ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЛОВО ОГНЯ

Торо пришлось оставить за пределами городской черты. Кататься по улицам Мадрида на столь приметной технике, да еще после того, как ты надавал по морде не каким-то подзаборным пьянчугам, а самим Охотникам, было очень рискованно. Охотники, в отличие пьянчуг, являлись на редкость обидчивыми парнями, и помириться с ними, угостив выпивкой, было невозможно. За Торо согласился приглядеть крестьянин из пригорода. Он получил от Сото небольшой задаток и обещание щедрого вознаграждения, если по возвращении владельца с байком будет все в порядке; деньги у Мара пока водились, но тратить их он решил только на самое необходимое.

К сожалению, байк был не единственной яркой отличительной приметой Сото, и дабы соблюсти полную конспирацию, тирадор приобрел у уличного торговца большие солнцезащитные очки, обязанные скрыть от любопытных взглядов приметное лицо тирадора. Стекла на очках, добытых, по всей видимости, на ближайших раскопках, были в царапинах и трещинах, но Сото не обратил на эти мелочи внимания – щеголять сей модной безделушкой на людях он особо не собирался.

Мара знал, где в Мадриде искать Рамиро ди Алмейдо, так как не раз лично сопровождал сеньора Диего в его поездках к сыну. Рамиро жил в неприметном двухэтажном доме на улице дель ла Круз, неподалеку от плаза Майор – центральной площади Мадрида, на которой проходили городские праздники, а также аутодафе: публичные Очищения Огнем самых знаменитых отступников Мадридской епархии. О последних мероприятиях, в частности, свидетельствовало не смываемое дождями пятно копоти в той части площади, где устанавливалась тесная клеть с заключенным в нее отступником, в страхе ожидающим, когда Главный магистр епархии предаст его душу очистительному огню.

Один из воинских принципов, которым Сото Мара пренебрег по выезде из Сарагосы и который после стычки на дороге вертелся у него в голове постоянно, гласил: «Покидая свой дом, веди себя так, как будто видишь врага». Своего нового врага Сото перестал недооценивать со вчерашнего вечера. Теперь тирадор видел недругов повсюду: в каждом встречном прохожем, в каждом лавочнике или извозчике, даже в женщинах; разве только не в детях. Весьма вероятно, что за домом человека, чей отец угодил в застенки Инквизиции, Охотники также организовали круглосуточное наблюдение, поэтому просто подойти и постучать в дверь к Рамиро было бы крайне опрометчиво. И несмотря на то, что Мара спешил увидеться с молодым сеньором, он не поленился неприметно побродить по округе и подтвердить свои догадки.

Или наблюдение было устроено очень искусно, или его и впрямь не было, но только наметанному глазу Сото так и не удалось выявить ни подозрительных широкоплечих типов, ни их громоздких внедорожников, ни других характерных примет слежки. Грамотнее всего было бы дождаться темноты, когда народ на улице рассеется, после чего обнаружить вражеское наблюдение станет куда проще. Но время неумолимо уходило, и Сото решил действовать. И только подойдя к крыльцу, он вдруг вспомнил, что на дворе полдень, а раз так, значит, государственный служащий Рамиро ди Алмейдо скорее всего находится сейчас в Академии. Упрекая себя за то, что после ареста сеньора стал ужасно рассеянным и начал забывать элементарные вещи, Мара направился к Оружейной Академии, расположенной неподалеку от плаза Майор в окрестностях Меркадо де ла Кебада – главного мадридского рынка.

О том, чтобы проникнуть в Оружейную Академию, не могло идти и речи, и Сото с раздражением подумал, что как ни крути, а придется дожидаться окончания служебного дня. Однако ему повезло: он еще не успел дожевать в ближайшем трактире тапас, как увидел в окно Рамиро, выходящего из ворот Академии. Молодой ди Алмейдо огляделся по сторонам и быстрым шагом припустил куда-то по улице. Сото торопливо расплатился с трактирщиком и ринулся за Рамиро вдогонку…

– Прошу прощения, сеньор Рамиро! – окликнул Сото спешащего инженера. По всей видимости, он торопился в более презентабельную, нежели рыночный трактир, закусочную, что заметил Мара неподалеку от Академии по пути сюда.

Рамиро обернулся и в недоумении уставился на окликнувшего его человека. Сото догадался, что инженера смущают его солнцезащитные очки, и на мгновение приподнял их, продемонстрировав свои примечательные раскосые глаза…

Испуг Рамиро оказался настолько очевиден, что Сото забеспокоился, как бы тот не заголосил на всю улицу и не бросился от него наутек. Взгляд молодого ди Алмейдо забегал, как у застигнутого врасплох карманника, ноги подкосились, а рот открылся, будто у вытащенного из воды карася. Казалось, Рамиро пытался в чем-то оправдаться, но не находил нужных слов.

– Что тебе нужно? – не спросил, а скорее взвизгнул он, пятясь от приближающегося к нему Мара.

Испуг молодого сеньора объяснялся просто: последний раз, когда Рамиро видел старшего тирадора своего отца, в руках у того была отрезанная голова Марко ди Гарсиа. Разумеется, если тебя неожиданно окликает на улице такой отъявленный головорез, тут волей-неволей испугаешься.

Сото и в голову не приходило, чем вызван этот испуг на самом деле…

– Я искал вас, сеньор, чтобы передать послание от вашего отца, – кивнув в знак приветствия, сказал Мара. – У него большие неприятности… Где мы могли бы поговорить?

Похоже, до Рамиро наконец-то дошло, что папашин телохранитель прибыл не за его головой, поэтому волнение инженера несколько улеглось. Но приближаться к Сото он все равно опасался.

– Ты сказал «проблемы»? – переспросил он дрожащим голосом. Мара молча кивнул. – Ну, хорошо… То есть, конечно же, ничего хорошего… – Рамиро нервно вздрогнул. – Я хотел сказать «хорошо, пойдем со мной»… Меня отпустили на обед, и, если не возражаешь, мы могли бы поговорить вон в той забегаловке…

– …Итак, что же случилось с отцом? – спросил Рамиро, когда они с Сото уединились в кабинке трактира, цены в котором, как отметил Мара, были на порядок выше, чем там, где он недавно перекусывал.

Сото доводилось на своем веку служить гонцом, приносящим дурные вести, в том числе и скорбные. Поэтому реакция Рамиро, не столь крепкого духом, как его отец, прогнозировалась тирадором уверенно: глухой ступор или нервное возбуждение. Однако хваленое чутье Мара уже в который раз за истекшие сутки дало осечку – молодой сеньор отреагировал на печальные новости довольно спокойно, намного спокойнее, чем даже на неожиданную встречу с посланником из Сарагосы.

– А ведь я предупреждал его, что он доиграется! – проговорил Рамиро, не отрываясь от еды. – Давно предупреждал! Хорошо, что все прошло тихо… Ладно, я что-нибудь придумаю. Догадываюсь, каких людей отец просит меня потревожить. Сегодня же вечером я наведаюсь кое к кому из них, но… ты понимаешь, что здесь ничего конкретного обещать нельзя.

– Я могу помочь вам, сеньор! – с готовностью отозвался Сото. – Вы только прикажите, и я выполню любое ваше распоряжение!

Рамиро оторвался от тарелки с супом и изучающим взглядом посмотрел на Мара. Испуг у молодого сеньора полностью так и не прошел, вот и теперь Рамиро будто хотел о чем-то спросить, но не решался. Предложив помощь, Сото склонил голову – так требовали правила вежливости с вышестоящими; смотреть в глаза во время разговора было необходимо лишь врагу.

– Пожалуй, мне может понадобиться твоя помощь, – согласился Рамиро, возвращаясь к еде. – Конечно, не такая помощь, какую ты оказывал отцу, но ты ведь не только это умеешь делать, да?

И он провел пальцем по кадыку – жест, не требующий пояснений.

– Разумеется, сеньор, – подтвердил Сото, не обращая внимания на робкую попытку собеседника иронизировать. – В любое время дня и ночи я в вашем распоряжении.

– Отец был прав: ты и впрямь отличный слуга, – кивнул Рамиро, после чего спросил: – Ты уже нашел, где остановиться?

– Еще нет, сеньор.

– Остановишься у меня.

– Это невозможно, сеньор, – возразил Мара. – Меня преследуют Охотники, и я не могу допустить, чтобы вас обвинили в моем укрывательстве.

– Ничего, поселишься на чердаке и будешь выходить только по ночам… Не спорь – ты сам только что поклялся слушаться меня во всем!

– Как прикажете, сеньор…

– Гражданин ди Алмейдо… – начал было магистр Жерар, но был тут же прерван.

– Извольте называть меня как подобает: «сеньор ди Алмейдо»! – запротестовал дон Диего. – Я честный человек, и то, что я угодил к вам, – ужасное недоразумение. Очень скоро вам прикажут меня освободить, и вы пожалеете о своем беззаконии!

– Попасть в святые стены Комнаты Правды равносильно тому, что предстать пред ликом Господним, – терпеливо пояснил арестованному Жерар. – А пред ликом Всевышнего все равны – и сеньоры, и крестьяне. Но мы прекрасно помним, кто вы есть в миру, поэтому вам была выделена лучшая камера и вы не испытываете недостатка в пище.

– Какое почтение с вашей стороны! – гневно усмехнулся дон. – Вы даже взяли на себя заботу избавить меня от скуки и подсадили ко мне в камеру этого болтуна Альфонса. Он не дает мне ни минуты покоя, все твердит о своих прегрешениях и засыпает меня вопросами. Ваша честь, вы ведете грязную игру: неужто думаете, что я не догадываюсь, кто такой на самом деле ваш Альфонс и чьи уши слушают наши беседы по ту сторону вентиляционной отдушины?

– О чем таком вы говорите?! – возмутился Жерар. – Гражданин Альфонс Лопес такой же, как и вы, – оступившийся с праведного пути раб божий. Однако смею заметить, что в отличие от вас он искренне готов покаяться. А то, что он уговаривает покаяться и вас, лишний раз подчеркивает честность его намерений!.. Присаживайтесь, гражданин ди Алмейдо, не стойте.

– На Трон Еретика или на стул? – мрачно пошутил дон Диего.

– Пока на стул, но если будете упорствовать, в следующий раз я не буду с вами столь любезен. – По-деловому сосредоточенное лицо Жерара демонстрировало дону Диего, что шутки давно закончились.

Ди Алмейдо еще раз обвел взглядом жуткое убранство Комнаты Правды, негромко выругался и грузно опустился на подставленный Охотником стул.

– У вас что, нет нормальных кабинетов для бесед? – поинтересовался дон. – Хотя догадываюсь: это ведь тоже специальная процедура, нечто вроде прелюдии к дознанию. Вы пытаетесь сломить меня морально.

– Перестаньте говорить ерунду, гражданин ди Алмейдо, и настройтесь наконец на нужный лад. – Терпения Жерару было не занимать. При проведении столь тонкого процесса, как дознание, магистр контролировал себя превосходно, и если даже выходил из себя, то делал это преднамеренно, с целью надавить на подозреваемого психически. Однако дон ди Алмейдо был не тем человеком, который поддался бы на гнев инквизитора, и потому подход к нему требовался особенный: метод кнута и пряника, но кнута мягкого, а пряника большого и сладкого.

Лязгнула железная дверь, и в Комнату Правды вошел Главный магистр Мадридской епархии Гаспар де Сесо. Следом за ним семенил кругленький дьякон-секретарь с папкой бумаг под мышкой. Магистр Гаспар скупо поприветствовал дона ди Алмейдо; дон на его приветствие не ответил и даже не повернул в сторону де Сесо головы.

– Следует понимать, гражданин ди Алмейдо, что вас уже ознакомили с предъявленными обвинениями? – спросил Гаспар.

– Да, ваша честь, – отозвался вместо него Жерар. – На этом больше нет нужды заостряться.

– Тем лучше. Значит, у вас, гражданин ди Алмейдо, была целая ночь на раздумья, – продолжал Гаспар. – Итак, что вы намерены нам сегодня сообщить?

– Я все сказал вчера! – сверкнул глазами дон. – Больше мне добавить нечего!

– В таком случае довожу до вашего сведения, что наши неформальные беседы закончены и все дальнейшее будет дословно запротоколировано, – известил дона Главный магистр епархии, после чего придвинул к нему лежащее на столе Святое Писание. – Приступайте к ведению протокола, дьякон Себастьян… Гражданин ди Алмейдо, прежде чем приступить к предварительному дознанию, вы должны дать клятву на Святом Писании в том, что будете говорить нам только правду и ничего от нас не утаите. Прошу вас.

– Я всегда говорю правду! – возмутился дон Диего. – Раньше мне верили и без клятв!

– Значит, вы отказываетесь поклясться на Святом Писании? – Глаза де Сесо злобно сощурились. Жерар и толстый дьякон с занесенным над бумагой пером также настороженно замерли.

Ди Алмейдо посмотрел сначала на одного дознавателя, затем на второго…

– Вот в чем дело! – наградил он их кривой усмешкой. – Стоит мне отказаться от клятвы, и вы незамедлительно пришьете мне еще и отступничество! Не дождетесь! – дон положил руку на Святое Писание. – Клянусь, что буду говорить только правду и ничего от вас не утаю… Достаточно?

– Очень хорошо, – кивнул Гаспар, отодвигая от дона Писание. Дьякон тут же уткнулся в протокол и застрочил пером, то и дело макая его в чернильницу.

Далее дону Диего был повторно задан вопрос, на который он ответил категорическим отказом еще вчера: признает ли он, что у него в охране служит особо опасный чернокнижник, с помощью которого гражданин ди Алмейдо убил Главного казначея епархии, с коим у него не так давно случилась крупная ссора. Дон не счел за труд повторить, что никаких чернокнижников в штате не держит и Марко ди Гарсиа не убивал, а ссора действительно имела место, но дон не счел ее смертельным оскорблением и в тот же день про нее забыл.

– Если бы я убивал каждого, кто хочет самоутвердиться за мой счет, то уже, наверное, половину епархии истребил бы, – подытожил допрашиваемый. – Я прощаю всех своих обидчиков, чему и учит нас Святое Писание, разве не так?

– Значит, вы настаиваете на том, что у вас не служит человек по имени Луис Морильо? – присоединился к допросу Легран.

– Нет, у меня не служит такой человек! – Дон хотел добавить «черт вас дери!», но вовремя вспомнил, кто перед ним, и потому благоразумно воздержался.

– А человек по имени Сото Мара вам знаком? – вновь спросил Жерар.

– Это мой старший тирадор, – ответил дон. – Но он такой же чернокнижник, как я – ловец макрели!

– И вам не показалось странным его имя, когда вы нанимали его на службу?

