XIII. Гностические символы самости
1
287 Поскольку всякое познание сродни узнаванию и признанию, не следует удивляться, что описанное мной как постепенный процесс развития уже было предвосхищено в начале нашей эры. Мы встречаемся с этими образами и идеями в гностицизме, которому теперь должны уделить внимание; ибо гностицизм был прежде всего продуктом культурной ассимиляции и, следовательно, представляет особый интерес с точки зрения прояснения и определения содержаний, констеллированных благодаря пророчествам о Спасителе и его появлению в истории, а также синхроничности архетипа.
288 В «Elenchos» Ипполита притяжение между магнитом и железом упоминается, если я не ошибаюсь, трижды. Впервые оно появляется в доктрине наасенов, учивших, что четыре реки Рая соответствуют глазу, уху, обонянию и устам. Уста, сквозь которые исходит молитва и входит пища, соответствуют четвертой реке – Евфрату. Хорошо известное значение «четвертого» помогает объяснить связь с «целостным» человеком: четвертый элемент всегда превращает триаду в целокупность. Текст гласит: «Это вода, которая над твердью, о которой, по их словам, Спаситель сказал: “Если бы ты знал, кто просит, то сам просил бы у него, и Он дал бы тебе выпить воду живую”. К этой воде приходит каждая из природ, дабы выбрать свою субстанцию, и от этой воды приходит к каждой природе то, что ей подобает, более чем железо – Гераклову камню» и т. д.
289 Как свидетельствует ссылка на Ин., 4:10, чудесная вода Евфрата обладает свойствами aqua doctrinae, которая восполняет всякую природу в ее индивидуальности и, таким образом, делает цельным и человека. Она наделяет его своего рода магнетической силой, с помощью которой тот может притянуть и интегрировать то, что ему принадлежит. Доктрина наасенов представляет собой идеальную параллель обсуждавшимся выше алхимическим соображениям: доктрина – это магнит, делающий возможной интеграцию человека, как и lapis.
290 В доктрине ператов появляется так много аналогичных идей, что Ипполит даже использует те же метафоры. Никто, говорят нам, не может быть спасен без Сына:
Однако же это змей. Ибо именно он спустил знаки Отца с небес, и он же возносит их обратно после того, как они были пробуждены ото сна, и переносит их отсюда туда как сущности, исходящие от бессущностного. Таков, говорят они, [смысл] сказанного: «Я есмь дверь». Но они говорят, что он переносит их к тем, чьи веки сомкнуты, как нефть отовсюду притягивает к себе огонь, сильнее, чем Гераклов камень притягивает железо… Так, говорят они, совершенная раса людей, созданных по образу [Отца] и единосущная ему [homoousion], притягивается из мира Змеем, хотя была ниспослана им в мир; ничто же другое [не притягивается].
291 Магнетическое притяжение исходит здесь не от доктрины или от воды, а от «Сына», которого символизирует змей, как у Иоанна (3:14). Христос – магнит, который притягивает к себе части субстанций в человеке, имеющие божественное происхождение, 
(признаки Отца), и возвращает их в место их рождения на небесах. Змей – эквивалент рыбы. По общему мнению, Спасителя интерпретировали и как рыбу, и как змея: он рыба, поскольку поднялся из неведомых глубин, и змей, поскольку таинственным образом вышел из тьмы. Рыбы и змеи – излюбленные символы для описания психических событий или переживаний, которые внезапно вырываются из бессознательного и производят либо пугающий, либо спасительный эффект. По этой причине они часто выражаются мотивом животных-помощников. Сравнение Христа со змеем более аутентично, чем сравнение с рыбой, однако оно было не столь популярно в примитивном христианстве. Гностики предпочитали его, ибо это был давно установившийся символ «доброго» genius loci, Агатодаймона, а также их любимого Нуса. Оба символа обладают огромной ценностью, когда речь заходит о естественной, инстинктивной интерпретации фигуры Христа. Териоморфные символы крайне распространены в сновидениях и других манифестациях бессознательного. Они выражают психический уровень того или иного содержания; иными словами, такие содержания находятся на стадии бессознательности, столь же далекой от человеческого сознания, как психика животного. Теплокровные или холоднокровные позвоночные всех видов или даже беспозвоночные, таким образом, указывают на степень бессознательности. Психопатологам знать это крайне важно, ибо эти содержания могут порождать на всех уровнях симптомы, локализованные в соответствующих органических или физиологических функциях. Например, симптомы могут отчетливо коррелировать со спинномозговой и симпатической нервной системой. Вероятно, о чем-то подобном догадывались сетиане: говоря о змее, Ипполит упоминает, что они сравнивали «Отца» с головным мозгом (
), а «Сына» – с мозжечком и спинным мозгом (
). На самом деле змея символизирует «холоднокровные», нечеловеческие содержания и тенденции абстрактно-интеллектуальной или конкретно-животной природы – одним словом, внечеловеческое свойство в человеке.
