. Другая ассоциация, возникшая в связи с палкой, была вызвана воспоминанием о ненавистном учителе, который на глазах пациента, когда тому было десять лет, побил палкой другого мальчика. Пациент всегда боялся этого учителя, и именно страх помешал ему высказать свое возмущение.

Чем является символ палки во втором сновидении? Оказывается ли палка тоже сексуальным символом? Показывает ли сон глубоко скрытое сексуальное желание, объектом которого служил преподаватель колледжа или, возможно в детстве, ненавистный учитель? Если считать, что события предшествующего дня и особенно настроение пациента перед сном – важные ключи к символизму сновидения, то мы поймем символы совершенно по-разному, несмотря на их явное сходство.

Первое сновидение последовало за днем, когда у пациента были гомосексуальные фантазии, и можно заключить, что пистолет с удлиненным стволом символизировал пенис. Не случайно половой орган представлен в виде оружия. Это символическое равенство указывает на нечто важное в отношении психических сил, лежащих в основе гомосексуальных желаний пациента. Для него сексуальность является выражением не любви, а стремления к доминированию и разрушению. Пациент по причинам, которые нам не нужно здесь обсуждать, всегда боялся оказаться не на высоте как мужчина. Раннее чувство вины из-за мастурбации, страх перед тем, что он таким образом причиняет вред своим половым органам, появившееся в более позднем возрасте опасение того, что его пенис уступает в размере пенисам других мальчиков, острая ревность к мужчинам – все это объединилось в желании интимных отношений с мужчиной, когда пациент мог бы проявить свое превосходство и использовать свой половой орган как мощное оружие.

Второе сновидение имеет совершенно иной эмоциональный фон. Накануне днем пациент бы в гневе, но не мог свободно выразить свой гнев; он даже не мог выразить свой гнев напрямую во сне – если бы ему приснилось, что он бьет палкой своего преподавателя: ему снилось, что он держит палку и ему представляется, будто он бьет «кого-то». Конкретный выбор палки как символа гнева определен его детским воспоминанием о том, как ненавистный учитель бил другого мальчика; испытанный накануне гнев на преподавателя оказался смешан с прошлым гневом на школьного учителя. Два сновидения интересны тем, что являются примером общего принципа: сходные символы могут иметь различное значение, а правильное толкование зависит от состояния ума до того, как человек уснул, – оно продолжает оказывать влияние во время сна.

Следующий короткий сон также представляет собой исполнение иррационального желания и находится в полном противоречии с теми чувствами, которые осознает пациент.

Это интеллигентный молодой человек, обратившийся за психоаналитическим лечением из-за довольно смутного чувства депрессии, хотя функционирует он «нормально» – если слово «нормально» использовать в поверхностном разговорном смысле. Он закончил образование за два года до того, как прибег к психоанализу, и с тех пор работает на должности, соответствующей его интересам и удовлетворительной с точки зрения условий труда, зарплаты и т. д. Он считается хорошим, даже блестящим сотрудником, однако эта внешняя картина обманчива. Он испытывает постоянное чувство неловкости, ощущает, что выполняет свою работу хуже, чем мог бы (и это правда), и страдает депрессией, несмотря на явные успехи. Особенно тревожат его отношения с начальником, который имеет склонность к авторитарности, хотя и в разумных пределах. Пациент постоянно колеблется между бунтарством и покорностью. Он все время чувствует, что к нему предъявляются несправедливые требования, даже когда это не так; от этого он делается мрачным или вступает в споры; иногда он неосознанно совершает ошибки из-за такой «насильственной работы». С другой стороны, он чрезвычайно вежлив, почти подобострастен в отношении начальника и других коллег, занимающих высокое положение, что противоречит его бунтарским устремлениям; он чрезмерно восхищается начальником и бывает необыкновенно счастлив от его похвал. Постоянные колебания между этими двумя настроениями приводят к сильному напряжению и усугубляют угнетенное настроение. Следует добавить, что пациент, покинувший Германию после прихода к власти Гитлера, является ярым антифашистом – не в смысле «мнения», а страстным и интеллигентным противником нацизма. Эти политические убеждения, возможно, свободны от сомнений в большей мере, чем что-либо еще, что он думает и чувствует. Можно представить себе его изумление и шок, когда однажды утром он отчетливо вспомнил яркий сон.

«Я сидел с Гитлером, и мы вели приятный и интересный разговор. Я находил его очаровательным и был очень горд тем, что он весьма внимательно меня слушал».

Когда его спросили, что́ именно он говорил Гитлеру, пациент ответил, что не имеет ни малейших воспоминаний о содержании разговора. Несомненно, это сновидение является исполнением желания. Поразительно в этом то, что его желание так полностью противоположно его осознанным мыслям и что оно представлено в сновидении в такой незавуалированной форме.

Каким бы удивительным ни показался этот сон пациенту в тот момент, сновидение не так уж озадачит нас, если учесть всю структуру характера пациента, даже при том что можно основываться лишь на немногих данных, приведенных выше. Основной проблемой пациента является его отношение к представителям власти: в своей повседневной жизни он проявляет то бунтарство, то покорное восхищение. Гитлер для него выступает в роли высшего иррационального авторитета, и сновидение ясно показывает, что, несмотря на ненависть к нацизму, склонная к покорности часть личности пациента реальна и сильна. Сон показывает более адекватную оценку силы тенденций к подчинению, чем позволяет осознанный материал.

Означает ли этот сон, что пациент «на самом деле» положительно относится к нацизму, а его ненависть к Гитлеру «всего лишь» сознательное прикрытие его глубинных истинных чувств? Я поднимаю этот вопрос, потому что сновидение позволяет нам обсудить проблему, имеющую огромную важность для толкования всех снов.

