XI. Алхимическая интерпретация Рыбы

²³⁹ Теперь обратимся к вопросу, поднятому анонимным французским автором «Instructio de arbore solan», а именно поимке рыбы. Рыбка Echeneis притягивает корабли, что лучше всего можно сравнить с действием магнита на железо. Притяжение, как утверждает историческая традиция, исходит от рыбы и останавливает корабли – будь то весельные или парусные. Я упоминаю эту, казалось бы, несущественную деталь, поскольку, как мы увидим далее, с алхимической точки зрения притяжение исходит не от рыбы, а от магнита, которым обладает человек и который оказывает то притягивающее действие, которое раньше было таинственным свойством рыбы. Если учесть значение рыбы, нетрудно понять, почему от этого тайного центра должно исходить мощное притяжение, которое можно сравнить с магнетизмом Северного полюса. Как мы увидим в одной из последующих глав, то же самое гностики говорили о магнетизме их центральной фигуры (точки, монады, сына и т. п.). Это весьма примечательное нововведение: фактически алхимики применили инструмент, оказывающий то же действие, что и Echeneis, на саму Echeneis. Подобная смена направления крайне важна для психологии алхимии: она предлагает параллель к утверждениям адепта о том, будто он способен создать filius macrocosmi, эквивалент Христа – Deo concedente – с помощью своего искусства. Таким образом, artifex или его инструмент занимает место Echeneis и всего того, что она означала как тайная субстанция. Он, так сказать, выманил секрет у рыбы и теперь стремится поднять тайную субстанцию на поверхность, дабы изготовить из нее filius philosophorum, то есть lapis.

²⁴⁰ Наш текст гласит, что «магнит мудрецов», который должен поднять на поверхность чудодейственную рыбу, можно получить через учение. Содержание этого тайного учения и есть подлинный секрет алхимии: обнаружение или получение prima materia. «Доктрина» или «теория» персонифицируется или, скорее, конкретизируется как «Mercurius non vulgi», «философский Меркурий». Данная концепция столь же неоднозначна, как и античный Гермес; иногда Меркурий – субстанция, похожая на ртуть, иногда – определенная философия. Дон Пернети формулирует это следующим образом: «[La matière du mercure philosophique] a une vertu aimantive qui attire des rayons du Soleil et de la Lune le mercure des Sages». Адепты много говорят о prima materia, но сообщают при этом так мало, что в большинстве случаев вообще невозможно получить представление о ней. Это свидетельствует о серьезных интеллектуальных затруднениях, что вполне понятно, ибо, во‐первых, никогда не существовало материала, из которого можно было бы изготовить lapis, и никому и никогда не удавалось получить lapis, который соответствовал бы ожиданиям. Во-вторых, названия prima materia показывают, что она была не некой определенной субстанцией, а скорее интуитивным обозначением исходной психической ситуации, символизируемой такими терминами, как живая вода, облако, небеса, тень, море, мать, луна, дракон, Венера, хаос, massa confusa, микрокосм и т. д.

²⁴¹ В длинных перечнях названий часто фигурирует «магнезия», хотя ее определенно не следует понимать как окись магния фармакопеи. Скорее, магнезия – это «полная или соединенная смесь, из которой извлекается эта влага, то есть вещество нашего камня». Сложная процедура получения магнезии описана в трактате «Aristoteles de perfecto Magisterio». Магнезия – отбеленная (осветленная) тайная субстанция. Пандольфо говорит в «Turba»: «Велю вам взять сокровенное и досточтимое вещество, имя коего – белая магнезия». У Кунрата магнезия синонимична «хаосу» и «Aes Hermetis». Он называет ее «Общей или Универсальной, то есть Космическим Бытием или Сущностью, Тремя в Одном, составленным из Тела, Духа и Души, единым и единственным истинным Subiectum Catholicon и истинной Универсальной Материей lapidis Philosophorum». Магнезия имеет женскую природу, как магнит – мужскую. Она носит «в своем чреве sal Artnoniacum et vegetabile», означающую тайную субстанцию камня. Даже в греческой алхимии магнезия или «magnes» обозначала гермафродитную субстанцию, способную к трансформации. Для алхимиков магнезия ассоциируется с «magnes» (магнитом) не только по звучанию, но и по значению, как явствует из рецепта Розина: «Итак, возьми этот живой камень: камень, имеющий душу, то есть меркуриальный, чувствительный и восприимчивый к присутствию и действию магнезии и магнита, и calaminarem, [и камень], движением в пространстве, преследованием и отталкиванием животворящий».

