Вариация двенадцатая

Фролов взвесил все четко, как в боевой обстановке, да она и была боевой по большому счету.

Он не мнил себя спасителем человечества, но сидеть, сложа скованные наручниками руки, он тоже не мог себе позволить. Слишком хорошо знал, как будет чувствовать себя после такого бездействия. Лучше уж наломать дров, наделать ошибок, наполучать синяков, чем через пару лет корить себя по ночам за то, что мог сделать и не сделал, представлять, как оно могло бы быть, махать кулаками после несостоявшейся драки. Американцам с оружием в этом городе делать нечего, в этом Фролов был уверен.

Эксперт уже закончил снимать тест и возился с чемоданчиком, готовый позвать дежурного, чтоб защелкнул наручники. Но пока Сашины руки были свободны.

Сколько есть времени? Полминуты? Двадцать секунд? Ждать! Не в игрушки играть собрался – любая неточность или ошибка не только перечеркнет все жирной корявой чертой, но лишит какого бы то ни было шанса на повтор, на возможность хоть что-нибудь изменить.

Ждать…

Второго шанса не будет.

Фролов еще не представлял в деталях, что станет делать, да оно и не нужно – он привык решать проблемы по мере их возникновения. Главное, вовремя вычленить проблему из череды событий, но это уже боевое чутье и боевая реакция, а ими Саша обижен не был. Успел нажить, наработать, умудрился не растратить за годы мирной жизни.

Эксперт защелкнул наконец замки чемоданчика и крикнул дежурному:

– Я закончил! Можно надевать кандалы.

Дежурный, чуть посмеиваясь, показался в дверях:

– Ну что, узник замка Иф, загибай назад свои грабли!

Это помогло. Это вызвало в Саше ту необходимую боевую злобу, без которой война не война, а так, стрельба и перемещения в пространстве. Воевать без злобы, без особенного куража это все равно что кушать без аппетита и целоваться без любви – только время зря тратить.

Фролов весь собрался в комок, чувствуя привычные адреналиновые мурашки на затылке, будто он зверь и шерсть встает у него на загривке. Зверь… Главное, никого не убить! Враг дальше, за стенами, а это только преграда к свободе. Никто из присутствующих не покусился ни на Сашину семью, ни на землю, ни на честь рода. Никто не заслужил смерти.

До удаляющейся спины эксперта было полметра, когда Фролов пружиной подлетел с кресла, молниеносным рывком, как удав, выбросил руку и ухватил его за шиворот, застыв в низкой устойчивой стойке.

Рывок на себя, мощный удар раскрытой ладонью в затылок…

Эксперт полетел вперед, как отброшенная пинком кегля, на лету лишаясь остатков сознания, и дежурный оказался в очень невыгодной позиции – в дверном проеме, едва дотянувшись до кобуры, а восьмидесятикилограммовое тело эксперта летело на него огромным неуправляемым мешком. Оставалось одно – отпрыгнуть назад и вбок, потеряв противника из виду. Но это не сильно испугало дежурного, ведь у него есть пистолет! Вот он уже холодит руку приятной тяжестью… Предохранитель вниз, передернуть затвор… Ну держись теперь, узник замка Иф!

Основная и роковая ошибка всех, кто носит оружие, но редко применяет его в бою, – это особое к оружию отношение. Ладно бы трепетное, но они почему-то считают, что одно только наличие пистолета в кобуре уже делает неуязвимым, могучим и властным. Чушь собачья!

Дежурный рванулся вперед, как показывали в американских боевиках: на согнутых в коленях ногах, выставив перед собой пистолет, зажатый в обеих руках.

Круто. Грозно. Захватывающе.

Саша ухватился за дверной косяк и так всадил ему ногой в печень, что тот влетел в дежурку, спиной распахнув незапертую дверь. Выстрел грянул в момент удара, но Фролов предусмотрительно бил боковым, заведомо уйдя с линии огня.

После получения такого удара не то что стрелять, даже двигаться нет возможности – дежурный валялся, скорчившись на полу, заливая линолеум потоками рвоты. Пистолет лежал рядом, и Саша, влетев в дежурку, как задорный весенний ветер, подхватил его и на корточках замер возле сейфа у окна.

