Лекция 9. Литература и власть

Мы будем заниматься довольно оригинальным делом: критиковать критику. Сегодня у меня, наверное, самое негативное отношение к предмету нашей лекции – вообще за весь курс, за все сорок лекций. То есть тексты, которые мы с вами будем разбирать сегодня, нас будут интересовать не как предмет литературы, но как факт истории культуры: советский школьник и студент был обязан этим восхищаться, поэтому мы не можем закрыть на эти тексты глаза. Закрывать глаза мы и не будем, даже наоборот, увидим много познавательного.

А начнем мы с автора, о котором я своим журналятам лишь упоминала: у нас на это сокровище не хватало времени. И, честно скажу, я не помню, читала ли я его в студенческие годы. Я имею в виду сатиры Антиоха Кантемира. И, я вам скажу, чтение весьма познавательное.

Итак, в одной из сатир он пишет о людях, которые всегда недовольны своим положением:

 

Купец, у коего амбар и сундуки полны

Богатств всяких и может жить себе в покое

И в довольстве, вот не спит ночи уже с трои,

Думая, как бы ему сделаться судьею:

Куды-де хорошо быть в людях головою!

И чтят тебя, и дают; постою не знаешь,

Много ль, мало ль – для себя всегда собираешь.

Став судьею, уж купцу немало завидит,

Когда, по несчастию, пусто в мешке видит

И, просителей слыша, у дверей вздыхати,

Не выспавшись, должен встать из теплой кровати.

«Боже мой! – говорит он. – Что я не посадский?

Черт бы взял и чин, и честь: в них же живот адский».

Блаженны купцы, они жить умеют,

В богатстве и в покое растут и седеют.

 

Вы заодно снова насладились силлабической поэзией, в начале не очень поняли, стихи это или проза. В ваших глазах читается явственный вопрос: «А в чем тут интрига?» Поскольку стихи сии не такие, чтобы мы тратили на них время. Ни по шедеврической форме, ни по содержанию. Между тем именно это и есть наша с вами интрига.

Стихи начала XVIII века. Они изначально ходили в списках. Первое издание сатир Кантемира вышло по-французски в 1747 году в Лондоне. А в России они впервые были изданы только в 1762 году, спустя восемнадцать лет после смерти Кантемира. Вдумайтесь, это были запрещенные тексты! На ваших лицах читается один-единственный вопрос: это же абсолютные банальности, скучнейшие банальности, банальности до зевоты! Как такие банальности обличений могли быть настолько запрещенной литературой, что на протяжении без малого полувека это в России могло ходить только в списках?! Именно поэтому я вам их и читаю, вы слушаете с большим вниманием, и вы осознаете смысл двух простых слов: свобода слова. Свобода слова, которая у нас с вами за эти три века выросла, расцвела и заколосилась.

Итак, добро пожаловать в начало XVIII века и лицезреть недопустимую по своей свирепости критику. Валерьянка – за ваш счет.

Сатира первая. Она представляет некое обращение к своему уму. Ведет человек беседу со своим умом… фигура речи такая, еще встретим ее сегодня. Но этот человек – не сам автор, а некие необразованные дворяне.

 

Уме недозрелый, плод недолгой науки!

Покойся, не понуждай к перу мои руки:

Не писав летящи дни века проводити

Можно, и славу достать, хоть творцом не слыти.

Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи,

На которых смелые не запнутся ноги…

 

Ну и так далее, я не буду вам это счастье читать целиком. Вы понимаете, что тема «молодежь не хочет учиться» настолько, гм, свежа, актуальна и злободневна, что, я вас уверяю, далеко не только в XVIII веке на этот счет писали. Но, я еще раз говорю, что перед вами абсолютно отреченная литература, то есть то, что можно распространять только в списках, читать только под полою и никак иначе.

Нам понадобится в следующей половине курса сатира вторая «На зависть и гордость дворян злонравных». У людей, воспитанных на том образе Петра Первого и его окружения, которое канонизировалось в советском кино (и никуда не делось до сих пор), эта сатира ничего, кроме зевоты, не вызовет. Приготовьтесь зевать. Итак, она построена в форме диалога между двумя героями, и один из них говорит:

 

Часть ты прямо отгадал; хоть мне не завидно,

Чувствую, сколь знатным всем и стыд и обидно,

Что кто не все еще стер с грубых рук мозоли,

Кто недавно продавал в рядах мешок соли,

Кто глушил нас: «Сальные, – крича, – ясно свечи

Горят», кто с подовыми горшком истер плечи, –

Тот, на высоку степень вспрыгнувши, блистает,

А благородство мое во мне унывает

И не сильно принести мне никакой польги

Знатны уж предки мои были в царство Ольги

И с тех времен по сих пор в углу не сидели –

Государства лучшими чинами владели.

 

Итак, мы с вами видим дворянина, который вполне логично считает, что поскольку он очень знатного рода, то должен быть высоко вознесен в чинах и должностях. Второй дворянин ему на это отвечает, что надо приносить пользу государству, тогда будут и должности. И всё это я, ей-богу, цитировать не рвусь… сатиры у Кантемира такие основательные, большие. Можно просто посмотреть их по количеству стихов, заодно оценить, насколько тогда неспешно жили, потому что вот считалось необходимым писать столь пространные тексты.

Вернулись к сюжету. Оппонент всячески развивает мысль о том, что нужно быть полезным государству, чтобы занимать высокие посты, и заканчивает это несколько не по-советски, я даже вам прочту.

 

Адам дворян не родил, но одно с двух чадо

Его сад копал, другой пас блеюще стадо;

Ной в ковчеге с собой спас все себе равных

Простых земледетелей, нравами лишь славных;

От них мы все сплошь пошли, один поранее

Оставя дудку, соху, другой – попозднее.

 

Ой! Все люди изначально были равны. Сказать такое в начале XVIII века – это вольтерьянство, причем задолго до Вольтера. Я хорошо понимаю, почему это была очень-очень запрещенная литература.

Почему нам с вами эта сатира нужна? Ну, во-первых, чтобы вы очень хорошо понимали, откуда ноги растут у традиции всячески прославлять тех дворян, которые поднялись из низов. Но я обращаю ваше внимание на эту сатиру по другой причине. Героя, который хвалится своими предками, и, как вы можете видеть, кроме предков, никаких заслуг не имеет, зовут Евгений. Это имя состоит из двух греческих корней. И Кантемир, и его читатели греческому языку учились и всё это прекрасно знали. Это корень εὖ – «хороший» и γένος – «род». Поэтому у нас обычно «Евгений» переводят словом «благородный». Но в современном русском языке слово «благородный» имеет два значения: прямое и переносное, и переносное это – порядочный человек. А здесь речь идет о прямом значении, то есть человек хорошего рода, говоря одним словом – породистый. Проще говоря, выставочный пудель, грудь вся в медалях. Ну какая у пуделя заслуга перед отечеством? У него заслуги только на почве грамотного размножения, и то не столько у него самого, сколько у его предков. Его личные заслуги на этой почве – это уже вопрос к хозяину. А почему это важно? А потому, что мы с вами дойдем до Пушкина. И потому, что сатиры Кантемира были литературой хоть и отреченной, но всё ж весьма хорошо известной. И имя «Евгений» каждый раз, когда вы его встречаете в русской культуре, надо понимать именно как «пудель в медалях», и никакого душевного благородства там не подразумевается. Это всегда надо держать в подсознании. Это тот самый базис культуры, который обычно мы теряем и начинаем черт-те что свое сочинять.