²⁴² Данный текст ясно показывает, что реальная алхимическая процедура не имела никакого отношения к химическим процессам, ибо в противном случае субстанция, подлежащая трансформации, не обязательно должна быть одушевленной или наделенной чувствительностью. Однако психическая функция была абсолютно необходима для нее, если, как в случае магнезии, адепт занимался одним из бесчисленных выражений, используемых для бессознательного, то есть скрытой части психики, которая незаметно проскользнула в неизвестное химическое соединение путем проекции и отныне мучила его под личиной сотни «тайных субстанций». Естественно, одураченными таким образом оказывались лишь наиболее глупые и ненаблюдательные из алхимиков, ибо в классических текстах было множество намеков, которые могли указать им правильный путь. К сожалению, сегодня мы не так уж далеко ушли от Средневековья: нам еще предстоит преодолеть существенные трудности, прежде чем мы начнем понимать истинную цель алхимии.

²⁴³ Таким образом, «lapis animalis» Розина есть нечто живое, наделенное способностью чувствовать или воспринимать влияние магнезии и магнита. Но и магнит тоже живой. Так, юрист и алхимик Хрисипп Фаниан из Базеля говорит: «Но если Фалес Милетский пожелал называть этот камень Геркулеса – магнит – живой вещью, ибо мы видим, как он притягивает и двигает железо, то почему бы и соль, чудесным образом проникающую, очищающую, сужающую, расширяющую, не называть живой?» Дорн пишет: «Магнитный камень учит нас; ибо способность магнетизировать и притягивать железо не видна в нем [глазу]; это дух, скрытый внутри и не воспринимаемый органами чувств». Нуминозный эффект, который производила непостижимая сила магнетизма на наших предков, наглядно описан св. Августином: «Известно, что камень-магнит имеет удивительное свойство притягивать железо; когда я в первый раз это увидел, я попросту ужаснулся [vehementer inhorrui]». Даже гуманист Андреа Альчато (ум. в 1550 г.) восклицает: «Тот, кто впервые замечает и наблюдает способность магнита притягивать железо, не может не прийти в восхищение… И если кто-то навязывает нам мнение, что есть в таких вещах некая тайная сила, что общеизвестно, то этого недостаточно. Ибо как определят они сию тайную силу, о которой ничего не могут сообщить, кроме названия?» Знаменитый анатом и астролог Габриэль Фаллопий (1490–1563) считал магнит, наряду с ртутью и слабительными средствами, необъяснимым чудом, «действие коего всякого повергает в изумление», как сообщает Либавий в своей работе «Ars prolatoria». Подобные высказывания служат свидетельством наивности реакции умных и думающих людей, полагавших, что наблюдаемое ими – необъяснимое чудо. Следовательно, вполне понятна их вера в то, что такой удивительный объект живой (подобно «lapis animates», «calx viva» и т. д.). Магнит также был наделен душой, как таинственный камень, способный чувствовать. В «Duodecim tractatus» магнит появляется как символ aqua roris nostri («вода нашей росы»), «чья мать – срединная точка небесных и земных Солнца и Луны». К этой воде, знаменитой aqua permanens, анонимный автор обращается следующим образом: «О священная и чудесная природа, не позволяющая сынам учения заблуждаться, как показываешь ты ежедневно в жизни человеческой! Далее в сих… трактатах я привел многие природные причины, дабы… читатель смог понять все то, что, с Божьего соизволения, я видел собственными глазами».