Времени есть ровно столько, сколько надо вооруженному водителю «Волги», услышавшему выстрел, добежать с улицы через вестибюль до окна дежурки. Тогда беды не миновать – из двоих вооруженных противников чаще всего живым остается только один. Такая уж штука близкий огневой контакт, особенная штука – некий сгусток неконтролируемой агрессии. Ты либо хищник, охотник, либо жертва – третьего не дано. А убивать очень уж не хотелось. Значит, секунд пять на успокоение помощника дежурного. Где-то ведь он есть! Спрятался… Но райотдел не такой уж большой. Ладушки…

Хуже всего, когда не видишь противника. Хуже этого только биться с завязанными руками против пятерых вооруженных моджахедов, охраняющих пленных. Черт…

Фролов предполагал, что помощник спрятался за дверью комнаты отдыха и начнет высаживать обойму пистолета на любой опасный звук. Вот она, эта дверь, рукой дотянуться можно – прямо напротив окошка дежурки. Соваться туда – это все равно что запивать томатный сок цианистым калием. Невкусно. Остается подождать водителя. Если он подбежит к окошку с той стороны, то есть одна мыслишка…

Грохнула входная дверь вестибюля, и Саша, подхватив свободной рукой стул, пулей выскочил из дежурки. Проскакивая мимо двери комнаты отдыха, он от души шарахнул в нее ногой, чтоб пугнуть помощника. Пальба изнутри раздалась незамедлительно – три выстрела подряд, потом четвертый, для уверенности. Взвизгнули от стен злые, опасные рикошеты.

Водитель тоже оказался не промах, дважды пальнул в комнату отдыха через забранное оргстеклом окошко дежурки, и гильзы звонко запрыгали по кафельному полу вестибюля. В ушах тоже звенело от грохота – приятно звенело, привычно. Воздух наполнился характерным запахом сгоревшего пороха.

Не поубивали бы друг друга сдуру…

Водитель сидел на корточках под окошком, повернувшись к Фролову спиной – от правой руки, так удобнее. Он никак не ожидал нападения с тыла, убежденный пальбой в том, что противник засел в комнате отдыха. Готовился снова открыть огонь – весь его вид источал самоуверенность и ожидание скорой победы. Молодец. Только так и можно.

Саша швырнул в него стул с такой силой, что суставы запястий хрустнули. Стул тоже хрустнул, разлетевшись от удара в голову противника, коричневое дерматиновое сиденье упруго подпрыгнуло на гладком полу и тихонько схоронилось в углу, словно перепуганный стрельбою котенок. Водитель медленно повалился на бок, дважды выстрелив в уже бессознательном состоянии. Кафель вздыбился и разлетелся крупными сколами, из комнаты отдыха раздались еще четыре выстрела, напрочь снеся оргстекло окошка. Отлично! Сейчас помощник меняет отстрелянный магазин. Можно идти с миром.

Фролов разрядил пистолет водителя, отбросил, достал из кобуры запасной магазин и, гордо распрямив плечи, толкнул дверь на улицу.

Владислав Петрович стоял на крыльце с таким видом, будто ему кол в темя забили – руки сжаты в побелевшие кулаки, лицо серое, под цвет солидного костюмчика. Водитель «рафика» тоже выглядел неважно, выпучив глаза, как глубинная рыба.

– Извини, Владислав Петрович, – виновато пожал плечами Саша и многозначительно направил ствол «ПМ» следователю в живот. – Дело есть неотложное, веришь? А твой тест сняли, не беспокойся, можешь узнать результатик, когда эксперт в себя придет. Надеюсь, ты не думаешь остановить меня голыми руками?

– Даже одетыми не стал бы… – шевельнул бледными губами следователь.

– Добро.

Фролов подтянул спортивные штаны и направился к «Волге», шлепая по асфальту босыми ногами. Ключ терпеливо ждал его пальцев, торча из замка зажигания.

Машину он бросил скоро, в двух кварталах от площади, потому что разъезжать на замовской «Волге» – это все равно что носить с собой транспарант: «Я сбежал из районного отделения милиции». Загонят, словно мамонта в ловчую яму. Как Змея на Калинов мост.

А нам в яму не надо, нам нужно узнать, что же, в конце концов, происходит.

