Лекция 16

Иоганн Себастьян Бах. Часть 9

Прошлые несколько лекций мы посвятили обзору творчества И. С. Баха в Лейпциге, его духовным кантатам и страстям. Как я уже говорил, написав в 1729 году «Страсти по Матфею», Бах перестал писать кантаты. Это было вызвано двумя причинами. Прежде всего – внутренней: композитор сделал, что хотел, создал беспримерную христианскую философию в звуках и исчерпал возможности звуков в этой области, подойдя к пределу, который отделяет искусство от непосредственно религиозной духовной жизни. Была и внешняя причина. Написание таких духовных внутренних произведений требовало весьма теплого неформального отношения к своей работе, а у Баха в 1729 году начался ряд серьезных конфликтов со своими работодателями, после которых он уже не мог с такой непосредственной сердечностью относиться к своему рабочему месту в церкви, руководству богослужебным хором и оркестром. Несомненно, Бах продолжал трудиться со всей добросовестностью и ответственностью, но оригинальной музыки для богослужений, за немногими исключениями, о которых я расскажу позже, почти не писал, а перерабатывал свои старые произведения.

Что же произошло в 1729 году? Я уже рассказывал, что Иоганн Себастьян не обладал административными талантами и был плохо приспособлен к рутинной работе, если она требовала каких-то длительных организаторских усилий. Должность кантора церквей Св. Фомы и Св. Николая в Лейпциге, которую занимал Бах, была своеобразной. С одной стороны, кантор руководил всей церковной музыкой города, и это Баху собственно и нравилось, здесь был и простор для творческих возможностей, и сама должность имела достаточный престиж и вес, что для Баха также было очень важно. С другой стороны, кантор должен был нести множество рутинных обязанностей по школе и образовательному процессу, причем не только в области музыки. Скажем, кантор должен был преподавать ученикам латынь. Вот такими школьными обязанностями Бах тяготился и стал сразу ими пренебрегать (напомню, что он поступил на эту должность в 1723 году) и спихнул с себя эту самую латынь и все прочее, приплачивая другим педагогам, чтобы они исполняли за него эти обязанности, а сам полностью посвятил себя музыке. Ректор школы Св. Фомы, непосредственный начальник Баха, Иоганн Эрнести не препятствовал этому, видимо, прекрасно понимая, кто такой Бах, и вдобавок, трезво оценивая его творческий потенциал, закрывал глаза на такие нарушения, предоставляя композитору режим наибольшего благоприятствования.

Но, как и везде, кроме, может быть, Кётена, так и в Лейпциге, в отношении с властями Бах проявлял ершистость и недипломатичность, постоянно нарываясь на конфликты. Причем по большей части он был виноват в них сам. Вот, например, конфликт с проповедником церкви Св. Николая, дьяконом Гаутлицем. Была традиция, что хоралы для богослужения назначает кантор, но проповедник Гаутлиц захотел сам выбирать хоралы в связи с содержанием той проповеди, которую он готовит. Он договорился об этом с Бахом и целый год сам назначал богослужебные песнопения. А потом Баху вдруг пришло в голову, что назначение хоралов проповедником – несправедливо и нарушает его права. А когда Бах боролся за справедливость и свои права, к чему он всегда был чувствителен, он уже не взирал на лица и не считался с субординацией, устраивая конфликты и скандалы из ничего. Тот спор тянулся долго, и консистория решила его в пользу проповедника. Была у Баха и тяжба с университетским начальством о том, кто должен заведовать музыкой в университетской церкви Св. Павла.

В результате этих конфликтов против кантора стало накапливаться раздражение. Ректор Эрнести покрывал Баха, однако в октябре 1729 года он умер. Воспользовавшись этим, городское начальство решило поставить зарвавшегося кантора на место. Ему были предъявлены обвинения, что он недостаточно уделяет внимания урокам пения и хору, не способен поддерживать дисциплину среди учащихся, перепоручил преподавание латыни не справляющемуся с этим педагогу, к тому же часто выезжает из Лейпцига без разрешения, чтобы совершать неучтенные музыкальные мероприятия (т. е., говоря современным языком, бегать по «халтурам»). Кантор совершенно не управляем – подытоживает магистрат. Бах в ответ пишет докладную записку, обвиняющую магистрат в нерадении о музыке, под названием «Краткий, но в высшей степени необходимый проект хорошей постановки дел в церковной музыке с присовокуплением неких непредвзятых соображений относительно упадка оной». На самом деле это отнюдь не краткий, а весьма развернутый памфлет, основное содержание которого – всевозможные претензии магистрату.