– А что в нем странного? – вскинул брови дон. – Я в своей жизни встречал и не такие чудные имена. Однажды у меня на конюшне служил финн…

– Не отвлекайтесь, пожалуйста! Мы провели расследование и выяснили, кто скрывается под вымышленным и наверняка языческим именем «Сото Мара». Этот человек – некогда сбежавший из приюта, а после несколько лет проживший в одной из искательских общин Луис Морильо, чьи родители являлись сектантами и были преданы Очищению, – проинформировал дона Жерар. – Под видом Защитников Веры мы проникли в вашу асьенду якобы с плановой проверкой документов и провели обыск в его хижине, где обнаружили большое количество колдовских книг, написанных предположительно языческими рунами…

– И вы арестовали моего старшего тирадора? – с недоверием поинтересовался дон.

– К сожалению, он сбежал, – не стал скрывать правду Легран. От магистров не ускользнуло, что при этих словах на лице ди Алмейдо промелькнула едва заметная улыбка. – Вы не знаете, куда он мог бы направиться?.. Нет?.. Мы так и предполагали. Ну ничего, в скором времени его все равно схватят.

– Я не знал, что Сото Мара – это Луис Морильо, – ответил дон, ничуть не погрешив против истины. – Я вообще не знал, что он читает книги… – Здесь уже дон лукавил. – И что же, теперь я должен отвечать за его грехи?.. Позвольте, ваша честь, но я немного сведущ в правилах Очищения – такой фокус у вас со мной не пройдет! Обвинить меня в смерти Марко ди Гарсиа только потому, что один из моих слуг читал втихаря языческие книги?.. Самое серьезное обвинение, что вы можете мне предъявить – невнимательность при найме прислуги, а это, кажется, уже не ваша забота, уважаемые члены Ордена Инквизиции!

– Спокойнее, гражданин ди Алмейдо! – призвал его к порядку магистр Гаспар. – Грехи язычника Луиса Морильо – его грехи, и он за них ответит. Мы ведем речь о ваших. Кто ваш исповедник?

– Простите, не понимаю? – Дон пытался уразуметь, куда клонит Главный инквизитор епархии.

– Я спрашиваю: кто ваш исповедник и когда в последний раз вы были на исповеди? – повторил Гаспар.

– Моим исповедником последние годы являлся Сарагосский епископ Доминго, – ответил дон. – А на исповеди я был… дай бог памяти… даже не упомню… Каюсь, давно исповедовался.

– Епископ Доминго, однако, утверждает, что раньше вы исповедовались с завидной регулярностью. Как объяснить, что такой богобоязненный человек, каким вас все знают, вдруг стал избегать исповеди?

– Сами понимаете: стар уже, любые поездки мне в тягость, поэтому асьенду покидаю редко, – попытался оправдаться дон.

– А не кажется ли вам, что ваше пренебрежение исповедью означает то, что сегодня вам придется исповедоваться в чересчур страшных вещах? В том числе и таких, за какие епископ Доминго, как блюститель закона в епархии, неминуемо призовет вас к ответу?

– Господь с вами, да какие грехи могут быть у немощного старика, не покидающего собственного поместья! – упрекнул обвинителей ди Алмейдо. – Не спорю, мне есть в чем исповедаться. Но вряд ли у епископа Доминго есть время, чтобы выслушивать мое брюзжание о том, как я ущипнул за задницу горничную или отвесил затрещину слуге.

– Для истинно верующего человека это не может быть оправданием, гражданин ди Алмейдо, – возразил Гаспар. – Не знаю, как вам, а вот нам ваша боязнь исповеди говорит о многом.

– А скажите, гражданин ди Алмейдо, – вновь приступил к дознанию Жерар, – те грехи, в которых вас публично обвинил Марко де Гарсиа – я имею в виду недоплату налогов в казну, – действительно правда?

Дон Диего ответил не сразу:

– Как и любой казначей, Марко обязан был проверять каждого крупного налогоплательщика ежегодно. До сего дня он еще не имел ко мне претензий. К несчастью, там, где фигурируют крупные суммы, всегда велика вероятность ошибки. Видимо, в этом году при подсчете моих налогов Марко ди Гарсиа где-то обсчитался.

– Мы подняли бумаги покойного казначея, те, что касаются вас, гражданин ди Алмейдо, – снова «приоткрыл карты» Легран. – В прошлом году стояла на редкость замечательная погода и урожай винограда в епархии был собран достаточно большой. Вы владеете лучшими виноградниками в Сарагосе, однако почему-то количество вашего урожая ненамного превышает позапрошлогодний. А ведь у других земледельцев в сравнении с тем же годом урожайность выросла в среднем в два с половиной раза. Именно это и не давало покоя Марко ди Гарсиа. Прокомментируйте, пожалуйста, данный факт.

– Если бы Марко ди Гарсиа и вы, ваша честь, разбирались в земледелии, то знали бы, что большой урожай зависит не от одной хорошей погоды, – огрызнулся дон. – Есть множество других причин, просто невозможно учесть все. В прошлом году над моими виноградниками прошел странный желтый дождь – говорят, это до сих пор дают о себе знать последствия черной энергии Древних. Видимо, причины неурожая следует искать в нем.

– Расскажите о людях, что следят за вашими виноградниками, – попросил магистр Гаспар.

– Это еще зачем? – поинтересовался дон, чуя какой-то подвох.

– Отвечайте на вопрос! – грозно приказал Главный магистр епархии.

– На моих плантациях трудятся лучшие виноградари епархии! – с гордостью сообщил ди Алмейдо. – Настоящие профессионалы! Именно поэтому мое вино так ценится Его Наисвятейшеством и Апостолами! Но даже отличным специалистам было не по силам справиться с последствиями желтого дождя – человек бессилен против господней воли.

– Мы и не сомневались, гражданин ди Алмейдо, – заверил дона Гаспар, однако голос магистра приобрел злорадный оттенок, а на лице второго дознавателя появилась хитрая ухмылка. – Божественное вино могут создавать только великие виноградари и виноделы. Люди, которые знают самые тонкие нюансы своей профессии.

– Именно так! – подтвердил дон Диего, но нехорошие предчувствия уже грызли дона изнутри, поэтому в голосе его уже отсутствовала былая уверенность. – К чему вы клоните? Хотите тоже причислить их к чернокнижникам, виновным в порче урожая, а после этого объявить меня покровителем всех чернокнижников Святой Европы?

– В записях Марко ди Гарсиа нами обнаружены любопытные документы, – произнес Гаспар, выуживая из папки несколько листков бумаги, в углах которых виднелся оттиск епархиального казначейства. – Вот они… Это официальные протоколы допросов виноградарей ваших плантаций, сделанные дознавателями казначейства по просьбе Марко ди Гарсиа незадолго до его трагической гибели. Очень любопытные документы, скажу я вам. Показания давались под присягой сразу несколькими виноградарями и совпадают вплоть до мелочей. Согласно этим показаниям, странный желтый дождь действительно пролился на ваши плантации, однако ущерба виноградникам практически не нанес. Ваши виноградари также уверяют, что столь прекрасного урожая, какой был собран в прошлом году, они не видели уже больше десяти лет.

– Вот оно что… – только и сумел вымолвить Диего ди Алмейдо. Услышанное явилось для него настоящим сюрпризом, поскольку никто не докладывал ему о слонявшихся по его плантациям дознавателях казначейства. Старый прохвост Марко не просто копал под ди Алмейдо яму, а готовил ему настоящую волчью ловушку, утыканную острыми кольями добытых за спиной дона показаний его слуг. Ди Гарсиа давно отошел в мир иной, но ловушка его, так и не засыпанная землей забвения, все-таки сработала.

– Гражданин ди Алмейдо! – перейдя на официальный тон, Главный магистр епархии поднялся из кресла. – Я обвиняю вас в том, что вы солгали под присягой Божественным Судьям-Экзекуторам, поэтому не ждите больше от Ордена Инквизиции никакого снисхождения. Дальнейшие дознания будут проводиться с вами как с клятвопреступником. Вы переводитесь в обычную камеру, на обычное питание и обязаны будете носить одежду с табличкой, на которой будут отображены ваши доказанные прегрешения. По результатам дальнейших дознаний мы решим, какое Очищение вы примите: полноценное – Огнем – или только предварительное – Троном Еретика. Следующее дознание состоится завтра. На этом все. Да смилуется Господь над вашей душой.

Два Охотника помогли Диего ди Алмейдо встать со стула и, пыхтя, поволокли грузного дона в его новую камеру. Ходить самостоятельно дон Диего с этой минуты уже не мог…

С того момента, как магистр Жерар ознакомил Карлоса Гонсалеса с доносом на дона ди Алмейдо, написанным рукой его сына, Охотник надеялся, что Господь проявит к нему милосердие и оградит от встречи с Рамиро. Господь к мольбам Матадора остался глух, в чем Карлос убедился, когда Жерар вызвал его в магистрат и представил ему молодого сеньора ди Алмейдо собственной персоной.

Карлос сделал вид, что не заметил протянутую ему для рукопожатия ладонь Рамиро. Жерар, от которого не ускользнуло подчеркнутое равнодушие Матадора к посетителю, недобро зыркнул на командира, но понимающе промолчал; Устав Охотников предписывал быть вежливыми с гражданскими лицами, но проявлять вежливость к человеку, обрекшему на мучения собственного отца, было выше сил Карлоса.

Впрочем, когда Охотник услыхал от Рамиро то, с чем он пожаловал в магистрат, вся неприязнь Карлоса к инженеру сразу отошла на второй план, а на первый вырвался неудержимый охотничий азарт, ставший за годы службы естественным состоянием узревшего цель Матадора.

– Значит, говорите, он у вас на чердаке скрывается? – переспросил Карлос у Рамиро, а глаза Охотника постепенно загорались, словно раздуваемые угли. – Как же вам удалось задержать у себя этого демона?

К «узкоглазому демону» у Пятого отряда были особые счеты. Еще никто не унижал бравых головорезов Матадора столь бесцеремонно: избил двоих из них голыми руками, отнял казенное имущество и повредил «Хантер». Все двадцать Охотников Пятого отряда во главе с командиром жаждали реванша, хотя и сомневались, что после такого дерзкого поступка «демон» задержится в Мадридской епархии даже на день. Однако «демон», похоже, не слишком дорожил своей шкурой…

– Его прислал ко мне отец для того, чтобы я помог… помог ему избежать Очищения души, – ответил Рамиро взволнованным голосом.

– Странно… – Карлос пригладил бородку. – Мне казалось, что при аресте вашего отца все прошло гладко и он никому не успел отдать подобных приказаний – я же от него ни на шаг не отходил.

– Вот я и говорю, что этот человек с узкими глазами – чернокнижник! – закивал Рамиро. – Отец мог при помощи колдовства отдать ему приказ даже из магистрата!

– Все возможно, – уклончиво ответил Гонсалес, гадая при этом, где мог допустить просчет. Винить в собственной оплошности колдовские силы он собирался в последнюю очередь. – Ваша семья еще дома, сеньор Рамиро?

– Да вы что! – замахал руками тот. – Чтобы я оставил свою семью в одних стенах с этим дьяволом? Я сразу же отправил детей и жену к ее родителям в Фуэнте-дель-Берро!

– Вы убеждены, что чернокнижник все еще у вас на чердаке? – поинтересовался Матадор.

– Абсолютно! – заверил Охотника Рамиро. – Этот дьявол сказал, что будет подчиняться любым моим приказам. Вот я и приказал ему сидеть и не высовываться…

Карлос не упустил возможность сыграть с ненавистным ему Рамиро злую шутку. Матадор хитро прищурился и уставился в глаза инженера испепеляющим взглядом:

– Как вы сказали: демон подчиняется вашим приказам? Хотите сказать, что вы повелеваете демоном?

Рамиро побелел и попятился к двери.

– Да нет, это не то, что вы подумали!.. – забубнил он, дрожа как осиновый лист. – Как вы могли такое подумать!

– А что мы, по-вашему, должны были подумать? – неожиданно включился в игру магистр Жерар. Очевидно, Леграну тоже до колик надоели и это донельзя затянувшееся дело, и неуловимый чернокнижник, и просто пребывание в самой жаркой епархии Святой Европы.

– Это все мой отец! – Рамиро принялся яро оправдываться, живо смекнув, что сболтнул глупость. – Его происки! Это он приказал своему чернокнижнику найти меня! Я же сам пришел к вам! Ваша честь, сеньор Карлос! Спасите меня от него! Я даже не знаю, что у этого дьявола на уме! А вдруг у него есть приказ убить и меня? Мой отец совсем из ума выжил! Я его боюсь, ваша честь, сеньор Карлос!..

Карлос и Жерар с холодным презрением смотрели на льющего слезы Рамиро. В магистрате к причитаниям и слезам относились так же, как на бойне к мычанию скота.

– Прекратите! – наконец рявкнул французик. – Никто пока вас ни в чем не обвиняет! Однако заметьте: пока!.. Сеньор Рамиро, отправляйтесь домой, а вы, брат Карлос, берите ваших людей и завершайте свою работу!

– Считайте, что дело сделано! – козырнул на прощание Матадор.

Время уходило, но в данный момент от Сото уже ничего не зависело. Он выполнил приказ сеньора, и теперь обеспокоенный судьбой отца Рамиро сделает все возможное. Друзья у сеньора Диего имелись повсюду, и они наверняка не откажутся помочь угодившему в беду дону. Мара старался пока не думать о том, что будет, если помощь покровителей вдруг запоздает или вообще не придет.

Напуганный Рамиро – Сото все-таки винил в испуге инженера свою жуткую репутацию, а не горькие обстоятельства, – тем не менее в истерику не впадал и начал суетиться незамедлительно. Спровадив по-тихому Мара на чердак, он вызвал извозчика и куда-то отправил с ним свою семью, после чего на другом извозчике укатил сам; Сото наблюдал всю эту суету через слуховое окно. В доме осталась одна кухарка – тучная неповоротливая женщина. Она знать не знала, что у них на чердаке завелось «привидение», поэтому гость старался передвигаться как можно тише.

Ближе к ночи ушла и кухарка. Расстелив возле слухового окна валявшийся в углу старый матрац, Мара постарался с умом использовать выпавшую на его долю передышку и немного вздремнуть. Несмотря на волнения прошедших суток, заснул тирадор быстро и достаточно крепко; по крайней мере, подошедшего к дому Рамиро он не расслышал.

