Лекция 5. Август 1917-го: Государственное совещание и военное выступление генерала Корнилова

Итак, дорогие друзья, сегодняшняя наша лекция посвящена, пожалуй, последнему перед Октябрьским переворотом драматическому и решительному моменту между февралём и октябрём. Мы с вами прошлую лекцию посвятили двоевластию и июльским событиям, в которых вся Россия увидела несколько очень важных вещей.

Первое – что власть не усиливается, а слабеет. Все эти идеи, что народ создаст по-настоящему сильную власть, оказались чепухой. Ничего не было создано. Наоборот, в стране разрастались анархия и беззаконие, а не утверждались мир и правопорядок. Это стало ясно всем. После июля 1917-го не осталось человека, который питал какие-то иллюзии на этот счёт.

Второе – в русской политической жизни есть люди, которые работают на врага, на Германию, на Центральные Державы. Слухи об этом ползли и раньше, но после опубликования министром юстиции Переверзевым документов разведки только самые наивные люди могли в этом сомневаться. Теперь вопрос заключался в том, согласны ли стать русские люди союзниками Германии, хотят ли пойти ради мира на всё, в том числе и на продажу собственной чести и чести своей страны, или не хотят. Это была вторая очень важная позиция.

Третья позиция состояла в том, что Русская армия перестала воевать. Армия не просто слабеет – армия бежит. Армия перестает быть реальной силой. А шла война. И уже загублено более двух миллионов жизней. Что делать в этой ситуации?

Собственно говоря, один полюс уже определился, это Советы, которые ведут Россию фактически к поражению. Совершенно очевидно, что они не ведут Россию к победе. Даже самые стойкие сторонники войны в Советах (такие были среди меньшевиков-оборонцев) говорили: «да, война, но без аннексий и контрибуций, война без проигравших и победивших», то есть мир практически любой ценой и как можно быстрее. Другие же, как большевики, просто твердили о том, что империалистическая война должна перерасти в войну гражданскую, в войну против своих генералов, помещиков и капиталистов. Запомним эти слова. В этих словах позиции одной стороны – Советов, проявлялись очевидно. Советы работали на развал армии, на ослабление экономики страны, на превращение России в сообщество, которое неспособно воевать.

За Советами совершенно ясно просматривалась воля Германского Генерального штаба, который мечтал любой ценой, невзирая ни на какие материальные и моральные издержки, прекратить войну на два фронта. Если не получился блицкриг 1914 года, когда надо было сначала разбить Францию, потом всеми силами разбить Россию и так победить, то должен был получиться план 1917 года – вывести Россию из войны и всеми силами принудить к почетному миру (никто уже не говорил о капитуляции Антанты) Англию и Францию.

Русское правительство после июля в целом состоит из социалистов; меньшинство министров, как их называли, «капиталисты», но это кадеты, это прогрессисты. Правительство социалистов во главе с Керенским стоит на позициях обороны, на позиции конструктивной. Поэтому именно в среде правительства появляется идея Государственного совещания. И 31 июля 1917 года Керенский объявляет о том, что в Москве должно быть созвано Государственное совещание.

Государственное совещание, которое прошло 13–15 августа в Большом театре Москвы, собрало очень большой и представительный круг людей. В нём принимало участие около двух с половиной тысяч человек. В состав Государственного совещания вошли все имевшиеся в наличии депутаты Государственной Думы всех четырёх составов – 488 депутатов. 313 представителей кооперативов (в России было очень мощное кооперативное движение), 176 представителей профсоюзов, 150 представителей торгово-промышленных объединений и банков (те самые «капиталисты»), 147 представителей от городских дум, 129 представителей от советов крестьянских депутатов, 118 – от земств, 117 – от армии и флота, 100 – от советов рабочих и солдатских депутатов, 99 – от научных организаций, 80 – от интеллигенции, 58 – от организаций различных народов России, 15 членов Временного правительства, 33 комиссара Временного правительства, 24 представителя духовенства.

Это действительно было очень представительное сообщество. На нём, правда, не было одного человека. На нём не было Верховного главнокомандующего вооружёнными силами Российского государства. На нём не было Лавра Георгиевича Корнилова, который был назначен на пост Верховного главнокомандующего 19 июля 1917 года. И он не был там не случайно. Его не позвали. Было очень знаменательно, что Керенский – Министр-председатель – объявил, что положение на фронте тяжёлое и генерал Корнилов должен быть на фронте, в Ставке, в Могилёве.

Действительно, положение было тяжёлое. Только что произошла Тернопольская катастрофа, сейчас забытая, потому что стыдно. Все помнят Брусиловский прорыв, но никто не помнит о Тернопольской катастрофе. Тернопольская катастрофа – это попытка наступления Русской армии на Австрийскую армию в секторе Тернополя силами в основном Юго-Западного фронта. Для этого Корнилов подготовил специальные ударные части. Из всех полков он собрал самых боеспособных бойцов, которые действительно были готовы сражаться; из тыла приехали ветераны, раненые или уже по возрасту демобилизованные, но ещё способные сражаться солдаты и офицеры. И вот из них создали сильные ударные части. Впервые, по-моему, в истории, но, по крайней мере, точно впервые в России, были созданы женские батальоны. Мария Леонтьевна Бочкарёва, смелая женщина, решила создать женские батальоны, они были созданы, и они сражались. Это уже говорит о том, что творился кошмар. Ведь создание этих ударных, так называемых Корниловских батальонов, которые сражались под флагами с черепом и перекрещенными костями, произошло вовсе не потому, что они решили поиграть в пиратов, а потому, что они решили своей жизнью пожертвовать, клялись, что они готовы жизнь отдать за честь и отечество. И эти же знаки адамовой головы они носили на своих фуражках и на специальном значке Корниловских ударных батальонов. То, что они были собраны воедино, означало, что ещё больше ослабли обычные части, естественно. Потому что все лучшие войска собраны вместе, они-то хорошие, а остальные без них стали совсем плохими. Даже уже и не войска вовсе. И среди них сражались женщины – доброволицы, как потом с почтением назвал их Александр Солженицын.

И вот этими силами, силами артиллерии (тогда уже было полное изобилие снарядов и орудий, было огромное превосходство над австрийцами, да и над немцами), началось Тернопольское наступление. Керенский надеялся показать, что вот, Русская революционная армия, как и Французская революционная армия во время Великой революции, сражается лучше старой Императорской армии. Тернопольский прорыв взялся организовать и провести очень талантливый полководец и в то же время удивительно карьерный и приспособленец – генерал-адъютант Брусилов. Но когда он стал готовить наступление, как опытный генерал, который год назад готовил прорыв под Луцком, он понял, что наступать нечем. И с самого начала не верил в успех. Это тоже очень важно. В итоге произошло следующее. Неожиданно для австрийцев (слава Богу, ещё шифровки работали) Русская армия перешла в наступление, опрокинула австрийцев, которые были уверены, что русские совершенно разложились и неспособны наступать. Русская армия углубилась на 10–12 километров, прорвав все передовые линии обороны австрийцев, и остановилась, потому что небольшие ударные батальоны исчерпали свои возможности. Некоторые, в том числе и женский батальон, почти полностью были выбиты. После этого первого прорыва необходимо было развёртывание наступления силами резервов, то есть основной части армии. Но резервы отправились в противоположном направлении, они направились не на фронт, а с фронта.

Приняв командование, генерал Корнилов первым делом ввёл смертную казнь на фронте, поэтому, когда ещё появилась перспектива смертной казни, «мужики в шинелях» побежали толпами, остановить их было невозможно. Офицеры, которые пытались вернуть на фронт своих солдат, становились первыми жертвами дезертировавшей солдатской массы. Прорыв захлебнулся, остатки Русской армии были вытеснены, и фактически началось австрийское контрнаступление, которое дошло с запада до русской границы. До этого война шла на территории Австрийской Империи, а теперь после провала Тернопольского наступления фактически фронт шёл по старой русско-австрийской границе.