Магистрат же здесь решил показать власть – Баха принудили преподавать латынь и исполнять все школьные обязанности, а плюс к этому ему снизили зарплату, что для него, обремененного большой семьей, было весьма чувствительно. Бах, разумеется, был крайне разгневан, а в таком состоянии затруднительно писать духовную музыку, требующую совершенно другого настроя души. Он начинает думать о том, чтобы сменить место службы. К 1730 году относится знаменитое письмо композитора к своему соученику по лицею Георгу Эрдману, занимавшему к тому времени довольно высокую дипломатическую должность. Знаменито это письмо тем, что Бах достаточно подробно описывает в нем свою жизнь, кроме того, для нас это небезынтересно и тем, что письмо это попало в Москву, потому что Эрдман занимал дипломатический пост именно на русской службе, и ныне оно хранится в Российском архиве.

Приведу его полностью:

«Ваше высокородие!

Простите меня, Вашего старого верного слугу и друга, что я позволил себе Вас беспокоить. Уже четыре года прошло с того времени, как Вы осчастливили меня ответом на мое письмо. Поскольку я вспоминаю, что Вы просили сообщить Вам о моих обстоятельствах, то спешу исполнить Вашу просьбу. Моя судьба с юных лет, включая перемену, перенесшую меня в качестве капельмейстера в Кётен, Вам известна. Там я имел милостивого и любящего музыку князя, у которого на службе я полагал всю жизнь пробыть. Но должно было случиться так, что упомянутый князь женился на Беренбургской принцессе, и тогда стало казаться, что склонность упомянутого князя к музыке начала блекнуть, тем более что новая принцесса оказалась немузыкальной; таким образом, Богу угодно было, чтобы я оказался здесь музик-директором и кантором в школе Св. Фомы, хотя первое время мне казалось очень странным, что я из капельмейстера был призван в канторы; посему я оттягивал свое решение в течение четверти года, но сия служба была мне описана настолько благоприятно, что я, наконец – тем более что мои сыновья должны были приступить к учению, – решился во имя Всевышнего отправиться в Лейпциг, подвергся испытанию, после чего предпринял эту перемену. Здесь я по воле Божией и нахожусь поныне. Но так как 1) я нахожу, что служба сия далеко не так привлекательна, как мне ее описали, 2) я лишен многих служебных доходов, с сей должностью связанных, 3) очень дорогая местность, 4) странное и мало преданное музыке начальство, почему я принужден жить в постоянных огорчениях, среди зависти и преследований, – то посему я буду принужден с помощью Всевышнего искать своей фортуны в другом месте. Если бы Вы, Ваше высокородие, узнали что-нибудь о подходящей должности для Вашего старого верного слуги, то я покорнейше просил бы дать мне благосклонную рекомендацию. С моей стороны могу обещать постараться не обмануть Вашего участия и рекомендации.

Моя теперешняя служба дает около 700 талеров, и если бывает похорон больше чем обыкновенно, то акциденции пропорционально увеличиваются; но при здоровом воздухе таковые отпадают, так, например, я потерял в прошлом году на ординарных похоронах акциденций более 100 талеров. В Тюрингии я могу обойтись с 400 талерами легче, чем здесь с двойной суммой, ввиду чрезвычайно дорогой жизни.

Хочу еще упомянуть о моих семейных делах. Моя жена умерла в Кётене, и я женился второй раз. От первого брака у меня остались в живых три сына и дочь, каковых Вы, если изволите вспомнить, видали в Веймаре. От второго брака у меня имеются один сын и две дочери. Мой старший сын теперь студент юридического факультета, два других посещают один первый, а другой второй класс, а старшая дочь еще не замужем. Дети от второго брака еще малы, старшему мальчику шесть лет. Но все они прирожденные музыканты, и я смею уверить Вас, что могу в своем семействе сформировать вокальный и инструментальный концерт, тем более что моя теперешняя жена поет чистым сопрано, а старшая дочь ей неплохо подпевает.