Не расслышал он и звук отпираемой парадной двери, однако не расслышал не потому, что крепко спал. Вернувшийся Рамиро в дом заходить отказался наотрез, передав ключи тем, кто прибыли вместе с ним. А гостей инженер притащил за собой превеликое множество, вот только гости вели себя очень странно, и вечеринки здесь, похоже, не намечалось…

Права на вторую неудачу при захвате неуловимого чернокнижника Карлос не имел, и потому привлек к операции Охотников Мадридского подразделения Братства. Раньше гордый Матадор никогда не согласился бы на подобный шаг, но сегодня гордость пришлось запрятать в дальний ящик и признать, что на сей раз Пятому отряду достался действительно сильный противник. При легкомысленном отношении к такому врагу можно было шутя обломать о него зубы, с чем в первую очередь соглашался один из бойцов Гонсалеса, брат Антуан, только вчера поставивший себе новые зубные протезы.

Руководство стихийно организованной операцией Карлос, однако, делить с командиром мадридцев не стал, а приказал ему заняться лишь вспомогательной работой – оцепить периметр вокруг дома Рамиро ди Алмейдо. Так что в случае неожиданного исчезновения Луиса Морильо Гонсалесу было на кого перекинуть все стрелки.

Карлос не доверял полученной от Рамиро информации и исходил из того, что чернокнижник не ограничен пределами чердака, а перемещается по всему дому. Разбив отряд на две группы, он направил одну к черному ходу, а сам со второй направился к парадному. Охотники зашли с той стороны дома, где не было окон, после чего, пригибаясь, начали двигаться вдоль стен и выходить на позиции. Все четко помнили приказ стрелять только по конечностям Морильо: даровать легкую смерть от пули такому негодяю было бы чрезмерно гуманным поступком. Матадор гуманистом не являлся, ибо «гуманизм» и «Охотник» – понятия изначально несовместимые. Самые гуманные деяния, которые числились за Карлосом, это добивание смертельно раненных отступников.

Дабы парадная дверь не скрипела, брат Марчелло залил ее замок и петли маслом, после чего аккуратно повернул ключ в замочной скважине. Держа карабин на изготовку, Матадор проник в прихожую первым и, мгновенно сориентировавшись в полумраке в соответствии с инструкциями Рамиро, направился в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Проверкой первого этажа была обязана заниматься группа, что заходила с черного хода. Марчелло и прочие братья рассредоточились вдоль стен прихожей и медленно двинулись вслед за командиром.

Жилище Рамиро было не особенно просторным, и его проверка не заняла у двух десятков Охотников много времени. Мягкие ковры заглушали поступь тяжелых охотницких ботинок, а проникающий сквозь шторы тусклый свет уличного фонаря помогал Охотникам различать обстановку комнат.

Матадор мысленно похвалил братьев за серьезность, с которой они отнеслись к порученному делу. Ни одна половица, ни одна дверь и ни одна лестничная ступенька не скрипнули под девятнадцатью парами ног, нигде не загремела случайно задетая дюжими Охотниками мебель. Девятнадцать человек рыскали по дому, а единственным звуком, который долетал до ушей Карлоса, был звук собственного дыхания.

Охотники заглянули даже в шкафы и под кровати, но чернокнижника не обнаружили. Оставалось проверить только чердак. Если Морильо прятался там, значит, он и впрямь четко соблюдал распоряжение молодого сеньора ди Алмейдо.

Лаз на чердак в доме Рамиро был устроен не так, как в большинстве известных Карлосу домов: это был не типичный люк, пропиленный в потолке, а небольшая дверь, через которую владелец дома попадал на чердак, словно в комнату. К чердачной двери вела узкая крутая лесенка.

Гонсалес молча указал на трех бойцов, которые подошли к чердаку первыми и уже успели полить дверные петли маслом, а потом коснулся пальцами своих век. Немой приказ командира означал: вы, трое, – приступить к осмотру!

Дверь оказалась незапертой. Опасаясь, как бы сверху над ней не был закреплен какой-нибудь предмет, который неминуемо упадет и загремит – хрестоматийный прием конспираторов с не очень богатой фантазией, – Матадор придержал идущего первым бойца, после чего легонько приоткрыл дверь, просунул руку в крохотную щель и лично проверил вход на наличие подобной «кустарной сигнализации». Сюрпризов не обнаружилось. Карлос махнул рукой: теперь приступайте!..

«А он и впрямь хорош! – подумал Карлос, проследовав за первой тройкой бойцов внутрь чердака и занимая позицию неподалеку от входа. – Морильо точно знает, что глупо полагаться на всякого рода премудрости, и предпочитает быть бдительным круглосуточно. Надеюсь, мы были достаточно аккуратны, и он еще не сбежал…»

Мрак на чердаке был гораздо плотнее, нежели в доме. Единственным источником освещения здесь служило слуховое окно, через которое и днем проникало не так уж много света. Но глаза Охотников давно привыкли к темноте и потому могли различить в ней любое движение. Предположение, что чернокнижник спит, вряд ли соответствовало действительности, но если он и вправду заснул, брать его сонным было предпочтительнее…

При всей своей параноидальной осторожности, Карлос все-таки не догадался, каким способом Сото Мара обезопасил свой сон. Способ этот был еще элементарнее, чем закрепленная над дверью железная кружка.

Сото действительно спал, когда Охотники проверяли нижние этажи, – Пятый отряд и впрямь оказался на высоте, умудрившись проникнуть в дом и обыскать его, не нарушив покой чуткого врага. Однако как только чердачная дверь оказалась открытой, по чердаку пронесся сквозняк. Створка слухового окна, находившаяся в нескольких сантиметрах от уха спящего Мара, под напором сквозняка захлопнулась и звякнула. Негромко, но для Сото ее едва различимое звяканье показалось громче рева медного горна, каким трубят побудку в военных гарнизонах.

Предусмотрительный тирадор провел эксперимент со сквозняком и окном еще вечером, поэтому знал, что никто не посмеет проникнуть на чердак незамеченным даже в темноте.

Ветер – неизменный подельник Сото – иногда брался оберегать покой спящего приятеля и никогда не требовал за эту мелкую услугу платы…

Посланные Карлосом вперед бойцы были практически не различимы во мраке, поэтому, когда с противоположного конца чердака донеслась шумная возня, Карлос не разобрал, что там происходит. В любом случае при столкновении с врагом братья обязаны были известить об этом остальных. Тем не менее возня быстро прекратилась, и на чердаке опять воцарилась тишина.

Карлосу такое развитие событий очень не понравилось, и он подал знак затаившимся рядом братьям включить фонари. Два вспыхнувших ярких луча на миг ослепили Карлоса, глаза которого уже привыкли к темноте, после чего озарили тот угол, где только что маячили силуэты пропавших бойцов.

Чердак был загроможден всяческим хламом, наваленным вдоль скатов крыши и стропильных подпорок – коробками, старой мебелью, плетеными корзинами. Гонсалес махнул рукой идущим сзади братьям, приказывая им подтянуться и рассредоточиться, а затем при свете фонарей стал продвигаться по тому же пути, каким следовала невесть куда сгинувшая тройка бойцов.

Пропавший авангард обнаружился неподалеку от слухового окна. Братья лежали вповалку без движения. Следов крови на них не наблюдалось, зато берет одного из бойцов слетел с головы, демонстрируя на темечке поверженного солидную ссадину. Рядом с ним валялась массивная точеная ножка от стола, которой, по всей видимости, и были приглажены угодившие впросак Охотники.

Лучи фонарей в беспорядке заметались по чердаку. Оружейные стволы не на шутку встревоженных Охотников тоже заходили в разные стороны, пытаясь отыскать цель, но не обнаруживая ее. При взгляде на пострадавших братьев перед глазами Гонсалеса возникла другая картина: трое зверски убитых телохранителей Марко ди Гарсиа, так и не успевших вскочить из кресел и извлечь оружие…

– Человек ты или демон – деваться тебе отсюда некуда! – наконец нарушил тишину Матадор, рывком заглядывая за стоящий перед ним шкаф. – Именем Господа и Пророка предлагаю тебе сдаться! Все выходы перекрыты! Выползай из своей дыры и держи руки на виду! Немедленно! Или мы откроем огонь!

– Они живы! – доложил один из бойцов, проверив состояние пострадавших. – Только оглушены…

– Я жду! – не унимался Карлос, наблюдая в свете фонарей, как братья рассредотачиваются по чердаку. – Не делай глупостей и не вынуждай нас прострелить тебе колени!

Луч фонаря, обшаривающий скаты крыши, вдруг рванулся назад и задержался на одной из стропильных стоек.

– Вижу его! – воскликнул боец с фонарем. – Вон он, на той стропилине!

Карлос и братья как по команде вскинули стволы вверх – туда, где дрожащий луч высвечивал странную фигуру: не то скорчившегося в немыслимой позе человека, не то огромную летучую мышь. Соверши сейчас Охотники совместный залп, существо разорвало бы на части множеством пуль, а в крыше появилась бы дыра размерами намного шире слухового окна…

Рассмотреть странное существо, напоминающее человека лишь отдаленно, Матадор толком не успел – едва угодив в луч света, оно отцепилось от стойки и рухнуло вниз, прямо на бойца с фонарем. Перед тем как фонарь в руках бойца разбился и погас, Карлос с содроганием заметил блеснувшие на руках (лапах?) существа длинные когти…

– Не стрелять! – что есть мочи рявкнул Гонсалес, поскольку опасался, как бы в темноте братья не перестреляли друг друга. Впрочем, приказ командира оказался излишним: его вышколенные бойцы нервы имели железные, и ничей палец на спусковом крючке не дрогнул…

От оставшегося фонаря толку вышло немного: его свет все время заслоняли спины кинувшихся на захват врага бойцов. На чердаке образовалась неразбериха: топот, удары, пыхтение и ругательства Охотников, пытающихся в темноте угодить прикладами по больно шустрой цели. Карлоса ненароком оттеснили от потасовки, и тому не осталось ничего другого, как ожидать ее исхода за спинами братьев. Похоже, что своими жуткими когтями «демон» не орудовал, поскольку криков боли и звуков рвущейся одежды до Матадора не долетало.

Звякнул и погас последний фонарь, причем Гонсалесу послышалось, что его разбили о чью-то голову (что не «демона» – это точно; ни у кого из бойцов не хватило бы духа отбиваться такой бесценной вещью, накинься на него хоть сам Люцифер). Неразбериха от этого только усугубилась. С грохотом рухнул древний шифоньер, придавив собой кого-то из братьев. Прямо к ногам Карлоса упал державшийся за колено и шипевший от боли его заместитель Риккардо. Пыль на чердаке поднялась столбом, отчего видимость только ухудшилась…

Стремительная тень выпрыгнула из гущи схватки и, с завидной ловкостью перемахнув через стопку ящиков, устремилась мимо Карлоса к выходу. Матадор кошкой метнулся наперерез беглецу, замахнулся и ударил того прикладом карабина в лицо, намереваясь вынести Морильо не только зубы, но и всю челюсть…

Не останавливаясь, чернокнижник выставил перед собой руку и, вжав голову в плечи, изловил приклад карабина своим длинным когтем, что на поверку оказался острым стальным крюком. После чего шустрый дьявол резко крутанул крюк, вырвав карабин из рук Матадора. Карлос потерял равновесие и рухнул на колени.

Мимо стерегущих дверь на чердак Охотников Морильо проскочил так, словно тех и вовсе там не было: парировав крюками приклады их карабинов, он просто с разбега налетел на противников и треснул обоих затылками о стену…

Фигура «демона» на секунду появилась в проеме двери – темно-серое пятно на светло-сером фоне, – однако именно в этот миг и грохнул выстрел. Все еще стоявший на коленях Карлос воспользовался моментом и, выхватив из кобуры на поясе револьвер, выпустил вслед чернокнижнику пулю. Морильо развернуло и бросило вниз на чердачную лестницу – взбешенный и разгоряченный Карлос все-таки не промахнулся…

Обгоняя братьев, Гонсалес метнулся к выходу, перепрыгнул через поверженных бойцов и буквально вывалился на лестницу. Револьвер его уже был взведен для второго выстрела…

Под чердачной лестницей было пусто, лишь на перилах Карлос размазал рукой капли свежей крови да где-то по пустому дому удалялись сбивчивые шаги: раненый враг нашел в себе силы подняться и продолжить бегство. Перспектива угодить в лапы Ордену Инквизиции заставит бегать не только раненого, но даже паралитика…

Сото уже доводилось получать ножевые ранения, а однажды его чуть не пригвоздили к дереву арбалетной стрелой – всякое в жизни бывало, – но из огнестрельного оружия в него попадали впервые. Удар револьверной пули в плечо и вспыхнувшая затем боль на какое-то время ослепили его. Он даже не заметил, как очутился под чердачной лестницей: только что находился в проеме двери и вот уже лежит внизу с дико нарывающим плечом и онемевшей рукой.

Однако боль не помешала Мара вскочить и продолжить бегство. Требовалось срочно отринуть мысли о ней и сосредоточиться на собственном спасении. За стенами дома тирадора также наверняка поджидали Охотники, и времени на разработку стратегии у него имелось ровно столько, сколько длился его путь на первый этаж, – от силы десять секунд.

«Страх иногда допустим в обыденной жизни, – учили Сото мудрые предки. – Но в ответственный момент гоните страх прочь. Усомнившись хотя бы на мгновение, вы потерпите поражение». «Мысли до, мысли после, но только не во время драки! – советовал ему не менее мудрый Учитель Лоренцо. – В драке ты должен принимать решения не задумываясь…»

Сото уже догадался, что нужен Охотникам живым. Не обязательно невредимым, но непременно живым. В него стреляли с расстояния в несколько шагов, но не убили; Охотники с такой дистанции не промахиваются. Этот приказ магистрата связывал Охотникам руки, а беглеца заставлял чувствовать себя несколько уверенней.

Левая рука онемела – пуля зацепила плечо хоть и вскользь, но довольно ощутимо. Ввязываться с больной рукой в драку было нежелательно, но желаемое и действительное, как известно, совпадают редко.

Из дома на волю вели несколько путей, однако Сото предпочел не мудрствовать лукаво и рванул через дверь. На перелезание через подоконник ушло бы гораздо больше времени, к тому же это не давало преимуществ – дом находился в окружении, и под окнами скорее всего тоже притаились Охотники. Двигаясь к парадной двери, Мара понадеялся на внезапность. Ухватив со стола в гостиной здоровенный канделябр, он рывком распахнул дверь и, будучи абсолютно уверенным, что за ней окажется стерегущий выход Охотник, наотмашь ударил канделябром, даже не успев толком разглядеть, прав или нет. Выяснилось, что прав: импровизированная дубинка угодила точно в цель. Охотник расстелился на пороге, а его выроненный из рук карабин загрохотал по ступенькам.

Перед тем как встретиться с Рамиро, Сото не зря потратил время на изучение обстановки вокруг его дома. Не хотелось недооценивать врага, но Мара готов был поклясться, что знает, где вражеское оцепление образует брешь. А где выстроилось само оцепление, он уже разглядел. Маячившие вблизи от дома, перекрывшие улицу одинаковые черные силуэты не походили на припозднившихся гуляк.