Еще немножечко Кантемира. В другой сатире – не буду вам ее цитировать – он будет всячески критиковать галломанию, то есть преклонение передо всем иностранным, французским в частности, пишет, что те, кого Петр посылал за границу в науку, не вынесли полезных знаний. Еще Кантемир будет осуждать представителей «новоманирного шляхетства» (то есть знати с новыми манерами), которые готовы «вздеть на себя деревню целу», то есть их наряд стоит целую деревню, они готовы продать крестьян всей деревни, чтобы сделать роскошный наряд. Всё это вполне традиционно для нас с вами. Так что, как видите, Кантемир вам незачем. В качестве литературы, в качестве поэзии оно годится только в запасник музея. А по содержанию – вы зеваете, вам это всё прописные истины. Но надо понимать, что все эти истины первым в русской литературе прописал Кантемир. От Кантемира до Грибоедова по содержанию меньше шага. Надо только научиться по-русски говорить. Чем принципиально Грибоедов отличается от Кантемира? Языком. Грибоедова читать можно, Кантемира – упс, извините. Поэтому, раз уж у нас немножечко побольше времени, то мы воздали ему должное. Всё-таки он был первый: как мог, так и писал. Будете пересматривать любые наши фильмы про Петра Первого – будете хитро улыбаться и говорить, что в основе сценария лежат сатиры Антиоха Кантемира. Нечитаем, но живуч!

А дальше мы с вами переходим к двум личностям времен Екатерины. Оба прославились своей критикой. Причем в одном случае, кроме критики, прославляться было нечем – я имею в виду Радищева. Как у вас с чтением «Путешествия из Петербурга в Москву»? Ну пробовали хотя бы? И как? Н-да, тяжкий вздох был ей ответом. Знаете, я тоже пробовала, я школьницей как-то продралась через «Путешествие…». Я вам честно скажу, что сколько лет я вела этот курс, я Радищева принципиально не открывала, совершенно не стесняюсь об этом сказать. Но зато я открывала Пушкина. Я вам сегодня Пушкина вместо Радищева поцитирую, и это тот случай, когда я готова подписаться под каждым словом Александр-свет Сергеича, что я далеко не всегда хочу делать. Скажем честно: «Путешествие из Петербурга в Москву» – это катастрофическая неудача. Это книга, которую можно только проходить. Это книга, которую читать немыслимо при всем гигантском желании. И чтобы ее прочесть, ее надо запретить, запретить и еще раз запретить, и только в этом случае мы продеремся через язык Радищева. Но, забегая вперед, «варварский слог» (это цитата из Пушкина) – не главный недостаток оной книги. Всё это мы сегодня будем разбирать очень тщательно.

Второй автор, о котором мы будем говорить, – это Николай Иванович Новикóв. К нему и переходим. Простите меня за прямоту, но его судьба в русском литературоведении, его судьба в наших учебниках – это настолько позорная страница нашей культуры, что это разгребать и разгребать. Что должен был советский студент знать про Новикова? Он должен был знать, как он ругал Екатерину. Екатерина Вторая решила по образцу английских журналов учредить в России русские журналы. Под журналом тогда подразумевались еженедельные листки, иногда они выходили чаще, чем раз в неделю. То есть это ситуация абсолютно родная сердцу современного человека, живущего в блогах. Блогерская жизнь. Пиши посты, собирай аудиторию, только что лайки не ставили в осьмнадцатом столетьи. Екатерина это дело начала. И, как должен был знать советский студент, Екатерина критику допускала крайне слабую и крайне мягкую, предпочитала пороки называть слабостями, жестко не обличать. И вот Новиков создал свой журнал «Трутень», где стал резко ее критиковать, и особенно советский студент должен знать, что Новиков сказал, что она мокротлива, и разными другими словами ее обругал. А Екатерина, такая нехорошая, на него негодовала. Из чего у советского студента складывается абсолютно закономерное мнение о Новикове, что его заслуга перед русской культурой и та причина, по которой этот человек попал в учебник истории русской литературы, заключается в том, что он печатно хамил Екатерине. Круто! Черт! Вася училке кнопку на стул положил. Я выдержу паузу, чтобы вы осознали, насколько отвратительна позиция учебника. Я хочу, чтобы вы поняли: само по себе хамство в адрес вышестоящих не является ничем. Критика имеет смысл только тогда, когда она меняет общество, когда она достигает какого-то результата. Хамство в адрес властей придержащих результаты, конечно, дает. Но этот результат оказывает скорее усугублением тех проблем, которые есть в обществе: закручиванием гаек. Об этом мы будем говорить сегодня подробно. Но сначала всё-таки о том, что такое Новиков.

Новиков действительно одна из величайших фигур XVIII века. Одна из значительнейших фигур в истории русской культуры и русской литературы. Что же он сделал? Запомните первое и главное: его полемика с Екатериной – это весьма печальная страница в его биографии, это то, чего стоит стыдиться, а не восхвалять, и нам приходится это разбирать просто потому, что советская культура именно эту мерзость вознесла. А заслуги его совершенно другие. Когда Новиков слегка успокоился, он занялся делом. Каким же делом он занялся? Дел у него было так много, что я буду в конспект подглядывать, наизусть я всего вам не перечислю. Поехали.

Он издает десять томов «Древней Российской Вивлиофики». «Вивлиофика» – это в византийском произношении слово, которое вы знаете в античном произношении: библиотека. Итак, Новиков собирает древнерусские тексты. Благодаря ему опубликована та часть древнерусской литературы, которая была известна на 1770 год («Слово о полку Игореве» еще не нашли), – вот уже десять томов набралось. Оцените: именно он открывает нам древнюю русскую литературу. Еще он издает «Древнюю Российскую Идрографию» – это даже не «гидрография», это вообще география, причем текст был составлен при Федоре Алексеевиче. Новиков – издатель «Скифской истории», «Родословной книги князей и дворян российских и выезжих» (весьма ценной для генеалогических исследований; советский учебник, разумеется, об этом труде молчит). И замечу, что для издания «Вивлиофики» ему был нужен доступ в хранилища – и кто его давал? Екатерина. И деньги спонсорские на это были нужны. И кто их давал? Угадайте с трех раз. Она, матушка. Так что их отношения отнюдь не исчерпывались лаяньем в блогах. Хотя кончится всё для Новикова ой как плохо – заточением в Шлиссельбурге без суда… и причины не ясны, скорее всего, слишком активная общественная деятельность и спасение крестьян во время голода (он растратил более пятидесяти тысяч личных денег и спас более ста деревень!), а это, естественно, «вольнодумство». Разные есть версии этого заточения без суда… Я только хочу обратить ваше внимание на даты: 1769 год – та самая полемика, 1773–1776 годы – издание «Вивлиофики», 1787 год – голод и спасение крестьян и 1792 год – арест. Между полемикой и арестом – двадцать три года! Между полемикой и поддержкой императрицей «Вивлиофики» – четыре года. Поэтому считать, что Екатерина расправилась с ним за хамство в тех листках, абсурд. Скорее всего, она испугалась того, какую власть над умами забрал этот человек.