²⁴⁴ В основе всего этого лежит идея доктрины, «aqua doctrinae». Как мы уже видели, «магниту» или «небесной росе» можно научить. Как и вода, магнит символизирует доктрину как таковую. Ему противопоставлен «одушевленный камень», «воспринимающий» влияние магнетической пары – magnes и магнезии. Одушевленный камень, как и магнит, – тайная субстанция; только такие субстанции могут вступать в соединение, приводящее к цели – lapis philosophorum. Дорн говорит: «Язычники говорят, что природа стремится к подобной себе природе и радуется собственной природе; если же она сочетается с другой, то труд природы уничтожается». Это аллюзия на аксиому, обычно приписываемую алхимику Демокриту: «Природа радуется природе; природа подчиняет природу; природа господствует над природой».

²⁴⁵ Как magnes и магнезия образуют пару, так и lapis anima-tus sive vegetabilis есть Rebis, или гермафродит, рождающийся в царском браке. Таким образом, мы имеем две контрастирующие пары, посредством взаимного притяжения образующие quaternio, четырехчастную основу целостности. Как показывает символика, обе пары обозначают одно и то же: complexio oppositorum, или объединяющий символ. Если в наших текстах они предстают не как одно и то же и не совпадают с тайной субстанцией, на это должна быть причина, хотя ее и невозможно установить на основании символов, используемых для обозначения двух подлежащих объединению субстанций. Иногда тайной субстанцией выступает магнезия, иногда – вода, иногда – магнит, иногда – рыба; впрочем, все они обозначают prima materia, из которой возникает чудесное рождение. Различие, которое видели алхимики, ясно показывает следующий отрывок из трактата, написанного в XVII веке Иоанном Коллессоном, приором бенедиктинского ордена: «Что же касается субстанции, с помощью коей естественным и философским образом растворяются обычные золото и серебро, пусть никто не воображает, будто она есть что-либо иное, кроме как общая мировая душа, каковая с помощью магнитов и философских средств извлекается и притягивается вниз из высших тел, особливо же из лучей Солнца и Луны. Посему те, кто думает растворить естественным или физическим путем совершенные металлы, не имеют никакого представления о Меркурии, или о Философской жидкости».

²⁴⁶ Очевидно, необходимо провести различие между двумя категориями символов: обозначающими экстрапсихическую химическую субстанцию либо ее метафизический эквивалент (например, serpens mercurialis, spirits, anima mundi, veritas, sapientia и т. д.) и обозначающими химические продукты, приготовленные адептом, такие как растворители (aqua, acetum, lac virginis) или их «философский» эквивалент, theoria или scientia, которые, если они «верны», оказывают на материю чудесное действие, как объясняет Дорн в своих философских трактатах.

²⁴⁷ Эти две категории постоянно пересекаются: иногда тайная субстанция есть не что иное, как химическое вещество, иногда – идея, которую сегодня мы бы назвали психическим содержанием. Пернети очень ясно описывает эту путаницу в своем объяснении магнита: «Но не следует полагать, что этот магнит обычный. Они [алхимики] дали ему такое название исключительно из-за его естественной симпатии к тому, что они называют своей сталью [adamas]. Это руда [prima materia] их золота, а магнит – руда их стали. В центре этого магнита содержится скрытая соль, растворитель для кальцинирования философского золота. Таким образом приготовленная соль образует их Меркурий, с помощью которого они изготавливают магистерий Мудрецов в белом и красном. Это становится рудой для небесного огня, который действует как фермент для их камня». Согласно данной точке зрения, следовательно, секрет действия магнита заключается в соли, приготовленной адептом. Когда алхимик говорит о «соли», он не имеет в виду ни хлорид натрия, ни какую-либо иную соль, либо подразумевает их лишь в крайне ограниченном смысле. Он не может избавиться от символического значения, а потому включает sal sapientiae в химическую субстанцию. Эта соль, – скрытая в магните и изготавливаемая адептом, – с одной стороны, является продуктом его искусства, а с другой – уже присутствует в природе. Данное противоречие легко можно разрешить, если рассматривать его просто как проекцию психического содержания.