292 Третье упоминание магнита обнаруживается у Ипполита в изложении доктрины сетиан. Последняя содержит примечательные аналогии с алхимическими доктринами Средневековья, хотя непосредственную преемственность доказать невозможно. По словам Ипполита, она разъясняет теорию «составления и смешения»: луч света сверху смешивается с темными водами внизу в форме крошечной искры. В момент смерти индивида, а также при его фигуральной смерти как мистическом опыте смешанные субстанции снова разделяются. Этот мистический опыт представляет собой divisio и separatio смеси (
). Я намеренно привожу латинские термины, которыми пользовались в средневековой алхимии, ибо они, в сущности, означают то же, что и гностические понятия. Разделение смеси позволяет алхимику извлечь anima или spiritus из prima materia. Во время этой процедуры появляется Меркурий со своим разделяющим мечом (им пользуется и адепт!), который сетиане относят к Матф., 10:34: «Не мир пришел я принести, но меч». В результате разделения смеси то, что ранее было смешано с «другим», теперь возвращается на «свое место», к тому, что ему «присуще» или «родственно» (
), как «железо к магниту». Так же искра или луч света, «получив благодаря учению свое должное место, спешит к Логосу, нисходящему с высот в образе раба… [быстрее], чем железо [летит] к магниту».
293 Здесь магнетическое притяжение исходит от Логоса. Он обозначает мысль или идею, которая была сформулирована и изложена, т. е. содержание и продукт сознания. Следовательно, Логос подобен aqua doctrinae, но если Логос обладает преимуществом автономной личности, то aqua doctrinae лишь пассивный объект человеческого действия. Логос ближе к исторической фигуре Христа, так же как «вода» ближе к магической воде, используемой в ритуалах (омовение, окропление, крещение). Три наших примера магнетического действия предполагают три различных формы магнетического агента:
1. Агент как неодушевленная и сама по себе пассивная субстанция, вода. Извлекается из глубин колодца руками человека и используется согласно его нуждам. Обозначает видимую доктрину, aqua doctrinae или Логос, передаваемый другим через слова и ритуал.
2. Агент как одушевленное автономное существо, змей. Появляется спонтанно или возникает неожиданно; зачаровывает. Его пристальный взгляд застыл, а кровь холодна и чужда человеку. Он переползает через спящего, а затем тот находит его в своем ботинке или в кармане. Он выражает страх перед всем нечеловеческим и благоговение ко всему возвышенному, выходящему за рамки человеческого. Он – нижайшее (дьявол) и высочайшее (сын Божий, Логос, Нус, Агатодаймон). Присутствие змеи пугает; ее находят в непредвиденных местах и в неожиданное время. Как и рыба, она репрезентирует и персонифицирует темное и бездонное, пучину вод, лес, ночь, пещеру. Когда первобытный человек говорит «змея», он имеет в виду переживание чего-то внечеловеческого. Змея не аллегория и не метафора, ибо ее форма символична сама по себе; необходимо отметить, что именно «Сын» имеет форму змеи, а не наоборот: змея не означает «Сын».
3. Агент как Логос, философская идея и абстракция телесного и личностного сына Божьего, с одной стороны, а с другой – динамической силы мыслей и слов.
294 Ясно, что эти три символа стремятся описать непознаваемую сущность воплотившегося Бога. Однако равно ясно и то, что они сильно гипостазированы: в ритуале используется не метафорическая, а реальная вода. Логос был в начале, и Бог был Логосом задолго до Вочеловечения. «Змей» подчеркивался потому, что офиты справляли свои евхаристические трапезы с участием живой змеи, не менее реальной, чем змея Асклепия в Эпидавре. Аналогично «рыба» – не просто тайный язык мистерии, но, как свидетельствуют исторические памятники, значит нечто и сама по себе. Более того, она приобрела свое значение в примитивном христианстве без какой-либо реальной поддержки со стороны письменной традиции, тогда как змéя, по крайней мере, можно соотнести с аутентичным изречением Христовым.
295 Все три символа суть феномены ассимиляции, которые сами по себе обладают нуминозной природой и, следовательно, определенной степенью автономии. В самом деле, если бы они не появились, это означало бы, что благовестие оказалось неэффективным. Данные феномены не только доказывают действенность благовестия, но и обеспечивают необходимые для нее условия. Иными словами, символы репрезентируют прототипы фигуры Христа, дремавшие в человеческом бессознательном и разбуженные затем его реальным появлением в истории и, так сказать, магнетически притянутые к нему. Вот почему Майстер Экхарт использует ту же символику для описания связи Адама, с одной стороны, с Создателем, а с другой – с низшими тварями.
296 Данный магнетический процесс революционизирует эго-ориентированную психику, устанавливая, в противоположность эго, другую цель или центр, характеризующийся самыми разнообразными наименованиями и символами: рыба, змей, центр поморника, точка, монада, крест, рай и т. д. Миф о невежественном демиурге, вообразившем, что он и есть высшее божество, иллюстрирует смятение эго, когда оно больше не может скрывать от себя знание о том, что оно свергнуто с престола неким авторитетом высшего порядка. «Тысяча имен» lapis philosophorum соответствует бесчисленным гностическим обозначениям Антропоса, благодаря которым становится очевидно, чтó имеется в виду: более великий, более всеобъемлющий Человек, то неописуемое целое, состоящее из суммы сознательных и бессознательных процессов. Это объективное целое, антитеза субъективной эго-психики, я и называю самостью, что в точности соответствует идее Антропоса.