Ответ Фрейда на этот вопрос мог бы быть очень показательным. Он сказал бы, что на самом деле пациенту снился не Гитлер. Гитлер – символ кого-то другого; он олицетворяет ненавистного и обожаемого отца молодого человека. Во сне пациент использует удобный символ – Гитлера – для выражения чувств, принадлежащих не настоящему, а прошлому, не его существованию взрослого человека, а закапсулированному в нем ребенку. Фрейд добавил бы, что тут нет разницы с его чувствами к начальнику, которые тоже не имеют никакого отношения к последнему, а перенесены с отца пациента.

В определенном смысле все это совершенно верно. Смесь протеста и послушания возникла и развилась из отношений пациента с отцом. Однако старая установка все еще существует и проявляется в отношении людей, с которыми молодой человек вступает в контакт. Он все еще склонен бунтовать и подчиняться; он, а не ребенок в нем, или «бессознательное», или какое бы название ни дать предположительно существующей в нем личности, которая не он. Прошлое имеет значение – помимо представляемого им исторического интереса – только постольку, поскольку оно все еще присутствует, и именно это проявляется в комплексе отношений нашего пациента к авторитету.

Если мы не можем сказать, что это не пациент, а ребенок в нем желает дружеских отношений с Гитлером, не становится ли сновидение веским свидетельством против видящего сон? Не говорит ли нам сон, несмотря на все утверждения обратного, что пациент «глубоко внутри» нацист и только «на поверхности» считает себя врагом Гитлера?

Такой взгляд не учитывает важного для интерпретации сновидения фактора – количественного элемента. Сны подобны микроскопу, с помощью которого мы рассматриваем скрытые процессы в нашей душе. Сравнительно небольшая тенденция в общей текстуре желаний и страхов может быть показана сновидением как имеющая такую же значимость, как и другая, обладающая в психической системе человека гораздо бо́льшим весом. Относительно небольшое недовольство другим человеком, например, может вызвать сновидение, в котором обидчик заболевает и таким образом не может нас раздражать; однако это не означает, что мы настолько сильно на него рассержены, что «на самом деле» желали бы ему болезни. Сон дает нам ключ к качеству скрытого желания, но не к его количеству; он позволяет провести качественный, а не количественный анализ. Чтобы количественно оценить тенденцию, качественно показанную сновидением, следует принять во внимание другие аспекты: повторение этой или сходной темы в других сновидениях, ассоциации сновидца, его поведение в реальной жизни или кое-что еще – например, сопротивление анализу такой тенденции; все это может помочь лучше увидеть интенсивность желаний и страхов. Более того, бывает недостаточно учитывать интенсивность желания; чтобы судить о его роли и функции в целостной психической ткани, мы должны знать о тех силах, которые противятся данной тенденции, борются с ней и побеждают ее как мотив к действиям. Однако даже и этого недостаточно. Нам нужно знать, определяются ли эти силы сопротивления иррациональным желаниям в основном страхом перед наказанием и потерей любви и до какой степени они базируются на конструктивных силах, противостоящих иррациональным подавленным влечениям; говоря точнее, ограничиваются ли и подавляются ли инстинктивные побуждения страхом и (или) наличием более выраженных сил любви и привязанности. Все эти соображения обязательно следует учитывать, если мы хотим пойти дальше качественного анализа сновидения и количественно оценить вес иррационального желания.

Возвращаясь к человеку, которому приснился Гитлер. Его сновидение не доказывает, что его антинацистские чувства неискренни или не сильны. Однако оно на самом деле свидетельствует, что пациент все еще борется с желанием покориться иррациональному авторитету, даже такому, которого он горячо ненавидит, и хотел бы, чтобы этот авторитет оказался не таким мерзким, как он думал.

До сих пор я представлял только те сновидения, к которым приложима фрейдовская теория исполнения желаний. Все они являлись галлюцинаторным исполнением иррациональных желаний во сне. Они были истолкованы с гораздо меньшим привлечением ассоциативного материала, чем обычно использует Фрейд; так было сделано потому, что два сновидения, приведенные выше, – о «монографии по ботанике» и о «дядюшке» – представляли собой примеры снов, в толковании которых ассоциации играют незаменимую роль. Теперь я приступаю к обсуждению сновидений, которые тоже являются исполнениями желаний, но в которых желания не носят иррационального характера, как в обсуждавшихся выше.

Показательным примером такого сна служит следующий.

«Я наблюдаю за экспериментом. Человек был превращен в камень. Затем женщина-скульптор вытесала из камня фигуру. Неожиданно статуя оживает и в гневе приближается к женщине. Я в ужасе вижу, как статуя убивает женщину-скульптора. Потом статуя поворачивается ко мне, и я думаю: если мне удастся заманить ее в гостиную, где находятся мои родители, я буду спасен. Я борюсь со статуей и действительно увлекаю ее в гостиную. Там сидят мои родители со своими друзьями, но они даже не обращают внимания на то, что я борюсь за свою жизнь. Я думаю: что ж, мне давно следовало понять, что им нет до меня дела. Я торжествующе улыбаюсь».

На этом сон заканчивается. Нам нужно кое-что узнать о человеке, видевшем сон, чтобы понять его. Пациент – молодой врач двадцати четырех лет от роду, ведущий рутинное существование и полностью находящийся в подчинении у своей матери, которая управляет всей семьей. Он не питает необычных мыслей и чувств, прилежно трудится в госпитале, где его любят за покладистый характер, однако он чувствует усталость, депрессию и не видит в жизни особого смысла. Он послушный сын, не покидающий дома, делает все, чего от него ожидает мать, и едва ли имеет какую-то собственную жизнь. Мать поощряет его общение с девушками, но находит недостатки у каждой, стоит сыну проявить к девушке интерес. Иногда, когда мать становится более требовательной, чем обычно, он бывает недоволен; тогда она показывает, как он ее огорчил, какой он неблагодарный сын, и его вспышка гнева заканчивается бурным раскаянием и еще большим подчинением матери. В день, предшествовавший сновидению, он ожидал пригородного поезда. На платформе он заметил троих болтающих друг с другом молодых людей примерно его возраста. Это явно были клерки, возвращающиеся с работы. Они обсуждали своего босса; один высказывал надежды на повышение зарплаты, потому что босс очень им доволен; другой упомянул, что накануне босс говорил с ним о политике. Весь разговор характеризовал его участников как людей приземленных, пустых, занятых мелкими интересами своей торговли и своим боссом. Наш герой, наблюдая за ними, неожиданно испытал шок. До него дошло: «Это я. Это моя жизнь! Я ничем не лучше этих троих клерков. Я точно такой же мертвец!» На следующую ночь ему приснился сон.