Это действительно была позорная катастрофа. Причём она произошла не из-за нехватки снарядов или отсутствия войск, она была следствием абсолютного нежелания Русской армии воевать. Тоже редкий случай в истории войны. Тогда Корнилов, который был назначен вместо Брусилова Верховным главнокомандующим, и выдвинул условием принятия командования восстановление смертной казни на фронте. И другое его условие – это подчинение на фронте всех выборных организаций, в том числе и солдатских советов, командирам, и что эти выборные организации могут заниматься только бытом солдат, организовывать бани, улучшать питание, заботиться об обмундировании, но они вообще не должны вмешиваться ни в какие военные оперативные вопросы и обязаны абсолютно подчиняться воинской дисциплине.

И, что самое главное, он сказал, что он как солдат подчиняется приказу Правительства о назначении его Верховным главнокомандующим, но уже как главнокомандующий, только что назначенный, он заявляет, что будет руководствоваться в своём командовании только интересами народа и своей совестью, а не приказами Правительства. Это не было сказано впрямую, что он не будет руководствоваться приказами Правительства, но это было всем ясно. Это возмутило и очень напугало Керенского. Генерал Антон Иванович Деникин, ближайший друг генерала Корнилова, сказал, что это была такая своеобразная «конституция Корнилова». Вот так с самого момента назначения между Керенским и Корниловым пролегла стена. Причём стена была как бы односторонняя. Корнилов при всём том, что он очень отрицательно относился к Советам, верил Керенскому, искренне считал его вождём русской революции. Не стоит забывать, что Корнилов и сам был человеком революционных взглядов.

Сейчас, видимо, надо напомнить, кто был этот человек. Один из самых удивительных, замечательных и в то же время, как все замечательные люди в области политики, в области войны, был обычным, но, к сожалению, таких обычных людей мало.

Лавр Георгиевич Корнилов – ровесник Ленина. Они оба родились в 1870 году. Лавр Георгиевич родился 18 августа в Усть-Каменогорске (это – нынешний Казахстан, а тогда – Семипалатинская область Степного генерал-губернаторства) в семье отставного хорунжего Сибирского казачьего войска. Хорунжий – это подпоручик, самый низший офицерский чин. Поэтому Корнилов часто о себе говорил – «я сын крестьянина-казака». Так оно и есть, конечно. Его отец в мирное время пахал и сеял. Широкоскулое лицо, немного раскосые глаза да и вся его коренастая, как будто созданная для седла фигура ясно свидетельствовала о немалой доле монгольской, казахской крови в жилах будущего генерала.

До 13 лет он жил с родителями в станице Каркаролинской на границе с Китаем. В 1883 году поступил в Сибирский кадетский корпус в Омске, который окончил в 1889 году первым по успеваемости, и в том же году поступил в Михайловское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге. В училище Корнилов также был одним из лучших юнкеров, окончив его в 1892 году по I разряду с редко высоким баллом 11,46 из 12 возможных.

Местом службы он выбрал не гвардейские полки, что было вполне возможно с таким высоким баллом: в гвардию принимали только самых талантливых простолюдинов. Это была одна из сильных сторон царской бюрократии, и военной, и гражданской, что пресловутый социальный лифт был, но только для самых талантливых. Юнкер Лавр Корнилов, безусловно, относился к самым талантливым. Поэтому ему была открыта возможность служить в любом гвардейском полку, в гвардейской артиллерии, но он выбирает свою любимую Среднюю Азию, и он выбрал Ташкент, и получает назначение в пятую батарею Туркестанской артиллерийской бригады.

В июле 1895 года Корнилов выдержал вступительные экзамены в Николаевскую академию Генштаба, куда был зачислен в октябре того же года. Я напомню, что Николаевская академия – это единственная военная академия Российской Империи. Она готовила цвет Русской армии.

Лавр Георгиевич прошёл в Академию по результатам экзаменов с наивысшим среди всех поступавших баллом. Академию Лавр Георгиевич окончил в 1898 году по I разряду с малой серебряной медалью и был причислен к Генеральному штабу с занесением на почётную доску Академии и присвоением звания капитана. Можно сказать, что этот заурядно образованный провинциал оказался одним из самых талантливых офицеров России, да ещё в такой сложной по тем временам теме – артиллерии. Артиллерия требовала от него блестящего знания математики. Это не пехота и не кавалерия. Вернувшись, тем не менее, в Среднюю Азию, он выбрал себе поприще военной разведки.

Военная разведка – это совершенно официальная функция, которая предполагает исследования всеми возможными законными, редко незаконными методами военного и военно-стратегического состояния той или иной страны. Корнилов занимается в основном, естественно, Востоком. Он любит Восток. В 1898 году он проводит рекогносцировку урочища Термез, в январе 1899-го проводит разведывательную операцию в Афганистане в районе крепости Дейдади, недалеко от Мазари-Шарифа. В октябре 1899-го Корнилов был командирован с разведывательной миссией в китайский Туркестан, в город Кашгар, в русское консульство. В 1906 году вышла в свет его книга «Кашгар и Восточный Туркестан». Книга, которая до сих пор интересна как научный источник. С ноября 1903-го по март 1904-го он находился в служебной командировке в Британской Индии, где знакомился с вооружёнными силами Британии на Востоке.

Корнилов владел иностранными языками: английским, французским и немецким, а также персидским, хинди и урду. По возвращении из Индии он назначается на должность столоначальника Главного штаба, однако по своим настойчивым просьбам направляется в сентябре 1904 года в действующую армию в Маньчжурию, на фронт Русско-японской войны. Он получает должность штаб-офицера в 1-й стрелковой бригаде. В боях под Сандепу и Мукденом за незаурядное личное мужество получил свой первый Георгиевский крест (4-й степени) и чин полковника за боевые отличия.

В январе 1906 года Лавр Георгиевич Корнилов назначается действующим членом оперативного управления, командируется в Тифлис для организации разведывательной деятельности Кавказского военного округа в направлении азиатской Турции и Персии, а затем в Ташкент с аналогичными целями. В 1907 году полковник Корнилов направляется в Китай и становится военным атташе в Пекине. Ведёт обширную научно-аналитическую работу, пишет десятки статей о вооружённых силах Китая, о быте и сельскохозяйственном управлении этой страны. В 1911 году в Иркутске вышла книга Корнилова «Вооружённые силы Китая».

В ноябре 1910 года он совершил рекогносцировку по маршруту Пекин – Кашгар за 154 дня, пройдя 5720 вёрст по безлюдным, диким степям Монголии и пустыне Гоби в сопровождении лишь двух сибирских казаков. 26 декабря 1911 года он производится в генерал-майоры и назначается командиром 2-го отряда Заамурского пограничного округа. С началом Первой Мировой войны Корнилов прибывает в действующую армию и назначается командиром 1-й стрелковой бригады 49-й дивизии. 12 августа его бригада принимает участие во взятии Галича, 25 августа он вступает в командование 48-й пехотной дивизией и получает несколько отличий и знаки ордена Святого Владимира 3-й степени с менами. В феврале 1915 года произведён в генерал-лейтенанты. В конце апреля 1915 года во время общего отступления в Галиции, то есть в самом жерле этого отступления, Корнилов попадает в плен. В плену высочайшим указом от 28 апреля 1915 года Лавр Георгиевич Корнилов был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени. Вы представьте себе советскую реальность, вы сразу поймёте отличие – пленённый генерал не проклинается родиной, но заочно, в плену, награждается высоким воинским отличием.

В июле 1916 года Корнилов бежал из плена, он был единственным из 62 наших пленных генералов, который смог успешно бежать из плена. На родине он не попал под трибунал или в штрафные роты. Наоборот, по возвращении он был назначен командиром 25-го армейского корпуса. Это явное повышение. Два разных отношения к человеку – отношения, связанные с доверием и уважением, пусть и при массе негативных черт, которые были в старой России, и отношения, которые человека вообще делают ничем в советской России.