Я отнюдь не закончила о Новикове как издателе. Он выпускает первый в России литературный словарь «Опыт исторического словаря о российских писателях». Как видите, он систематизирует всю нашу литературу в том виде, в котором она к последней четверти XVIII века существовала. Собственно, чем замечателен этот словарь? Он замечателен тем, что очень четко показывает, что у нас на момент 1770 года существует отечественная литература, что не только на Западе есть писатели и поэты, не только французские, немецкие и прочие авторы, но и русские тоже существуют. Так что Новиков еще и неплохо воспитывает патриотизм. Дальше. В 1778 году он берет в аренду абсолютно провальное на тот момент предприятие – типографию Московского университета. Он ее расширяет и начинает массовое печатание книг. Причем его лавки в Москве и Петербурге – это дает какой-то более-менее доход, но он начинает рассылать просто бесплатно свои книги в провинцию. Этого мало! Он создает первую публичную библиотеку в Москве. Понимаете ли вы смысл этих простых слов: «публичная библиотека»? – в наше-то время, когда в том, что касается книг, коммунизм наступил так, как мы в детстве и не мечтали! А у них нет коммунизма, у них треклятый царизм, и книгу ты можешь или купить, или взять у знакомых, ежели у них есть привычка книги покупать… а тут вдруг общедоступная библиотека. Это просто переворот в культуре, пусть пока и в масштабе одной отдельно взятой Москвы. Но Москвы ему мало! Он идет на захват Северной столицы и учреждает там сначала одно, а потом и второе училище, причем часть студентов там училась бесплатно.

И, как я уже сказала, у Николая Ивановича были книжные магазины по Москве. С одной стороны, это просветительство, с другой – ну хоть немножечко вернуть себе вложенные средства. А по провинциям, по народным и духовным училищам он рассылал книги бесплатно. Это еще не всё. Вернулись к его журнальной деятельности. Помимо сатирических журналов, которые у него были по молодости, он издавал «Петербургские ученые ведомости» – библиографические обзоры, аналитика свежих публикаций, причем не только научных, но и художественных. То же, что и в «Словаре»: показывает, как развивается русская мысль. «Утренний свет» – первый русский философский журнал. В основном переводные работы. Причем доход от него шел на благотворительность (ну да, на какие деньги он будет бесплатно учить в своих училищах? – а вот на эти), а поскольку денег надо было много, то журнал, помимо мистики и прочих высоких материй, призывал жертвовать на училища… вы же понимаете, что в конце осьмнадцатого столетья философией в России увлекались люди отнюдь не бедные, поэтому, не мучая вас датами, скажу, что сроки существования оного журнала и училищ Новикова примерно совпадают.

Вы не устали от этого списка? Устали. Делаем перерыв и открываем легкое чтение. «Модное ежемесячное издание, или Библиотека для дамского туалета». Первый женский журнал. Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Хотя Новиков больше думал о том, чтобы дамы читали что-то качественное, поэтому журнал был скорее литературным и, к сожалению, особого успеха не имел. Наконец, Новиков создает первый в России журнал… для детей. Да, да, вспомните детство и «Мурзилку» и оцените, что первым у нас это начал делать тоже Николай Иванович. Журнал «Детское чтение для сердца и ума», и один из сотрудников там – молодой Карамзин. Говорят, работал за гроши. Но вы понимаете, что у Новикова такие расходы, что платить приличные гонорары ему ну никак не по карману. Я еще не упомянула, как он поднял тиражи «Московских ведомостей» в семь раз и сколько приложений к этой газете он придумал и издавал… Такой вот список заслуг. Поэтому если мучить студента на экзамене вопросом, в чем заслуга Новикова перед русской культурой, то эта заслуга сводится к одной очень простой фразе: он создал русского читателя.

Лирическое отступление. Когда ваша покорная слуга была студенточкой, был у нас очень хороший педагог, Алексей Михайлович Песков его звали, не знаю, здравствует ли он, лет ему должно быть уже немало. Прежде всего он запоминался тем, что он, несмотря на рыжину волос, был невероятно похож на Пушкина. Но первое, что мы замечали в его внешности, это то, насколько же он обезьяна. Когда до нас доходило, что он просто ходячий портрет Пушкина, то нас накрывал следующий культурный шок: господи, неужели светило нашей поэзии было настолько обезьянообразным?! Это первое, что вспоминаешь об Алексее Михайловиче. Он был очень тонкий ученый, прекрасный педагог (кстати, чуть не съел меня на вступительном экзамене, но в итоге поставил пятерку). А вспомнила я о нем вот почему. Однажды он разрушил все наши стереотипы, он сказал: в XVIII веке вся русская литература жила примерно в районе Моховой улицы в Москве. Причем, сказал нам Алексей Михайлович, там жили не только писатели, там же жили и их читатели. И мы в шоке. Мы привыкли мыслить масштабами «самой читающей страны в мире», а тут – пара улиц! Вот что была русская литература до Новикова.

Благодаря Новикову русские люди начали читать. Книжные лавки Новикова продавали двести тысяч книг в год! Так что если говорить об истории просвещения в России, то Новиков – это одна из первейших фигур. Да, он известен не этим, к нашему стыду. И читать-то нам придется полемику с Екатериной.

Екатерина Вторая была фигурой не только значительной, но и знаковой для русской культуры, и недаром весьма демократический товарищ Белинский всячески ее хвалит, и недаром он пишет, что она, будучи немкой по происхождению, смогла сделаться более русской, чем многие русские по крови. И он же пишет, что отличительной особенностью века Екатерины была народность, и сама Екатерина смогла именно русский народный характер парадоксальным образом в себе воплотить.

Лирическое отступление о Екатерине. Я только что из Симферополя, там восстановили памятник Екатерине, очень удачный, очень красивый. И еще там сделали одну прелюбопытнейшую вещь. При въезде в Севастополь стоит арка, типичная советская: «Севастополь – город-герой», на арке ордена. Мне крымчане с удовольствием рассказывали, что эта арка простояла всё время после распада СССР, украинские власти неоднократно хотели ее снести, но севастопольцы не давали. Достояла арка до российской власти. Единственное, чем сейчас отличается эта арка от своего советского вида, – не угадаете. Что изменилось? Перед ней поставили бюсты Екатерины и Потемкина. Стало совсем органично. Арка от них похорошела. Потому что арка-то по сути триумфальная, имперская, и бюсты перед ней – часть ее стиля. И, кстати, аэропорт симферопольский хотели сделать имени Екатерины, но, к сожалению, не сложилось. Да, сейчас начинают оценивать огромный вклад Екатерины в русскую культуру.