Зная общую психологическую ситуацию пациента и непосредственную причину сновидения, расшифровать сон нетрудно. Пациент понимает, что был обращен в камень; он не имеет собственных ни мыслей, ни чувств. Он чувствует себя мертвым. Потом он видит, как женщина высекает из камня скульптуру. Совершенно очевидно, что этот символ олицетворяет его мать и то, что она с ним сделала. Пациент понимает, до какой степени мать превратила его в безжизненную фигуру, такую, какой она могла бы владеть безраздельно. Хотя в состоянии бодрствования он иногда жаловался на ее требования, он не осознавал, насколько сформирован ею. До этого момента сон содержит прозрение гораздо более отчетливое и верное, чем то, что было известно пациенту наяву, – прозрение в отношении его собственного положения и роли матери в его жизни. Потом ситуация меняется. Пациент выступает в двух ролях (как это часто случается в сновидениях) – наблюдателя, следящего за происходящим, но также и статуи, которая оживает и в неукротимом гневе убивает женщину-скульптора. Во сне пациент испытывает в отношении матери ярость, которая наяву была полностью подавлена. Ни он сам, ни кто-либо другой и представить себе не могли бы, что он способен на подобное чувство или что его объектом окажется мать. В сновидении это не его собственный гнев, а ярость ожившей статуи. «Он»-наблюдатель испытывает ужас перед разъяренной статуей, которая затем накидывается на него.

Такое раздвоение личности, столь просто совершающееся во сне, все мы испытываем более или менее отчетливо. Пациент боится собственного гнева; действительно, такой гнев настолько чужд его осознанному мышлению, что он воспринимает разъяренного человека как другую личность. Однако разъяренный человек – это «он», забытый, гневный «он», который пробуждается к жизни во сне. Сновидец, наблюдатель, тот человек, которым он является наяву, чувствует угрозу со стороны этого гнева и боится – боится себя. Он борется с собой и надеется, что, передав конфликт, «врага» своим родителям, будет спасен. Эта идея выражает желание, управляющее его жизнью.

Если вы должны принять решение, если вы не можете справиться с трудностями – бегите к родителям, бегите к любому авторитету; они скажут вам, что делать, они вас спасут, – даже если ценой этого окажется постоянная зависимость и несчастье. Решив завлечь нападающего в гостиную, пациент использует старый, всегда применявшийся прием. Однако, увидев родителей, он оказывается перед новым, поразительным откровением: его родители, и в особенности мать, от которой он рассчитывал получить помощь, защиту, совет, от мудрости и любви которой все всегда, казалось, зависело, – родители даже не смотрят на него, им нет до него дела, помочь они не могут. Он остается один и должен сам защищать свою жизнь; все его надежды в прошлом были иллюзией, которая сейчас неожиданно рассеивается. Однако именно это прозрение, в определенном смысле горькое и разочаровывающее, заставляет его чувствовать себя так, как будто он победил; он торжествующе улыбается, потому что видит истинное положение вещей и делает первый шаг к свободе.

Это сновидение содержит смесь мотиваций. Глубокое прозрение в отношении себя и родителей показывает гораздо больше, чем пациент знал до сих пор. Он видит собственную замороженность и безжизненность, видит, каким образом мать превращает его в исполнителя ее желаний, и наконец понимает, как мало любят его родители и как мало они могут ему помочь. До этого момента сновидение принадлежит к тем, которые содержат не исполнение желаний, а прозрение, однако элемент исполнения желаний все-таки присутствует. Гнев, подавляемый во время бодрствования, выходит на передний план, и пациент видит, как он побеждает и убивает свою мать. Во сне удовлетворяется жажда мести.

Этот анализ не представляется отличающимся от предыдущих, касавшихся исполнения в сновидении иррациональных желаний. Однако, несмотря на очевидное сходство, имеются и существенные различия. Если, например, вспомнить сон о белом коне, в нем исполнялось детское желание величия. Оно было направлено не на рост и самовыражение личности, а только на удовлетворение ее иррациональной части, избегающей проверки реальностью. Человек, которому приснилась дружеская беседа с Гитлером, в сновидении также удовлетворял свое иррациональное желание – желание подчиниться даже ненавистному авторитету.

Ярость в адрес женщины-скульптора, испытанная пациентом в сновидении, которое мы сейчас обсуждаем, имеет иной характер. Гнев, направленный на мать, в известной мере иррационален. Он является результатом его собственной неспособности быть независимым, его капитуляции перед матерью и вытекающего из этого несчастья. Однако имеется и другой аспект. Мать пациента – властная женщина, влияние которой на мальчика возникло, когда он еще не мог ей противиться. Здесь, как и всегда в отношениях между родителями и ребенком, родители – сильная сторона до тех пор, пока ребенок мал. К тому времени, когда он вырастет достаточно, чтобы выказывать собственную позицию, его воле и самоутверждению бывает нанесен такой урон, что он больше не может «хотеть». Как только устанавливается система подчинения/доминирования, неизбежно возникает гнев. Если бы ему было позволено ощущаться осознанно, он мог бы стать базисом здорового бунта; это привело бы к переориентации в терминах самоутверждения и со временем к достижению свободы и зрелости. Как только эта цель была бы достигнута, гнев погас бы, уступив место пониманию, если не дружескому отношению к матери. Таким образом, в то время как сам по себе гнев – симптом отсутствия самоутверждения, он служит необходимым шагом к здоровому развитию и не является чем-то иррациональным. В случае этого пациента, впрочем, гнев подавлен; страх перед матерью и зависимость от ее руководства и авторитета делают его неосознаваемым, и гнев ведет тайное существование глубоко под поверхностью, куда пациент не мог бы проникнуть. В сновидении, подвигнутый пугающим и просвещающим видением собственной мертвенности, молодой человек и его гнев возвращаются к жизни. Гнев – необходимый переходный этап роста и тем самым фундаментально отличается от тех желаний, которые рассматривались при анализе предыдущих сновидений и которые ведут назад, а не вперед.