Корнилов был, как я уже сказал, человек левых убеждений. Он принял революцию всецело. Он был очень рад революции. Он был убеждённым республиканцем. Он служил царю, конечно, но очень радовался перспективе, что Россия будет республикой. Он ведь и был назначен последним царским указом от 2 марта 1917 года начальником Петроградского военного округа, и по удивительному и совершенно естественному порядку он же арестовывал Императрицу и дочерей – Великих княжон в Александровском дворце через несколько дней.

Во время апрельских событий Корнилов требовал раздавить Советы, ввести смертную казнь и установить военный порядок, а не уходить в отставку министрам Милюкову и Гучкову. Но под давлением Советов же Корнилов был отстранён от должности начальника Петроградского военного округа, попросился на фронт и был как раз назначен командующим 8-й армией, потом Юго-Западным фронтом.

Таков его путь к этому времени. Это боевой генерал, талантливейший в своей сфере, очень успешный, очень смелый, очень патриотичный, любящий Россию, равнодушный к славе и наградам, скромный в быту. И он никогда не был русским националистом, тупым русским националистом. Хотя никогда не был и человеком, равнодушным к судьбе своей родины.

И вот генерал Корнилов не приглашён на Московское совещание, потому что это единственный человек, который может противостоять Советам. И это понимают очень многие. Чуть раньше в Москве перед Государственным совещанием был создан так называемый Совет общественных деятелей. Первая половина августа была моментом, когда пытались найти пути, когда казалось, что ещё можно развернуть страну туда или сюда. В Совет общественных деятелей вошли в основном люди, связанные с партией октябристов и с партией кадетов. Это были Родзянко, Милюков, Маклаков, Шингарев; националисты Шульгин, Шидловский, Савич; генералы Алексеев, Брусилов, Каледин, Юденич. Они собрались в Москве, чтобы обсудить, как быть дальше. Именно тогда, на этом Совете, по всей видимости, было принято решение, что стране нужна военная диктатура. Мы об этом можем только догадываться, у нас нет документов. Но, видимо, там было принято такое решение и генерал Корнилов был намечен в качестве военного диктатора.

Надо сказать, что это решение не перечёркивало завоевания революции и даже судьбу А. Ф. Керенского. Керенского прочили в заместители Корнилова. Члены Совета общественных деятелей, собравшись по инициативе М. В. Родзянко на квартире московского городского комиссара (московский городской комиссар – это генерал-губернатор) члена ЦК кадетской партии Николая Михайловича Кишкина, наметили предварительный состав кабинета министров. Кишкин был назначен на этот пост ещё в марте по инициативе Родзянко.

Вот состав кабинета. Председателем Совета министров должен был стать генерал Лавр Корнилов. Его заместитель – Александр Керенский. Управляющий Морским министерством – адмирал Александр Колчак, министр труда – Георгий Валентинович Плеханов, министр финансов – Алексей Путилов, министр торговли и промышленности – Сергей Третьяков, министр почты и телеграфа – социалист Ираклий Церетели, военный министр – Борис Савинков, министр иностранных дел – Максимилиан Филоненко. В кабинет даже предполагали ввести впервые министра-женщину, ею должна была стать «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская. Этот проект был серьёзным начинанием и серьёзной альтернативой грядущему развалу. Правительство должно было объединить деятельных миллионеров-капиталистов, лучших военачальников и флотоводцев Империи с социалистами и даже со вчерашним «гением террора» – Борисом Савинковым, которому передавался важнейший портфель военного министра. Но всех этих столь разных людей объединяло одно – неподдельная любовь к отечеству и желание ему победы в войне и процветания.

Борис Савинков – это человек совершенно другого типа, чем Корнилов. Удивительным образом их пути сомкнулись. Борис Викторович Савинков происходил из русской дворянской семьи, но он посвятил себя революции, он был гением террора. И в этом смысле он, конечно, симпатии вызывать не может, как и любой террорист. Но после Февральской революции он проявил себя патриотом России. Это был, оказывается, террор ради России, а не террор против России. Просто он ещё больше, чем Корнилов, ненавидел императорский режим. И Савинков увидел в Корнилове героя, человека, который может спасти революцию и Россию. Вот эти два понятия стали спрягаться вместе: Россия и революция.

Борис Савинков писал: «Отношение генерала Корнилова к вопросу о смертной казни, его ясное понимание причин Тернопольского разгрома, его хладнокровие в самые тяжкие дни, его твёрдость в борьбе с большевизмом, наконец, его примерное гражданское мужество поселили во мне чувство глубокого к нему уважения и укрепили уверенность, что именно генерал Корнилов призван организовать нашу армию. Я был счастлив этим назначением (Корнилова главнокомандующим 19 июля. – А. З.). Дело возрождения Русской армии вручалось человеку, непреклонная воля которого и прямота действий служили залогом успеха».

Но вот в Большом театре начинается Московское совещание. С пространной речью выступает Керенский. Всё обставлено довольно опереточно. Керенский выступает со сцены, около него стоит его личная охрана – морские офицеры. Он показывает, что он владеет положением. И постоянно пугает в первую очередь Корнилова. Вообще вся его первая речь обращена в первую очередь к Корнилову, хотя он ни разу не назван по имени. Керенский говорит: «Все будут поставлены на своё место. Каждый будет знать свои права и обязанности. Но знать свои обязанности будут не только командуемые, но и командующие. И какие бы кто ультиматумы не предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне – верховному главе ея». Это выступление Керенского вызвало аплодисменты слева, но очень сдержанную реакцию в центре и справа.

И вдруг 13 августа днём во время заседания Керенскому подаётся записка. Он меняется в лице. Из Ставки на Белорусский вокзал прибыл генерал Корнилов. Его встречает почётный караул. Офицеры несут его на руках. И 14-го он появляется в Большом театре. Его приход встречен оглушительными аплодисментами центра и справа и шиканьем левой части зала. Выборные от солдатских комитетов, развалившись в креслах первых рядов слева, демонстративно не встали при входе Верховного главнокомандующего. Они сидят с расстёгнутыми воротниками гимнастёрок, покуривая папироски и лузгая семечки.

Корнилов выступает с речью по записке, он, в отличие от Керенского, не большой мастак говорить. Речь написана. Вот основные тезисы этой речи Корнилова на Московском совещании 14 августа.

«В наследие от старого режима свободная Россия получила армию, в организации которой были, конечно, крупные недочёты. Тем не менее эта армия была боеспособной, стройной и готовой к самопожертвованию. Целым рядом законодательных мер, проведённых после переворота людьми, чуждыми духу и пониманию армии, эта армия была превращена в безумнейшую толпу дорожащих исключительно своей жизнью людей. Были примеры, когда отдельные полки выражали желание заключить мир с немцами и готовы были отдать врагу завоёванные губернии и уплатить контрибуцию, считая по 200 рублей на брата».

Дальше Корнилов перечисляет примеры расправ над офицерами и генералами, убийство их. Это вызывает возмущение – «на виселицу преступников!», но большинство из них, естественно, ни на какую виселицу не попали, им удалось уйти. После этого Корнилов говорит: «Армия должна быть восстановлена во что бы то ни стало. Ибо без восстановленной армии нет свободной России, нет спасения родины». Это говорится за два месяца до Октябрьского переворота. «Для восстановления армии необходимо немедленное принятие тех мер, о которых я доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе без всяких уговоров подписались управляющий военным министерством Савинков и комиссар при Верховном главнокомандующем Филоненко». Корнилов, при том что он недолюбливает Керенского, старается действовать в рамках легальности. Керенскому и правительству через него Корнилов представил доклад, на котором поставили свои подписи фактический военный министр Савинков (формально министром был сам Керенский, но Савинков был товарищем военного министра) и военный комиссар Филоненко – человек очень левых взглядов. Всё готово, бумаги готовы, они поданы. Что же в них было сказано? Сказано там было очень немного. Сказано было то, что необходимо ввести военное положение не только на фронте, но и в тылу, на военных заводах, на добывающих предприятиях, которые работают на оборону, и военное положение на транспорте, то есть запретить забастовки и т. д.