И на фоне этого – укор Новикова в ее адрес, что, дескать, что-то у нее не по-русски сказано, это хуже, чем бестактность. Да… пыл полемики, молодой еще был, горячий. Ему двадцать пять лет было! Ну кто бывает рассудительным и дальновидным в двадцать пять, даже с учетом того, что тогда взрослели раньше! Если вы слушали мою лекцию по «Подростку», вы это знаете очень хорошо. Феномен подростковости, когда ты хочешь приносить пользу, но получается, как говорит молодежь, «подвергать ласке, наносить пользу и причинять добро». То есть пока ты молод, энергии у тебя полно, что делать – ты еще не знаешь, и поэтому ты невольно больше рушишь, чем строишь. Новиков в пылу полемики ляпнул, что не по-русски сказано. Но надо понимать, что действительно язык Екатерины был более русский, чем язык той поэзии, которой мы с вами второй четверг подряд наслаждаемся. И проблема была не в ее слабом знании русского языка, которым она явно владела лучше многих русских, а в самой неразработанности языка.

И, соответственно, проблема Екатерины и Новикова – это проблема, что такое Просвещение и какими путями надо идти. Недаром же Белинский писал, что многие русские занимались литературой, потому государыня занималась ею. Об этом же потом, как мы увидим, в другом контексте будет писать и Пушкин. Что делает Екатерина как деятель эпохи Просвещения? Вот в Англии есть свободные, неподцензурные журналы – прообраз современных блогов, еженедельные листки. Итак, есть возможность частному лицу публично высказывать свое мнение. Екатерина берет и монаршим деянием вводит их в России. То есть она фактически вводит свободу слова. Формально эта свобода ничем не ограничена. И сама начинает издавать свой журнал «Всякая всячина». И поскольку народ не очень понимал (тот самый читающий народ, который жил на двух улицах), а как вообще это можно: писать то, что думаешь, – то по образцу ее журнала начали прочие журналы возникать, но они в значительной степени были переводные: берем английский текст, переводим, и получается нечто. Тем не менее это начинание, заметьте, реально было чрезвычайно полезным. Что у нас произойдет, когда появится новиковский «Трутень» с его жесткой критикой? Как я уже сказала, критика и хамство – это вообще разные вещи. Критика – это обозначение проблемы. Критика может быть сколь угодно вежливой и при этом разгромной. Всяческое там «мокротлива» – это хамство, никаким образом не попытка решения проблем. Понимаете? Поэтому, к сожалению, от «Трутня» вреда было больше, чем пользы.

Да, у моих студентов-журналистов это всё шло на ура, абсолютнейшим образом на ура, потому что они с интересом обнаружили, что в XVIII веке, когда кругом фижмы, платья-роброны, пудреные парики и прочие шпаги с камзолами, вдруг кипит абсолютно нормальная блогерская жизнь. Блогер, понимаете ли, Vsyakaya Vsyachina запостил то-то, на что ему блогер Truten ответил так-то. Просто-таки как будто бы в отечестве, с друзьями, своя провинция! то есть родной Интернет. Разве что провайдеров поменьше, юзеров тоже поменьше и работа провайдеров помедленнее, а жизнь ровно та же. Больше того, вы увидите, что и виртуалов тогда плодили сколько угодно. И поэтому естественно, что когда мои студенты-журналята начинали читать полемику Екатерины с Новиковым, то они вообще не думали про содержание, они, простите за научный термин, просто офигевали от формы, потому что на них языком XVIII века обрушивалось всё то, что сейчас творится в каждом ЖЖ, в каждой группе ВКонтакте и где угодно. Из чего следует, что такое вот блогерское бурление есть форма существования мыслящей материи, которая это будет делать, как я уже сказала, в тех формах, в которых культура позволяет.

В чем безусловно была невероятная смелость Екатерины? Не Новикова смелость, а ее. Что, собственно, она делает? Ведь юзера-то звали «Всякая всячина»! То есть что этот журнал издавала она, что писала в основном в него она, это, конечно, знали все. Но это был анонимный листок «Всякая всячина». И поскольку матушка-императрица начала издавать анонимный листок, то тем самым она подает пример не только к изданию прочих листков, но и к изданию анонимному, то есть дает возможность высказывать свои мысли анонимно – для XVIII века это очень смело, это очень современно. Это более чем современно! Знаете, наши политики пытаются добиться абсолютной прозрачности в Интернете, чтоб никакой анонимности не было, ники запретить и прочее в том же духе… XXI век на дворе, м-да. Сравните матушку-Екатерину с нашими политиками, и вы поймете, насколько она опередила свое время. Вот поэтому ей памятники и ставят.

Советский учебник ругает эти журналы за развлекательность. Назывались они тоже соответственно: «И то и се», «Ни то ни се», «Приятное с полезным». Легкое чтение, местами познавательное. Ну и что там сегодня предлагает какая-нибудь рассылка ЖЖ или Яндекс-Дзен? Вот это самое и предлагает. История культуры просто сделала виток спирали и вернулась в ту же точку, но на новом уровне. А вот пока мы были советскими студентами, то для нас идея, что кто-то выпускает еженедельный листок и имеет сотни подписчиков, была на уровне исторической экзотики, рядом с фижмами и париками…

Разумеется, учебник в диаметрально далеком что от Екатерины, что от нас 1956 году понять не в силах диводивное: виртуалов. Вспоминайте Интернет 2000-х годов, когда виртуалы тоже плодились в бешеном количестве; сейчас, по-моему, их поубавилось. В версии осьмнадцатого столетья это выглядело так: в наш журнал пришло письмо от Любова, Перочинова и еще кого-нибудь – откровенно виртуальная фамилия, и понятно, что автором «письма» является хозяин блога. И Екатерина этим занималась, и Новиков этим занимался, и все прочие. Мне кажется, это бешеное размножение виртуалов – признак молодых блогеров, с опытом оно уходит.

Итак, правила Екатерины были: снисхождение, никогда не называть слабости пороком, хранить во всех случаях человеколюбие. Мы поговорим еще на тему человеколюбия, я к этому потом еще вернусь через Пушкина. «Не думайте, что людей совершенных найти можно было и тогда просить Бога, чтобы дал нам дух кротости и снисхождения». И, как нас учит советский учебник, при таком понимании функция сатиры – критика социальных пороков – практически сводилась на нет. И вот против этого выступает Новиков ака «Трутень». Давайте его почитаем наконец.

Как вы понимаете, трутень есть символ бездельника. И вот в первом номере Новиков пишет от имени своего персонажа: «Порок сей так мной овладел, что ни за какие не могу приняться дела, и для того очень много у себя теряю». Итак, сначала он создает свой образ как бездельника. Опять же эпиграф: «Они работают, а вы их труд едите». И если в советское время это понималось исключительно как крайне антикрепостническое утверждение, то уже упомянутый Алексей Михайлович Песков нам объяснял, что буквально смысл этого эпиграфа: журналист питается плодами писательского труда. Ну и вообще он трутень – не работает, ест чужой труд. А антикрепостнический мотив там был намеком и был раздут в советское время больше, чем надо.