Тот, кто увидел следующий сон, – человек, страдавший от острого чувства вины; он все еще, в возрасте сорока лет, винил себя в смерти отца двадцать лет назад. Юноша отправился в путешествие, а во время его отсутствия отец умер от сердечного приступа. Он почувствовал тогда и продолжает чувствовать теперь, что ответственность лежит на нем, потому что его отец, вероятно, взволновался и от этого умер, а если бы он, сын, был рядом, то смог бы предотвратить любое волнение.

Пациент всегда боится того, что по какому-то его недосмотру другой человек заболеет или как-то иначе пострадает. Он создал для себя множество личных ритуалов, функция которых – искупить его «грехи» и отвратить последствия его действий. Он редко позволяет себе какие-либо удовольствия; они возможны для него только в том случае, если ему удается подвести их под понятие «долга». Он чрезвычайно много работает; его романы с женщинами случайны и поверхностны и обычно заканчиваются угнетающим страхом: может быть, он обидел девушку и она теперь его ненавидит. После довольно длительного курса психоанализа ему приснился следующий сон.

«Было совершено преступление. Я не помню, в чем оно заключалось, и не думаю, что и в сновидении знал об этом. Я иду по улице, и хотя я уверен в том, что никакого преступления не совершал, я знаю, что, если ко мне подойдет детектив и обвинит меня в убийстве, я не смогу защищаться. Я иду все быстрее в сторону реки. Неожиданно, когда я уже близок к берегу, я вижу вдали холм, на котором расположен прекрасный город. От холма исходит свет, я вижу людей, танцующих на улицах, и чувствую, что, если только мне удастся пересечь реку, все будет в порядке».

«Аналитик: Какой сюрприз! Это первый случай, когда вы уверены, что не совершали преступления и только боитесь, что не сможете защититься от обвинения. Вчера случилось что-нибудь хорошее?

Пациент: Ничего особенно важного, если не считать того, что я получил некоторое удовлетворение, когда выяснилось, что недосмотр в конторе определенно произошел по чьей-то, а не моей вине; я опасался, что подумают на меня.

Аналитик: Вижу, что это довольно приятно, но, может быть, вы расскажете мне, в чем заключался недосмотр?

Пациент: Позвонила женщина, которая хотела увидеться с одним из партнеров нашей фирмы, мистером X. Я говорил с ней, и на меня произвел впечатление ее приятный голос. Я предложил ей прийти к четырем часам на следующий день и оставил записку на столе мистера X. Его секретарша взяла записку, но вместо того чтобы сказать о ней ему, убрала записку и совсем об этом забыла. На следующий день молодая леди пришла и была огорчена и расстроена, узнав, что мистер X. отсутствует, а о ее деле все забыли. Я поговорил с ней и извинился, а через несколько минут уговорил ее рассказать о проблеме, которую она хотела обсудить с мистером X. Все это было вчера.

Аналитик: Как я понимаю, секретарша вспомнила, что забыла про записку, и призналась в этом вам и молодой леди?

Пациент: Да, конечно; странно, что я забыл об этом упомянуть; вчера это казалось самым важным, за исключением… ну, это ерунда.

Аналитик: Послушаем об этой ерунде. Вы ведь знаете из опыта, что наша ерунда – обычно самое мудрое, что говорит нам внутренний голос.

Пациент: Ну, я хотел сказать, что почувствовал себя странно счастливым, когда разговаривал с леди. Она возбудила дело о разводе, поскольку, как я понял, поддалась на уговоры и принуждение амбициозной матери, когда вступила в совершенно неподходящий брак. Она выдержала четыре года, а теперь решила положить этому конец.

Аналитик: Итак, у вас тоже было видение свободы, не так ли? Меня интересует маленькая деталь. Вы видели людей, танцующих на улицах, и это было единственное, что вы узнали. Видели ли вы когда-нибудь такую сцену?

Пациент: Подождите минутку… как странно! Теперь вспоминаю… Да, когда мне было четырнадцать лет, мы с отцом путешествовали по Франции. Четырнадцатого июля мы оказались в маленьком городке и видели празднество; вечером на улицах танцевали люди. Знаете, это был последний раз, когда я был по-настоящему счастлив.

Аналитик: Ну вот, прошлой ночью вы смогли ухватиться за ниточку. Вы могли бы представить себе свободу, свет, счастье, танцы как возможность, как что-то, что вы когда-то испытали и могли бы испытать снова.

Пациент: При условии, что знал бы, как пересечь реку!

Аналитик: Да, вот вы где сейчас: в первый раз вы поняли, что не совершали никакого преступления, что есть город, в котором вы свободны, и что река, которую можно перейти, отделает вас от этой лучшей жизни. В реке нет аллигаторов?

Пациент: Нет, это обычная река, похожая на ту, что течет в нашем городе, – я ее боялся в детстве.

Аналитик: Тогда там должен быть мост. Вы и так долго ждали, чтобы через него перейти. Теперь проблема – выяснить, что мешает вам это сделать».