Я почти превышаю допустимую меру вежливости, беспокоя Вас так много, почему и спешу закончить, пребывая в неизменном уважении на всю жизнь, Вашего высокородия послушно преданный слуга

Иог. Себаст. Бах Лейпциг, 28 окт. 1730».

Вот такое замечательное письмо. Особенно умиляет сетование Баха на здоровый воздух в городе Лейпциге, из-за чего народу умирает мало, и он лишается своего дохода от похорон.

Но с переменой службы ничего не вышло, и композитор оставил эту мысль. Новый ректор школы Св. Фомы, Иоганн Матиас Геснер, пытался сгладить острые углы между Бахом и магистратом. Он вернул ему все доходы, освободил от преподавания общеобразовательных дисциплин, к тому же добился ремонта органа за городской счет, за что Бах был ректору весьма признателен. Но свое униженное положение он не забыл и искал средств защитить себя на будущее. В качестве таковой защиты он стал добиваться очень весомого звания придворного королевского композитора при Саксонском дворе в Дрездене. Королевский двор относился к Баху хорошо, и Август Сильный, любивший музыку, и его наследник Фридрих II Август очень ценили Баха, тем более что старший сын композитора Вильгельм Фридеман с 1733 года стал придворным органистом в Дрездене. Для снискания придворного звания Бах писал мессы (саксонский курфюрст, будучи одновременно королем Польши, исповедовал католицизм). К первой, присланной в Дрезден мессе он приложил весьма выразительное письмо, адресованное наследнику престола. Август Сильный незадолго перед тем скончался. Цитирую:

«[…] В глубочайшей преданности приношу Вашему королевскому высочеству настоящий скромный труд, плод тех знаний, коих я достиг в музыке, и всеподданнейше прошу соблаговолить воззреть на оный милостивейшими глазами – не сообразно сей заурядной композиции, а сообразно всему миру известному милосердию Вашему – и взять меня под Ваше могущественнейшее покровительство. Я уже несколько лет – и по сей день – имею в своем ведении руководство музыкой при обеих главных церквах Лейпцига, но при сем вынужден незаслуженно терпеть разные обиды, а иной раз и уменьшение сопряженных с моей должностью акциденций, чего, однако, могло бы вовсе и не быть, если бы Ваше королевское высочество оказали мне милость и пожаловали бы мне звание от Вашей придворной капеллы, отдав по сему поводу кому следует высокое распоряжение касательно издания соответствующего декрета. Такое милостивейшее удовлетворение моей смиреннейшей просьбы обяжет меня к бесконечному почитанию, и я в подобающем послушании изъявляю готовность всякий раз по всемилостивейшему требованию Вашего королевского высочества доказывать свое неустанное усердие сочинением церковной, равно как и оркестровой, музыки и посвятить все свои силы служению Вам, в непрестанной преданности пребывая Вашего королевского высочества всеподданнейше-послушнейшим рабом.

Иоганн Себастьян Бах».

[И. С. Бах – курфюрсту Фридриху Августу II Саксонскому. – Дрезден, 27.07.1733 г.]

Из этого письма видно, насколько сильно был уязвлен Бах лейпцигскими конфликтами.

Давайте послушаем с вами фрагмент «Мессы соль минор», предназначавшейся для дрезденского двора. Надо сказать, что для этих своих «дрезденских месс», за одним исключением, о котором я буду говорить позже, Бах использовал компиляции из прежних своих сочинений, но качество музыки от этого нисколько не снизилось. Комментировать эту необыкновенно мощную, разливающуюся как бурный поток музыку я не буду. Слова начала второй части мессы «Gloria in excelsis Deo» («Слава в Вышних Богу») всем известны:

 

«Слава в вышних Богу, и на земли мир,

в человецех благоволение.

Хвалим Тя, благословим Тя,

кланяем Ти ся, славословим Тя,

благодарим Тя, великия ради славы Твоея».

