IX. Амбивалентность символа Рыбы

¹⁸¹ Согласно сирийскому Апокалипсису Варуха (29:1 и далее), эпоха, предшествующая приходу Мессии, состоит из двенадцати частей, и Мессия появится в последней из них. Деление на двенадцать указывает на зодиак, двенадцатым знаком которого являются Рыбы. Тогда Левиафан восстанет из моря. «Два великих морских чудовища, коих сотворил я на пятый день творения и сохранял до того времени, станут тогда пищей для всех, кто остался». Поскольку Бегемот явно не морское животное, но, как сказано в мидраше, «пасется на тысяче гор», два «морских чудовища», должно быть, представляют собой удвоение Левиафана. Левиафан действительно разделен по половому признаку, ибо существует самец и самка. Похожее удвоение присутствует и у Исаии (27:1): «В тот день поразит Господь мечем Своим тяжелым, и большим и крепким, Левиафана, змея прямо бегущего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское». В средневековой алхимии такое удвоение положило начало идее о двух змеях, борющихся друг с другом, – крылатом и бескрылом. В Книге Иова, где Левиафан упоминается исключительно в единственном числе, лежащая в основе полярность проявляется в противопоставлении ему Бегемота. В своей поэме Меир бен-Исаак описывает битву Левиафана и Бегемота в конце времен, в ходе которой оба чудища смертельно ранят друг друга. Затем Яхве разрезает их на части и подает в качестве пищи для праведных. Вероятно, эта идея связана с древнеиудейской Пасхой, которую справляли в месяц Адар – месяц рыбы. Несмотря на явное удвоение Левиафана в более поздних текстах, вполне вероятно, что первоначально существовал только один Левиафан, о чем свидетельствуют древние угаритские тексты из Рас-Шамры (ок. 2000 г. до н. э.). Виролло предлагает следующий их перевод:

 

Quand tu frapperas Ltn, le serpent brh

Tu achèveras le serpent ‘qltn,

Le puissant aux sept têtes.

 

¹⁸² Далее он пишет: «Примечательно, что этими же прилагательными – brh и ‘qltn – характеризуется в тексте Исаии, 27:1 особо опасная разновидность змея, которую мы называем Левиафаном, по-еврейски – Liviatan». К этому же периоду относятся изображения битвы Баала со змеем Ltn; здесь конфликт разворачивается между богом и чудовищем, а не между двумя чудовищами, как в более поздние времена.

¹⁸³ На примере Левиафана мы видим, что великая «рыба» постепенно расщепляется на две противоположные половины, хотя вначале сама представляла противоположность высшего Бога и, следовательно, его тень, воплощение его злой стороны.

¹⁸⁴ С расщеплением чудовища на новые противоположности его изначальная оппозиция Богу отступает на задний план; отныне чудовище пребывает в конфликте либо с самим собой, либо с эквивалентным ему чудовищем (например, Левиафан и Бегемот). Это избавляет Бога от внутреннего конфликта, который теперь реализуется вне его, в форме двух враждебных друг другу братьев-чудовищ. В более поздней иудейской традиции Левиафан, который сражался с Яхве у Исаии, демонстрирует явную тенденцию к «очищению» и превращению в «евхаристическую» пищу, о чем наглядно свидетельствует собранный Шефтеловицем материал. В результате, если мы захотим вывести символ Ихтис из этого источника, то Христос-рыба займет место Левиафана, тогда как чудовищные животные приобретут качества простых атрибутов смерти и дьявола.

¹⁸⁵ Подобное расщепление соответствует удвоению тени, которое часто наблюдается в сновидениях и при котором две половины предстают как разные или даже антагонистические фигуры. Это происходит, когда сознательная эго-личность не содержит все те содержания и компоненты, которые могла бы содержать. В таких случаях часть личности остается отщепленной и обычно смешивается с бессознательной тенью; вместе они образуют двойную и нередко антагонистическую личность. Если применить данный опыт из области практической психологии к обсуждаемому мифологическому материалу, мы обнаружим, что чудовищный антагонист Бога порождает двойника именно потому, что образ Бога неполон и не содержит всего, что логически содержать должен. Если Левиафан – рыбоподобное существо, примитивное, холоднокровное, обитающее в океанских глубинах, то Бегемот – теплокровное четвероногое, предположительно напоминающее быка и обитающее в горах (по крайней мере, в поздней традиции). Таким образом, он относится к Левиафану как высшее существо к низшему, подобно тому, как соотносятся крылатый и бескрылый драконы в алхимии. Все крылатые существа «летучи», то есть пары и газы, иными словами пневма. Как у Августина Христос есть рыба, «поднятая из глубин», так и в Третьей Книге Ездры (13:2 и далее) «муж» вышел из моря, подобно ветру. О его появлении возвестили орел и лев – териоморфные символы, сильно напугавшие пророка (аналогичным образом Бегемот вселял в Иова главным образом ужас). Рыба, поднятая из глубин, имеет тайную связь с Левиафаном: это – приманка, с помощью которой ловят Левиафана. Рыба, вероятно, представляет собой удвоение великой рыбы и олицетворяет ее пневматический аспект. Очевидно, что подобный аспект присущ и Левиафану, ибо он, как и Ихтис, является евхаристической пищей. То, что данное удвоение репрезентирует акт осознания, ясно из книги Иова (26:12), где говорится, что Яхве сразил Рахава «разумом Своим» (tebūnā). Рахав, морское чудище, родственен Тиамат, которую Мардук рассек, наполнив ее Имхуллу, северным ветром. Слово tebūnā происходит от bin, «разделять, расщеплять, расчленять», иначе говоря, разграничивать, что составляет сущность осознания. В этом смысле Левиафан и Бегемот репрезентируют стадии развития сознания, в рамках которых происходит их ассимиляция и гуманизация. Через фазу теплокровного четвероногого рыба превращается в человеческое существо; поскольку Мессия в христианстве стал второй ипостасью Троицы, отщепившаяся от рыбы человеческая фигура содержит в себе намек на воплощение Бога. Таким образом, то, чего ранее не хватало в образе Бога, – это человеческий элемент.