²⁴⁸ Нечто подобное можно обнаружить и в сочинениях Дорна. В его случае речь идет не о sal sapientiae, но о «veritas», которая скрыта в творениях природы и в то же время является «моральным» понятием. Эта истина – «лекарство, улучшающее и преобразующее то, чего более нет, в то, чем оно было до порчи, и то, чего нет, в то, чем оно должно быть». Это «метафизическая субстанция», скрытая не только в вещах, но и в человеческом теле: «В теле человека сокрыта некая метафизическая субстанция, известная весьма немногим, ни в каком лекарстве не нуждающаяся, но сама являющаяся лекарством нетленным». Таким образом, «задача химиков – высвободить эту нечувственную истину из ее оков в чувственных вещах». Тот, кто желает овладеть химическим искусством, должен изучать «истинную Философию», а не «аристотелевскую», добавляет Дорн, ибо подлинная доктрина, по словам Коллессона, есть магнит, с помощью которого «центр истины» высвобождается из тел, а сами тела преобразуются. «Философы, благодаря некоему божественному вдохновению, узнали, что эта сила и небесная мощь могут быть высвобождены из оков; не противоположностью своею… но своим подобием. Поелику таковое найдено, будь то в человеке или вне его, соответствующее вышеназванной субстанции, то мудрецы заключили, что подобное должно усиливаться подобным, скорее через мир, нежели войну».

²⁴⁹ Таким образом, доктрина, которая может быть сознательно приобретена «через некое божественное вдохновение», в то же время является инструментом, с помощью которого объект доктрины или теории может быть высвобожден из своего заточения в теле, ибо символ доктрины – «магнит» – одновременно есть та самая таинственная «истина», о которой говорится в этой доктрине. Учение входит в сознание адепта как дар Святого Духа. Это – хранилище знаний о секрете искусства, о сокровище, скрытом в prima materia, которая, как считалось, находилась вне человека. Сокровище доктрины и драгоценный секрет, сокрытый во тьме материи, суть одно и то же. Для нас это не открытие, ибо с некоторых пор мы знаем, что подобные секреты обязаны своим существованием бессознательным проекциям. Дорн был первым мыслителем, ясно осознавшим следующую необычную дилемму алхимии: сокровенная субстанция одна и та же, где бы они ни находилась – внутри человека или вне его. «Алхимическая» процедура происходит и внутри и вовне. Тот, кто не понимает, как освободить «истину» от оков в собственной душе, никогда не преуспеет в физическом опусе, а тот, кто знает, как получить камень, может сделать это лишь на основе правильной доктрины, посредством которой он трансформируется сам или которую создает посредством своей трансформации.

²⁵⁰ Благодаря этим рассуждениям Дорн приходит к осознанию фундаментальной важности самопознания: «А посему позаботься о том, чтобы ты сам стал таким, каким хочешь ты видеть результаты труда своего, к коим ты стремишься». Другими словами, ожидания, связанные с деланием, необходимо применять к собственному эго. Получение тайной субстанции, «generatio Mercurii», возможно лишь для того, кто знает доктрину; однако «мы не можем избавиться от сомнений кроме как посредством опыта, и нет лучшего способа осуществить его, нежели проделать его на себе». Доктрина формулирует наш внутренний опыт или существенно зависит от него: «Пусть он знает, что величайшее сокровище человека находится в нем самом, а не вне его. От него оно исходит внутренне… и тем самым и вовне осуществляется то, что он видит своими глазами. Посему, если не слеп он разумом, то увидит, то есть поймет, кто он и каков он есть внутренне, и благодаря свету природы познает себя через внешнее». Секрет, прежде всего, заключен в человеке; это его подлинная самость, которую он не знает, но может постичь посредством переживания внешних вещей. Дорн обращается к алхимику: «Научись в самом себе познавать все, что есть в небесах и на земле, дабы стать мудрым во всем. Разве неведомо тебе, что небо и стихии ранее были одним, и были отделены друг от друга божественным актом творения, дабы могли они породить и тебя, и все сущее?»