Корнилов приводит в своей речи очень важные цифры, свидетельствующие о том, что производство снарядов и орудий сократилось по сравнению с концом 1916 года на 40 %. А производство самолётов – в России самолёты рассматривались как глаза армии, то есть в основном это разведка, – сократилось на 80 %. Всё производство падает. Он говорит, что на Юго-Западном фронте уже явное недоедание, и командиры разрешают экспроприировать у крестьян пищу, потому что есть нечего. Армейские запасы сухарей, которые вообще все годы войны никто не трогал, только возобновляли на крайний случай, а ели хлеб, эти запасы сухарей уже съедены, и нет новых поставок. «Если фронт и тыл должны быть в равном положении, то только одно должно их отличать – если есть недостаток продуктов, то это должен чувствовать тыл, но не фронт». И дальше Корнилов говорит совершенно удивительную фразу. Фразу, которая просто предвидение. «Тем, кто целью своих стремлений поставил борьбу за мир, я должен напомнить, что при таком состоянии армии, в котором она находится теперь, даже если бы, к великому позору страны, возможно было бы заключить сепаратный мир, то мир не может быть достигнут, так как не может быть осуществлена связанная с ним демобилизация, ибо недисциплинированная толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну. Армии без тыла нет, всё проводимое на фронте будет бесплодным, и кровь, которая неизбежно прольётся при восстановлении порядка в армии, не будет искуплена благом родины, если дисциплинированная, боеспособная армия останется без таковых же пополнений, без продовольствия, без снарядов и одежды. Меры, принятые на фронте, должны быть приняты также и в тылу, причём руководящей мыслью должна быть целесоответственность для спасения родины».

Корнилов закончил своё выступление словами: «Страна хочет жить. И как вражеское наваждение, уходит та обстановка самоубийства великой, независимой страны, которую создали брошенные в самую тёмную массу безответственные лозунги». Аплодисменты одних, шиканье других. Но в общем эта речь произвела впечатление. Она была центральной на Московском совещании.

Был ещё один очень интересный факт. Присутствовавший министр Временного правительства Ираклий Церетели сказал, что буржуазия (так тогда выражались) предаёт Россию и мы – социалисты – должны её спасти. И в ответ на это выступил такой удивительный человек, инженер и предприниматель Александр Александрович Бубликов – комиссар Временного правительства, депутат четвёртой Думы от Пермской губернии, прогрессист, известный тем, что он пожертвовал 100 тысяч рублей (то есть около 80 кг золота) на учреждение лабораторий в Горном институте Екатеринбурга. За это получил звание почётного гражданина города. Это был человек активный, очень жертвенный, богатый и в то же время ориентированный на новую Россию.

Так вот, на Государственном совещании он ответил Ираклию Церетели: «Вы совершили великую ошибку, вы аплодировали словам, что торговля и промышленность есть враг. Мы ждём и верим, что эти старые пережитки, эти слова выйдут из русского обихода, и тогда торгово-промышленный класс будет иметь величайшее счастье в ряду с вами, плечом к плечу стоять в рядах работников на пользу новой России. России, которую этот класс много лет жаждал увидеть свободной и от которой он никогда не отступится».

Что произошло после этого? Пылкий грузин Ираклий Церетели встал, подошёл и крепко пожал руку Александру Бубликову. Это было второе великое событие Московского совещания. Об этом писали все. Министр-социалист и крупный промышленник оказались вместе. Вообще Московское совещание показало важную тенденцию, тенденцию к тому, что конструктивные силы ещё есть и они стремятся к соединению. Хотя ясно было видно на совещании, что есть и деструктивные силы, которые стремятся разрушить всё. Один из участников совещания, земский деятель князь Павел Дмитриевич Долгоруков вспоминал, что когда один из офицеров, ветеран без одной руки, член совещания шёл на своё место, то солдаты громко говорили: «Надо бы было ему и вторую руку оторвать». Антагонизм тоже был очень силён.

С последней речью на Московском совещании выступил Керенский. Он, как всегда, говорил красиво. Но последние его слова были очень странные. Настолько странные, что их не понял никто тогда, и до конца мы их не понимаем сейчас. Он закончил свою речь так: «Пусть сердце станет каменным. Пусть замрут все струны веры в человека. Пусть засохнут все цветы и грёзы о человеке, о котором сегодня с этой кафедры говорили и презрительно их топтали. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве». А дальше эти самые странные слова: «Какая мука – всё видеть, всё понимать, знать, что надо сделать, и сделать этого не сметь». И на этом он закончил свою речь.

То, что Керенский, как он сам говорил, не смел сделать, решил сделать генерал Корнилов. По словам одного из самых сильных врагов Корнилова эсера Чернова, будущего кратковременного председателя Учредительного собрания: «Искать помощников Корнилову не пришлось. Его вызывающее поведение стало сигналом для всей России. Представители союза офицеров во главе с Новосильцевым явились и выразили желание работать для спасения армии. Прибыли делегаты от Казачьего союза и Совета Георгиевских кавалеров. Республиканский центр пообещал Корнилову поддержку влиятельных кругов и передал в его распоряжение военные силы Петроградской организации. Генерал Крымов послал в комитет Союза офицеров гонца с поручением выяснить, правда ли, что что-то затевается, и выяснить, должен ли он принять 11-ю армию, предложенную ему Деникиным, или оставаться с 3-м корпусом, которому предстоит, как он выразился, куда-то отправиться. Его попросили остаться с 3-м корпусом». Финансовую поддержку движению оказывали крупнейшие русские капиталисты Рябушинский, Морозовы, Третьяковы, Путилов, Вышнеградский. То есть за Корниловым стояла мощная поддержка: офицеры, промышленники, патриоты, казаки.

19 августа Корнилов через Савинкова передал записку Керенскому. Это была очень важная записка, с которой, собственно, всё и началось. В этой записке говорилось о том, что надо совершить ряд мер, в частности объявить Петроград и его окрестности на военном положении, чтобы не допустить выступления большевиков. В связи с полугодовой датой Февральской революции ждали, и не безосновательно, в конце августа новое вооружённое большевицкое выступление. Корнилов пишет: «У меня есть данные разведки, надо принять меры». И 20 августа Керенский ему отвечает: «Да, всё это сделаем». Делается следующее: Петроград и его окрестности должны быть объявлены на военном положении, в Петроград должен прибыть военный корпус для реального осуществления этого положения, то есть для борьбы с большевиками.

21 августа Временное правительство утвердило решение о выделении Петроградского военного округа в прямое подчинение Ставки, то есть Корнилова. Из надёжных частей предполагалось сформировать особую армию, находящуюся в непосредственном распоряжении правительства. Борис Савинков при этом назначался комиссаром (губернатором) Петрограда. А Савинков – человек крутой. Он, будучи террористом, знал, что к чему, и не боялся в случае чего пролить кровь.

Таким образом, судьба России оказалась в руках трёх людей: Керенского, Корнилова и Савинкова. До Ставки это решение было доведено 24 августа. После этого Корнилов издал распоряжение командующему 1-й Кубанской казачьей дивизией П. Н. Краснову принять командование 3-м корпусом (фактически он принял командование только 29 августа). А 25 августа выдвинул 3-й корпус по-прежнему под командованием генерала Александра Николаевича Крымова, Дикую дивизию, а также 1-й кавалерийский корпус генерал-лейтенанта князя Александра Николаевича Долгорукого в район Великих Лук, чтобы быть в равной удалённости как от Петрограда, так и от Москвы на случай необходимости подавления выступления в одной из столиц.

Уже без согласования с правительством в Ставке был заготовлен проект приказа для введения в Петрограде осадного положения, военно-полевых судов, комендантского часа, цензуры, запрета митингов и демонстраций, разоружения частей гарнизона, оказывающих сопротивление. В то же время Союз офицеров с ведома Корнилова предполагал силой мобильных офицерско-юнкерских отрядов провести ликвидацию Совета и арест большевиков в Петрограде, поставив таким образом Керенского перед фактом.