Новиков позиционирует себя как лодырь. В чем же его лодырничанье? «В праздничные дни к большим боярам ездить за поклон почитается за необходимость», а он ленится, леность не допускает. Служба «…военная кажется мне очень беспокойною и угнетающею человечество: она нужна, и без нее никак не можно обойтися; она почтенна; но она не по моим склонностям… Приказная хлопотлива… Надлежит знать все пронырствы, в делах употребляемые…» – и так далее. «Придворная всех покойнее и была бы легче всех, ежели бы не надлежало знать наизусть науку притворства гораздо в вышнем степене, нежели сколько должно знать ее актеру: тот притворно входит в разные страсти временно; а сей беспрестанно то же делает; а того-то я и не могу терпеть. Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, кажется всем ласков и снисходителен, хотя и чрезвычайно надут гордостию…» – и так далее. Как видите, уже в первом листке он достаточно жестко критикует общество.

Посмотрим, что он писал помимо пресловутой полемики. Один из листков называется «Я и “Трутень”», то есть Новиков выступает, с одной стороны, от собственного имени, с другой стороны – от имени своего журнала. Гм… надо сказать, что еще в Древнем Египте был «Разговор разочарованного со своей душой», поэтому тут Новиков далеко не первый в мировой культуре, так что традиция беседовать со своими виртуалами сильно постарше Интернета, она еще папирусная. В другом листке («Каковы мои читатели») Новиков разбирает их образы: «Высокопар наполнен воображением о своей превыспренней учености. Взирает с презрением на всех писателей; по его мнению, он только один достоин всеобщей похвалы…» – и так далее, почитайте и сравните с современностью. А вот в одном из этих образов Новиков вдруг проговаривается: «Суевер златой век, в коем позволено всем мыслить, называет железным веком и утверждает, что сие означает скорое преставление света». Про очередной конец света мы можем и сейчас узнать много интересного (я не в курсе приключений планеты Нибиру, которая прилетит и нас уничтожит, но многие ведь всерьез в это верят!). Я, собственно, о другом. Цитата еще раз, медленно: «Суевер златой век, в коем позволено всем мыслить, называет железным веком…» То есть Новиков прямо сказал, что он живет в золотом веке, и золотой век заключается в том, что интеллигенция может мыслить и может высказывать свое мнение. Смотрите, сам Николай Иванович употребляет слово «позволено»! Кем позволено, а? Вот именно. Сам написал, никто ему не диктовал, никакой цензор ему это слово не вписывал. И не могу не подчеркнуть (точнее, это Пушкин будет подчеркивать): в такой ситуации ядовитая критика ничего хорошего не сделает и в лучшую сторону ничего не меняет. Что, впрочем, Новиков потом сам и поймет.

Ну, как ни уходи от полемики, а процитировать ее придется. Итак, Екатерина рассуждает о том, что не надо слабости называть пороком, нужно человеколюбие, нужен дух кротости и снисхождения, и к этому идет вот какая приписка: «Никому не рассуждать о том, чего кто не смыслит, и никому не думать, что он один весь белый свет может исправить». В этом, как вы прекрасно понимаете, учебник видит, что она жестко ограничивает свободу слова. Но сама по себе мысль, на мой вкус, не так уж и плоха. Потому как иначе будет то, что легко видеть в комментах к абсолютно любой топовой записи. А там видишь именно бяку, от которой матушка-императрица предостерегала: рассуждают о том, чего никто не смыслит, и пишут такую мерзость, такую гадость, что просто диву даешься: этих людей научили писать, но читать их так и не научили.

Возможно, вы со мной не согласны. Это неважно, и важно не это. Важно, что суть дискуссии Екатерины и Новикова о том, какой должна быть критика в блогах, на каких принципах она должна основываться, это проблема сегодняшнего дня. А, я вам напомню, для нас важнейший вопрос этого курса – это вопрос актуальности произведений. И поскольку бескомпромиссно-обличительная позиция Новикова была воспета учебником, по которому училось еще поколение моих родителей, то когда вы видите, как в комментах образованный человек просто-таки лается, то… ну, вряд ли он читал «Трутень», но культурный багаж скинуть сложно. А багаж прост до чрезвычайности: критика, переходящая в хамство, хороша, если ты критикуешь власть. Увы!

Итак, что же у нас пишет «Трутень»: «Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабости человека обыкновенные, и что должно оные прикрывать человеколюбием, но таких людей человеколюбие привычнее называть пороколюбием. Любить деньги та же слабость, почему слабому человеку простительно брать взятки, обогащаться грабежами. Пьянствовать также слабость, чем привычка, однако пьяному можно и жену, и детей прибить до полусмерти, подраться с верным другом. Словом, я как и в слабости, как и в пороке не вижу ни добра, ни различия».

Екатерина, естественно, взвилась, и вышел ну просто классический флейм. Она назвала это всё ругательствами, она писала, что это есть стремление истребить милосердие и за всё про всё кнутом сечь (то есть, по ее мнению, это «Трутень» хочет за всё кнутом сечь). На что Новиков ответил: «Госпожа “Всякая всячина” на нас прогневалась. Наши нравоучительные суждения называет ругательствами», – угу, нотариально заверенные скриншоты… у них было проще, у них бумажный провайдер, там не сотрешь и не исправишь. «Но теперь вижу я, что она виновата меньше, нежели я думал. Вся ее вина состоит в том, что она на русском языке изъясняться не умеет и русских писаний обстоятельно разуметь не может». Ну что это такое, я извиняюсь? Где в высказываниях Екатерины слабое знание русского языка? У нас сейчас это говорится так: вы посмотрите на ее аватарку! Человек с такой аватаркой не умеет по-русски писать! Это абсурдные придирки к противнику: берем первое, за что зацепился взгляд, и видим в этом недостаток. Это абсолютно классическое интернетное хамство за два с хвостиком века до Интернета. В итоге они дошли уже до совершенных оскорблений. Читала я и то и другое, не стала выписывать. К чему вся эта война привела? Она логично привела к обоюдному удалению аккаунтов. Сначала закрылся «Трутень», потом закрылась «Всякая всячина», да-да, ушли вообще из Интернета, даже мэйлы не читали, даже в онлайн-игры не играли, сидели дулись, сетевой скандал переживали.

Новиков через какое-то время начинает издавать новый журнал, где уже будет другой эпиграф, из Сумарокова: «Опасно наставленье строго, // Где зверства и безумства много». То есть он таким эпиграфом четко указывает на то, что его позиция будет более умеренной. В первом листке «Живописца» он желает по случаю наступления Нового года всяким сословиям самого разного, и, между прочим, крестьянам: «Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети». Заметьте, ни о какой отмене крепостного права он не помышлял. «Желаю вам сил телесных, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастие ваше руководствует ко благосостоянию всего государства». Вот таких вещей желает поселянам. Достаточно показательный пример того, что его позиция стала более сдержанной.