¹⁸⁶ Роль рыбы в иудейской традиции, вероятно, связана с сиро-финикийским культом Атаргатис. В ее храмах имелись пруды со священными рыбами, прикасаться к которым не дозволялось никому. Кроме того, в храмах устраивали ритуальные рыбные трапезы. «Этот культ и эти обычаи, возникшие в Сирии, в христианские времена вполне могли породить символику Ихтис», – пишет Кюмон. В Ликии поклонялись божественной рыбе Орфос или Диорфос – сыну Митры и «священного камня», Кибелы. Этот бог представляет собой вариацию упомянутых выше семитских рыб-богов, таких как Оаннес, вавилонский Нун, Дагон и Адонис, которого греки называли Ихтис. В Карфагене рыбу приносили в жертву Танит, а в Вавилоне – Эа и Нине. Следы культа рыбы можно найти и в Египте. Египетским жрецам запрещалось есть рыбу, поскольку рыба считалась столь же нечистой, как и море Тифона. «Все воздерживаются от морской рыбы», – замечает Плутарх. Согласно Клименту Александрийскому, жители Сиены, Элефантины и Оксиринха поклонялись рыбе. Плутарх сообщает об обычае есть жареную рыбу перед дверьми дома на девятый день первого месяца. Дельгер полагает, что именно этот обычай подготовил почву для евхаристической рыбы в христианстве.

¹⁸⁷ Амбивалентное отношение к рыбе свидетельствует о двойственности ее природы. С одной стороны, она представляется нечистой и выступает эмблемой ненависти, а с другой – является объектом поклонения. Не исключено, что ее рассматривали в качестве символа души, если судить по изображению на одном из саркофагов позднего эллинизма. Мумия лежит на носилках в форме льва; под носилками стоят четыре сосуда (канопы), на крышках которых изображены четыре сына Гора. Три из них имеют головы животных, четвертый – голову человека. Над мумией парит рыба вместо обычной птицы-души. Судя по рисунку, эта рыба – оксиринх, или усач, один из трех наиболее отвратительных видов рыб, который, как считалось, съел фаллос Осириса после того, как тот был расчленен Тифоном (Сетом). Усачи были посвящены Тифону, представляющему «ту часть души, которая страстна, импульсивна, иррациональна и свирепа». В силу своей прожорливости в Средние века рыбы рассматривались как аллегория осужденных на вечные муки. В данной связи особо примечательна роль рыбы как египетского символа души. Ту же амбивалентность можно усмотреть в фигуре Тифона/Сета. В более поздние времена его почитали как бога смерти, разрушения и пустыни, коварного и вероломного противника своего брата Осириса. Однако в более ранний период он был тесно связан с Гором и считался другом и помощником мертвых. В одном из Текстов Пирамид он и Херу-ур («Гор старший») помогают Осирису подняться на небо. Пол небес представляет собой железную плиту, которая местами настолько близка к вершинам гор, что можно подняться на небо с помощью лестницы. Четыре угла железной плиты покоятся на четырех столпах, соответствующих четырем сторонам света. В тексте, обнаруженном в пирамиде Пепи I, восхваляется «лестница богов-близнецов», а текст в пирамиде Унаса гласит: «Унас ступает по Лестнице, которую его отец Ра сделал для него, и Гор и Сет берут Унаса за руку и ведут его в Туат». Другие тексты обнаруживают вражду между Херу-уром и Сетом, ибо один из них – бог дня, а другой – бог ночи. Иероглиф, обозначающий Сета, имеет в качестве детерминатива либо знак камня, либо изображение неустановленного животного с длинными ушами. Найдены рисунки, на которых головы Херу-ура и Сета растут из одного тела; на этом основании мы можем заключить, что они репрезентируют тождество противоположностей. Бадж пишет: «Атрибуты Херу-ура несколько изменились в раннединастический период, однако всегда были противоположны атрибутам Сета, рассматриваем ли мы двух этих богов как персонификации двух сил природы, то есть Света и Тьмы, Дня и Ночи, или же как Космос и Хаос, Жизнь и Смерть, Добро и Зло».