Программа Корнилова, которую он не оглашал, но которая у него была в руках, предполагала установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций впредь до Учредительного собрания (безответственные организации – это Советы); установление на местах органов власти и суда, независимых от тех же самых самочинных организаций; ведение военных действий против Центральных Держав в полном единении с союзниками до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достояние и жизненные интересы России. То есть не до разгрома Германии, а до скорейшего мира, но с соблюдением интересов России. Тут позиции Корнилова компромиссны. Далее Корнилов намерен восстановить боеспособную армию и организовать тыл без политики и без вмешательства различных комитетов и комиссаров, но с твёрдой дисциплиной. Обеспечение жизнедеятельности страны и армии путём упорядочения транспорта и восстановление продуктивности работы фабрик и заводов, упорядочение продовольственного дела и привлечение к нему кооперативов и торгового аппарата, регулируемых правительством. Разрешение остальных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания. То есть правительство не занимается социальной, национальной и какой-то государственной политикой, в том числе провозглашением России республикой, о чём мечтает Керенский. Корнилов тоже об этом мечтает, но всё откладывается до Учредительного собрания. И наконец, аграрный вопрос, главный вопрос. Аграрную программу Корнилов разрабатывает вместе с профессором Яковлевым, то есть разрабатывает программу Яковлев – знаток земельных отношений, а Корнилов её принимает. Идея такая: проходит частичная национализация земли с выкупом, но только для возвращающихся солдат. То есть солдатам, если у них нет земли или у них нехватка земли, государство бесплатно предоставляет землю во владение из земельного фонда, созданного путём национализации части земли за компенсации, уплачиваемые бывшим землевладельцам. Те же солдаты, семьи которых имеют достаточно земли, полностью сохраняют все свои владения в неотъемлемой частной собственности.

14 августа, прямо во время Московского государственного совещания, происходит страшная катастрофа. Взорваны военные склады в Казани. Это – главные тыловые склады. Погибло более миллиона снарядов, 12 тысяч пулемётов, и пороховые заводы разрушены. 16 августа в Петрограде сгорел завод, производивший тормоза для грузовых автомобилей, на которые переходила тогда Русская армия. Безусловно, это – акты саботажа, причём в них разведка ясно видела два следа, и эти следы шли, как следы двух ног, рядом. Это след немецкий и след большевицкий. Никто в этом не сомневался.

20 августа (3 сентября по новому стилю) пала Рига. А что такое «пала Рига»? Это главный укреплённый район на пути к Петрограду. Теперь Северный берег Рижского залива, как казалось (но там удалось остановить немецкое наступление) тоже будет занят. После этого немцы займут Моозундский архипелаг, и дорога на Петроград будет открыта. Военная диспозиция на Северо-западе становилась крайне опасной для русской столицы.

Основную надежду Корнилов по согласованию с Савинковым и с самим Керенским возлагает на то, что в Петроград войдут два кавалерийских корпуса, один из них – 3-й корпус генерала Крымова, очень жёсткого человека правых взглядов. В одном из частных писем Корнилов говорит, что лучше бы заменить Крымова генералом Красновым – будущим Донским атаманом, потому что, если войдёт в Петроград корпус Крымова, все большевики будут на следующий день повешены на фонарях. Другой корпус – 1-й гвардейский корпус генерала князя Долгорукова. Опираясь на эти два кавалерийских корпуса, Петроград должен был перейти на военное положение, и Савинков должен был фактически стать военным диктатором в Петрограде. Всё было подготовлено для этого.

В этот момент в деле появляется новый герой. Этот герой, никем не прошенный, никем не вызванный, конечно, не из последних людей, но, в общем-то, самозванец. Это – Владимир Николаевич Львов. В. Н. Львов был депутатом третьей и четвёртой Государственных Дум. Он из некняжеской части рода Львовых, из дворян города Торжка Тверской губернии. Он в юности мечтал стать монахом. Ему один из старцев сказал: «Монахом тебе быть не надо, не получится. Лучше женись». Нашёл ему невесту, он женился, но был близок к церковным кругам, считался очень верующим, церковным человеком и при этом оставался обладателем левых либеральных взглядов. После Февральской революции он был назначен Обер-прокурором Синода. Он был хамоват, груб с архиереями, с епископами и единолично осуществлял назначения на высшие церковные посты. После смены кабинета, то есть после июльских событий, Керенский его отправил в отставку и назначил намного более деликатного, тоже либерального христианского историка и богослова – Антона Карташева. Владимир Львов затаил жуткую обиду и на Керенского, и на синодалов, и на всю Русскую церковь. Он, конечно же, был избран членом Поместного Московского собора, потому что выборы проходили тогда, когда он ещё был обер-прокурором. Но он ни разу, в отличие от Карташева, не появился на соборе, не принимал участия в его заседаниях.

И вдруг неожиданно он пришёл к Керенскому, засвидетельствовал ему полное своё почтение, объявил, что всегда был его другом, и сказал, что есть такие силы справа, которые очень опасаются большевицкого переворота и которые хотят спасти правительство, и соглашается ли Александр Федорович на то, чтобы он, Владимир Николаевич Львов, поговорил с этими правыми силами, чтобы объединить действия.

Не совсем понимая, о ком идёт речь, Керенский ответил: «Поговорите, а потом мне скажите о результатах, тогда будем действовать». Львов после этого едет в Могилёв, является к Корнилову и начинает действовать в соответствии с принципом, который потом Киссинджер называл «челночной дипломатией». Корнилову Львов говорит: «Меня прислал Александр Фёдорович Керенский, который очень заинтересован в поддержке справа, потому что слева всё сильнее большевизируются Советы, и он предлагает Вам вступить с ним в какой-то союз, чтобы вы вместе или даже вы один (как он дал понять), но при поддержке Керенского (он готов оказать полную поддержку) навели бы порядок в Петрограде». Наивный генерал (а Лавр Георгиевич был наивным человеком, как многие нормальные люди) говорит: «Не думайте, что я говорю для себя, это для спасения родины. Я не вижу другого выхода, кроме как передачу в руки Верховного главнокомандующего всей военной и гражданской власти. При этом Александру Фёдоровичу с удовольствием в моём кабинете дам портфель министра юстиции». Львов отвечает – я лично доложу о ваших намерениях самому Александру Фёдоровичу.

Львов приезжает в Петроград, встречается с Керенским и говорит ему, что, как он понял, в Ставке ситуация немного более сложная и что, конечно, Лавр Георгиевич готов Вам помочь, но только при условии, что только он встанет во главе власти, что он станет военным диктатором. И прекрасно при этом понимает Львов, что Керенский – человек своеобразный. Он невероятно амбициозен. Он мечтает быть русским Наполеоном.

Очень характерна в этом смысле оценка Керенского, которую даёт человек посторонний, но очень хорошо знающий Россию 1917 года, посол Великобритании в России Джордж Бьюкенен, в своих замечательных воспоминаниях «Моя миссия в России», которая без купюр в новом переводе была издана в 2006 году. Вот что пишет Бьюкенен в сентябре 1917 года, когда Керенский всё ещё у власти: «Политика Керенского всегда была слабой и нерешительной. Боязнь Советов, казалось, парализовала его волю к действию. После июльского восстания он имел возможность раз и навсегда подавить большевиков, но он отказался сделать это; вместо того, чтобы постараться прийти к соглашению с Корниловым, он уволил единственного сильного человека, способного установить дисциплину в армии. Более того, ради защиты революции, которая всегда была у него на первом плане, Керенский совершил вторую ошибку, вооружив рабочих, и этим прямо сыграл на руку большевикам». 21 сентября Бьюкенен писал в британское Министерство иностранных дел: «Один очень известный иностранный государственный деятель сказал мне вчера: „У Керенского две души. Одна душа главы правительства и патриота. Другая душа идеалиста и социалиста". Пока преобладает первая, – продолжает посол, – он издаёт приказы о принятии строгих мер, говорит о восстановлении железной дисциплины. Но как только он начинает прислушиваться ко второй, он впадает в бездействие и допускает, чтобы его приказ оставался мёртвой буквой. К тому же я боюсь, что и он, подобно Совету, вовсе не желает создавать сильную армию, как он однажды сам мне сказал, он никогда не станет помогать ковать оружие, которое когда-нибудь может быть направлено против революции».