²⁵¹ Поскольку знание о мире живет в его собственной груди, адепт должен извлекать такого рода знания из знаний о самом себе, ибо самость, которую он стремится познать, есть часть природы, воплощенная благодаря первоначальному единству Бога с миром. Речь явно идет не о познании природы эго, хотя такое знание гораздо удобнее; часто его путают с самопознанием. По этой причине всякого, кто всерьез пытается познать себя как объект, обвиняют в эгоизме и эксцентричности. Однако такое знание не имеет ничего общего с субъективным знанием эго о самом себе. Эго – собака, которая гоняется за собственным хвостом. Знание, о котором идет речь, напротив, весьма трудное и требующее моральных усилий исследование, о котором так называемой психологии не известно ничего, а образованной публике – крайне мало. Алхимик, однако, имел по крайней мере косвенный намек на него: он определенно знал, что часть целого содержит в себе образ целого – образ «небосвода» или «Олимпа», как называет его Парацельс. Этот внутренний микрокосм был невольным объектом алхимического исследования. Сегодня мы бы назвали его коллективным бессознательным и описали как «объективное», поскольку оно идентично у всех индивидов и, следовательно, одно. Из этого универсального Одного возникает в каждом индивиде субъективное сознание, то есть эго. Грубо говоря, именно так сегодня мы бы поняли «ранее одно» и «разделенное божественным актом творения» у Дорна.

²⁵² Именно это объективное знание самости имеет в виду автор, говоря: «Никто не может познать себя, покуда не познает, что, а не кто, он есть, от чего зависит или чей он [или: чему и кому принадлежит] и с какой целью был сотворен». Решающее значение имеет различие между «quis» и «quid»: если «quis» обладает явным личностным аспектом и относится к эго, то «quid» нейтрально и указывает не на что иное, кроме как на объект, не наделенный даже личностью. Речь идет не о субъективном эго-сознании психики, но о самой психике как о неизвестном, непредвзятом объекте, который еще предстоит исследовать. Различие между познанием эго и познанием самости едва ли можно сформулировать более четко, чем в этом разграничении «quis» и «quid». Алхимик XVI века сумел уловить нечто, обо что до сих пор спотыкаются некоторые психологи (во всяком случае, те из них, кто позволяет себе иметь собственное мнение в психологических вопросах). «Что» относится к нейтральной самости, объективному факту целокупности, ибо эго, с одной стороны, каузально «зависит» от нее или «принадлежит» ей, а с другой – направлено на нее как на цель. Это напоминает впечатляющую вводную фразу «Фундамента» Игнатия Лойолы: «Человек был создан славить Господа Бога нашего, и почитать его, и служить ему, и тем спасти свою душу».

²⁵³ Человек знает лишь малую часть своей психики, равно как обладает весьма ограниченными познаниями о физиологии своего тела. Каузальные факторы, определяющие его психическое существование, заключаются главным образом в бессознательных процессах вне сознания; также в нем действуют целевые факторы, аналогичным образом берущие начало в бессознательном. Психология Фрейда дает элементарное подтверждение каузальным факторам; психология Адлера – факторам целевым. Причины и цели, таким образом, трансцендентны по отношению к сознанию в степени, которую не следует недооценивать; это подразумевает, что их природа и их действие необратимы и неизменны до тех пор, пока они не станут объектами сознания. Они поддаются лишь незначительной корректировке посредством сознательного инсайта и моральной решимости; потому самопознание, будучи столь необходимым, вызывает страх. Если мы лишим вводную фразу «Фундамента» ее теологической терминологии, она будет звучать следующим образом: «Сознание человека было создано с той целью, чтобы оно могло: (1) признавать (laudet) свое происхождение от высшего единства (Deum); (2) уделять должное внимание и уважение к этому источнику (reverentiam exhibeat); (3) разумно и ответственно исполнять его веления (serviat); и (4) тем самым позволять психике как целой достичь оптимального уровня развития (salvet animam suam)».