Мадрид имел мало общего со столицей – Центром Мира, Божественной Цитаделью Ватиканом. Если бы не филиалы Академий и несколько крупных учреждений епархиального значения, то Мадрид напоминал бы обычный, разросшийся донельзя провинциальный городишко, ту же Сарагосу, к примеру. Заросшие грязью ремесленные кварталы чередовались с кварталами почище. В них улицы подметались уже раз в день, а патрули Защитников Веры встречались на каждом углу, а не как у ремесленников – по одному патрульному на всю улицу, и того, бывало, в нужный момент не докричишься. В ухоженных кварталах проживали дьяконы и различного рода мелкие служащие.

Улица дель ла Круз, на которой стоял дом Рамиро, лежала как раз на границе таких кварталов, а непосредственно пограничной чертой между ними являлась большая сточная канава, куда сливали нечистоты жители обоих ее берегов. Ранее канава представляла собой речушку, но признать ее таковой сегодня можно было с трудом: если крепко зажать нос и, отринув брезгливость, погрузить руку в мутную зловонную жижу – течение ощущалось. К радости мадридцев, речушка-канава не впадала в главную реку города – Мансанарес, – а бесследно исчезала где-то в обширных подземных коммуникациях Древних – самой таинственной и зловещей части Мадрида.

Сото шмыгнул в узкий проход между домами, где разойтись со встречным прохожим было бы очень сложно, и, слыша позади грозные оклики бойцов оцепления, бросился в сторону помойной канавы. Будто шакала-падальщика, его вел к заветной цели выворачивающий наизнанку смрад.

Мара извлек из-под куртки короткий меч, который в дело пока не пускал – нечего было усугублять свое и без того бедственное положение убийствами. Впрочем, интуиция подсказывала ему, что скоро его так или иначе вынудят к кровопролитию. Однако сейчас ему нужен был не меч, а ножны. Они имели на нижнем конце съемную заглушку и при надобности обращались в небольшую, порядка сорока сантиметров, трубку…

К грозным окрикам за спиной добавились выстрелы. Несколько пуль резанули воздух над головой, но темнота мешала Охотникам прицелиться как следует.

Бросаясь с разбега в грязную воду, Сото здорово рисковал, так как мог разбить себе голову или сломать шею о железный хлам, что скрывался под поверхностью мутной жижи и в изобилии валялся на берегу. Вдобавок ко всему, открытой ране неминуемо угрожала инфекция. Но в данный момент Мара о последствиях не задумывался, поскольку жил лишь текущим мгновением.

Воды в канаве было всего ничего – низкорослому Сото по пояс. Погружаясь с головой в зловонную теплую жижу, он мимолетом припомнил, как очень давно с усмешкой читал об одном воине-предке. Точнее, остальные предки к воинам его не причисляли, потому что тот человек занимался грязными убийствами из-за угла, причем делал это за деньги (Сото тоже был не праведник, но за деньги никогда не убивал, поэтому считал, что не заслужил бы презрения предков). И вот однажды «презренный убийца» получил задачу прикончить некоего дайме. И все бы ничего, но дайме был настолько помешан на собственной безопасности, что подступиться к нему даже на расстояние полета стрелы было попросту нереально.

Единственным местом, где чокнутый дайме оставался один, являлся край большой выгребной ямы; предки Сото не пользовались уборными в общепринятом их виде. От выгребной ямы и решил наемный убийца строить свои кровожадные планы.

Проникнув правдами и неправдами к яме, он погрузился в нечистоты и оставил на поверхности лишь измазанную в дерьме голову (само собой, что этой омерзительной процедуре предшествовал ряд тренировок по преодолению брезгливости). Дождавшись, пока жертва приблизится к яме для отправления естественной нужды, убийца вынырнул, пронзил дайме копьем, после чего нырнул обратно, высунув наружу лишь трубку для дыхания.

Автор истории утверждал, что наемник просидел в выгребной яме несколько дней, пока не улеглись страсти и все телохранители дайме, обвиненные в заговоре с целью убийства господина, не были с позором казнены…

Вот уж не думал Сото Мара, что именно эта древняя легенда когда-нибудь послужит для него руководством к действию!

– Стреляйте, дьявол вас побери! – неистовствовал Карлос, осыпая бранью бойцов как мадридского, так и своего отрядов. – Он не уплывет далеко! Он должен вынырнуть где-то поблизости! Стреляйте, perros perezosos!..

Покой ночного Мадрида разорвали залпы карабинов и очереди автоматических винтовок. Зрелище со стороны выглядело дурацким: сорок Охотников выстроились вдоль берега сточной канавы и методично всаживали обойму за обоймой в чавкающую вонючую жижу.

– Отставить! – наконец рявкнул Карлос, обозревая взбаламученную грязную реку. Ему доводилось выуживать отступников из разного дерьма, но чтобы из настоящего! Расскажи кому в баре из собратьев-командиров – засмеют!..

Несколько минут братья упорно глядели на результаты своей бестолковой деятельности, а точнее, на отсутствие таковых. Растревоженные жабы подняли громкое кваканье, словно насмехались над командиром Пятого отряда, испортившего им сон в этом жабьем раю.

– Наверняка утоп. – К Гонсалесу приблизился, хромая, побитый чернокнижником заместитель Риккардо. – Туда ему и дорога – дерьму проклятому!

– Дерьмо в дерьме не тонет! – огрызнулся Матадор. – Оно в нем только растворяется! Проклятье! Куда смотрело оцепление?! Почему периметр был организован так далеко?!..

У командира мадридцев хватило ума молча снести нападки столичного Охотника – любые оправдания послужили бы для гнева Карлоса лишь маслом в огонь. Напоследок Гонсалес поклялся отправить Мадридский отряд и лично его командира на поиски тела, после чего запрыгнул в «Хантер» и в сердцах хлопнул дверцей так, что она едва не отвалилась.

Карлосу предстояло объясняться с магистром Жераром, а тому требовался либо живой чернокнижник, либо, на худой конец, его тело.

Охотнику радовать инквизитора было совершенно нечем…

Если из года в год, из десятилетия в десятилетие, ты занимаешься таким суетливым делом, как Охота, это волей-неволей откладывает отпечаток на ход твоих мыслей. Охотник Инквизиционного Корпуса! Ты привыкаешь, что уже при одном упоминании твоей профессии люди начинают шарахаться от тебя, как от огня.

Так оно раньше для Карлоса и было. Охоты Матадора мало чем отличались друг от друга: блокирование, налет, облава, преследование… Сопротивление отступников редко когда оказывалось действительно яростным, обычно все они бежали от Охотников сломя голову. Отлавливать же их было азартным занятием…

Не в этом ли заключался смысл жизни охотничьего пса, которым по сути являлся командир Пятого отряда Карлос Гонсалес?

На этот раз натасканным на зайцах псам попалась хитрая куница, которая все время сбивала свору со следа и ловко выходила из заведомо проигрышного положения, оставляя в песьих зубах лишь обрывки своей шерсти. Безусловно, охотиться на куницу было чертовски азартно, однако последнее время вожак своры чувствовал себя неуютно. Он боялся, что в конце концов жертва исчезнет бесследно, а строгий хозяин наплюет на все прошлые заслуги любимого пса и отлупит его палкой. Такого унижения грозному вожаку было не пережить…

Карлос доложил магистру, что скорее всего застреленный чернокнижник утонул в сточной канаве и его тело засосало в ил. Охотник ни словом не обмолвился о том, что думал на самом деле. Он не стремился вызвать у инквизитора еще больший гнев, который на сей раз, к счастью Гонсалеса, обрушился на командира мадридцев, а Матадора зацепил лишь вскользь. Командир Пятого отряда допускал, что раненый беглец действительно мог быть застреленным, захлебнуться или – совершенно дурацкая идея! – утопиться от безысходности. Карлос допускал это, но допускал с малой долей вероятности, примерно такой же, какая бывает у револьвера на осечку.

Гонсалес допустил уже три осечки подряд: сначала взял ложный след, затем не сумел захватить чернокнижника на месте, и вот сегодня, когда Морильо был почти в его руках…

Охотничий пес всеми своими охотничьими инстинктами чуял, что куница на самом деле жива и только прикидывается мертвой. А по-настоящему мертвой она станет лишь после того, как вожак своры лично перегрызет хитрой твари глотку…

Оглохший от стрельбы, едва не задохнувшийся от длительного дыхания через узкую трубку, ослабший от потери крови Сото наконец вынырнул на поверхность. Вынырнул практически на том же месте, где с головой погрузился в нечистоты.

Плыть он, разумеется, никуда не собирался – далеко ли уплывешь, гребя одной рукой в густой, как кисель, жиже? Едва зловонные воды канавы поглотили его, как он, цепляясь за дно, тут же подплыл к полузатопленному ржавому остову автомобиля Древних. Забившись под него, словно рак под корягу, беглец взял сооруженную из ножен трубку в рот, высунул ту на поверхность, энергично дунул в нее, прочищая, после чего ухватился за остов и стал молиться, чтобы торчащая из воды трубка была принята Охотниками за обломок автомобильной рамы или другой затопленный в канаве хлам. Дышать было трудно, воздуха не хватало, а тот, что попадал в легкие через рот, имел отвратительный привкус. Но Сото терпел, вдыхая и выдыхая очень медленно, делая это так, будто по прошествии стольких лет снова решил попрактиковаться в медитации.

Теперь оставалось только ждать.

Ржавый остов закачался, едва не придавив притаившегося под ним человека ко дну канавы. По железу затопали ботинки преследователей – парни не желали пачкать обувь в грязи и потому запрыгнули на торчащий из нее искусственный островок. Громкая брань командира Охотников долетала сквозь толщу воды до ушей Сото, и он в страхе ожидал, что вот-вот чьи-нибудь крепкие руки ухватят его за шиворот и выдернут на поверхность, словно садок с рыбой.

Затем ударила оружейная канонада. Для находящегося под водой Мара стрельба показалась вовсе оглушительной. Он не успел вовремя заткнуть уши, и голова мгновенно наполнилась звоном, который не позволил ему определить, когда выстрелы на поверхности стихли. Водись в канаве рыба, она наверняка всплыла бы от такого грохота кверху брюхом.

Остов автомобиля опять зашатался, задрожал от топота и перестал давить на грудь – Охотники явно возвращались на берег. Но вот долго ли они пробудут на берегу?..

Чтобы иметь хоть какое-то представление о времени, Сото начал считать в уме секунды. Пятнадцать секунд уходило у него на вдох и выдох. Время текло медленно, намного медленнее, чем вода в канаве…

Терпения у ныряльщика хватило на четверть часа. Рука болела жутко. Воздуха не хватало. Попадавшие в дыхательную трубку брызги проникали в горло и вызывали кашель, который сбивал дыхание. Кашель приходилось сдерживать, иначе потом вновь пришлось бы продувать трубку от воды. Кожа чесалась на всем теле от лица до лодыжек…

«Плевать, если Охотники еще здесь! – подумал едва живой Сото. – Все равно через три минуты я задохнусь!»

И вынырнул.

На берегу уже никого не было. Беглец выбрался из сточной канавы и ничком плюхнулся в грязь, пытаясь надышаться, наверное, на всю оставшуюся жизнь. В глазах у него рябило, и казалось, что тихая ночь была наполнена сверкающими молниями, вопреки всем законам природы вспыхнувшими после раскатов грома, который Мара переждал под водой.

Сото вырвало и полоскало до тех пор, пока из желудка не пошла желчь.

Разрывающаяся от звона в ушах голова соображала туго, однако не настолько, чтобы не догадаться: с минуты на минуту Охотники вернутся сюда с острогами и легкими якорями-кошками, дабы извлечь тело чернокнижника из канавы. То-то парни порадуются, когда увидят, что утопленник решил упростить им работу и сам выполз на берег!

Сдаваться именно сейчас, когда удалось с таким трудом избавиться от преследователей, тирадор тем более не хотел, поэтому собрался с силами, поднялся на ноги и, придерживаясь за стены и заборы, побрел вдоль канавы. Когда же поток нечистот шумным водопадом закончил свой путь в бездонном провале, беглец последний раз плюнул в него – вроде как на прощание – и поковылял дальше, совершенно не ведая, куда направляется. Все, что ему требовалось, так это побыстрее скрыться из этого района.

Ближе к утру путь Сото преградили воды Мансанареса, выглядевшие по сравнению с водами сточной канавы настоящей райской купелью. Изможденный скиталец упал на колени, окунул идущую кругом голову в воду и начал жадно пить, удивляясь, куда в него только вмещается выпитое. Чувствуя, что еще мгновение – и он рухнет без сознания, Мара все-таки взял себя в руки, скинул куртку и промыл раненое плечо. Потом нарвал растущего на берегу подорожника, разжевал и залепил им рану, перевязав ее наскоро выстиранной в реке майкой.

Восход солнца над крышами Мадрида был необыкновенно красив, но Сото его уже не видел, поскольку заполз под перевернутую брошенную лодку и провалился в глубокое забытье…

Очнулся Сото, когда вокруг снова царила ночь. Тирадор долго не мог понять, где находится. Поначалу показалось, что в гробу, но как только сквозь прохудившееся лодочное дно он увидел звезды, все встало на свои места. События прошедшей ночи постепенно восстанавливались в памяти, и едва картина прояснилась, Мара негромко застонал и опять закрыл глаза. Но забытье пропало бесследно, так что отрешиться от окружающего мира больше не удавалось.

Рана болела, и рука двигалась с большим трудом. Однако жар отсутствовал, плечо не распухло, а значит, заражения крови не было – это утешало. Одежда воняла ужасно, и выветрить из нее вонь теперь было столь же нереально, как запах гнили из плохо выделанной коровьей шкуры.

Но данные неприятности, даже ранение, были мелочами по сравнению с теми, какие свалились на Сото вдобавок к аресту сеньора. Ясно как божий день, что все попытки Рамиро помочь отцу провалились, и теперь он сам наверняка угодил в застенки магистрата; иначе как объяснить присутствие Охотников в его доме?

Мара оказался в непростой ситуации. Следовало срочно что-то предпринимать, но что именно? Он не знал, к кому из друзей сеньора должен был обратиться его сын, а даже если бы знал, кто из них принял бы у себя отчаявшегося тирадора? Пока Сото почти сутки пребывал без сознания, каждый Защитник Веры в городе успел получить подробное описание его приметной внешности. Отныне даже десять шагов по улице пройти – проблема, а не то чтобы еще с визитом к кому-то напрашиваться.