 

Пока прошение Баха рассматривалось и проходило свои бюрократические обороты, в Лейпциге назрел новый конфликт из-за префекта хора, т. е. помощника регента: кто должен его назначать? Кантор или ректор? Надо сказать, что благоволивший Баху ректор Геснер из-за отказа магистрата совмещать ему ректорскую должность и профессорство в университете, перевелся профессором в Геттинген, а новым ректором стал его заместитель, Иоганн Август Эрнести, однофамилец первого баховского начальника. С ним и произошел конфликт. Пикантность заключалась в том, что первоначально кантор и ректор договорились, что префекта назначает ректор, но договоренность эта была заключена, когда Эрнести и Бах возвращались с сытного свадебного обеда, и Бах благодушно согласился на то, что назначение префекта будет в руках ректора. С этого момента прошло достаточно много времени, месяца три, когда Бах вдруг решил, что назначать префекта – это его право, и лишение этого права представляет по отношению к нему вопиющую несправедливость. Бах устроил скандал, причем уже совершенно на ровном месте. И здесь он, конечно, был не прав, потому что существовала договоренность.

Конфликт снова обострил недовольство Бахом, и тяжба длилась несколько лет. Закончилась она только после того, как Баху в 1736 году было присвоено искомое им звание придворного композитора, и магистрат был вынужден от него просто отстать.

Не все в порядке было и в семейной жизни Баха. Один из его сыновей, Готфрид Генрих, оказался, как тогда говорили, слабоумным (может быть, это был синдром Дауна), и за ним нужен был постоянный уход. Но особые неприятности Иоганну Себастьяну причинял его третий сын, Иоганн Готфрид Бернхардт. В 1736 году Бах рекомендовал бургомистру Зангерхаузена своего 21-летнего сына на должность органиста в этом городе. Иоганн Готфрид приехал туда в начале 1737 года, прошел испытания и вступил в должность, но, проработав совсем немного, наделал долгов и сбежал неизвестно куда. Сохранилось письмо Баха бургомистру. Вот оно:

«Ваше высокоблагородие не станут сердиться, что ответить на высокочтимое послание Ваше я доселе не мог из-за того, что был в отъезде: тому лишь два дня, как я возвратился из Дрездена. Но о том, с какою болью и в каком унынии я составляю сей ответ, Ваше высокоблагородие (как любвеобильный и доброжелательный отец детей своих – милейшего залога супружества) могут судить сами. Своего, увы, неудавшегося сына вот уже год как я не видел ни единым оком – с тех пор как я имел честь снискать от Вашего высокоблагородия столько милостей. Вашему высокоблагородию небезызвестно, что я в те поры оплатил за оного не только стол, но и мюльхаузенский вексель (каковой, видимо, и был причиной тогдашнего его отъезда), да еще и оставил несколько дукатов в покрытие кое-каких его долгов, рассчитывая на то, что его образ жизни впредь изменится. Однако я, к великому моему огорчению, вынужден в который уже раз слышать, что он опять то и дело занимает деньги, поведения своего нимало не изменил, а просто куда-то исчез и держит меня по сей день в полнейшем неведении относительно своего местопребывания. Что мне еще сказать?