Это один из тех важных снов, в которых совершается решительный шаг к выздоровлению от психической болезни. Несомненно, пациент еще не здоров, но он испытал самое главное, если не считать самого выздоровления: ясное и яркое прозрение того, какова жизнь, в которой он не преследуемый преступник, а свободный человек. Он также видит, что добраться туда он может, если пересечет реку – это старый универсальный символ принятия важного решения, начала нового существования, рождения или смерти, отказа от одной формы жизни ради другой. Видение города есть исполнение желания, однако это желание рационально; оно представляет жизнь, исходит из той части личности пациента, которая была скрыта и отчуждена от него. Это видение реально, как реальна любая картина, которую он видит наяву, если не считать того, что ему все еще требуется одиночество и свобода существования во сне, чтобы в этом увериться.

Вот еще одно сновидение о «переходе через реку». Оно приснилось пациенту, единственному избалованному сыну. Родители ему во всем потакали, восхищались им как будущим гением, все ему обеспечивали, так что от самого мальчика не требовалось никаких усилий – от завтрака, который мать утром приносила ему в постель, до отношения учителей, которых отец уверял в необыкновенной одаренности сына. Оба родителя безумно боялись всякой опасности для мальчика; ему не разрешали плавать, ходить в походы, играть на улице. Иногда ему хотелось восстать против стеснительных ограничений, но с чего жаловаться, когда он получает все эти замечательные вещи: восхищение, обожание, столько игрушек, что их можно было бы выбрасывать, и почти полную защиту от всех внешних опасностей? Мальчик и в самом деле был одаренный, но ему так и не удалось встать самостоятельно на ноги. Вместо того чтобы освоить какое-то дело, он видел цель лишь в том, чтобы заработать аплодисменты и восхищение. Так он стал зависимым от других – и боязливым.

Однако сама потребность в похвалах и страх, когда их не было, сделали его раздражительным и даже жестоким. Молодой человек начал психоаналитическое лечение из-за затруднений, связанных с детскими претензиями, зависимостью, страхом и жестокостью. Через шесть месяцев занятий с психоаналитиком ему приснился следующий сон.

«Я должен переправиться через реку. Я высматриваю мост, но его нет. Я еще маленький, мне пять или шесть лет, плавать я не умею. [Пациент действительно научился плавать в восемнадцать лет.] Потом я вижу высокого темноволосого человека, который зна́ком показывает мне, что может перенести меня через реку на руках. [Река имеет в глубину только около пяти футов.] В тот момент я радуюсь и позволяю ему взять меня на руки, но когда он меня поднимает и начинает идти, меня неожиданно охватывает паника. Я знаю, что если не высвобожусь, то умру. Мы уже ступили в реку, но я собираю все силы и прыгаю с рук того человека в воду. Сначала я думаю, что утону, но потом начинаю плыть и скоро добираюсь до противоположного берега. Тот человек исчезает».

Накануне молодой человек был на вечеринке и неожиданно понял, что все его интересы сводятся к тому, чтобы добиться восхищения и симпатии. Он почувствовал – в первый раз, – как по-детски он себя на самом деле ведет и что он должен принять решение. Да, он мог продолжать оставаться безответственным ребенком, но мог и совершить болезненный переход к зрелости. Он почувствовал, что не должен больше себя обманывать, будто все идет так, как должно, и ошибочно принимать светский успех за реальное достижение. Эти мысли совершенно потрясли его, но вскоре он уснул.

Понять этот сон нетрудно. Переправа через реку – это решение, которое должен принять пациент: переправиться с берега детства к берегу зрелости. Но как может он это сделать, если считает себя пяти-шестилетним ребенком, не умеющим плавать? Человек, предложивший перенести его через реку, олицетворяет многих: отца, учителей, всякого, кто готов ему помогать, подкупленный его очарованием и обещаниями. До сих пор сновидение в точности символизирует внутренние проблемы пациента и то, как он разрешает их снова и снова. Однако теперь возникает новый фактор. Пациент понимает, что если снова позволит себя перенести, то погибнет. Это яркое и отчетливое прозрение. Он чувствует, что должен принять решение, и прыгает в воду. Он осознает, что на самом деле умеет плавать (ему уже в сновидении, очевидно, не пять-шесть лет) и может добраться до другого берега без посторонней помощи. Это снова символизирует исполнение желания, но, как и в предыдущем сновидении, пациенту открывается цель взрослого человека; он ясно понимает тот факт, что привычный способ – быть перенесенным кем-то другим – ведет его к гибели; более того, ему известно, что на самом деле он умеет плавать, если только ему хватит смелости прыгнуть.

Нет необходимости говорить, что с течением времени прозрение утратило свою первоначальную ясность. Дневное «зашумление» убеждало не совершать крайностей: ведь все идет хорошо, нет причин отказываться от дружбы, потому что всем нам требуется помощь и мы ее безусловно заслуживаем – и так далее; эти и многие другие оправдания мы придумываем, чтобы затуманить ясное, но неудобное прозрение. Впрочем, через довольно продолжительное время пациент стал столь же мудрым и смелым наяву, каким был ночью, – и сон сбылся.

Эти последние сновидения иллюстрируют важное обстоятельство: различие между рациональными и иррациональными желаниями. Мы часто хотим чего-то, что уходит корнями в нашу слабость и компенсирует ее; мы мечтаем стать знаменитыми, всемогущими, любимыми всеми и т. д. Однако иногда нам снятся желания, являющиеся предвкушением наших самых важных целей. Мы можем увидеть себя танцующими или летающими; мы видим сияющий город; мы испытываем радость от присутствия друзей. Даже если мы еще не способны наяву ощутить приснившееся удовольствие, сновидение показывает, что мы по крайней мере можем желать этого и видеть исполнение желания во сне. Фантазии и мечты – начало многих дел, и ничего не может быть хуже, чем отмахиваться от них или их недооценивать. Значение имеет то, каковы наши мечты – ведут ли они нас вперед или сдерживают, сковывая непродуктивностью.