Когда 25 августа Львов приезжает к Керенскому и сообщает ему всё это, Керенский говорит: «Вы знаете, я не могу вам полностью доверять. Всё-таки Лавр Николаевич уважаемый человек. Давайте мы сделаем так. Я пойду в телеграфную комнату и позвоню в Ставку Корнилову. Вы будете находиться рядом. Я буду вести разговор как бы от вашего имени». (Не забудем, что разговоры тогда велись азбукой Морзе, поэтому голос как таковой не был слышен.) Предлагается явный подлог… Этот разговор сохранился:

Керенский: «Здравствуйте, генерал. У аппарата Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем». (То есть сведения о том, что идут войска и Корнилов будет военным диктатором. А это Львов говорил. Корнилов не собирался быть никаким военным диктатором и ультиматумов не ставил. Позднее Керенский будет называть это «ультиматумом Корнилова», а Львов будет говорить, что никакого ультиматума не было, что на самом деле он просто передал, что Корнилов предлагает создать триумвират из Корнилова, Савинкова и Керенского и ввести военное положение в Петрограде.)

Корнилов: «Здравствуйте, Александр Фёдорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу с просьбой доложить вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определённого решения в самый короткий срок». (Но какого решения – не сказано.)

Керенский: «Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю, то определённое решение нужно исполнить, о котором вы просили известить меня, Александра Фёдоровича, только совершенно лично. Без этого подтверждения лично от вас Александр Фёдорович колеблется мне вполне доверить».

Корнилов: «Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Фёдоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилёв». (Это правда. Корнилов говорит – вы приезжаете в Могилёв, потому что здесь, в Петрограде, не надёжно. Приезжайте в Могилёв, и там вы будете под охраной, и оттуда мы начнём действия по наведению порядка в Петрограде. Причём он говорит, приезжайте вы и Савинков вместе. И вы тут будете в момент смуты, потому что Корнилов боится перейти черту легитимности, он не хочет осуществить военный переворот, он хочет действовать с согласия и по просьбе, как он считает, законной революционной власти.)

Керенский: «Я, Александр Фёдорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?»

Корнилов: «Настоятельно прошу, чтоб Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мной Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас». (Переговоры идут 25 августа. Выехать они должны 26-го.)

Керенский: «Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?»

Корнилов: «Во всяком случае».

На этом разговор заканчивается. Что после этого происходит? После этого немедленно Владимир Николаевич Львов арестовывается Керенским и отправляется в Петропавловскую крепость, то есть изолируется полностью. Больше он не игрок. Керенский собирает Совет министров и говорит, что Корнилов пытается совершить государственный переворот. Вроде бы он советуется с Некрасовым – совершенно удивительным человеком, который участвовал во всех составах Временного правительства, человек, который 1 января 1918 года осуществил неудачное покушение на Ленина (за это он и был якобы расстрелян большевиками в 1939-м), человек, который возглавлял все политические масонские ложи России и не скрывал этого. Некрасов говорит, ни в коем случае не езжайте, потому что, если вы приедете в Ставку, вас тут же арестуют и убьют. И тогда наше дело погибнет.

Керенский в сомнении. Он, помня июльское выступление, боится большевиков, но боится он и Корнилова. Большевиков боится понятно почему, Корнилова боится, потому что тот – соперник в славе, в управлении армией, пользуется большей популярностью, чем сам Керенский. Керенский не такой уж трусливый человек, но ему страшно отдаться в руки лютого врага. Поэтому после разговора с Некрасовым он собирает кабинет и говорит, что Корнилов совершил военный переворот, что он пытается захватить власть. И приказывает отрешить его от должности Верховного главнокомандующего, передать эту должность генералу Лукомскому, а Корнилова арестовать. Савинков, который в это время связывается с Корниловым и убеждается, что всё это полная чепуха или, в самом крайнем случае, взаимное непонимание, выступает на Совете министров и говорит, что всё происходящее – недоразумение. Ничего менять не надо, особенно сейчас, в нынешних условиях. И Временное правительство большинством голосов выступает против отрешения Корнилова. Керенский трижды демонстративно выбегает из зала заседаний Временного правительства, хлопает дверью в прямом смысле этого слова, говоря: «Всё, я ухожу к Советам, с вами не имею больше ничего общего, вы продаёте революцию». Его возвращают. Разговор продолжается, но он ни к чему не приводит.

Керенский между тем выбегал не просто так. Пока он выбегал три раза, он отдал распоряжение о том, чтобы газеты и радио передали, что он, министр-председатель, отрешает Корнилова от должности, как человека, который пытается совершить государственный переворот. То есть фактически Временное правительство оказалось в дураках. Керенский присвоил себе права всего правительства, так как Верховного главнокомандующего могло назначить и отрешить только Временное правительство большинством голосов, но не может отрешить единолично Председатель правительства. Но тем не менее, Керенский это делает. Корнилов ничего не ведает. Он абсолютно уверен, что прошли разговоры со Львовым и Керенским, что план одобрен, что завтра, 26 августа, в Ставку приедут Керенский и Савинков и начнётся операция. Войска движутся, и 3-й корпус подходит уже к Луге. И с севера движутся войска из Финляндии, окружая Петроград.

Но вместо этого после нескольких бурных заседаний правительства 27-го утром Корнилову послан приказ сдать должность Верховного главнокомандующего. Корнилов отвечает решительно, он твёрдо заявляет, что в грозный час, переживаемый нашей родиной, он со своего поста не уйдёт. Да и уходить ему некуда. Генерал Лукомский отказывается принять должность Верховного.

Тогда Керенский отправляет указ Правительствующему Сенату. Не забудем, что это учреждение, которое является хранителем юридических фактов. То, что опубликовано Сенатом, становится законом. 28 августа Керенский отправляет Правительствующему Сенату указ, формально объявляющий генерала Корнилова мятежником и изменником.

Со своей стороны, Корнилов заявляет, что принимает на себя всю полноту власти. То есть 28 августа – это день, когда вполне обнаружилось противостояние Керенского и Корнилова.

Что произошло? Как за два дня союз Корнилова и Керенского мог превратиться в их лобовое столкновение? На самом деле, если спокойно анализировать час за часом документы, ясно видно, что Корнилов хочет власти не ради власти, а ради того, чтобы навести порядок, но никогда эту власть не возьмёт силовым образом. Он хочет законно, вместе с Керенским, организовать новую власть и, главное, разогнать Советы. Потому что ясно видно, что Советы превратились в агентуру врага, что не без их содействия взрываются заводы, отдается Рига, страна гибнет.

Керенский действует иначе. Он исходит из того, что у него справа нет опоры. Все – и кадеты, и октябристы, и промышленники, и земцы – все выступают за Корнилова. И генералы, включая старого генерала Алексеева, все выступают за Корнилова. У него опора только слева. Это кто? Это – Советы. Даже в Совете большинство министров против него. Даже часть министров-социалистов против него, тот же Церетели. Он понимает, что перед ним стоит дилемма: или отдать власть Корнилову, хотя на самом деле это может быть триумвират и диумвират – это неважно. Керенский понимает так: или я на белом коне, или Корнилов на белом коне. Если Корнилов на белом коне, тогда обо мне забудут и никаким русским Наполеоном я никогда не стану. А если я на белом коне, то я во главе революции, я договорюсь с левыми, а если надо – их подавлю. А с правыми я не договорюсь, их слишком много, они консолидированы, они почти единодушны с крайне правыми, монархистами. Все, от монархистов до кадетов, объединились уже, они же все патриоты. Все в один голос кричат – Россия гибнет. И они все против него, Керенского.