²⁵⁴ Данный парафраз не просто звучит рационалистически – таким он и должен быть, ибо, несмотря на все усилия, современный разум уже не понимает наш двухтысячелетний теологический язык, ибо тот не «согласуется с рациональным восприятием». В результате опасность, что отсутствие понимания будет заменено пустословием, аффектацией и искусственной верой, если не резигнацией и безразличием, грозит нам уже давно.

²⁵⁵ Целевые факторы, действующие в нас, не что иное, как те таланты, которые «некий человек высокого рода» доверил «рабам своим», дабы те употребили их в оборот (Лк., 19:12 и далее). Не обязательно иметь богатое воображение, чтобы понять моральный смысл подобной вовлеченности в мир. Только инфантильный человек способен не замечать зла повсюду, и чем он бессознательнее, тем больше им движет дьявол. Именно из-за этой внутренней связи с темной стороной вещей массовому человеку с такой невероятной легкостью удается бездумно совершать самые ужасающие преступления. Лишь безжалостное самопознание в самых широчайших масштабах, которое видит добро и зло в верной перспективе и может взвешивать мотивы человеческих действий, дает некую гарантию того, что конечный результат не обернется бедой.

²⁵⁶ Наиболее ясное выражение ключевой значимости самопознания для алхимического процесса трансформации мы находим у Дорна, жившего во второй половине XVI века. Сама идея гораздо старше и восходит к Мориену Римскому (VII–VIII вв.), написавшему на ободе герметического сосуда: «Все те, кто все имеет у себя, не нуждаются в помощи извне». Он говорит не об обладании всеми необходимыми химическими веществами, скорее о морали, как следует из текста. Бог, утверждает Мориен, создал мир из четырех неравных стихий и поместил человека среди них как «большее украшение»: «Вещь эта из тебя извлекается, ибо ты – руда ее; в тебе ее находят и, проще говоря, из тебя ее берут; и, когда ты это испытаешь, любовь и стремление к ней в тебе усилятся». Эта «вещь» – lapis; согласно Мориену, он содержит в себе четыре стихии и подобен космосу и его структуре. Процедура изготовления камня «не может быть осуществлена руками», ибо состоит в «человеческой установке» (dispositio hominum). Лишь она позволяет совершиться «изменению природ». Трансформацию вызывает coniunctio, составляющее сущность делания.

²⁵⁷ В тексте «Rosinus ad Sarratantam Episcopum», который, хотя и не является арабским по происхождению, несомненно, один из старейших текстов арабского стиля, цитируется Магус Философус: «Этот камень находится под тобой в том, что касается повиновения; над тобой в том, что касается господства; от тебя в том, что касается знания, и вокруг тебя в том, что касается равных тебе». Данный отрывок несколько туманен. Тем не менее из него можно понять, что камень находится в несомненной психической связи с человеком; адепт может ожидать от него повиновения, но с другой стороны, камень властвует над адептом. Поскольку камень – материя «знания» или науки, он исходит от человека. Но он пребывает вне человека, в его окружении, среди «равных» ему, то есть единомышленников. Данное описание согласуется с парадоксальной ситуацией самости, как показывает ее символика. Это малейшее из малого, что легко не заметить или отбросить. Оно нуждается в помощи и должно быть воспринято, защищено и как бы построено сознательным разумом, как будто оно вовсе не существовало и было вызвано к жизни исключительно благодаря заботам и преданности человека. В противоположность этому мы знаем из опыта, что оно было там давно, что оно старше, чем эго, и что оно фактически является скрытым spiritus rector нашей судьбы. Самость как таковая не становится сознательной сама по себе; ей всегда учатся, да и то исключительно в рамках некой традиции знания (например, учения о пуруше/атмане). Поскольку она означает сущность индивидуации, а индивидуация невозможна без связи с собственным окружением, она обнаруживается среди людей сходного склада ума, тех, с кем могут быть установлены индивидуальные отношения. Более того, самость – это архетип, неизменно выражающий ситуацию, внутри которой заключено эго. Следовательно, как и любой архетип, самость не может быть локализована в индивидуальном эго-сознании, но действует как окружающая атмосфера, для которой невозможно установить четкие границы, будь то в пространстве или во времени. (Отсюда феномены синхронии, так часто связанные с активированными архетипами.)