Спасение находилось за городом, но беглый тирадор понятия не имел, чем он будет там заниматься, пока молодой и старый сеньоры находятся в подвалах Ордена Инквизиции. Обратный путь в асьенду дона ди Алмейдо тоже был отрезан. Несомненно, Охотники уже обыскали его флигель и конфисковали все вещи…

Сото лежал в глубоком унынии под перевернутой лодкой, смотрел на звезды сквозь дыру в днище и чувствовал себя жуком, у которого оторвали ноги. Что толку с того, что такой жук еще имеет крепкие жвалы? Пользы от них никакой. Жук без ног мертв, пусть он при этом продолжает дышать и шевелить усами.

Сото Мара тоже мертв. Вернее, в мыслях он умер много лет назад, теперь же просто сделал еще один шаг к смерти физической. Широкий шаг. Настолько широкий, что осталось совершить всего ничего – крохотный шажок, после которого жизненный путь Сото завершится.

Единственное, что огорчало: завершится с позором. Мара не выполнил свой воинский долг – не сумел защитить ни сеньора, ни его сына. Последний приказ дона Диего оказался невыполненным. Сото Мара – плохой слуга. И пусть раньше все порученные ему дела он выполнял на совесть, когда для сеньора наступили действительно суровые времена, пользы от старшего тирадора оказалось немного.

Получалось, что все вчерашние ночные злоключения прошли впустую. Спасая себя, Сото не задумывался над тем, зачем это делает, поскольку никогда не впадал в раздумья перед лицом атакующего врага. Сейчас волей-неволей приходилось задумываться…

Итоги коротких раздумий были неутешительными.

Рука Мара потянулась к лежащему рядом мечу. Давным-давно он дал себе слово, что, если для него настанет время совершить сэппуку, он нанесет свой последний в жизни удар мечом без колебаний. Убить врага, убить себя – разница невелика. Резкий выдох, короткий сильный удар и режущее движение вверх и вправо… Вот и вся наука. Разве что лезвие направлено не на противника, а в собственный живот… Сото опозорил себя и искупит позор по традициям предков, поскольку других традиций для него не существовало…

Он выполз из-под лодки, встал на колени, вынул меч из ножен… Требовалось исполниться решительности и отринуть колебания. Жизнь кончилась, нужен ли еще какой-то довод в пользу задуманного?

Руки поудобнее ухватились за оплетенную кожей привычную рукоять, острие замерло в нескольких сантиметрах от солнечного сплетения…

Несколько сильных мобилизующих вдохов…

Замах…

Нет, не получится! Проклятая раненая рука дрожала, и пальцы не могли как следует сжаться на рукояти. Что, если эта мелочь не позволит нанести точный удар, а приведет лишь к тяжелому ранению? Жаждущий скорого прихода смерти Сото будет умирать в мучениях до рассвета, а то и дольше. Хотелось умереть, но не хотелось мучиться. У совершающих сэппуку предков на этот случай имелся помощник – кайсяку. Кайсяку стоял позади с мечом наготове и был обязан совершить так называемый удар милосердия – отрубить голову приговоренному к самоубийству после того, как тот выполнил обряд и вскрыл себе живот. Чтобы искупивший свой позор воин не мучился. Очень гуманный и справедливый обычай.

У Сото не было уверенности, что он лишит себя жизни мгновенно, поэтому, сделав еще несколько бесплодных замахов, он в раздражении отбросил меч на песок, после чего в отчаянии схватился за голову и упал рядом. Он и впрямь оказался малодушным, испугавшись долгой мучительной смерти. И никакое отсутствие кайсяку не являлось тому оправданием…

Впрочем, решение принято, и Сото все равно сегодня умрет. Не сегодня, так завтра. Броситься в ярости навстречу многочисленным врагам и умереть с мечом в руках – такой способ принять смерть тоже считался у предков вполне достойным. Говоря начистоту, так следовало поступить еще вчера. Ну ничего, задержка в день-два не есть трусость, просто следует немного подготовиться. Взять, к примеру, сорок семь легендарных самураев-ренинов, которые готовились к отмщению за убитого господина – и, разумеется, к собственной неминуемой смерти – целый год. Автор «Хагакурэ» – уважаемый Ямамото Цунэтомо – хоть и называл их задержку ошибкой, утверждая, что мстить следовало незамедлительно, но ведь не считал ее трусостью. Значит, короткая задержка смерти Сото тоже не будет таковой.

Прежде всего надо переодеться. Идти в последний бой, воняя как свинья – элементарное неуважение к традициям предков, уделявшим столько внимания опрятности внешнего вида. Деньги у тирадора еще остались, правда промокли, но это не беда – высохнут, а деньги не пахнут. Также сохранились в нагрудном кармане солнцезащитные очки, без которых теперь носа в город не высунуть.

Потом требовалось добраться до лесистой возвышенности Каса де Кампо – путь, в принципе, недалекий, но у находящегося в розыске преступника он займет куда больше времени, чем у обычного горожанина. Погибать на полпути к намеченной цели, равно как и погибать в страшных муках Сото не хотел.

Оружия для осуществления задуманного он имел достаточно, так что одна проблема отпадала. В любом случае больше четырех-пяти врагов ему не уничтожить – там, куда держал путь отчаянный самоубийца, их обитало чертовски много, причем каждый из врагов был вооружен не арбалетом, а огнестрельным оружием.

Сото шел не убивать. Он шел с честью уйти из жизни, а скольких обидчиков он при этом захватит с собой – одного или десяток, – роли не играло. Сегодня днем или вечером Мара ворвется в здание Мадридского магистрата таким, каким его знают набожные жители епархии – свирепым демоном Ветра. Он заявит о себе достаточно громко. По крайней мере, заключенному в подвал магистрата сеньору наверняка о нем расскажут.

Сеньор услышит о своем старшем тирадоре и все поймет, ведь Сото не раз рассказывал ему о традициях своих предков. Неизвестно, как Рамиро, но его отец обязательно оценит кажущееся безрассудство преданного слуги по достоинству.

А большего Сото Мара после смерти и не надо.

«Самурай должен умереть, поэтому цель его – умереть так, чтобы своей великой доблестью поразить и друга, и врага, чтобы о его смерти пожалел и господин, и командующий, чтобы его славное имя осталось в памяти будущих поколений. Иная участь ждет презренного труса… Об этом следует думать днем и ночью и никогда не забывать».

Сырые казематы Мадридского магистрата были лишь жалким подобием таковых при Главном в Ватикане. Там подвальные помещения простирались вниз на несколько уровней и содержали в своих тесных камерах-пеналах сотни обладателей черных прогнивших душ. Не считая Ада, больше, чем в подвалах Главного магистрата, грешников скапливалось лишь в одном месте – в Ватиканской тюрьме под названием Дом Искупления. Мадридский магистрат имел всего один подвальный уровень, камер на нем размещалось два десятка и были они, надо заметить, гораздо просторнее своих ватиканских аналогов.

Единственная их общая черта: полное отсутствие окон. В этом при желании обнаруживалась определенная логика: очищенные Огнем от скверны души покаявшихся грешников направлялись прямиком в Рай, и потому было бы несправедливо лишать их знакомства с Адом хотя бы в виде его скромной земной модели. Отступники оказывались в темном сыром подвале, непрерывно оглашаемом дикими криками боли, и сполна осознавали, что ожидает их после смерти, если они не покаются. Мучительное дознание только укрепляло их в мысли о скорейшем покаянии. Так что, очутившись в Раю, они уже имели право утверждать, что пусть один круг Ада, но они прошли в полной мере. Суровый, но справедливый Орден Инквизиции облегчал Страшному Суду его и без того нелегкую работу. За эту помощь Всевышний порой великодушно закрывал глаза на случающиеся при проведении дознания накладки. Куда же без них в таком тонком и деликатном деле, как божественное правосудие?

Магистры Жерар Легран и Гаспар де Сесо следовали по узкому каменному коридору за угрюмым сутулым надзирателем и негромко переговаривались.

– По-моему, это бесполезно, – говорил Жерар. – Он не станет каяться. Он отказался от покаяния вчера, откажется и сегодня.

– Почему вы так уверены в этом? – спросил Гаспар. – У него была целая ночь на раздумья. Вам ли не знать, что в этих стенах… – он обвел рукой мрачный коридор, – ночь – очень долгий срок. Вполне достаточный для того, чтобы принять здравое и взвешенное решение.

– Здравые решения принимаются в здравом уме, – возразил Жерар. – Разве вам еще не доложили о том, что сегодня ночью вытворял в камере гражданин ди Алмейдо? Как он проклинал наш Орден, Сарагосского епископа, Апостолов и даже Пророка?

– Да, мне доложили, что пришлось пойти на крайние меры: воспользоваться кляпом и оборачивать его в мокрую простыню.

– Вот видите. Мне кажется, это и близко не похоже на трезвое осмысливание собственной участи…

Надзиратель подошел к двери предпоследней камеры, сначала заглянул в окошечко, а затем принялся деловито бренчать ключами, отпирая огромный дверной замок.

– Может быть, мне все-таки остаться, ваша честь? – осведомился он.

– Нет, спасибо, Жюль. Иди. Когда потребуешься, я тебя позову, – отмахнулся Гаспар. Ноги у дона ди Алмейдо отнялись еще позавчера – после того, как его обличили во лжи под присягой, – и на вчерашнее дознание Охотникам уже пришлось тащить грузного арестанта на руках. Никакой опасности этот немощный старик магистрам не представлял, разве что мог в сердцах запустить в них кружкой.

Диего ди Алмейдо лежал на соломенном тюфяке прямо на холодном полу. Черная выцветшая арестантская роба была ему мала и не сходилась на животе, а штаны едва прикрывали колени. На первый взгляд казалось, что арестант спит, однако лицо его то и дело дергалось, рука дрожала, а губы бормотали что-то невразумительное, но на слух очень грозное. Видимо, все те же проклятия. Вчерашнее дознание на Троне Еретика сильно помутило рассудок дона Диего, поэтому узнать в нем прежнего благородного и гордого сеньора стало теперь нелегко.

Сесть в камере было не на что, и магистры остались стоять напротив недвижимого арестанта, который не обратил на их приход ни малейшего внимания. Надзиратель покинул камеру, заперев за собой дверь, что являлось в принципе излишней предосторожностью, но порядок оставался порядком, исключения в нем не допускались.

– Гражданин ди Алмейдо! – обратился к арестанту магистр Жерар. – Вы меня слышите, гражданин ди Алмейдо?

Арестант не отреагировал.

– Он… свобода… скоро… покарать… каждый… – бормотал в забытье дон, дергая рукой. – Покарать… ангел… придет… ночь… карать… карать… каждый…

Магистры переглянулись, после чего Жерар приблизился и потряс арестанта за плечо.

Вдруг веки дона распахнулись, а трясущаяся рука с быстротой атакующей змеи резко ухватила Жерара за рукав балахона.

– Ты готов?! – глядя на магистра выпученными глазами, прошипел очнувшийся от забытья Диего ди Алмейдо. Зрачки его были расширены, как у слепца. – Ты готов встретиться с ангелом смерти?!

Жерар отшатнулся и нервным рывком высвободил рукав из цепких пальцев арестанта. Треснула надорванная ткань. Дон уронил руку на грудь, но глаза его оставались открытыми и не мигая смотрели куда-то мимо инквизиторов. Он будто не замечал визитеров. Однако дон не ослеп – ловкость, с какой он схватил рукав Жерара, опровергала подобное умозаключение.

– Я знаю, что вы меня слышите, гражданин ди Алмейдо! – продолжал Гаспар, на всякий случай отойдя от арестанта подальше. – Возьмите себя в руки и прекратите ломать комедию! Вчера на дознании вы сознались в совершенных вами совместно с чернокнижником Морильо преступлениях, однако от покаяния отказались. Но Орден Инквизиции милостив и делает вам повторное предложение о чистосердечном покаянии. А также официально уведомляет вас, что завтра на рассвете вы примете Очищение Огнем.

– Очищение Огнем? – медленно и без малейшей тени испуга повторил за магистром дон. Взор его наконец-то прояснился и стал немного похож на осмысленный. – Какая честь: меня будут жечь огнем на городской площади! Фанфары глашатаев и объедки в лицо…

– Из уважения к вашим прошлым заслугам перед страной Очищение пройдет в закрытом порядке, – уточнил Жерар. – Его Святейшество архиепископ Мадридский принял решение не подвергать позору вашу благородную фамилию.

Диего ди Алмейдо хрипло рассмеялся:

– Значит, я сгорю на помойке, как чумная скотина? Никаких фанфар, одни объедки! Что ж, передайте Его Святейшеству…

– Прекратите паясничать, гражданин ди Алмейдо! – гневно перебил его Гаспар. – Последний раз спрашиваю: готовы вы к покаянию или нет? На вашем месте я бы не стал пренебрегать дарованной вам последней милостию Господней!

– На моем месте?! – возмутился арестант. – Откуда тебе, ничтожество, знать, каково это – быть на моем месте! Проклятый лицемер!

– Значит, вы отказываетесь от покаяния?

– Мне не в чем каяться! Я судил негодяев справедливым судом! Высшим судом! Я был инструментом гнева Господнего, его карающим бичом и исполнителем высшей воли!

– Вы были правы, ваша честь: он действительно отказался, – вздохнул Главный магистр епархии, соглашаясь с собратом по Ордену. – Похоже, увещевать этого гражданина – гиблое дело. Вы как хотите, а я умываю руки. Идемте обедать.

– Одну минуту, ваша честь, – придержал его Жерар. Отказ отступника от покаяния – явление редкое. Прежде всего оно говорило о том, что Божественный Судья-Экзекутор не сумел до конца выполнить служебный долг и расписался в собственном бессилии. Такие вещи всегда отражались в послужных списках магистров, а бывало, что существенно портили репутацию Божественных Судей. Неизвестно, как Гаспар, а Жерар относился к чистоте своей репутации крайне трепетно.

– Послушайте, гражданин ди Алмейдо, – Легран склонился над арестантом, стараясь говорить как можно дружелюбнее. – Всех непокаявшихся предают Очищению медленным огнем, а это, сами понимаете, наиболее мучительная смерть. Очищение растягивается на целый час, а то и больше. Искренне покаявшиеся проходят эту процедуру за десять минут. Вы сознались в своих преступлениях – замечательно. Так не останавливайтесь на полдороге, идите до конца, до полного искупления. Неужели из-за своего упрямства вы хотите вечно терпеть муки Ада, какие терпит сейчас ваш чернокнижник, который, к нашему глубокому сожалению, вчера ночью утонул в канаве с нечистотами?

На лице Диего ди Алмейдо расплылась безумная улыбка, по которой Жерар вынес заключение, что все сказанное им было впустую. Он не ошибся.