Из его критики – будет писать сатиры на чрезмерных модников «Опыт модного словаря щегольского наречия», пародийные лечебники будет издавать. И, как я уже говорила, эта блогерская деятельность довольно быстро закончится, потому что случится Пугачевская война. И Пугачевская война внезапно напомнит Новикову, что он рубит тот сук, на котором сидит, и что все резкие выступления против власти поставят его лицом к лицу с тем самым русским бунтом, бессмысленным и беспощадным, который потом этими словами назовет Александр свет-Сергеевич. Так что после Пугачевской войны эта критичность Новикова сдуется, как пух с одуванчика. Чего он желал крестьянам? Чтобы помещики были им отцы, то есть надо просвещать помещиков, чтобы они не были зверьми по отношению к крестьянам… Всё, и никакого осуждения крепостного права. Так что от журнальной сатиры он из-за Пугачевской войны перейдет к деятельности издательской, о которой всё необходимое я вам уже сказала.

Некоторые выводы из этого буду делать не я, а Александр Сергеевич Пушкин, когда мы с вами дойдем до его разбора Радищева, к которому сейчас и переходим. Итак, что у нас с «Путешествием из Петербурга в Москву»? Сам по себе заголовок декларирует намерение автора описывать происшествия, которые происходили на каждой станции, а если не события, то размышления – это для XVIII века абсолютно типичный жанр, то есть Радищев маскируется под классическую для своего времени форму. Почему это классический жанр XVIII века? Потому что мир раздвигается, путешественники ездят, и собственно рассказ о том, что там и где происходит, как где живут люди, такой рассказ востребован. Да он, кстати, и сейчас еще как востребован именно в этом, изначальном варианте. Вы читаете тревел-блогеров? Я так с удовольствием. Но Радищев ни близко не тревел-блогер, для него это только форма. И мы, поострив сердце мужеством, переходим к содержанию.

Сначала, как водится, о хорошем. Один из таких самых ярких образов – Анюты в главе «Едрово», девушки красивой, девушки внутренне чистой, девушки влюбленной, у нее проблемы со свадьбой, но в итоге как-то всё разрешается, и дело не в том, какие у нее жизненные трудности, а в спокойном достоинстве, с которым она держится в разговоре с автором. Я вам честно скажу: это практически единственное, что я помню из «Путешествия из Петербурга в Москву» по школьному чтению. Что еще из содержания?.. Есть крепостной интеллигент, который предпочел трудную солдатскую службу всегдашнему поруганию в доме помещицы. Слепой певец, который отвергает слишком щедрое подаяние. Сюжет об убийстве крестьянами помещика-злодея и судебном разбирательстве, которое, естественно, будет в пользу дворян. Как подсказывает учебник, проблема наследственного сифилиса – такое там тоже, оказывается, есть, и я школьницей этого, разумеется, не могла осмыслить. Нелепая женитьба петербургского мота на старой сводне. Проблема свободной любви, где контрастом возникает образ уже упомянутой мною Анюты. Вот самые яркие моменты.

Что ж, собственно, судьба Радищева известна, гнев Екатерины известен. «Автор – бунтовщик, хуже Пугачева». Теперь, поскольку я не хочу цитировать саму эту вещь, посмотрим, что об этом писал Пушкин. Но прежде, чем смотреть, важно поинтересоваться, когда и зачем он это писал, потому что не существует «просто статей» и «просто сатиры» тем паче не существует, каждый текст обусловлен тем, для каких читателей он создан. Недаром мы сегодня начали с Кантемира, который писал свои сатиры исключительно для себя, показывая только друзьям. Он категорически не предназначал свои вещи для печати, и поэтому, как вы понимаете, судьба Кантемира была вполне себе спокойной. А судьба сатир была, понятно, подпольной…

Зачем и как о Радищеве пишет Пушкин? Вы будете чрезвычайно удивлены (уверена, что вы не знали этого факта). Поскольку всё-таки в «Путешествии из Петербурга в Москву» есть и образ Анюты, и другие читаемые места, то Пушкин, будучи издателем «Современника», хотел – ни много ни мало! – фрагменты читаемые, совместимые и с русским литературным языком, и с цензурными требованиями, в «Современнике» издать. Вот такая вот у Пушкина была смелая мысль – взять и издать некоторые фрагменты из Радищева! И не просто их издать, а сопроводив редакторской статьей. Это очень важный момент для оценки того, что мы будем читать у Александр свет-Сергеевича. Потому что – где у нас мнение Пушкина, а где у нас то, что Пушкин пишет в угоду цензуре? Он же всё это предназначает для печати, он рассчитывает, что всё это пройдет цензуру, – увы, нет, не прошло. Радищев был и в это время слишком одиозной фигурой, поэтому издать Радищева Пушкину не дали. Но надо понимать, что то, что я вам сейчас буду цитировать, это не «мнение Пушкина», а мнение Пушкина, высказанное для цензуры. То есть мы с вами не знаем, что Пушкин о Радищеве реально думает. Мы знаем только тот факт, что если маникюрными ножницами порезать, то несколько читаемых кусков тут найти можно – вот это Пушкин о Радищеве точно думал, когда хотел фрагменты из него издать. А теперь посмотрим, что же у нас писал Александр свет-Сергеевич.

«Возвращаясь в Петербург, Радищев сообщил, что вступил в гражданскую службу, не переставая при этом заниматься словесностью, – действительно, Радищев написал много, в частности он написал «Житие Федора Ушакова», своего друга, такая вот достаточно экзотическая вещь. «Он женился, состояния было достаточно. В обществе он был уважаем как сочинитель. Граф Воронцов ему покровительствовал. Государыня знала его лично и определила в собственную канцелярию. Следуя обыкновенному ходу вещей, Радищев должен был достигнуть одной из первых степеней государственных. – То есть вы понимаете, что у этого человека карьера складывалась более чем благополучно, и ему был открыт тот путь, по которому потом прошел Державин. – Но судьба готовила ему иное. Он написал “Путешествие из Петербурга в Москву” – сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу». И далее Александр свет-Сергеевич продолжает: «Если мысленно перенесемся мы к 1791 году, если вспомним тогдашние политические обстоятельства, если представим себе силу нашего правительства, наши законы, не изменившиеся со времен Петра I, их строгость, в то время еще не смягченную двадцатипятилетним царствованием Александра, самодержца, умевшего уважать человечество, – вот такая вот любопытная деталь, между прочим: насколько действительно легче стало при Александре, что мы с вами не очень-то знаем, – если подумаем, какие суровые люди окружали еще престол Екатерины, то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего». Итак, он его поступок называет преступлением. В этом я вижу реверанс в сторону цензуры, я не думаю, что Пушкин сам так считал. «Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!» И далее следует фраза, которой в советских учебниках быть не могло, а именно: «Мы никогда не почитали Радищева великим человеком». А теперь смотрите дальше. Умение писать для цензуры – это очень красивое умение, и оно нужно не только в подцензурном обществе. Я в свое время делала серьезный научный доклад на серьезную научную тему, но мне надо было это делать перед человеком, с научной позицией которого я была не согласна, а он тут сидит, в первом ряду. Поэтому первый тезис идет такой, чтобы его успокоить, а дальше можно развивать мысль туда, куда тебе надо. Это прием довольно известный. Многие ему следуют, многие его изобретают совершенно самостоятельно. Смотрите, как это делает Александр свет-Сергеевич. Итак: «Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а “Путешествие в Москву” весьма посредственною книгою, – насчет посредственной книги я полностью согласна, – но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию», – вот с этим утверждением я согласна чуть более чем полностью. Заметьте, что раскрытие мысли противоречит исходному тезису. Мы его не считаем великим человеком, но он с духом необыкновенным и прочими исключительными качествами. Так мы считаем или не считаем его великим человеком?! Начали с одного утверждения, развернули в противоположность. Очень мило. По сути же, что это действительно удивительное самоотвержение – не поспоришь, человек себя этой книгой погубил. Дух необыкновенный – да, уж это точно.