Следующее сновидение демонстрирует глубокое проникновение в проблему человека, видевшего сон, и хорошо иллюстрирует функцию ассоциативного материала. Пациент, мужчина тридцати пяти лет, с раннего возраста страдал умеренной, но постоянной депрессией. Его отец был человеком добродушным, но безразличным к сыну; у матери наблюдалась тяжелая депрессия с того времени, когда сыну исполнилось восемь или девять лет. Ему не разрешали играть с другими детьми; если он выходил из дома, мать упрекала его в том, что он ранит ее чувства; он находил убежище от укоров только в углу комнаты со своими книгами и мечтами. В ответ на любое выражение восторга с его стороны мать пожимала плечами и отвечала, что не видит особых причин для волнения и счастья.

Мальчик, хоть умом и отвергал упреки матери, тем не менее чувствовал, что она права и ее несчастье – его вина. Он также чувствовал, что плохо приспособлен к жизни, потому что в детстве отсутствовали главные условия для жизненного успеха. Он всегда беспокоился о том, что другие обнаружат эмоциональную (хотя и не материальную) нищету его окружения. Проблема, особенно волновавшая его, заключалась в общении с окружающими, особенно если он подвергался нападкам или насмешкам. Он совершенно терялся в таком случае и чувствовал себя свободно только с немногими близкими друзьями. Вот что ему приснилось.

«Я вижу человека в кресле на колесах. Он начинает играть в шахматы, но без особого удовольствия. Неожиданно он прерывает игру и говорит: «Из моего набора шахмат давно пропали две фигуры, но я компенсирую это Фессацепом». Потом он добавляет: «Какой-то голос (голос матери) мне твердит: жизнь не стоит того, чтобы жить».

Часть сновидения легко понять, если знать историю пациента и суть его проблемы. Человек в кресле на колесах – он сам. Игра в шахматы – это игра жизни, особенно той ее части, в которой он подвергается нападкам и должен отвечать на них или использовать какую-то другую стратегию. Ему не очень хочется играть, поскольку он чувствует, что плохо к этому подготовлен. «Из моего набора шахмат давно пропали две фигуры» – это то чувство, которое он испытывает наяву: в детстве он был чего-то лишен, в чем и кроется причина его беспомощности в жизненной битве. Что за две пропавшие фигуры? Король и королева, его отец и мать, которые действительно отсутствовали, если не считать их отрицательной функции, разочарования, упреков, насмешек. Однако пациенту удается играть с помощью «Фессацепа». Здесь мы попали в тупик, как и сам пациент.

«Пациент: Я отчетливо вижу слово перед собой. Но я не имею ни малейшего понятия, что оно значит.

Аналитик: В сновидении вы явно знали, что оно значит; это же в конце концов ваш сон и слово – ваше изобретение. Попробуем свободные ассоциации. Что приходит вам на ум, когда вы думаете об этом слове?

Пациент: Первое, что мне вспоминается, – это Фессалия, часть Греции. Да, я помню, что в детстве был очень увлечен Фессалией. Не знаю, так это или нет, но я думаю о Фессалии как о районе Греции с теплым ровным климатом, где мирно и счастливо живут пастухи. Я всегда предпочитал Фессалию Спарте и Афинам. Спарту я не любил из-за ее милитаристского духа, а Афины потому, что афиняне казались мне лицемерными снобами. Да, меня привлекали фессалийские пастухи.

Аналитик: Слово, которое вам приснилось, – Фессацеп, а не Фессалия. Почему вы внесли изменение?

Пациент: Странно, сейчас я подумал о цепе – инструменте, которым крестьяне молотят снопы. Однако они могут пользоваться им и как оружием, если ничего больше нет.

Аналитик: Это очень интересно. Фессацеп, таким образом, составлен из Фесса-лии и цепа. Каким-то странным способом Фессалия, или то, что она значила для вас, близко связана с цепом. Пастухи и землепашцы, простая, идиллическая жизнь. Давайте вернемся и посмотрим на то, что вы говорите во сне. Вы играете в шахматы и знаете, что двух фигур не хватает, но вы можете заменить их Фессацепом.

Пациент: Теперь мысль мне довольно ясна. В жизненной игре я чувствую себя неудачником из-за огорчений детства. У меня нет того оружия [шахматные фигуры намекают на сражение], какое есть у других, однако если мне удастся удалиться в простую, идиллическую жизнь, я мог бы даже сражаться цепом как заменой оружия, которого у меня нет – шахматных фигур.

Аналитик: Но это не окончание сна. После того как вы прервали шахматную партию, вы сказали: «Какой-то голос (голос матери) мне твердит: жизнь не стоит того, чтобы жить».

Пациент: Это мне хорошо понятно. В конце концов, я веду жизненную игру только потому, что должен. Однако мне на самом деле неинтересно. Единственное, что я более или менее сильно ощущаю с детства, – это то, что я говорю во сне: жизнь не стоит того, чтобы жить.

Аналитик: Действительно, это то, что вы всегда чувствовали. Однако нет ли в сновидении какого-то важного послания, которое вы отправили самому себе?

Пациент: Вы имеете в виду, что я хочу сказать: тема депрессии внедрена в меня моей матерью?

Аналитик: Да, я это имею в виду. Как только вы поняли, что депрессивный взгляд на жизнь – не ваш собственный, а голос вашей матери все еще оказывает свое квазигипнотическое влияние, вы сделали один шаг в направлении освобождения от этого настроения. Что эта философия депрессии на самом деле не ваша – важное открытие, которое вы сделали, и для того, чтобы его сделать, потребовалось быть в состоянии сна».

Одним из типов сновидений, примеров которых мы не приводили, являются кошмары. Согласно взглядам Фрейда сон, в котором отражается тревога, – не исключение из общего правила, согласно которому скрытое содержание сновидения есть исполнение иррационального желания. Существует, конечно, очевидное на это возражение, которое выдвинет каждый, кому когда-либо снились кошмары. Если я во сне прохожу через ужасы ада и просыпаюсь в почти невыносимом страхе, осмысленно ли говорить о том, что это – исполнение желания?