Рано утром вид босого мужчины, небритого, в ссадинах и кровоподтеках, ни у кого не вызывал ни жалости, ни сочувствия, ни удивления. Подумаешь – слегка протрезвевший пьяный на автопилоте возвращается к родному порогу. Обычное дело для маленьких городов! Пистолет и патроны пришлось завернуть в газетку, вытащенную из придорожной урны, – за пояс спортивных штанов не заткнешь, выпадет. А так мало ли что за сверток? То ли недоеденная закуска, то ли недопитая бутылка.

Так и подмывало сходить в порт, поглядеть, что делают юсовцы, много ли высадилось народу и техники. Но нельзя… В таком виде там бродить не дадут, Украина не позволит выставлять напоказ перед «гостями» не самых лучших своих представителей. Ей ведь надо стать полноправным членом мирового сообщества! Да…

Неужели не понятно, что с повадками лакея в любом сообществе только за лакея и будут держать, даже если примут? Внешний лоск и безграничная лояльность Западу уважения к стране не добавят, а без этого полноправным членом мирового сообщества не стать. Хоть согнись в три погибели. Так и останешься чистенькой и некусачей собачонкой, которую западные партнеры приветливо треплют по загривку, когда надо, а когда не надо – сапогом, сапогом! Чтоб не забывала, кто в мире хозяин. Но Украине на это, видимо, наплевать… Не правительству, что было бы еще полбеды, а народу! Лишь бы приобщиться к мировым ценностям, а что дальше – там поглядим.

Но «там поглядеть» уже не выйдет. Там уже и тявкнуть не дадут.

Раньше Фролов сильно недолюбливал немцев, но после югославской войны отношение к ним изменилось если не на любовь, то на крайнее уважение. Германия тоже ведь американская собачонка, прирученная, откормленная, но не угас, оказывается, в немцах рыцарский дух самоуважения! Не угас… Отказались они от участия в наземной операции НАТО, так и сказали – не будем, и все. Открытым текстом. Тявкнули все-таки. Но для этого нужна внутренняя душевная сила, которой в Украине, скорей всего, нет. Если бы была, то не стали бы прогибаться. Не допускали бы иностранные военные корабли на собственную военную базу. Это же дичь какая-то… Жуть! Позорище…

Вспомнились слова одной из любимейших песен Высоцкого – «Баллады о борьбе»:

Неужели Украина так уж долго «не знала войн», что позабыла это самое «назначенье границ», сведя его к банальному вытрясанию таможенных пошлин со всего, что движется? Не так уж долго – со Второй мировой войны… Просто истинно национальный боевой дух угас в ней со смертью последнего запорожского казака. Печально. А держать границы только для сытости таможенников и вовсе отвратительно.

Раз за разом все повторялось сызнова… В восемнадцатом году Украинская Рада целовала в задницу австро-германских захватчиков, а во время Отечественной войны расползлась по земле и душам бандеровщина, которой тоже неведомо было назначенье границ.

Самое смешное, что за все поцелуи под хвост австро-германские оккупанты Киева попросту разогнали Украинскую Раду, когда убедились в ее бесполезности. А принимал ли всерьез Третий рейх бандеровских прислужников? Бросил, когда стало жарко. Самим бы ноги унесть…

Неужели мало уроков? Правду говорят, что уроки истории учат лишь тому, что история ничему не учит. Как минимум дважды Украина стелила ковры иноземным захватчикам – именно захватчикам! – и ровно столько же получала плевки в душу за свое радушие. Мало. Надо попробовать еще. Европа себя исчерпала, теперь надо постелить ковер Америке, которой тут вообще делать нечего. Сколько же можно наступать на одни и те же грабли?

В этом плане Россия оставляет впечатление намного более благоприятное. Та же неустроенность, нищета, разруха, но душевные силы и огонь сердца остались. Не быть ей лакеем!

Вспомнился разворот примаковского самолета в день начала югославской войны. А ведь премьер летел выпрашивать деньги! Не стал. Это выше человеческого достоинства – протягивать руку, когда в тебя откровенно плюют.

Вспомнились демонстрации у американского посольства в Москве, исписанные стены, выбитые окна, подростки, показательно сжигающие доллар. Детский сад, конечно, но в то же время хоть какой-то показатель неповиновения грозной силе, пришедшей с чужого материка.

Вот оно, назначенье границ – хранить родную землю. Ковры под ноги лишь тем, кто спрашивает разрешения, и тем, кто идет с чистым сердцем, а не с камнем за пазухой. Вот и весь сказ.