«Но, может быть, сам Радищев не понял всей важности своих безумных заблуждений. Как иначе объяснить его беспечность и странную мысль разослать свою книгу ко всем знакомым, между прочими к Державину, которого поставил он в затруднительное положение?» Державин – политически успешный деятель, управлял сначала Олонецкой, а потом Тамбовской губернией, а на момент выхода «Путешествия» он – личный секретарь императрицы! Вам еще раз Пушкина перечитать? Теперь вы понимаете смысл его слов, что Радищев поставил Державина в затруднительное положение? Да уж…

Знаете, что это мне напоминает? Знаете историю, как Мандельштам читал «стихи про кремлевского горца» Пастернаку? Пастернак ему сказал: «Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, потому что ваши стихи – это не акт литературы, поэзии, а акт самоубийства». Похожая ситуация! – вот она, пошла наша дорогая, любимая тема мученичества. Если ты непременно хочешь оказаться мучеником, то, пожалуйста, твое личное дело, это твое личное самоубийство – политическое, поэтическое, какое угодно. А других-то зачем за собой тянуть?

Дальше читаем Александр свет-Сергеевича. Что ни слово – то алмаз. Я не люблю Пушкина как поэта, но как мыслитель он мне чрезвычайно интересен, потому что… ну попадает же в точку! «Как бы то ни было, – продолжает Александр свет-Сергеевич, – книга его, сначала не замеченная, вероятно потому, что первые страницы чрезвычайно скучны и утомительны, вскоре произвела шум. “Он мартинист, – говорила она Храповицкому, – он хуже Пугачева; он хвалит Франклина”. Слово глубоко замечательное: монархиня, стремившаяся к соединению воедино всех разнородных частей государства, не могла равнодушно видеть отторжение колоний от владычества Англии».

Лирическое отступление о Екатерине. Чтобы я вам не только Пушкина цитировала. Сейчас эту тему подзабыли, она была актуальна лет десять назад, когда тогдашний глава бурятских буддистов объявил нашего президента воплощением богини Белой Тары. Если этот скандал вас миновал – вам сильно повезло. А я не могу не рассказать на этот счет историю. Есть в буддизме богиня мудрости Белая Тара. Жили-были буряты, они были буддисты. В Забайкалье пришли православные священники, которые логично пытались бурят из буддистов переделать в православных. Буряты обратились к тогдашнему российскому монарху, которым по приятному стечению обстоятельств оказалась женщина, Екатерина Вторая, с просьбой: дайте нам оставаться буддистами. А Екатерина Вторая взяла и ответила: да пожалуйста. Они от радости были готовы объявить монарха воплощением буддийского божества, а поскольку это женщина – логично объявили Тарой, богиней мудрости, и я их хорошо понимаю. А дальше проблема заключается в том, что буддизм построен на теории реинкарнации и если кто-то оказался воплощением божества, то в следующих жизнях он остается воплощением этого божества. Дальше, по счастью, бурятские буддисты не муссировали вопрос, являются ли российские правители воплощением богини Тары, но в 2000-е годы крайне сомнительная личность, являвшаяся тогда главой бурятских буддистов, вдруг решила это дело вытащить из-под праха XVIII века и объявить воплощением Белой Тары Путина, что, конечно, абсурд и стыдоба. Это к вопросу о том, что Екатерина, пытаясь удерживать всю эту гигантскую территорию, естественно ругалась, как вы видите, в полной цитате не просто: «Он бунтовщик хуже Пугачева», – а «он хвалит Франклина». Понимаете? Для нее вопрос целостности русского государства был понятным и очевидным. Когда у нас общая граница от Урала до Дальнего Востока, то вопрос, где кончается метрополия и начинается колония, довольно интересный. И Россия дала возможность национальным культурам вливаться в единое пространство; мечеть и буддийский храм в Петербурге были – вот пример отношения! Нету противопоставления офицера в пробковом шлеме и дикаря, понимаете? Нету границы, нету разрыва, нету пропасти. У нас нет идеи того, что называл Киплинг «бременем белого человека», где «мы» – высшая раса, а «они» – дикари. К вопросу об отношении к Екатерине и ее оппонентам. Как видите, Пушкин здесь Екатерину поддерживает. Для цензора? Не думаю…

Читаем дальше. «“Путешествие в Москву”, причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге». Золотые слова. Давайте поговорим о варварском слоге Радищева. Вопрос: почему «Путешествие…» написано так, что, простите, без отбойного молотка в него не врубиться? Потому что есть две противоположные тенденции в критике. Первая тенденция – это тенденция, известная вам по Ломоносову, по «Оде на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны 1747 года». Ведь, по сути, Ломоносов недоволен тем, что матушка-императрица не хочет давать деньги на науку! Ага! Вы там недовольство видите? Не видите. Вам про него на лекции доложили, рассказали о ситуации, которая стоит за этим текстом. Почему это важно? Потому что для Ломоносова задачей является действие, результат. Он нацелен на результат – гранты на науку. И «Письмо графу Шувалову о пользе стекла», в общем, о том же самом. Парадоксальным образом оба эти текста вполне читаемы, в отличие от «Путешествия…». Радищев же, о чем будет дальше писать Александр Сергеевич, сосредотачивается на голой критике. То есть он действует с позиции «я буду сейчас указывать, как и что неправильно», без положительной программы, без идей, как это изменить. Откройте «Путешествие из Петербурга в Москву», попытайтесь продраться через варварский слог – и вы не узнаете, как надо правильно. «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляете?» Надо отменять крепостное право? а как? А черт его знает. Радищев ничего не предлагает, он только критикует. И позиция обличителя приводит к тому, что он будет чрезвычайно требователен не только к объекту своей критики, то есть к матушке-императрице, но и к читателю. «Я знаю, как надо, и поэтому буду писать высоким штилем». Позиция очень четкая, и я с ней мучительно сталкивалась не в литературе, а в жизни. На ней стоит огромное количество университетских педагогов: я знаю, как надо преподавать, и если студент не хочет слушать мой курс, то это он сам виноват, зачем он вообще пришел учиться. Позиция трагическая, я видела многократно, как она приводит к самым страшным проблемам, студента – к ненависти к предмету и к незнанию, а педагога – к другим бедам. Всё это очень и очень тяжело… Директивный принцип поведения определяет железобетонный стиль изложения. Полное единство формы и содержания, увы. Так что надо понимать, что Радищев – очень цельная личность. Он берет на себя право обличать, он берет на себя право указывать, он ставит себя на некий постамент, и это он делает и с точки зрения содержания, и с точки зрения формы. Этот менторский текст можно было выразить только стилем, который абсолютно не ориентирован на то, чтобы быть доступным, быть хорошо читаемым. Я еще раз повторю: если человек имеет положительную, созидательную программу, то он будет заинтересован в том, чтобы изложить ее доступным языком. Если же человек имеет программу консервативную или деструктивную, то это скажется и на стилистике. Вот почему у Радищева варварский слог.