По всей видимости, Керенский и в этом странном телефонном разговоре пытался, с одной стороны, действительно проверить – если он приедет в Ставку, Корнилов его не арестует, не убьёт ли? А с другой стороны, хотел создать ситуацию, в которой Корнилов выглядит как человек, действующий не по воле правительства, а по своей воле, против воли правительства, против воли революционного народа. И именно это привело к лобовому столкновению двух сил. На самом деле у Керенского была одна душа. Заключение «иностранного дипломата» слишком умное. У Керенского была одна душа – душа большого честолюбца и не очень глубокого политика. Человека, который не совсем понимал расклад сил, но очень любил себя. А любой честолюбец всегда переоценивает себя, ведь он себя любит, и недооценивает других по той же самой причине, поэтому часто совершает ошибки. И тут – то же самое: Керенский переоценил себя как человека, который сможет держать ситуацию под контролем слева, если он сам эсер, если он сам из левых. И, соответственно, совершил ошибку. Пройдёт два месяца, и Ленин скажет, что конфликт Керенского и Корнилова был случайностью. На самом деле они как две капли воды похожи. В чём-то Ленин был прав. Но в чём-то и не прав. Случайностью в том смысле, что конфликта могло и не быть.

Итак, 28 августа Корнилов делает два шага, совершенно невероятных для Верховного главнокомандующего, но, конечно, вполне нормальных для человека, который решил совершить государственный переворот и стать во главе страны. А именно это он и решил, поскольку увидел, что Керенский его предаёт, что Керенский играет какую-то игру, он не знает с кем: с Лениным ли, с меньшевиками ли, с немцами ли. Он не знает. Да и речь идёт о считанных часах. Он чувствует, что игра Керенского не на пользу России. Потому что всё, что шло от февраля до августа, это всё – сплошной позор и поражение. Ни одного положительного момента в этих шести месяцах революции не было. Было постоянное ослабление великой страны, которая быстро оказалась в состоянии паралича – анархия, убийство офицеров, разгромы усадеб, массовое дезертирство.

28 августа он издаёт так называемый указ Верховного главнокомандующего 900 и выступает по радио. Используются новые средства массовой информации, и обращается Корнилов ко всему русскому народу. До многих дошло это обращение, многие его услышали. Он начинает с очень частного момента.

«Телеграмма министра-председателя (то есть Керенского) за номером 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью. Не я позвал члена Государственной Думы Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне как посланец Министра-председателя. Тому свидетелем член Государственной Думы Алексей Аладьев. Таким образом, совершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.

Русские люди, великая Родина наша умирает. Близок час её кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевицкого большинства Советов действует в полном согласии с планами Германского Генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает армию и потрясает страну изнутри. Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, идите в храмы, молите Господа Бога о явлении величайшего чуда – спасения родимой земли. (В скобках замечу, что он употребляет слово «русский» совсем не в этническом смысле. Это должны все понять. На меня постоянно обрушиваются, что я так же его употребляю, но это, конечно, национально-гражданское понятие, и Корнилов ни на минуту не является русским этношовинистом.) Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и я клянусь довести народ путём победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свою судьбу и выберет уклад новой государственной жизни. Передать же Россию в руки исконного врага – Германского племени и сделать Русский народ рабами немцев я не в силах. Предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины». Вот это радиообращение.

Не прошло и полугода, и 31 марта 1918-го Бог дал умереть генералу Корнилову на поле чести и брани.

Другой документ, составленный Корниловым 28 августа, – приказ из Могилёва № 900. Но помечен он 29 августа:

«Я – Верховный главнокомандующий, генерал Корнилов, всем вверенным мне армиям в лице их командного состава, комиссаров и выбранных организаций объясняю смысл происшедших событий. Мне известно из фактических письменных данных донесений контрразведки, перехваченных телеграмм и личных наблюдений нижеследующее:

1. Взрыв в Казани, где погибло более миллиона снарядов и 12 тысяч пулемётов, произошёл при несомненном участии германских агентов.

2. На организацию разрухи рудников и заводов Донецкого бассейна Юга России Германией истрачены миллионы рублей.

3. Контрразведка из Голландии доносит: на днях намечается одновременно удар на всём фронте с целью заставить дрогнуть и бежать нашу развалившуюся армию. Подготовлено восстание в Финляндии. Предполагаются взрывы мостов на Днепре и Волге. Организуется восстание большевиков в Петрограде.

4. 3 августа в Зимнем дворце на заседании Совета министров Керенский и Савинков лично просили меня быть осторожнее и не говорить всего, так как в числе министров есть люди ненадёжные и неверные.

5. Я имею также основание подозревать измену и предательство в составе различных безответственных организаций, работающих на немецкие деньги и влияющих на работу правительства. В связи с частью вышеизложенного и в полном согласии с управляющим военным министерством Савинковым, приезжавшим в Ставку 24 августа, был разработан и принят ряд мер для подавления большевицкого движения в Петрограде.

6. 25 августа ко мне был прислан министром-председателем член Думы Львов, имела место великая провокация. У меня не могло быть сомнения в том, что безответственное влияние взяло верх в Петрограде и Родина подведена к краю могилы. В такие минуты не рассуждают, а действуют. Я принимаю известное вам решение спасти Отечество или умереть на своём посту. Вам хорошо известна вся моя прошлая жизнь. У меня нет ни личных желаний, ни личных целей и стремлений, а только одна задача, один подвиг жизни – спасти Родину. И к этому я зову вас всех в обращении моём к народу. Я звал и Временное правительство. Пока я ответа не имею. Должность Верховного главнокомандующего я не сдал. Да и некому её сдать, так как никто из генералов её не принимает. А поэтому приказываю всему составу армии и флота от главнокомандующего до последнего солдата, всем комиссарам, всем выбранным организациям сплотиться в эти роковые минуты жизни Отечества воедино и все силы свои без мысли о себе отдать делу спасения Родины. А для этого в полном спокойствии оставаться на фронте и грудью противостоять предстоящему натиску врага. Честным словом офицера и солдата ещё раз заверяю, что я, генерал Корнилов, сын простого казака-крестьянина, всей жизнью своей, а не словами доказал беззаветную преданность Родине и свободе. Что я чужд каких-либо контрреволюционных замыслов и стою на страже завоёванных свобод при едином условии существования независимого великого народа Русского».

Такого это заявление.

Войска, посланные генералом Корниловым, продолжают движение. 28-го занята Луга, и 29 августа они выходят на линию Павловска и Гатчины. Керенский в ужасе. Ещё день – и конец. Теперь уже перспектива висеть на фонаре вырисовывается не только перед большевиками. С точки зрения Корнилова, как следует из его обращений, Керенский – предатель. Имела место великая провокация. И тут Керенский совершает удивительное действие – через голову Временного правительства он обращается непосредственно к Совету и его большевицкой части. По всей видимости, он обещает освободить Троцкого и других арестованных после июльского выступления большевиков. Он открывает оружейные склады и вооружает Красную гвардию. Официально вооружены 25 000 большевицких красногвардейцев. Неофициально Урицкий говорил о сорока тысячах. Именно эти люди, именно эти винтовки сыграли решающую роль в октябре. До октября уже рукой подать, меньше двух месяцев.

Керенский посылает большевицких агитаторов к казакам на линию соприкосновения, потому что начались перестрелки, потому что Крымов не отступает, он идёт на Петроград. У станции Антропшино корниловская Дикая дивизия огнём теснит красногвардейцев. Есть раненые и погибшие, их немного, но они есть. Гражданская война всегда оставляет тяжкое впечатление. Красные отряды и уже совершенно революционизированные армейские части, которым прямо сказано Керенским: «Придёт Крымов – вам фонарь», – куда им деваться? Бежать некуда. Надо сопротивляться, оружие есть. В этой ситуации Керенский призывает к себе одного из друзей Корнилова – помощника начальника своего кабинета полковника Самарина и говорит ему – сейчас произойдёт кровопролитие и русские люди будут убивать русских людей, на радость немцам. Русский патриот не может этого допустить. Вы же русский патриот, полковник, вы хорошо знаете Корнилова, хорошо знаете Крымова, вы с Крымовым вместе учились. Поезжайте к Крымову и скажите ему, что можно обо всём договориться, я готов при определённых гарантиях на условия Корнилова. Пусть Крымов приезжает в Петроград. Так рассказывал потом Самарин.