– А теперь вы послушайте! – сорванным голосом просипел дон, снова попытавшись ухватить магистра за балахон, однако Жерар пребывал настороже и успел отскочить. – Послушайте старого дона Диего внимательно. Я смирился с мучительной смертью и готов принять ее так же безропотно, как принял Господь. Говорят, он умер за наши грехи. Что ж, я тоже готов умереть за чьи-нибудь грехи. Например, за ваши, поскольку вы приговорили на смерть невиновного… Но только, к несчастью, этого не будет. Вы сами ответите за свои грехи, причем ответите уже скоро. За вами придут. Все называют его демоном, но это большая ошибка. На самом деле он – ангел! Да-да, именно ангел! Именно тот ангел, что приходит по ночам и несет с собой смерть…

– Не иначе вы имеете в виду своего подручного – утонувшего чернокнижника! – с усмешкой оборвал было старика Гаспар, но дон одарил его таким грозным взором, что Главный магистр епархии тут же примолк.

– Не смей называть небесного ангела чернокнижником! – гневно захрипел Диего ди Алмейдо. – Им правит рука самого Господа, и нет преграды, что его остановит! Ни стены, ни оружие! Ничто! Только на пороге смерти я наконец понял, кто служил мне все последние годы! С помощью этого ангела Господь оберегал меня, так как знал, что я честный и порядочный человек! Поэтому я не боюсь Страшного Суда! Его должны бояться такие бесстыжие люди, как вы, ошибочно причисляющие себя к Божественным Судьям! Но Господь нашел на вас управу, и она уже близко! Хорошенько запомните мои слова, нечестивцы, которые карают людей на основании доносов и клеветы! Вы обязательно вспомните их, когда будете смотреть в глаза ангелу смерти!

– Да, конечно, мы их не забудем, – пообещал озлобленный непокорностью арестанта Гаспар. – Надеюсь, сегодня-завтра Охотники выловят тело вашего так называемого «ангела», чтобы мы могли взглянуть на него поближе. Только вот не думаю, что он будет способен кого-то из нас карать… И хоть ваше поведение накануне Очищения, гражданин ди Алмейдо, нельзя назвать достойным, я все равно обязан выполнить ваше последнее желание. В пределах допустимого, разумеется. Итак, я жду.

Дон Диего прекратил стращать магистров явлением ангела смерти и замолчал. В наступившей тишине было различимо лишь его сиплое дыхание да стоны заключенного из соседней камеры. Взгляд дона потух, а руки безвольно упали на тюфяк. Вспышка ярости лишила старика остатка сил.

– Дайте мне увидеться с сыном, – еле слышно попросил ди Алмейдо. – Большего не прошу.

– Сожалею, гражданин ди Алмейдо, – развел руками магистр Гаспар. – Это желание невыполнимо – ваш сын не хочет вас видеть. Он очень огорчен всем случившимся и уехал с семьей из Мадрида. Желаете что-нибудь еще?

Подбородок дона затрясся, глаза часто заморгали, а дрожащая рука сжала мешковину тюфяка мертвой хваткой. Похоже, известие о презрении сына оказалось для него куда страшнее, чем ожидающая его завтра утром огненная клеть. Тем не менее он нашел в себе силы для ответа:

– Желаю… Бутылку «Вега Сесилия» десятилетней выдержки… и оставьте меня до утра в покое.

– Вообще-то это уже два желания, – поправил его Гаспар, но потом махнул рукой: – Ну да Господь с вами. Такую просьбу мы, пожалуй, выполним. Через час вам все доставят… Раз вам больше нечего сказать, в таком случае – до завтра.

Но Диего ди Алмейдо уже не слушал магистра, поскольку отвернулся лицом к стене и спрятал голову под набитую соломой подушку. Плечи его то и дело мелко вздрагивали…

Вопреки ожиданиям Карлоса, никто его на Очищение Диего ди Алмейдо идти не заставлял, хотя магистр Жерар еще с вечера пребывал в скверном настроении и вполне мог приказать командиру Пятого отряда прибыть на церемонию. Чтобы тот, дескать, не протирал штаны от безделья, пока руководитель рейда занимается грязным и тяжелым трудом. Однако Матадор, сам того от себя не ожидая, проснулся ни свет ни заря, привел в порядок парадную форму, надел ее и явился на церемонию при всех регалиях. Словно некая непреодолимая сила сломила нежелание Гонсалеса присутствовать на Очищении человека, которого его отец считал другом, и насильно выгнала из казармы.

Очищение было закрытым. Проводил его Главный магистр Мадридской епархии при участии магистра Жерара, а ассистировали им бойцы местного подразделения Братства Охотников. Из всего Пятого отряда Карлос Гонсалес присутствовал на церемонии один. Кроме него, из сторонних наблюдателей в зале для закрытых Очищений находился лишь епископ Сарагосы Доминго, специально приехавший по такому поводу в Мадрид. Архиепископ Мадридский не присутствовал на Очищении одного из знатнейших граждан епархии по уважительной причине: к нему из столицы прибыл с визитом Апостол Транспорта.

Жерар с удивлением посмотрел на одетого в парадную форму Матадора, но ничего по этому поводу не сказал. Лишь пожал плечами и отправился проверять исправность огнемета, которому сегодня предстояло работать без остановки целый час и сменить по ходу церемонии несколько баллонов с бензином. Все остальные и вовсе не обратили на присутствие Гонсалеса внимания.

Тесная железная клеть, обычно черная от копоти, но ради сегодняшнего отступника отчищенная до некоторого подобия блеска, висела внутри похожего на большой камин стенного углубления. Вверху углубления имелась мощная вытяжка, дабы все находившиеся в зале не задохнулись от смрада чадящего бензина и горелой человеческой плоти. И несмотря на это, вонь от прошлых Очищений стойко держалась в воздухе, насквозь пропитав стены зала и его скромное убранство.

Одетого в дерюжный балахон Диего ди Алмейдо приволокли под руки двое крепких Охотников. На груди у непокаявшегося висела табличка. Она извещала о том, что отступник сознался в собственных преступлениях, но отказался считать их грехами. В противном случае в руках его находился бы деревянный крест, который был бы сожжен вместе с ним. Крест символизировал для покаянца пропуск в райские врата, а носившим на шее таблички святой Петр категорично давал от тех ворот поворот. Зато их принимали с распростертыми объятьями в другом месте, где было намного жарче, однако несмотря на это, согласно древнему крылатому изречению, общество там обитало гораздо интересней.

Ноги не держали дона ди Алмейдо, но вел он себя с достоинством: не сопротивлялся, не кричал от страха и не умолял о помиловании. Впрочем, почти все, кто выходил на Очищение с табличкой непокаявшегося, вели себя подобным образом. Того, кого не сломали на дознании, напугать Очищением было уже не так-то просто. Для него огонь символизировал прежде всего вожделенное избавление от тяжких мучений и только потом все остальное.

Поместить грузного дона Диего в тесную клеть с учетом того, что самостоятельно он в нее войти не мог, оказалось серьезной проблемой. На помощь конвоирам пришли еще двое Охотников. Совместными усилиями, кряхтя и пыхтя, они сумели кое-как затолкать отступника внутрь клети, где он не уже мог упасть по причине тесноты, и запереть за ним дверцу. Дон глядел на суету конвоиров с грустной улыбкой и даже пытался им помочь, придерживаясь руками за прутья решетки. Он был единственным из присутствующих, кто находил это забавным.

Отличие закрытых Очищений от публичных состояло в том, что никто не произносил на них пафосных речей, не брызгал слюной, перечисляя перед толпой грехи приговоренного и рисуя подробные картины Страшного Суда. Короче, не устраивал из обыкновенной казни балаган. На закрытом Очищении вся прелюдия к нему проходила предельно сжато. Официальные речи – оглашение списка прегрешений, приговор и молитва – обычно укладывались в несколько минут, и если бы Диего ди Алмейдо покаялся, то и сожгли бы его за считаные минуты, включив огнемет на полную мощность. Но отступник предпочел сознательно продлить собственное Очищение. Поэтому инквизиторам приходилось придерживаться буквы закона, и, как бы ни хотелось всем присутствующим побыстрее отсюда разойтись, теперь им поневоле предстояло топтаться в этих прокопченных стенах больше часа.

Дон Диего выслушал бубнящего магистра Гаспара, понурив голову и глядя на люк в полу, куда после Очищения должны были смести его прах; как бы ты ни готовился к страданиям, как бы ни собирался с духом, но когда до жутких мук остаются минуты, это волей-неволей подавляет даже самых отъявленных храбрецов. Дон поднял взгляд лишь однажды – после того как Гаспара сменил гость из Сарагосы. Епископ Доминго вызвался лично прочесть над непокаявшимся грешником молитву.

А пока епископ гнусавым голосом причитал «смилуйся, Господь, над душой раба твоего…», Охотники выволокли и установили напротив клети баллоны с бензином, а затем подключили к ним огнемет. Гаспар в это время при помощью Жерара повязывал себе на шею фартук, надевал нарукавники и защитные очки…

Пламя с фырчаньем полыхнуло в полутемном зале ослепительным оранжевым облаком, но тут же уменьшилось и потускнело. Жерар прикрыл вентиль баллона почти до конца – медленный огонь. Главный магистр епархии перекрестился, перехватил поудобнее трубу огнемета и нажал на рычаг клапана подачи топлива…

Все собравшиеся в зале успели поучаствовать в подобных церемониях не один десяток раз, и потому смутить кого-то из них дикими воплями было уже невозможно. Даже воплями, что длятся больше часа. Лишь Сарагосский епископ старался поменьше смотреть на пламя и корчившегося в нем человека, перебирал четки и шептал под нос молитву.

Магистр Гаспар взялся обрабатывать свою жертву по частям и начал с ног. Пламя мгновенно уничтожило полы дерюжного балахона и принялось отчаянно лизать стопы и лодыжки дона Диего. Кожа на них чернела, лопалась и сочилась сукровицей, ногти от огромной температуры плавились и слезали с пальцев вместе с мясом. Непокаявшемуся только и оставалось, что заходиться в безумном крике – в тесной клети он был не в состоянии даже повернуться. Он дергался в тщетных попытках уклониться от горящей струи и раскачивал висевшую на толстых цепях клеть. Засвистела вытяжка, но горелая вонь все равно поползла по залу.

Главный магистр епархии по праву слыл экспертом своего дела и, едва замечал, что жертва вот-вот потеряет сознание, сразу выключал огнемет. Дождавшись, пока дон Диего немного придет в себя, он вновь открывал клапан и подносил тусклое пламя к небольшому участку тела жертвы, медленно, но верно сжигая ее по частям. Гаспар де Сесо не позволял отступнику найти спасение в беспамятстве. Методика казни медленным огнем была куда изощреннее быстрого Очищения, при котором огнемет переключали на полную мощность и сжигали отступника целиком.

Крики дона Диего стали и вовсе дикими, когда Гаспар оставил в покое его обугленные до костей лодыжки и нацелил пламя выше – на бедра и низ живота…

Карлос Гонсалес наблюдал за казнью с невозмутимостью каменной статуи. Он так и не сумел ответить на заданный самому себе вопрос, зачем вообще здесь находится. До того, как началось Очищение, он все ждал, когда сеньор ди Алмейдо узнает его, встретившись с ним взглядом. Охотник не боялся этого взгляда. Где-то в глубине души его терзало любопытство, каким будет последний взгляд человека, который давным-давно трепал по кучерявой головке маленького Карлоса – презрительным или прощающим. Скорее всего, именно ради этого взгляда Матадор и появился здесь.

Дон Диего в глаза Карлосу так и не посмотрел. Может, намеренно, а может, просто не узнал его в форме…

Диего ди Алмейдо был стариком, но он стойко выдержал час Очищения медленным Огнем прежде, чем отдал Господу свою замаранную в грехе смертоубийства душу. По прошествии этого самого тяжкого часа в его жизни, на его голове уже не осталось волос, глаза давно лопнули и вытекли, губы обгорели, а зубы торчали из-за них белыми точками на фоне запекшегося в корку лица. Тем не менее, когда Божественный Судья-Экзекутор в очередной раз выключил огнемет, дон Диего собрался с силами и хрипло выкрикнул во всю оставшуюся мощь обожженных легких какие-то слова. После чего поник головой и больше не подавал признаков жизни.

Убедившись, что жертва мертва, магистры выкрутили вентиль баллона до отказа и при помощи максимального пламени обратили останки непокаявшегося грешника в прах, оставленный дымиться на дне каменной ниши в ожидании, когда его выметут через маленькое отверстие в полу. Последняя дверь, которой было суждено воспользоваться некогда грузному и осанистому сеньору, оказалась такой узкой, что через нее едва протиснулась бы кошка…

Карлос вышел из зала закрытых Очищений одним из последних. Парадная форма на нем пропиталась смрадом, и теперь командиру придется долго держать ее отдельно от прочей одежды. В ушах Матадора все еще звенел предсмертный вопль Диего ди Алмейдо; хриплый, надрывный, однако он напоминал вовсе не мольбу о милосердии, а скорее грозное проклятие.

Проклятие умирающего в адских муках человека.

Карлос не верил в проклятия, а магистры, которых за всю их жизнь проклинали несчетное количество раз, и подавно. Но все равно на душе оставался неприятный осадок, предчувствие чего-то нехорошего, ожидание беды…

Внезапно Матадора осенило: кажется, он догадался, что именно кричал перед смертью сеньор Диего. Да, действительно, очень похоже на…

«Ангел Смерти! Ангел Смерти уже здесь! Молитесь!»

Жуткие вещи, если думать о них на ночь глядя…

На путь до лесистой возвышенности Каса де Кампо Сото Мара потратил не день, а целых три. Купив новую одежду и избавившись от старой, исполненный решимости умереть верный тирадор своего сеньора направился было воплощать в действительность собственную смерть, но вместо этого вынужден был срочно искать себе укрытие – город кишел Защитниками Веры. Выяснилось, что в Мадрид прибывал с визитом Апостол Транспорта – этим и объяснялись столь повышенные меры безопасности.

Сото снял комнату с окнами на восток в маленьком трактире и стал ждать, когда Защитники Веры наконец расползутся по казармам, а на улицах останутся лишь обычные, лениво прохаживающиеся патрули, избежать встречи с которыми было проще простого. Для идущего на смерть любая отсрочка являлась худшей пыткой, но Мара желал встретиться лицом к лицу только со своими главными врагами. Вступить в схватку с Защитниками Веры и пасть от их пуль было бы тоже храбрым поступком, однако в этом случае сеньор скорее всего никогда не узнал бы об искуплении позора своего старшего тирадора. А Сото очень рассчитывал на то, что сеньор все-таки еще услышит о нем.