И что мне делать? Поскольку тут уж не приходится уповать ни на строгость, ни на ласку, ни даже на готовность хоть как-нибудь помочь делу, мне приходится нести свой крест в терпении, а неудачного сына моего предоставить милосердию Господа Бога, который, несомненно, услышит щемящие мольбы мои и, в довершение, святою волею Своею на оного воздействует, дабы тот постиг, что возвращение на путь истинный единственно и всецело к милости Божией восходит. И коль скоро излил я Вашему высокоблагородию свои чувства, то и пребываю в твердой уверенности, что дурное поведение чада моего не станете вменять мне в вину, а поймете, что истинно преданный отец, близко к сердцу принимающий участь детей своих, тщится сделать все во благо им, что и побудило меня всячески рекомендовать оного на открывшуюся в те поры у Вас вакансию в надежде, что высококультурный зангерхаузенский быт и благородные доброжелатели постепенно подвигнут его к иному поведению, отчего и приношу еще раз Вашему высокоблагородию – как изначальному стороннику его определения на должность – глубочайшую мою признательность, причем не сомневаюсь, что Ваше высокоблагородие попытаются склонить Ваш высокоблагородный магистрат повременить с надвигающимся замещением данной вакансии – не далее как будет выяснено его местопребывание (Господь мой всеведущий свидетель, что вот уже год, как не доводится мне его повидать), дабы можно было от него услышать, что он намерен делать дальше: остаться и изменить свой образ жизни? или искать свою фортуну в иных местах? Мне нежелательно, чтобы Ваш высокоблагородный магистрат сим был отягощаем, хочу лишь испросить терпения, пока сын мой не объявится или же пока каким-нибудь другим путем не обнаружится, куда он таки делся. Ко мне обращаются всякого рода кредиторы, я же без устного или письменного признания сына не могу пойти на требуемые ими выплаты (как оно и положено по всем законам), и посему покорнейше обращаюсь к Вашему высокоблагородию с просьбой не отказать в любезности и навести точные справки о его местопребывании, а затем известить [о том] меня, дабы я мог предпринять последнюю попытку совладать, уповая на помощь Всевышнего, с его ожесточившимся сердцем и образумить его. А коль скоро он уже имел счастье квартировать у Вашего высокоблагородия, то я одновременно хотел бы попросить Вас уведомить меня, взял ли он с собой свои немногочисленные вещи и что из них там еще осталось. В ожидании скорейшего ответа и с пожеланием провести праздники в большей радости, нежели проведу их я, остаюсь, с почтительнейшим поклоном Вашей госпоже супруге, Вашего высокоблагородия преданнейший слуга

Иог. Себ. Бах».

[И. С. Бах – И. Ф. Клемму (в Зангерхаузен). – Лейпциг, 24.05.1738 г.]

Опять же интереснейший документ эпохи, а также характеристика самого Баха. С одной стороны, искренние горестные эмоции, с другой – практический расчет. Он печально сетует, что сам ничего сделать не может, продолжает просить за сына, чтобы его формально не лишили места, но при этом долги его оплачивать заочно отказывается. Ну Иоганн Готфрид, как говорится, окончательно загулял и в 1739 году умер совсем в молодом возрасте.

Таким были для Иоганна Себастьяна Баха 30-е годы XVIII века. К 1740-м годам наступило некое успокоение, и жизнь Баха вошла в относительно ровную колею.

Что можно сказать, подводя некий итог, о постоянной конфликтности Баха с начальством всю его жизнь? Бах часто бывал в этих конфликтах не прав и пристрастен. Он не умел сглаживать возникающие трения, и большинство конфликтов возникало именно из-за этого. Но при всей получающейся неправоте Иоганн Себастьян субъективно всегда исходил из обостренной чувствительности к несправедливости и отстаиванию своих прав, как он их понимал. При всем этом он никогда не действовал хитростью или интригами. Если ему надо было просить короля, чтобы тот присвоил ему придворный сан, Бах, не ища никаких придворных ходов, прямо и писал об этом, несмотря на то что это могло быть воспринято как в некотором роде бестактность. Если Баху надо было высказать какие-либо претензии, то он их прямо и высказывал, невзирая на лица. Такой у него был характер: прямота, честность и открытость, неспособность обманывать и лицемерить сочетались с упрямством и абсолютной недипломатичностью.

Композиторский труд Баха шел своим чередом. Как я уже сказал, несколько отстранившись от написания богослужебной музыки, он направил свое творчество в иные и очень интересные русла. Прежде всего, это возвращение к органному творчеству. Из-под пера композитора стали выходить грандиозные прелюдии и фуги, жанр, к которому Бах не обращался более десяти лет. Поражает их масштабность и глубина, с одновременной стройностью и продуманностью композиции. Все возможности «короля инструментов», органа, раскрываются с такой полнотой, которая уже никогда и никем не будет превзойдена.

Одно из таких произведений – «Прелюдия и фуга ми минор для органа».