И Самарин едет в Павловск договариваться с Крымовым. Войска остановились, идёт братание – солдаты и казаки не хотят убивать друг друга, не хотят воевать. Крымов понимает, что наступление практически захлебнулось, это ведь не какая-то игра в шахматы, это – люди. Его 3-й корпус быстро революционизируется, и части, которые ещё совсем недавно были верны Крымову, засомневались. Тем более что Сенат объявил Корнилова мятежником. Только что отпечатанные листовки с решением Сената и Временного правительства агитаторы раздают кавалеристам 3-го корпуса. Если бы Корнилов и Керенский были вместе, то шансов у большевиков было бы намного меньше. А тут ясно, что солдат призывают защищать Временное правительство от какой-то контры. Призывает сам министр-председатель. Поэтому у Крымова очень сложное положение, он понимает, что если будет продолжать движение вперед, то русская кровь прольётся и казаки откажутся идти за ним. Надо начинать переговоры, пока не поздно, пока ещё есть армия за спиной.

Крымов едет в Петроград только с одним адъютантом. 31 августа его принимает Керенский, происходит разговор при закрытых дверях. Те, кто стоял под дверью, говорят, что разговор был на очень высоких тонах и Крымов просто кричал на Керенского. Но факт остаётся фактом. Он выходит потом из кабинета Керенского в одну из пустых комнат Зимнего дворца и стреляет себе в грудь из пистолета. В тяжёлом состоянии его отвозят в военный госпиталь, а там фельдшеры глумятся над ним и отказываются его перевязывать как контрреволюционера. И через несколько часов он умирает.

Керенский вдове Крымова разрешает похоронить тело мужа только ночью и так, чтобы при отпевании было не более девяти человек, включая духовенство. Он боится демонстрации.

После самоубийства Крымова Керенский посылает комиссаров в Могилёв и говорит Корнилову: «Если вы будете продолжать, то будет гражданская война. Вы видите, как народ настроен против вас. Если вы пошлёте какие-то офицерские части, народ будет воевать с ними. Солдаты будут воевать. Прольётся много русской крови. Вам надо сдаться на милость победителя».

В Могилёве происходит очень тяжёлая сцена. Командир корниловских ударных батальонов полковник Неженцев говорит: «За вами, Лавр Георгиевич, мы пойдём куда угодно, все до одного ляжем, но порядок восстановим». Но Корнилов не может принять это решение, он не может развязать гражданскую войну в России. Он убедился, что его не поддерживает Петроград, не поддерживает Керенский, не поддерживает народ. Да, поддерживают Рябушинский, Третьяковы, но, как говорится, это не герои его романа, он не за них готов умирать. И он соглашается сдать главнокомандование, но кому? Никто из старых генералов не соглашается принять его из рук Корнилова – Корнилов слишком уважаем в генералитете. Наконец, старый генерал М. В. Алексеев, начальник штаба у Государя, соглашается, как он потом объяснял, чтобы спасти своих сподвижников, участвовавших в Корниловском выступлении, – генералов Корнилова, Лукомского, Романовского и иных. Принимая, как он сам говорил, позор на свою седую голову, генерал Алексеев арестовывает их 1 сентября и заключает в монастыре города Быхова, расположенного в полусотне вёрст от Могилёва. Ещё до этого, 29 августа, были арестованы генералы – сподвижники Корнилова на Юго-Западном фронте Деникин, Марков, Орлов, Эрдели и помещены в тюрьму города Бердичева.

Керенский теперь сам объявил себя Верховным главнокомандующим, но начальником штаба у него соглашается быть генерал Алексеев. Корнилов и все его сторонники арестованы и 4 сентября переправлены в тюрьму в городе Быхове.

31 августа Петроградский совет, уже полностью большевизированный, берёт курс на захват власти, на вооружённое восстание. 5 сентября такое же решение принимает Московский совет, в котором теперь большевики занимают половину мест. А ещё в июне в Московском совете они занимали 19 % мест. Красная рабочая гвардия, как и солдаты, вооружена. 4 сентября Керенский подписывает приказ об освобождении Троцкого и всех сидящих в тюрьме «Кресты» большевиков. Все они выходят на свободу. Полковник Самарин тут же получает погоны генерал-майора и отправляется начальником Иркутского военного округа, подальше. Корниловское выступление завершено.

Чтобы себе представить отношение к Корнилову и вообще к этому выступлению народа, обывателей, я приведу кусочек из воспоминаний Антона Ивановича Деникина «Очерки русской смуты». Деникин, главнокомандующий армиями Западного фронта, одним из первых встал на сторону Корнилова и поддержал его. И поэтому тоже оказался в тюрьме. Он описывает, как вели «мятежников» 27 сентября из бердичевской тюрьмы на вокзал. Бердичев – небольшой городок, глубочайшая провинция – не Петроград, не Москва. Арестованных охраняла – причём не для того, чтобы они не сбежали, а чтобы их не растерзала толпа, – цепочка юнкеров. Вот что пишет Деникин: «Толпа неистовствовала. Мы – семь человек, окружённые кучкой юнкеров… вошли в тесный коридор среди живого человеческого моря, сдавившего нас со всех сторон… Надвигалась ночь. И в её жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожектора с броневика, двигалась обезумевшая толпа: она росла и катилась, как горящая лавина. Воздух наполнял оглушительный рев, истерические крики и смрадные ругательства… Юнкера, славные юноши, сдавленные со всех сторон, своею грудью отстраняют напирающую толпу, сбивающую их жидкую цепь. Проходя по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, солдаты набирали полные горсти грязи и ею забрасывали нас. Лицо, глаза, уши заволокло зловонной липкой жижицей. Посыпались булыжники. Бедному калеке, генералу Орлову, разбили сильно лицо, получил удар Эрдели, и я – в спину и в голову… Толпа растёт. Балконы домов полны любопытными, женщины машут платками. Слышатся сверху весёлые гортанные голоса: „Да здравствует свобода!"»

Это отношение в городе Бердичеве местных обывателей и рабочих к Корниловскому выступлению. Такова реальность. Через два месяца – Октябрьский переворот. Упущен последний шанс. А был ли он? Об этом до сих пор размышляют историки.

Представим себе на минуту, что Керенский оказался бы честным человеком и не стал бы разыгрывать с Корниловым эту глупую инсценировку, а действительно поддержал бы Корнилова, действительно организовал триумвират какой-то, поехал бы в Ставку. Корнилов бы его пальцем не тронул – это очевидно – и Савинкова, не такой он был человек. Войска были бы направлены в Петроград по приказу Главнокомандующего Корнилова, министра-председателя Керенского и военного министра Савинкова. Что бы произошло?

Большинство историков склоняются к тому, что произошло бы то же самое, что и под Павловском с 3-м корпусом генерала Крымова. Разагитированные большевиками войска отказались бы идти разгонять в Петрограде Советы. Конечно, есть маленький шанс, что Керенский бы сказал, что Советы – предатели и что он разрывает с Советами, обнародовал бы новые данные разведки о связях большевиков с немцами, и, возможно, это что-то изменило бы. Шансов на победу было больше, чем, скажем, в 1918 году, но их было всё равно мало. И их не использовали. Кто их не использовал? Министр-председатель Керенский.

Увы, на Керенском лежит вина не за то, что он погубил Россию – очень возможно, что он не мог её уже спасти, а за то, что он не попытался спасти Россию. Вот также, дорогие друзья, и нам надо без надежды на победу делать всё возможное, чтобы спасти нашу любимую страну. У нас есть предшественники, которые показали свою беззаветную любовь к отечеству. Нам есть с кого брать пример.