Находясь в томительном ожидании, Мара даже соорудил себе из обрывка простыни повязку на голову, подобную той, какую надевали его предки-камикадзе прежде, чем отправиться на героическое самопожертвование в начиненных взрывчаткой машинах. В самом центре повязки Сото тоже изобразил восходящее солнце, за неимением красной краски нарисованное собственной кровью. Выводить рядом загадочные буквы предков он уже не стал, поскольку все равно не понимал, что они означают. А с солнцем все было ясно: у предков оно символизировало государственный герб и верность родине, а у Мара – то, чем он вдохновлялся и восхищался на протяжении многих лет. Символ всей его жизни.

Солнце. Тысячелетиями верное выбранному пути и ни разу не сошедшее с него. Не подвластное никому и ничему на Земле. Возможно, не подвластное даже времени. Справедливое из справедливых, ибо одинаково щедро одаривает теплом как нищего, так и Пророка; сам Господь не мог похвастаться такой справедливостью к своим рабам.

Солнце – единственное, что, по мнению Сото, могло служить гербом настоящего воина.

Два дня наблюдал Мара восход из окна трактирной комнаты. Даже грязное, засиженное мухами и потрескавшееся стекло не могло принизить для него величие восходящего солнца. Именно под символом солнца войдет Сото в логово врагов, растоптавших честь сеньора, а также его сына. Жаль, что Охотникам не дано понять смысл этой символики, но, может быть, после того, как те познакомятся поближе с ее носителем, они хотя бы обратят на нее внимание. А для потомка великих воинов это тоже немало…

На третий день ожидания Сото все-таки решился выйти из трактира и пройтись по кварталу. Суета вокруг приезда Апостола улеглась, и, помимо фуражек двух сонных Защитников Веры, больше такие приметные головные уборы нигде не мелькали. Мара вернулся в трактир, выплатил трактирщику остаток за проживание, вложил ножны с мечом в специально пришитые к подкладке куртки петли, рассовал по карманам и в рукава оружие покомпактней и, надеясь, что теперь обязательно доберется до Каса де Кампо, выдвинулся в путь. Не сказать, что темные очки надежно прикрывали его приметное лицо, но иного способа маскировки не существовало. Обмотанных с ног до головы тряпьем прокаженных в Мадрид не пускали, и попытаться выдать себя за подобного бедолагу с колокольчиком на палке не получилось бы, хотя в провинции этот номер сработать и мог.

Чем ближе подходил Сото к лесистой возвышенности, тем реже попадались ему прохожие. Дурная слава покрывала эти места, и несмотря на довольно привлекательные для прогулок рощицы Каса де Кампо, граждане Мадрида старались не захаживать сюда без особой нужды. Гулять неподалеку от стен самого зловещего во всей епархии учреждения, при этом постоянно помнить, что ты имеешь шанс в любой момент угодить в его серые подвалы по обычному доносу недоброжелателя, было для мадридцев не очень-то веселым времяпрепровождением.

Первый и последний раз в жизни Мара собирался проникнуть в логово врага даже без мало-мальской разведки. Что ожидало его внутри неприступного здания, больше похожего на небольшую крепость, нежели на государственное учреждение? Удастся ли тирадору прорваться через охрану снаружи и проникнуть за ворота магистрата? Естественно, что полностью уверенный в итоге своей авантюры смертник особо не зацикливался на подобных вопросах, но даже на пороге неизбежной гибели в нем продолжало играть любопытство.

С каждым шагом к намеченной цели в Сото росло возбуждение, которое постепенно перерождалось в настоящую предсмертную ярость обреченного. Он уже видел несущих караул у входа Охотников. Парни в серых беретах лениво прохаживались по крыльцу магистрата в полном неведении, что жить им осталось от силы несколько минут. Их беспечность была вполне объяснима: за более чем полувековую историю Инквизиционного Корпуса никто и никогда не нападал на магистраты Ордена, тем паче не нападал в одиночку. Для сведения счетов с жизнью существовало множество других, гораздо более безболезненных способов.

Камикадзе сунул руку за пазуху, но потянулся не за мечом, а за своей боевой повязкой. Меч следовало извлечь в последний момент, иначе, размахивая им, мститель не добежит даже до крыльца. Несмотря на внешнюю беспечность, Охотники быстро заметят и без колебаний пристрелят вооруженного человека. Сото ни на миг не забывал, что имеет дело не с разгильдяями – Добровольцами Креста, и не с разжиревшими Защитниками Веры, а с теми, кого несколько лет тщательно отбирали и готовили в элитном военно-учебном заведении Святой Европы – ватиканской Боевой Семинарии.

Мара спрятался за дерево и развернул повязку, последний раз в жизни взглянув на восходящее солнце, жаль, что только нарисованное. После чего вздохнул и собрался было повязать атрибут смертника вокруг головы, но так и застыл с повязкой в руках, будто выжидая момент, чтобы подкрасться к ближайшему часовому и задушить его своей тряпицей. Причина, что ввергла в замешательство без пяти минут мертвеца, должна была оказаться куда уважительней, чем вооруженные до зубов враги в полусотне метрах от него.

И такая причина действительно выискалась.

Из ворот магистрата вышли два человека. Один был в форме Охотника, второй – обычный гражданский, державший в руках небольшую сумку. Охотник что-то негромко говорил гражданскому, а тот лишь молча кивал, испуганно глядя себе под ноги. На лице Охотника было написано заметное даже издалека презрение. Выражения лица второго человека Сото не видел – он не поднимал понурой головы. Разговор этих людей продлился недолго, и вскоре гражданский, кивнув в последний раз, сбежал по ступеням и торопливой походкой поспешил прочь. Охотник проводил собеседника таким взглядом, словно хотел выхватить из кобуры пистолет и выстрелить ему в спину. Затем он перекинулся парой фраз с охранниками, развернулся на каблуках и удалился обратно в магистрат.

Сото был знаком с обоими говорившими на крыльце людьми. Охотник являлся не кем иным, как Карлосом Гонсалесом, что, напялив на себя гражданскую одежду, приходил арестовывать сеньора. Судя по тому, с какой надменностью держался Карлос перед собеседником и часовыми, он был явно не рядовым бойцом, а наверняка занимал должность не ниже заместителя командира отряда. Мара предполагал, что в последней его стычке с Охотниками Карлос принимал самое непосредственное участие – энергичный Охотник с решительным взором не походил на командира, который руководит бойцами, прячась за их спинами. Возможно, пистолет, носимый Карлосом в кобуре на поясе, и был тем самым пистолетом, который оставил на плече тирадора глубокую отметину.

Покинувшего магистрат человека звали Рамиро ди Алмейдо, и его появление на крыльце вышло для Сото Мара вдвойне неожиданным. Рамиро не вели под конвоем и, исходя из его нормального самочувствия, никакого дознания с пристрастием по отношению к нему инквизиторы не применяли, хотя укрывательство у себя в доме беглого еретика считалось пособничеством преступнику. И пусть половина обвиняемых в пособничестве частенько Очищения Огнем не заслуживала – зачем приговаривать к крайней мере наказания тех, кого втягивали во грех по принуждению или обманом? – дознания с пристрастием и предварительного Очищения Троном Еретика никто из пособников не избегал. Однако Рамиро ди Алмейдо каким-то непостижимым образом умудрился избежать Комнаты Правды. Это вызывало у Мара недоумение, поскольку инженеру в его незавидном положении нереально было выйти сухим из воды, даже при помощи чьего-либо покровительства.

Сото глядел на спешащего по дороге Рамиро и пытался унять волнение, ибо сейчас ему срочно требовалось принять верное решение. Инженера выпустили, и благодарить за это надо, по-видимому, кого-то из высокопоставленных друзей семьи ди Алмейдо. А если все-таки нашелся могущественный покровитель у сына, значит, вполне вероятно, что ему удастся вызволить и отца…

«В ситуации «или – или» без колебаний выбирай смерть», – Сото помнил наставление предков как собственное имя. Но в данный момент ситуация «или – или» была не так проста, чтобы с легкостью разрешить ее в пользу смерти. Что будет, если желающий восстановить честь Сото не откажется от своих намерений и ворвется в магистрат, убивая направо и налево? Он искупит свой позор отчаянной храбростью – бесспорно. Однако если инквизиторы уже получили либо вот-вот получат распоряжение выпустить сеньора? Дело закрыто, сеньор готовится к освобождению, и вдруг в магистрат врывается его разъяренный слуга и начинает кровавую резню, которую он считает своим Очищением, только не Огнем, а Кровью… Глупо рассчитывать на то, что после такого инцидента сеньор Диего получит свободу. Никакое покровительство его уже не спасет, поскольку никто не поверит, что старший тирадор дона ди Алмейдо действовал исключительно по собственной инициативе.

Сото скомкал повязку и затолкал ее обратно в карман – все же разум одержал в нем верх над безрассудством. Старшему тирадору следовало заботиться прежде всего о жизни и благополучии сеньора. И если ради этого предстояло сойти с пути в двух шагах от намеченной цели, Мара смирится.

Вернуться на прежнюю службу Сото не мог – он находился в розыске и не имел покровителей, которые вступились бы за него. Кроме сеньора Диего. Но тому хватило бы сил обелить собственную репутацию, не говоря уже о репутации слуги, которую обелить будет куда сложнее. Конечно же, справедливый сеньор не откажется попросить своих покровителей замолвить словечко и за Сото, но зачем доставлять ему лишние хлопоты и вынуждать унижаться перед кем-то? Значит, выхода у Сото Мара не остается…

Предки называли таких, как он, ронинами – воинами, не сумевшими уберечь жизнь господина либо уволенными им с позором за какие-либо проступки. Многие из ронинов прожили в бесчестье до старости, многие даже нанимались на службу к другому господину. Но те, кто ставил собственную честь превыше всего, оставались ронинами недолго. Сото Мара смел надеяться, что он принадлежал именно к таким.

Что ж, пусть будет сэппуку…

Но прежде чем совершить повторную попытку вскрыть себе живот, Сото решил напоследок выяснить окончательную судьбу пожилого сеньора ди Алмейдо. Умирать с мыслью о том, что с человеком, на службе которого Мара состоял едва ли не треть своей жизни, все в порядке, будет намного легче.

Догонять Рамиро и интересоваться у него об отце он не стал, хотя это был бы самый простой вариант. Сото поклялся себе, что больше не допустит, чтобы его – находящегося в розыске преступника – видели рядом с кем-либо из членов благородной фамилии де Алмейдо. Также Мара не станет посылать им никаких писем, которые легко можно перехватить. Пусть лучше молодой и старый сеньоры считают, что их бывший слуга пропал без вести или погиб. Тем более что так оно вскоре и случится.

Потупив взор, Рамиро быстрой походкой удалялся от притаившегося за деревом Сото, не подозревая, что прошел от него буквально в нескольких шагах. Отойдя от магистрата подальше, он остановился, открыл сумку, зачем-то долго глядел в нее, будто проверял, все ли вещи на месте, после чего тяжко вздохнул и зашагал дальше. В глубине души Мара недолюбливал молодого сеньора за его не слишком почтительное отношение к отцу, а также за слабый характер, который, к большому сожалению, не передался ему по наследству от крепкого духом родителя. Но сейчас Сото сочувствовал Рамиро, как сочувствовал бы любому, кому довелось побывать в суровых инквизиционных застенках.

Следить за молодым сеньором Мара не стал, ведь наверняка после всех выпавших на долю Рамиро злоключений он возвращался домой, к семье. Наоборот, тирадор дождался, пока инженер отойдет на достаточное расстояние, и только после этого направился в город той же дорогой.

Неудавшийся камикадзе шел и раздумывал о двух вещах: каким образом выяснить за спиной Рамиро об участи его отца и как потом добраться до своего излюбленного местечка на берегу Эбро, что находилось неподалеку от асьенды сеньора ди Алмейдо. Лучшего места для достойного ухода из жизни Сото себе не представлял. Он верил, что там его рука точно не дрогнет…

– Впервые за все время службы сталкиваюсь с таким… с таким… – У магистра Жерара не находилось слов. – …С таким неоднозначным делом. Слава Господу, что наконец-то можно поставить в нем точку.

Имей Карлос право высказывать оценку получаемым приказам, он бы подобрал более точный эпитет – мерзкое дело. Наемный убийца, донос, необходимость арестовывать и предавать Очищению знакомого с детства и уважаемого человека… Говорят, вор не ворует там, где живет. Очень разумное правило; жаль, что среди Охотников нет запрета заниматься Охотой в родной епархии. Поэтому и приходится иногда невольно завидовать свободным скитальцам: ворам, байкерам, искателям-контрабандистам, пиратам – людям, не отягощенным бременем служебного долга…

– Согласен с вами, ваша честь, – ответил Карлос. – Не самый приятный рейд. Такими рейдами нельзя гордиться.

– Вас что-то беспокоит? – От Жерара не ускользнуло, что после Очищения Диего ди Алмейдо Матадор ходит в подавленном настроении. – Переживаете, что не сумели схватить чернокнижника живым? Да полноте, успокойтесь. Я укажу в отчете, что это была не ваша вина. Отвечать за халатность будет командир местного отряда, не сумевший организовать грамотное прикрытие.

– Не только это портит мне настроение, ваша честь, – признался Гонсалес. – Просто не могу уложить в голове одну вещь… Я, конечно, не сомневаюсь, что Рамиро ди Алмейдо законопослушный и богобоязненный гражданин, исполнивший свой долг, но все равно…

Матадор не договорил и презрительно поморщился.

– Вы, наверное, полагаете, что он написал донос на отца, руководствуясь другими мотивами, я вас правильно понимаю? – предположил магистр.

– Так точно, ваша честь. Я уже рассказывал вам, что в моей стране очень сильны клановые отношения. У нас процветает круговая порука и обычно родственники не доносят друг на друга. Тем более сын на отца. В Испании это дикость. И если такое случается, то только из корыстных соображений, а не по зову так называемого гражданского долга… Извините за прямоту.

– Наверное, мне следует с вами согласиться, – не стал отрицать доводы Охотника Жерар. – Рамиро молод и образован. Его карьера идет в гору, и, судя по тому, что нам о нем известно, в Мадриде он долго не задержится – того и гляди, переведут в Ватикан. А отец Рамиро хоть и слыл благородным человеком, но под старость лет совсем выжил из ума. Вы читали его признания – за ним столько смертоубийств, что рано или поздно его бы все равно разоблачили. Но тогда разразился бы грандиозный скандал, последствия которого сказались бы на дальнейшей судьбе сына катастрофически… Молодой ди Алмейдо хитер и предусмотрителен. Он просто ускорил естественный ход событий, но так, чтобы при этом максимально обезопасить себя и репутацию своей семьи. Возможно, в глубине души он сильно сожалеет о том, что сделал. По крайней мере, когда сегодня утром Рамиро забирал прах своего отца, горевал он искренне… как мне показалось.