И еще один момент. Как вы понимаете, основная претензия к стилю Радищева – сознательное усложнение и сознательная архаизация. И то и другое оказалось востребовано в некоторых направлениях современной культуры (разумеется, не в версии Радищева, а в других формах). И это внезапно обусловило новый интерес к Радищеву – уже в аспекте не содержания, а стиля. Мне моя дочь принесла ссылку на отнюдь не академическую статью, где о «Путешествии…» говорится ровно то же, что мне дочь рассказывает о современной поэзии: стиль усложнен нарочно, чтобы читатель не скользил взглядом, а спотыкался – и через это более глубоко осмысливал текст. А дальше начинается самое интересное (и здесь я тоже с удовольствием цитирую мою дочь): если в поэзии это делается для решения художественных задач, то у Радищева художественных задач, как мы знаем, нет. У него задачи только менторские. То есть читатель должен споткнуться о его стиль, задуматься… о чем? да о том, как исправлять все те проблемы, что есть в России. Ведь у самого Радищева положительной программы нет. Итак, оцените: у Радищева поэтика переходит… в политику. Ход красивый, но, как мы знаем, результатов не дал.

Что же далее у нас пишет Пушкин? Вот ей-богу, искренне пишет, не под цензуру. «Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного». И далее еще жестче: «Он есть истинный представитель полупросвещения». Полупросвещение. Оцените термин. Что же это такое? «Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне – вот что мы видим в Радищеве». И далее: «Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить?» Мы об этом только что сказали; теперь мы это читаем у Пушкина. Заметьте, Радищев тут фигура вневременная: Базарова вспоминайте. Ну и в чем разница? Что Базаров изъясняется более по-человечески? М-да, прогресс. Идем дальше: «Он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы… – А теперь, смотрите, очень интересно. – С одной стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар божий, не была рабой бессмысленной и своенравной управы, а с другой, – вот это надо в наш Интернет вынести, золотом там написать на каждой странице, сделать неотключаемый баннер, – а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной». Это сложнейший вопрос: где та грань, когда свобода слова перерастает в ту самую жуткую вседозволенность, которая приводит ко всяким отрицательным последствиям. И мы сегодня, говоря о Новикове, этого уже касались, и в финале нам еще и Пушкин даст ответ, и на следующей лекции тоже увидим, что думает на этот счет еще один автор.

Продолжаем читать. «Но всё это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна… – Ага, смотри выше мои высказывания о Новикове, что он сделал и чем знаменит: сделал одно, знаменит тем, что произвело шум и соблазн. Ибо само правительство, – продолжает Пушкин, – не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью». Что мы с вами будем отчасти читать в следующий раз, отчасти будем читать в следующем полугодии, поскольку у нас Фонвизин улетает в классику. Вот то, отчего Радищев – не великий человек: он совершает поступок весьма эффектный, на Change.org была бы куча подписей в защиту, которые его никоим образом от ссылки не защитят… да, он соберет некий информационный капитал, но это никак не изменит его судьбу. Я, когда преподавала на журналистике, очень серьезно именно это давала моим журналятам как главный урок. Наша классика должна же чему-то учить. Чему учит «Путешествие из Петербурга в Москву»? Как делать не надо. А то окажешься журналистом, в защиту которого соберут кучу подписей, нифига тебя эта куча подписей не защитит, тем дело и кончится. Между тем, действуя, как Ломоносов, действуя, как Державин, можно достичь результатов. И вот тут мы с вами возвращаемся к теме человеколюбия – да, это екатерининское человеколюбие, екатерининская программа мягкой критики. Дело не в том, что критика должна быть мягкой, дело в том, что, когда пар выходит в гудок, мы получаем закрытие «Трутня» и ссылку Радищева. Когда всё уходит в гневно-обличающую критику, то оно не приносит результата в лучшем случае, а в худшем случае приводит к худшему результату.

Пушкин пишет, что влияние Радищева было ничтожно. Возможно, это прогиб под цензуру. «Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей… – Ну, видимо, все-таки не все забыли, и декабристы его не забыли Роль свою она сыграла, конечно. Но надо понимать, что то самое смягчение законов при Александре не есть заслуга Радищева, это заслуга Державина. – … несколько благоразумных мыслей, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения. – Разумную мысль не надо выражать через брань. Ничего хорошего из этого не будет. –…с примесью пошлого и преступного пустословия, – вот золотые слова. Пустословие – преступно и пошло. Растащить эту статью Пушкина на цитаты, раскидать по Интернету, авось, глядишь, кто-нибудь да осознает, что сказало Наше Всё. – Они (то есть несколько благоразумных мыслей Радищева) принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением, – собственно говоря, “благоволение” в терминах Пушкина – это то же самое “человеколюбие” в терминах Екатерины. А вот теперь внимание –… ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».

«Нет истины, где нет любви» – это ключ к оценке всего, что мы с вами в интернетах видим. Да и не только в интернетах. К оценке абсолютно любой критики. Вот эта статья Пушкина ведь разносит Радищева по косточкам! Но это не критиканство, потому что здесь и уважение, и желание осмыслить, и, напомню, стремление издать. Здесь есть любовь, и поэтому мы с вами и разбираем построчно этот текст, а не «Путешествие…». Оцените этот парадокс: Радищев устарел в ноль, разве что как образец стиля кому-то пригодился. А статья Пушкина о нем – актуальнее свежих новостей блогосферы. Вот вам мастер-класс литературной критики.

И еще о критике и интернетах. Когда текст – неважно, какой текст, неважно, какие в нем факты излагаются, – проникнут ненавистью, то ему не очень-то стоит верить. «Ибо нет убедительности в поношениях». И если текст написан с любовью, то он одному по этому факту заслуживает доверия. Это то, над чем я хочу оставить вас размышлять. Потому что эта мысль более чем свежа, и, в общем-то, тщательный разбор статьи Пушкина – единственная причина, по которой я оставила Радищева в программе. Потому что книга его весьма посредственная, не говоря о варварском слоге. А к цитате «Нет истины, где нет любви» парадоксальным образом мы вернемся в следующий раз у человека, по отношению к которому Пушкин был учеником, и это был отнюдь не Державин. На этом у нас с вами сегодня всё.