Зелень лесопарка отделяла начинающуюся жару от остатков предрассветной прохлады, Фролов шел знакомой тропкой, оставив за спиной выверенные ряды городских кварталов. Тропинка круто побежала с холма, больно впиваясь в босые ступни камнями и упавшими с деревьев сучьями, пришлось приседать и хвататься за пучки травы, чтоб окончательно не рассадить ноги. Но каменистый склон быстро кончился, снова раскинув вокруг ровный участок, густо заросший низкорослым крымским лесом.

Среди деревьев гуляли с собаками, огромная овчарка угольно-черного окраса весело гонялась за маленьким синим мячиком, коричневый доберман старательно поднимал лапу под каждым встреченным деревом. Интересно, почему среди гуляющих с собаками почти одни только женщины? Странно…

Далеко впереди и внизу, под холмом, шумела редкими машинами скрытая за деревьями и склоном дорога, ворчал тепловозным дизелем вокзал, формируя питерский поезд. Сразу за лесопарком, притулившись к покатой спине холма, царствовали трущобы – иначе не скажешь. Целый поселочек из домов, построенных в сорок четвертом году, сразу после освобождения города от фашистов. Старые, покосившиеся, с облупившейся штукатуркой, с неопрятными прогибами черепичных крыш, они вызывали безотчетную жалость, как дрожащий под дождем бездомный щенок. Может быть, из этой жалости пару лет назад, когда с деньгами было полегче, Саша за бесценок прикупил у старушки один из этих домов.

Прикупить прикупил, да на себя не оформил, подарил московскому другу, приезжавшему каждое лето на куцый месяц отпуска. Ему можно и без удобств – летом печку топить не надо, вода есть, свет тоже. Что ещё? Не за гостиницу же платить…

Друг ленью не отличался – за два года подремонтировал домик, привел двор в порядок, срубил лавочку у входа. Любо-дорого поглядеть. Сто лет теперь простоит.

А брошенные дома вокруг медленно и уверенно разрушались, жалкие, никому в этом мире не нужные. То ли хозяева ломили цену, не давая обрести халупкам новых владельцев, то ли померли уже, не оставив наследства, но скоро домишки начнут сносить, устанавливая на их месте вездесущие гаражи.

Саша отыскал знакомый проход между притулившимися домами и начал спускаться по жалким остаткам давно развалившейся каменной лестницы. Рядом по бетонному желобу текла грязноватая вода, где-то кудахтали проснувшиеся куры, невпопад тявкнула из-за соседнего забора лохматая собачонка. Хорошо – значит, кто-то въехал и сюда.

Когда лестница кончилась, Фролов свернул чуть левее и сразу уперся в глухую дощатую калитку с заботливо прибитым номером «12». Над ним, белым по густо-зеленому, через трафарет было набито слово «Лагерная». Пришли.

Саша улыбнулся и, ловко перехватив сверток под мышку, легко перемахнул через глухой забор, сложенный из дикого камня, увитого плющом.

Во дворе было чисто, ухожено, а вид с холма открывался отменный: соседняя Зеленая горка гордо выпятила памятник первому въехавшему в город танку, приткнулись корабли у пирсов узкой морской бухточки, кипел утренней жизнью неутомимый вокзал, как на ладони виднелась почти вся Корабельная сторона и далекая Северная сторона, чуть затуманенная утренней дымкой привокзального смога. Здорово! А над всем этим царствовал подернутый розовыми облачками рассвет, и солнце, как полновластный хозяин Вселенной, надменно взирало с быстро теплеющего небосвода.

Американских боевых кораблей отсюда видно не было, но Саша знал – их угловатые серые громады, несущие на стальных спинах по стрекозе-вертолету, пристроились в самом центре города, в торговом порту. Он почти физически слышал чужую речь, окрики коротких приказов, шипение сжатого воздуха и настороженную песню ветра в стальных сетках локаторов.

Фролов вздохнул и, пройдя босыми ногами по шершавой от старости бетонной дорожке, тихонько постучал рукоятью пистолета в выкрашенную голубой краской дверь. На вокзале загудел тепловоз, на одном из кораблей ударили в рынду, откуда-то издалека неслась еле слышная музыка. А в доме тихо… Спят, как сурки.