Такое возражение не столь убедительно, как кажется на первый взгляд. Нам известно, что в патологическом состоянии людей побуждает нечто совершать именно те действия, которые для них разрушительны. Мазохист испытывает желание – хотя и неосознанное – пережить несчастный случай, заболеть, подвергнуться унижению. При мазохистском извращении, когда такое желание смешивается с сексом и поэтому менее опасно для человека, оно даже делается осознанным. Более того, мы знаем о ситуациях, когда самоубийство может оказаться результатом непреодолимого побуждения к мести и разрушению, направленного, скорее, против собственной личности, чем кого-то другого. Тем не менее человек, движимый саморазрушительным или болезненным импульсом, может другой частью своей личности испытывать искренний сильный страх. Это не отменяет того факта, что испуг есть исход собственных саморазрушительных желаний человека.

Однако желание может порождать тревогу, как считает Фрейд, не только в результате мазохистского или саморазрушительного влечения. Мы можем чего-то хотеть, но понимать при этом, что удовлетворение такого желания заставит других людей ненавидеть нас и принесет наказание со стороны общества. Естественно, исполнение такого желания вызовет тревогу.

Иллюстрацией тревоги подобного рода служит следующий пример.

«Я сорвал с дерева яблоко, проходя через сад. Появляется большая собака и кидается на меня. Я ужасно испуган и просыпаюсь с криком о помощи».

Все, что нужно для понимания этого сновидения, – это знание о том, что человек, которому приснился сон, накануне вечером встретился с замужней женщиной, которая очень его привлекает. Она как будто ответила ему взаимностью, и он уснул с фантазиями о романе с ней. Нам незачем интересоваться, была ли тревога, испытанная во сне, вызвана угрызениями совести или страхом перед общественным мнением; имеет значение только тот факт, что тревога есть результат удовлетворения желания – съесть украденное яблоко.

Впрочем, хотя многие тревожные сновидения могут, таким образом, быть поняты как замаскированное исполнение желания, я сомневаюсь, что так обстоит дело со всеми или, может быть, большинством из них. Если мы полагаем, что сновидение – разновидность психической активности во время сна, то почему бы нам не быть искренне испуганными опасностью – во сне так же, как наяву?

Однако, могут мне возразить, разве не все сны обусловлены нашими устремлениями? Разве мы боялись бы, если бы не «жаждали», как говорят буддисты, если бы ничего не желали? Поэтому разве нельзя сказать, что в общем смысле любая тревога, как наяву, так и во сне, есть результат желания?

Это веский аргумент, и если бы мы стали утверждать, будто не бывает тревожных снов (или тревоги наяву) без наличия желания, включая основополагающее желание жить, я не вижу, как можно было бы что-то возразить. Однако этот общий принцип – не то, что имел в виду Фрейд при толковании сновидений. Проблема может несколько проясниться, если мы еще раз вернемся к различиям между тремя видами тревожных снов, которые мы уже обсуждали.

В мазохистском саморазрушительном кошмаре желание само по себе болезненно и разрушительно. В тревожном сновидении второго типа, как в сне о яблоке, желание как таковое не саморазрушительно, но носит такой характер, что его исполнение порождает тревогу в другой части психики. Сновидение вызвано желанием, побочный продукт которого вызывает тревогу. Кошмар третьего типа, когда человек боится в силу реальной или воображаемой опасности для жизни, свободы и т. д., является следствием угрозы, в то время как желание жить, быть свободным и т. д. есть постоянно присутствующий импульс, этого конкретного сна не вызывающий. Другими словами, в первом и втором случаях тревога порождается наличием желания; в третьем же случае это происходит из-за опасности (реальной или воображаемой), хотя и не без наличия желания жить или какого-либо из постоянных универсальных желаний. Сновидение третьей категории определенно является не исполнением желания, а следствием страха перед его фрустрацией.

Следующий сон являет собой пример кошмара, мало отличающегося от других. Женщина, которой он приснился, сообщает:

«Я в оранжерее. Вдруг я вижу змею, которая мне угрожает. Рядом стоит моя мать и злобно мне улыбается. Она уходит, не пытаясь мне помочь. Я бегу к двери, но змея опережает меня и не дает выйти. Я в ужасе просыпаюсь».

Пациентка – женщина сорока пяти лет, страдающая от мучительной тревожности. В ее истории привлекает внимание одна особенность: взаимная ненависть с матерью. Чувство, что мать ненавидит ее, не было плодом воображения. Мать была замужем за человеком, который ей никогда не нравился, она с отвращением относилась к их ребенку, само существование которого, как она считала, вынуждало ее сохранять брак. Когда дочери было три года, она что-то сказала своему отцу, из-за чего тот заподозрил мать в связи с другим мужчиной. Хотя маленькая девочка точно не понимала, что видела и о чем сообщила, интуитивно она верно понимала ситуацию, и ярость ее матери имела больше оснований, чем казалось на поверхности. Чем старше становилась дочь, тем больше она провоцировала мать, и тем больше мать старалась ее наказать, а в конце концов и уничтожить. Ее жизнь сделалась постоянным отражением нападений. Если бы она получала помощь и поддержку отца, исход мог бы быть иным. Но он сам боялся жены и никогда открыто не вставал на сторону дочери. Результатом этого, как и многих других обстоятельств, оказалось то, что дочь, очень одаренная и гордая личность, все больше и больше отдалялась от людей, чувствовала себя «побежденной» матерью и жила надеждой на то, что «в один прекрасный день» окажется победительницей. Вся эта ненависть и неуверенность привели к состоянию постоянной тревоги, от которой пациентка страдала во сне и наяву.