²⁵⁸ Трактат Розина содержит параллель к Мориену: «Этот камень есть нечто, помещающееся более в тебе [нежели где-либо еще], сотворенное Богом, и ты – руда для него, и извлекается он из тебя, и, где бы ты ни был, он неразрывно с тобою остается… И как человек составлен из четырех стихий, так и камень; и, таким образом, он [добывается] из человека, и ты – руда его, а именно путем обработки; из тебя он добывается, а именно путем разделения; и в тебе он остается неразрывно, а именно посредством знания. [Если выразить это] иначе, в тебе он пребывает, а именно в Меркурии мудрецов; ты – его руда: в тебе он заключен и ты втайне в себе его содержишь; и из тебя он добывается, когда ты восстанавливаешь его [до его сути] и растворяешь; ибо без тебя сие не сможет осуществиться, и без этого ты жить не можешь; и так оказывается, что конец обращен к началу, и наоборот».

²⁵⁹ Это выглядит как комментарий к Мориену. Из него мы узнаем, что камень помещен внутрь человека Богом, что laborant и есть его prima materia, что извлечение соответствует так называемому divisio или separatio алхимической процедуры, и что благодаря его знаниям о камне человек остается неразрывно связанным с самостью. Описанная процедура легко может быть понята как осознание бессознательного содержания. Фиксация в Меркурии мудрых тогда будет соответствовать традиционному герметическому знанию, поскольку Меркурий символизирует Нус; благодаря такому знанию самость как содержание бессознательного становится сознательной и «зафиксированной» в разуме. Как известно, без существования сознательных понятий апперцепция невозможна. Этим объясняются многие невротические расстройства, обусловленные тем фактом, что определенные содержания констеллированы в бессознательном, но не могут быть ассимилированы из-за отсутствия необходимых для этого апперцептивных понятий. Вот почему так важно рассказывать детям сказки и легенды, а взрослым – внушать религиозные идеи (догматы): все это суть инструментальные символы, с помощью которых бессознательные содержания могут быть направлены внутрь сознания, интерпретированы и интегрированы. В противном случае их энергия перетекает к сознательным содержаниям, которые в норме не слишком акцентированы, и усиливают их до патологических масштабов. Тогда мы получаем явно беспочвенные фобии и одержимости: мании, идиосинкразии, ипохондрические идеи и интеллектуальные извращения, маскирующиеся под социальной, религиозной или политической личиной.

²⁶⁰ Алхимик понимал opus как своего рода апокатастасис, восстановление исходного состояния в «эсхатологическом» одном («конец обращен к началу, и наоборот»). То же самое происходит и в процессе индивидуации, независимо от того, принимает он форму христианского преображения («Если не будете как дети…»), переживания satori в Дзен («покажи мне свое настоящее лицо») или психологического процесса развития, в рамках которого исходное стремление к целостности становится сознательным событием.

²⁶¹ Для алхимика было ясно, что «центр» или то, что мы назвали бы самостью, располагается не в эго, а вне его, «в нас», но не «в нашем разуме», будучи локализовано скорее в том, что мы есть бессознательно, в том «quid», которое нам еще предстоит осознать. Сегодня мы бы назвали это бессознательным, при этом мы различаем личное бессознательное, позволяющее нам осознать свою тень, и безличное бессознательное, позволяющее осознать архетипический символ самости. Такая точка зрения была недоступна алхимику; не имея ни малейшего представления о теории знания, он был вынужден экстериоризировать свой архетип традиционным способом и помещать его в материи, хотя он, как Дорн и, несомненно, многие другие, ощущал, что центр парадоксальным образом находится в человеке и в то же время вне его.