В 1729 году Бах принимает на себя руководство лейпцигской Музыкальной коллегией. Эта по преимуществу студенческая организация занималась устроением городской музыки для приятного времяпрепровождения горожан. Нужно подчеркнуть здесь (не воспринимайте это как брюзжание, что «раньше было лучше»), что немецкая молодежь того времени (при том что я не идеализирую тогдашнюю студенческую среду) все же досуг свой любила проводить за музыкальными занятиями, а не за употреблением всякого рода психотропных веществ, сидением за бронированными дверьми своих квартир в Интернете или погружением в виртуальный мир компьютерных игр. Из студентов составлялся оркестр, и в хорошую погоду на улицах Лейпцига, ко всеобщему услаждению, исполнялась музыка. Для этой коллегии Бах написал довольно много произведений, среди которых и клавирные концерты. Большинство из них – это переложение других произведений Баха, скрипичных концертов, вступительных номеров к кантатам и т. д. Сохранилась рукопись этих концертов; видно, что при их написании Бах очень спешил, так как к тому или иному дню нужно было дать студентам нечто новенькое.

Послушаем первую часть «Концерта для клавира ре мажор», который в числе прочих как раз и предназначался для студенческой коллегии.

Вот такая замечательная музыка исполнялась в теплую пору на улицах Лейпцига в 30-е годы XVIII века.

Как раз в эти годы стало очевидным некое глобальное изменение музыкальной парадигмы. На смену музыкальному искусству, коренящемуся в Средневековье и увенчивающемуся эпохой барокко, искусству предельно усложненному, насыщенному большим количеством немузыкальных символов и отсылок, приходит предклассический, так называемый галантный стиль. Слушателями тяжело воспринималась внемузыкальная значимость и техническая перенасыщенность барокко. Ощутимо было требование более простой музыки, музыки самой по себе, которая бы выражала нежность, чувствительность, трогала сердца, была приятной на слух. Упрощение фактуры, ясная, четко различимая приятная мелодия – вот что входило в музыкальный обиход. Бах вполне мог писать музыку в таком стиле.

Послушаем для примера вторую часть «Сонаты для флейты и клавира до мажор». Некоторые исследователи даже отказывают Баху в авторстве этой музыки из-за ее почти классического звучания. Но это точно сочинение Баха, просто он умел писать и так.

Прекрасная музыка, написанная в легкой, приятной, услаждающей слух манере.

Галантный стиль тоже не сводился только к легкости и приятности. В нем были и свои предклассические особенности: и постепенное движение музыки от состояния статики к динамике событийности и развития, и чисто технические вещи, такие как, например, особое использование хроматизмов и т. п.

Для нас важно, что Бах вполне владел этим новым галантным стилем. Было бы странно, если бы величайший музыкант человечества что-то в области музыки не мог. У Баха даже есть почти джазовые фрагменты. Я не шучу. Джазовый ритм и склад фактуры, более того, почти битловский «саунд», который многие люди фанатично считают чуть ли не высшим достижением музыкального искусства, – все это Бах мог.

Послушайте фрагмент арии, инструментальное вступление из светской кантаты № 30а «Angenehmes Wiederau, freue dich in deinen Auen!» («О любезный Видерау, веселись в лугах своих!»). Эта ария вся прямо в таком джазово-битловском духе и написана и ровно в то время, о котором мы с вами и говорим.

Итак, новое и приятное звучание галантного стиля, и даже прозрение в будущие стили музыки, такие как джаз, – все это Бах мог писать без каких-либо затруднений. Но при всем том все же ясно ощущается, что Бах остается консерватором. Ему милее старое мастерство, чем новый стиль. Мне даже слышится некая издевка, которую Бах вкладывает в некоторые свои галантные сочинения.

Вот вторая часть «Концерта для трех клавиров с оркестром ре минор», написанная для той же студенческой коллегии, как раз в образцовом галантном стиле. Никаких сложностей, ясная мелодия, отдельно воспринимаемый аккомпанемент, но в строении самой мелодии, ее угловатости, странности, чуть ли не нелепости, в нарочитом бряцании аккордов аккомпанемента чувствуется некая усмешка.

Кажется, что баховский консерватизм, взгляд в прошлое, о котором я упомянул, от этого нового стиля в современной Баху музыке стал у композитора только усиливаться. Это привело к последнему, очень важному этапу его творчества. Но об этом мы будем говорить с вами уже в следующий раз.