Сновидение было одним из многих выражений этого состояния. Ассоциация с оранжереей была вызвана тем, что оранжерея имелась в поместье ее родителей. Она часто бывала там одна, никогда – в присутствии матери. В сновидении угроза исходит не от матери, а от змеи. Что это означает? Несомненно, имело место желание, чтобы мать защитила пациентку от опасности. (На самом деле бывало, что она мечтала о том, что мать изменится и поможет ей.) В сновидении она снова в опасности, однако мать злобно улыбается и уходит. Этой злобной улыбкой мать открывает свою истинную сущность. Сначала пациентка пыталась отделить плохую мать (змею) от хорошей, которая могла бы помочь. Когда мать злобно посмотрела на пациентку и не помогла, иллюзия рассеялась, мать и змея стали единым целым, грозящим ей уничтожением. Пациентка тогда бежит к двери, надеясь на спасение, но оказывается слишком поздно, путь закрыт. Теперь она заперта с ядовитой змеей и желающей ей гибели матерью.

Во сне пациентка испытывает ту же тревогу, которая преследует ее наяву, только более отчетливо и с более ясным указанием на мать. Это не реальный страх, а мучительная тревожность. Мать больше не представляет опасности, на самом деле пациентке никто не угрожает. Тем не менее она испугана, и во сне этот страх прорывается наружу. Является ли сновидение исполнением желания? В определенной мере это так. Пациентка хотела бы, чтобы мать ее защитила, и только когда та, вместо того чтобы прийти на помощь, злобно смотрит на нее, начинается кошмар. Именно стремление к материнской любви и защите заставляет женщину бояться матери. Если бы пациентка больше не хотела материнской привязанности, она и не боялась бы матери. Однако более важны, чем эти желания любви и защиты со стороны матери, другие, без которых страх перед матерью не продолжал бы существовать: стремление к мести, желание заставить отца увидеть, насколько скверная у него жена, забрать его у матери – не потому, что она так уж любит отца, не из-за фиксации на ранней детской сексуальной привязанности к нему, но из-за глубокого унижения от прежнего поражения и чувства, что только с уничтожением матери ее гордость и уверенность в себе могут возродиться. Почему то раннее унижение было и остается таким неизгладимым, почему жажда мести так непреодолима – это другой вопрос, слишком сложный, чтобы обсуждать его в этом контексте. У пациентки были и другие тревожные сновидения, в которых только один элемент этого сна – желание помощи со стороны матери – полностью отсутствует. Вот каковы эти сны.

«Я в клетке с тигром. Нет никого, кто мне помог бы».

Или:

«Я иду по узкой тропинке через болото. Темно, и я не вижу, куда идти. Я совершенно растеряна и чувствую, что соскользну и утону, если сделаю еще шаг».

Или:

«Я – обвиняемая на суде. Меня обвиняют в убийстве, я знаю, что невиновна. Но по лицам судей и присяжных я вижу, что они уже решили меня осудить. Допрос – просто формальность. Я знаю, что никакие мои слова и слова свидетелей (свидетелей я не вижу) ничего не изменят, все уже решено, и нет смысла пытаться защитить себя».

Во всех этих сновидениях главный фактор – чувство полной беспомощности, ведущее к параличу всех функций и панике. Неодушевленные предметы, животные, люди – все они безжалостны; не видно ни одного друга, помощи ожидать неоткуда. Это чувство полной беспомощности коренится в неспособности пациентки избавиться от жажды мести, прекратить сражение с матерью. Однако само по себе это не исполнение какого-либо желания. Остается желание жить – отсюда страх перед нападением без сил защититься.

Особенно интересными и значительными являются повторные сновидения; некоторые люди сообщают о том, что они возвращаются к ним годами, иногда так долго, как только человек себя помнит. Эти сны обычно выражают одну и ту же главную тему, лейтмотив жизни человека, и часто оказываются ключом к пониманию невроза или самой важной черты личности человека. Иногда сновидение бывает неизменным, иногда содержит более или менее тонкие изменения, указывающие на внутренний прогресс человека – или, случается, на деградацию.

Пятнадцатилетняя девочка, которая росла в чрезвычайно тяжелых, разрушительных условиях (алкоголик и насильник отец, избивавший ее; мать, периодически сбегавшая с другими мужчинами; ни еды, ни одежды, грязь), пыталась совершить самоубийство в десять лет, а потом еще пять раз. Сколько она себя помнит, ей многократно снился следующий сон.

«Я на дне ямы. Я пытаюсь вылезти и уже достигла верха, за который держусь руками, когда кто-то подходит и наступает мне на руки. Мне приходится отпустить край ямы, и я падаю обратно на дно».

Это сновидение едва ли требует объяснений; оно полностью отражает трагедию девочки – то, что с ней происходит, и то, что она чувствует. Если бы этот сон приснился всего один раз, мы должны были бы заключить, что это выражение страха, который девочка испытывает и который вызван специфическими пугающими обстоятельствами. Однако повторяющееся появление сновидения заставляет предположить, что ситуация в сновидении – центральная тема ее жизни, что сон выражает убеждение настолько глубокое и неизменное, что становится понятно, почему девочка снова и снова пытается совершить самоубийство.

Серия повторяющихся снов, тема которых остается той же самой, но где тем не менее происходит значительное число изменений, начинается так:

«Я в тюрьме и не могу из нее выбраться».

Затем:

«Я хочу перейти границу, но у меня нет паспорта и меня задерживают».

Затем:

«Я в европейском порту, чтобы сесть на корабль, но корабля нет и я не знаю, как мне уплыть».

Самая поздняя версия сновидения такова:

«Я в городе, дома, и хочу выйти. Когда я открываю дверь, мне это не удается. Я сильно толкаю, дверь открывается, и я выхожу».

Тема, объединяющая все эти сновидения, – страх оказаться под замком, оказаться в тюрьме, не иметь возможности «выйти наружу». Что этот страх означает для человека, который видел сны, не имеет значения в данном контексте. Серия сновидений показывает, что на протяжении ряда лет страх сохранялся, но делался менее острым – от заключения в тюрьме до трудно открывающейся двери. Если изначально человек чувствует себя неспособным выбраться, то в последнем сновидении ему это удается: благодаря дополнительному усилию он открывает дверь и выходит. За годы в личности видящего сны произошли значительные изменения.