²⁶² «Нетленное лекарство», lapis, утверждает Дорн, нельзя найти нигде, кроме небес, ибо небо «пронизывает все стихии невидимыми лучами, сходящимися вместе со всех сторон в центре земли, и порождает всех существ». «Никто не способен к порождению в самом себе, но [лишь] в себе подобном, из него же [неба] исходящем».

²⁶³ Здесь мы видим, как Дорн обходит свой парадокс: никто не в состоянии произвести нечто без объекта, подобного себе. Однако объект подобен ему потому, что происходит из того же источника. Если он желает получить нетленное лекарство, он может сделать это лишь в чем-то, что близко к его собственному центру, а это – центр земли и всех существ. Этот центр, как и его собственный, происходит из того же первоисточника, то есть Бога. Разделение на разнородные вещи, такие как небо, стихии, человек и т. д., необходимо было лишь для порождения. Все разделенное должно быть снова соединено в камне, дабы исходное состояние единства было восстановлено. Однако, утверждает Дорн, «ты никогда не сможешь из других создать Одно, к коему ты стремишься, если прежде сам не станешь одним… Ибо воля Божья такова, что надлежит праведным осуществлять свое праведное дело, а совершенным – совершенствовать другое… А посему позаботься о том, чтобы ты сам стал таким, какими хочешь ты видеть результаты труда своего, к коим ты стремишься».

²⁶⁴ Объединение противоположностей в камне возможно только в том случае, если сам адепт стал Одним. Единство камня эквивалентно индивидуации, посредством которой человек приходит к целостности; можно сказать, что камень – это проекция объединенной самости. Такая формулировка психологически корректна. Однако она не учитывает тот факт, что камень есть трансцендентное единство. Следовательно, мы должны подчеркнуть, что хотя самость может стать символическим содержанием сознания, она как супраординантная целокупность всегда трансцендентна. Дорн явно признавал тождество камня и преображенного человека, когда восклицал: «Преобразитесь из мертвых камней в живые философские камни!» Однако ему недоставало концепции бессознательного существования, которая позволила бы ему выразить идентичность субъективного психического и объективного алхимического центров в удовлетворительной формуле. Тем не менее он преуспел в объяснении магнетического притяжения между воображаемым символом – «theoria» – и «центром», скрытым в материи, или внутри земли, или на Северном полюсе, как тождество двух крайностей. Вот почему и theoria, и arcanum в материи называются «истина». Эта истина «сияет» в нас, но не от нас исходит: «искать ее следует не в нас, но в образе Бога, каковой есть в нас».

²⁶⁵ Таким образом, Дорн приравнивает трансцендентный центр в человеке к образу Бога. Это отождествление объясняет, почему алхимические символы целостности применимы как к arcanum в человеке, так и к Божеству, а также почему такие вещества, как ртуть и сера, или стихии огня и воды могут обозначать Бога, Христа и Святого Духа. В самом деле, Дорн заходит еще дальше и наделяет предикатом бытия эту истину и только ее: «Далее, дабы дать истине удовлетворительное определение, мы говорим, что она есть, но ничто не может быть добавлено к ней, ибо что может быть добавлено к Одному, чего ему недостает или на что оно могло бы опираться? Ибо не существует ничего, кроме этого Одного». Единственное истинно сущее для него – трансцендентальная самость, идентичная Богу.

²⁶⁶ Вероятно, Дорн был первым алхимиком, обобщившим всю символическую терминологию и ясно выразившим то, что было движущим мотивом алхимии с самого начала. Примечательно, что этот мыслитель, который гораздо более конкретен в своих формулировках, нежели его последователь Якоб Беме, до сегодняшнего дня оставался совершенно неизвестным специалистам по истории философии. Таким образом, он разделяет судьбу герметической философии в целом, которая для тех, кто незнаком с современном психологией, остается тайной за семью печатями. Тем не менее однажды эти печати придется сломать, если мы хотим понять менталитет наших дней; ибо мать важнейшей субстанции и конкретности современного научного мышления – это алхимия, а не схоластика, которая главным образом ответственна лишь за дисциплину и тренировку интеллекта.