¹⁸⁸ Эта пара богов олицетворяет латентные противоположности, содержащиеся в верховном божестве Осирисе, так же как Бегемот и Левиафан – противоположности, содержащиеся в Яхве. Важно, что противоположности вынуждены действовать совместно, когда речь заходит о том, чтобы помочь единому богу Осирису достичь небесной четверицы (кватерности). Эта кватерность персонифицируется четырьмя сыновьями Гора – Амсет, Хапи, Дуамутеф и Квебехсенуф, – которые живут «за бедром северного неба», то есть за бедром Сета, обитающего в созвездии Большой Медведицы. Четверо сыновей Гора являются врагами Сета, но, с другой стороны, тесно с ним связаны. Они – аналогия четырех столпов, поддерживающих четырехугольную небесную плиту. Учитывая, что трое из сыновей часто изображаются с головами животных, а один – с головой человека, мы можем указать на видения Иезекииля, из фигур херувимов которого выводят известные символы евангелистов (три животных, один ангел). В Иез., 1:22 сказано: «Над головами животных [херувимов] было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их», и далее (1:26): «А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем».

¹⁸⁹ Ввиду тесных связей между Израилем и Египтом взаимное переплетение символов вполне возможно. Примечательно, однако, что в арабской традиции область вокруг небесного полюса представляется в форме рыбы. Казвини утверждает: «Полюс можно увидеть. Вокруг него расположены более мелкие Benat na’sh и темные звезды, которые вместе образуют изображение рыбы; посреди него и есть Полюс». Это означает, что Полюс – область Сета, а также обиталище четырех сыновей Гора – содержался, так сказать, в теле рыбы. Согласно вавилонской традиции, Ану восседает на северном небе; Мардук как верховный бог, творец и правитель мира, и есть Полюс. В «Enuma Elish» говорится: «Он, устанавливающий пути звезд небесных, будет, как овец, пасти всех богов вместе».

¹⁹⁰ В северной точке эклиптики находится область огня (чистилище и вход на небеса Ану). По этой причине северный угол храма, построенного вокруг башни в Ниппуре, назывался kibla (направление, ориентир). Аналогичным образом сабеи и мандеи во время молитвы поворачиваются к северу. В данной связи следует упомянуть и митраистскую литургию: в заключительном видении появляется Митра, «держащий золотое плечо молодого быка. Это – созвездие Медведицы, которое движет и поворачивает небо». Текст содержит упоминания о многочисленных огненных атрибутах этого бога, который явно появляется с севера.

¹⁹¹ Эти вавилонские представления о значимости севера помогают нам понять причины, по которым видение Бога Иезекииля пришло оттуда, хотя именно на севере зарождается всякое зло. Совпадение противоположностей вполне нормально для примитивной концепции Бога, ибо Бог, не будучи объектом размышлений, просто воспринимается как данность. Тем не менее на уровне сознательных раздумий совпадение противоположностей становится серьезной проблемой, которую мы всеми средствами стараемся обойти. Вот почему положение дьявола в христианской догматике настолько неудовлетворительно. Когда в наших коллективных представлениях, в доминантах нашей сознательной ориентации имеются подобные провалы, можно с полной уверенностью предполагать существование дополнительных или, точнее, компенсаторных процессов в бессознательном. Такие компенсирующие идеи можно обнаружить в алхимии. Едва ли следует полагать, будто идеи такого рода оставались целиком бессознательными для адептов алхимии: последние всегда стремились к более или менее сознательному восстановлению примитивного образа Бога. Таким образом, они оказались способны выдвинуть такие шокирующие парадоксы, как сияние Божественной любви посреди адского огня, представленной не чем иным, как христианской концепцией Бога в новой, но вместе с тем необходимой связи со всем, что обозначает ад. Прежде всего следует упомянуть Якоба Беме, который, находясь под одинаково сильным влиянием алхимии и каббалы, предложил парадоксальный образ Бога, в котором добрый и дурной аспекты присущи одному и тому же божественному существу, причем способ их сочетания сопоставим с воззрениями Климента Римского.

¹⁹² Древняя история дает нам двойственную картину области севера: это местопребывание и высших богов, и их противника; туда люди обращают свои молитвы и оттуда же дует злая пневма, Аквилон, «под именем коего надлежит разуметь злого духа»; наконец, север – пуп земли и в то же время ад. Бернард Клервоский обращается к Люциферу с такими словами: «И ты стремишься к северу? Чем больше ты спешить ввысь, тем скорее склонишься к закату». «Северного короля» у Нострадамуса следует толковать именно в свете данного отрывка. Вместе с тем, из слов св. Бернарда очевидно, что вершины власти, к коим стремится Люцифер, по-прежнему ассоциируются с севером.