Саша постучал еще раз, на этот раз в окно. За стеклом заворочались, донесся скрип престарелых диванных пружин, упали тяжелые часы, звякнув браслетом.

– Ну? Кого там принесло? – раздался изнутри молодой заспанный голос.

– Джек, это я, – негромко отозвался Фролов. – Открывай, а то на бетоне стоять холодно.

– А тапочки носить не пробовал? – открыл дверь худощавый бледнокожий парень в одних только голубых плавках. – Чего не спится-то?

Вид у него был не менее колоритный, чем у Саши, – странная помесь прожженного хиппи и переученного московского студента: длинные светлые волосы стянуты в хвост на затылке, умные глаза близоруко сощурены, в каждом движении еле уловимая легкость и ловкость, заметная только спецу. На вид лет двадцать пять, да ему столько и было.

– Нашел время спать! – фыркнул Фролов. – Ставь чайник. Кофе есть? Правильно, лучше чай.

В комнате было накурено крепким трубочным табаком, на столе лежали старомодные очки в прозрачной оправе, рядом многозарядный пневматический «корнет» последней модели, стояла пепельница из ракушки рапана, керосиновая лампа и, как драгоценный камень в куче хлама, выключенный портативный компьютер.

Саша положил сверток возле компьютера и расслабленно уселся на видавшую виды табуреточку, крепкую не по годам. Джек прошлепал тапочками на кухню, звякнули пустые бутылки, тонкой струйкой зажурчала вода в алюминиевый электрический чайник.

– Жрать хочешь?

– А что есть? – поинтересовался Саша.

– Блин, он еще перебирает… Пирожки с картошкой со вчера остались, китайская вермишель, соленые огурцы… Нет, огурцы Японец вчера добил. Во, пельмени есть холодные, тоже вчерашние, творог, сметана.

– Тащи!

– Все, что ли?

– Тут разберемся…

Джек хлопнул дверцей древнего, как этот дом, холодильника и, быстро просыпаясь, вывалил на стол оставшееся со вчера добро. Еды было много – после голодного дня и ночи душа радовалась простенькому изобилию.

– Ты чего, с паровоза прыгал? – оглядел Сашу Джек. – Или напился до зеленых чертей?

– Хуже. Чуть позже расскажу. Лучше поведай мне, где Японец?

– С Таней на гулянке. Велика, кстати, тоже нет. Так что с тобой случилось?

– Дернул из райотдела, – беззаботно ответил Фролов.

– Офигеть… – присвистнул Джек. – За что загребли?

На самом деле его звали Женей, но ему самому больше нравилось Джек. Сначала было модно «под Запад», потом привык к кличке больше, чем к имени. Вообще это было удобно, потому что Японца тоже звали Женей, но тот на кличку обижался, приходилось звать по имени. Правда, за спиной все равно все звали его Японцем – за чуть раскосые глаза татарской крови и за чрезмерную любовь к аниме, японским мультикам. Год назад он обстриг черные рокерские патлы, свисавшие до плеч, и теперь выглядел без присущего ему налета романтичности – хилый, тощий, подслеповатые глаза чуть навыкате от толстых контактных линз.

– Я племяннику Деда рожу разбил. И магнитофон в придачу.

– Как ты везде успеваешь?

– Учись, пока живой.

– Нет уж, спасибо! – Джек поймал вилкой холодный пельмень и задумчиво сунул в рот. – Сначала научи из райотделов сбегать, а потом уж всему остальному.

– Не прибедняйся, сам откуда хочешь сбежишь. Там у тебя чайник вскипел. Мне без лимона.

– А его и нету.

Джек прошлепал в кухню, забрякал чашками.

– Тебе сколько сахару?

– Сколько не жалко. Четыре.

Он почему-то вспомнил, как три года назад познакомился в Москве сначала с Японцем, а потом и с Джеком.

Вообще-то он там много с кем познакомился, но по-настоящему сдружился лишь с этими двумя. Но даже если взять всех Сашиных знакомых, а обычных людей среди них было мало, то и среди них Японец выделялся, как луна выделяется среди прочих ночных светил. Только со знаком минус.

Да, Женя Японец был человеком редкостным, особым…

И пока Джек на кухне возился с чаем, Фролов незаметно для себя все глубже уходил в минувшие события.