– Что ж, многомиллионное наследство должно его быстро утешить, – буркнул Гонсалес. – Впрочем, Господь теперь ему судья. Пусть живет с осознанием того, что натворил, до конца своих дней. Глядишь, к старости и раскается.

– Кстати, вы известили Рамиро о том, что тело чернокнижника не обнаружено?

– Как вы и приказали, ваша честь. Я подробно проинструктировал его на случай, если узкоглазый дьявол вдруг снова появится. Хотя, даже если Морильо выжил, не думаю, что с такой приметной внешностью он надолго задержится в Мадридской епархии.

– Как бы то ни было, но я уже распорядился на всякий случай разослать по магистратам его описание, – сказал Жерар. – И если чернокнижник все-таки жив, гулять на свободе ему недолго. А я сегодня утром получил по телеграфу новый приказ, и через пару дней мы с вами направляемся во Францию. Слышали что-нибудь об этой новой секте Пожирателей Святой Плоти?

– Краем уха. Говорят, ее члены каннибалы, а поедают они исключительно пасторов и монахов.

– Все верно. Не люди, а сущие звери! Тем не менее последователей у них хоть отбавляй. В общем, настала пора познакомиться с ними поближе…

Карлосу не хотелось во Францию. Ему хотелось обратно в Ватикан, чтобы взять отпуск и уйти в запой на неделю. Однако, рассудил Матадор, пусть уж лучше Франция, чем Мадрид – город, превратившийся для него за несколько недель в олицетворение сплошных поражений. Теперь Гонсалеса на родину не потянет долго.

Следовало бы радоваться скорой перемене задания и обстановки, но радости у него не было в помине. Предчувствие чего-то скверного не отпускало Карлоса. Будто он получил укус ядовитой змеи, ввел себе противоядие, а потом разглядел на ярлыке, что сыворотка просрочена. И вот теперь приходилось гадать, под счастливой звездой ты родился или нет.

Матадор понятия не имел, какие звезды светили на небе в день его рождения, но последний десяток лет ему везло. Он дослужился до командира отряда и заработал много наград. Его отряд ставили в пример другим отрядам. Во время Охоты в Карлоса нередко стреляли, но пули и стрелы миновали его. Не многие в Братстве Охотников могли похвастаться таким везением.

Командир Пятого отряда любил читать и даже возил с собой в рейды небольшую походную библиотеку. Однажды ему довелось прочесть интересное изречение, которое он запомнил надолго. Принадлежало оно соотечественнику Матадора, древнему проповеднику, монаху-иезуиту Балтазару Грасиану.

«Долго тащить счастливчика на закорках надоедает и фортуне», – утверждал Балтазар Грасиан.

Карлосу не удавалось отделаться от ощущения, что в этом рейде он перешел рубеж, за которым его везение заканчивалось. Ему казалось, что он потерял чутье, а потеря чутья Охотником как раз и ведет за собой потерю везения. А также символизирует скорый приход старости.

Во Франции командиру Пятого отряда предстояло доказать себе, что он ошибается и до старости ему еще далеко…

Возможно, было к лучшему, что небо в то утро затянули тучи и подул ветер, сильный и холодный. При плохой погоде Сото переживал горестные мысли не так остро, как при хорошей.

Ветер дул в лицо сидящему на берегу Мара и словно упрекал его в том, что ищущий смерти ронин столько раз успел попрощаться с солнцем, а ему – верному напарнику в самых опасных делах – не удосужился отвесить даже прощального поклона.

«Не было возможности, говоришь? – негодовал обиженный ветер, шелестя листьями кустарника. – Ну так сегодня я здесь! Чего же ты ждешь? Или опять струсил, как тогда, в Мадриде, на берегу Мансанареса?»

Сото молчал, глядя, как ветер катит по Эбро большие серые волны. На обиды старого подельника тирадор не реагировал. Вложенный в ножны меч лежал рядом с ним на камне. Сегодня Мара даже не пытался извлечь его, но не потому, что болела рука и он вновь колебался. Наоборот, решившийся на сэппуку Сото был в это утро уверен в себе как никогда, и ему стоило немалых усилий удержаться от попытки раз и навсегда избавить себя от всех земных проблем и несчастий. После всего того, что он узнал за последние дни, это был бы самый легкий выход из положения…

…Выведать первые новости относительно судьбы сеньора Диего удалось лишь на следующее утро после сорвавшейся из-за непредвиденных обстоятельств самоубийственной атаки на магистрат. Выведать раньше не получилось, поскольку источник информации, на который рассчитывал Сото, был по вечерам недоступен.

Напротив дома Рамиро ди Алмейдо находилась небольшая лавчонка, где торговали вином, продуктами и мелкой хозяйственной утварью. Кухарка молодого сеньора наверняка запасалась провизией именно там, а следовательно, лавочник непременно был в курсе всех творившихся по соседству дел.

Мара появился в лавочке после полудня – как раз когда все рачительные домохозяйки уже завершили обход магазинов и занимались приготовлением обедов. Покупателей не было. Сонный лавочник сидел в углу и лениво шлепал мухобойкой ползающих по прилавку мух.

– Что угодно? – поинтересовался он, не отрываясь от своего чрезвычайно увлекательного занятия.

– Бутылочку «Крускампо», – потребовал Сото, зная, что торговцы становятся намного разговорчивее, если начинать с ними беседу с правильной ноты.

– Ты пришел по адресу, – оживился лавочник, вскакивая со стула и ныряя в подпол. – У нас самое дешевое и лучшее пиво в городе!

Сото очень сомневался в каждом из пунктов этого заявления, но спорить не стал, а отсчитал деньги, не взял с лавочника сдачи и только после этого приступил к делу:

– Скажи, амиго, в этом большом доме напротив случайно не сдается комната? – и пояснил: – Приехал в Мадрид искать работу, а в гостиницах у вас такие цены ломят… Вот и подумал, может, получится договориться с кем подешевле.

– В этом доме тебе вряд ли сдадут комнату, – ответил лавочник. – Здесь живет инженер Рамиро с семьей. Он служит в Академии, а его отец – один из богатейших сеньоров Сарагосы.

– Вот как? – изобразил удивление Сото. – Да я сам из Сарагосы! А как фамилия инженера?

– Его фамилия ди Алмейдо. Довольно известная, между прочим.

– Как же, прекрасно знаю их семью! Пару лет назад я работал у них на виноградниках… Может, все-таки зайти? Вдруг Рамиро возьмет да вспомнит земляка Санчо Лопеса и поможет ему по знакомству. А то гляди, еще на работу пристроит куда-нибудь. Я неприхотливый; мне хоть глину месить, хоть мешки таскать – без разницы.

– Попробуй, – пожал плечами лавочник, после чего печально добавил: – Но только в другой раз. Сегодня у них в семье большое горе: отец инженера приехал в Мадрид по делам и внезапно скончался.

– Не может быть! – уже ненаигранно оторопел Мара. – Сеньор ди Алмейдо умер? Ты точно знаешь? Когда? Как?

– Говорят, вчера в Медицинской Академии. Сердечный приступ или что-то типа того. Сегодня утром Рамиро повез тело отца обратно в Сарагосу…

Других подробностей от лавочника добиться не удалось. Впрочем, Сото хватило и этих. Сеньор Диего скончался, и это бесспорно достоверные сведения. И умер он явно не в Медицинской Академии, а там, откуда вчера выходил понурый и озадаченный Рамиро. В магистрате могут заставить умереть от сердечного приступа даже такого крепкого человека, каким был дон ди Алмейдо, который на сердце сроду не жаловался.

Рамиро с телом отца направлялся в Сарагосу, а значит, Сото должен последовать за ним – он тоже должен выказать последнее уважение умершему сеньору. Пусть не присутствовать на похоронах, но хотя бы посетить его могилу. А после этого…

Мара не загадывал так далеко: надо сначала добраться до Сарагосы и проститься с сеньором и только потом решать, а что же «после»…

Сото сжал кулаки. Ветер снова подул ему в лицо, но, как показалось, уже не с обидой, а совершенно с другим настроением. Дуновение ветра было сильным и ободряющим, как хлопок по плечу старого друга. Он словно лишний раз напоминал: что бы ты ни задумал, подельник, я всегда с тобой; можешь на меня рассчитывать.

А мысли образовывали в голове Сото хаос. Привести их в порядок пока не удавалось – мешали эмоции, которые не проявлялись внешне, но яростно бурлили внутри, ожидая, когда Мара ненароком проделает в броне своей невозмутимости брешь, чтобы вырваться через нее наружу. Словно кипящая вода в наглухо закупоренном котле…

Огонь под этим котлом разгорелся с новой силой вчера вечером, когда опечаленный тирадор добрался до Сарагосы. Двигаться пришлось окольными путями, и эта вынужденная предосторожность стоила беглецу почти всего имеющегося в запасе бензина, который на труднопроходимых проселках мощный Торо поедал в удвоенных количествах. Сото кое-как дотянул на остатках топлива до своего потайного местечка на берегу. Там он забросал мотоцикл с пустым бензобаком ветками и без промедления отправился на разведку. Но пошел он не к асьенде ди Алмейдо, где его могли опознать и выдать властям. Мара решил пробраться на окраину Сарагосы, в один из популярных трактиров – излюбленное место отдыха некогда подчиненных ему тирадоров.

Заходить в трактир Сото не рискнул, а притаился поблизости, наблюдая за входящими и выходящими посетителями. Ждать пришлось долго, но ожидание было вознаграждено. Мара не заметил, когда в трактир прибыл Криворукий Пипо – видимо, он сидел там давно, – но вышел он навеселе и покачиваясь, так что проскользнуть незаметно мимо своего бывшего сослуживца у Пипо не получилось.

Криворукий Пипо был человеком семейным и жил не в асьенде дона Диего, а в Сарагосе. Несмотря на свое неблагозвучное прозвище, он метко стрелял из арбалета и являлся довольно ловким и смекалистым малым. Несколько лет назад Сото нанял его в охрану сеньора по рекомендации и ни разу с тех пор в этом тирадоре не разочаровался. Пипо имел один грешок – он любил выпивать, однако никогда не совмещал свое любимое занятие со службой. К тому же Мара верил, что Криворукий был не тем человеком, который выдал бы его властям.

Пипо поравнялся с притаившимся за деревом Сото, и тот окликнул его. Криворукий не удивился и не испугался неожиданной встрече, лишь спросил:

– Ты уже слышал?

Мара подтвердил.

– Ну тогда потопали ко мне, – предложил Пипо. – Помянем старого сеньора – замечательный был человек, упокой Господь его светлую душу. Ах да, забыл: ты же не пьешь!

– Сегодня можно, – грустно ответил Сото. – К тому же я не на службе. Только извини – с деньгами у меня не густо.

– Это не проблема. – Пипо извлек из-за пазухи початую бутылку агуардиенте. – Нам с тобой здесь хватит: мне уже пора сегодня остепениться, а тебе – трезвеннику, – я так думаю, много пить и вовсе вредно.

Криворукий неровной походкой двинулся в сторону дома. Сото направился вслед за ним. Для него пока оставалось загадкой, в курсе ли Пипо, что старший тирадор сеньора ди Алмейдо объявлен вне закона или нет, и потому молчал. Вопрос разрешился сам собой. Довольный тем, что подыскал компанию для достойного завершения вечера, Пипо вскоре проболтался, что в асьенде уже известно, кто таков в действительности Сото Мара и чем он опасен для окружающих.

– Надеюсь, у тебя хватило ума не соваться туда. – Пипо указал в сторону асьенды ди Алмейдо. – За твою голову дают неплохую награду, и многие не отказались бы ее получить. И если сейчас я огрею тебя бутылкой по голове, потом полгода буду ни в чем себе не отказывать… – Он кисло усмехнулся. – Так ты и вправду колдун?

– Нет, конечно, – успокоил его Сото. – Те книги, что у меня нашли, написаны на забытом языке Древних, а не колдовскими письменами. Я просто пытался их расшифровать – хорошая тренировка для ума.

– Расскажи это Охотникам, – отмахнулся Криворукий. – Им будет очень интересно, а я такими вопросами вообще не задаюсь.

Бывшие сослуживцы добрались до дома Пипо уже за полночь. Стараясь не шуметь, Криворукий провел гостя на кухню, удостоверился, что домочадцы крепко спят, на всякий случай прикрыл дверь в комнату, после чего достал стаканы и выставил бутылку на стол…

Сото старался не налегать на агуардиенте – он пришел сюда за новостями, а не напиваться. Пипо не возражал, себе наливал по полной, а гостю поменьше и через раз.

– Когда похороны? – спросил Сото, наводя собутыльника на нужную тему.

– Завтра, – ответил Криворукий. – Только это будут не похороны, а черт знает что!

– В смысле?

– В смысле, что никому из нас даже толком попрощаться с сеньором не позволят. Знаешь, какой Рамиро из Мадрида гроб привез? Жестяной ящик, запаянный, как консервная банка! Говорит, что в Медицинской Академии ему дали взглянуть на тело отца только через стекло, а затем покойного прямо там в железный сундук и запихали.

– Но зачем?

– Затем, что сеньора убила какая-то сильно заразная болезнь. Сначала якобы вообще собирались тело кремировать, но Рамиро не разрешил. А какая разница, посуди? Или прах хоронить, или железный сундук – все равно, разве это человеческие похороны? Эх, бедный несчастный сеньор Диего! Ладно, хоть долго не мучился.

– А я слышал, что сеньор от сердечного приступа скончался… – озадаченно произнес Сото, глядя на свой пустой стакан.

– Теперь всякое будут болтать, – ответил Пипо, перехватив взгляд гостя и наливая ему очередную символическую порцию. – Чем известнее человек, тем больше вокруг его смерти ходит кривотолков. Я тебе пересказываю лишь то, что нам Рамиро сообщил. Ему-то на кой черт врать?..

Сото просидел у Криворукого недолго и на предложение заночевать ответил вежливым отказом. Если вдруг кто-то случайно узнает утром выходящего из дома Пипо преступника, гостеприимному хозяину не поздоровится, и его кривые руки очень быстро выправят в нужную сторону.

– Сделай мне последнее одолжение, – попросил Мара, когда Криворукий отправился проводить его до порога. – Сеньор выделял мне лимит бензина на месяц, и в моем гараже еще должна остаться одна полная канистра. Сможешь незаметно вынести ее за ворота, когда будешь на смене? При случае обязательно сочтемся.

– Не знаю… – замялся Пипо, опустив глаза и почесав затылок. – Дисциплина сейчас, конечно, не та, что при тебе, но все равно, если поймают… Завтра ночью попробую. Но обещать не буду.

– Спасибо. Удачи тебе и твоей семье.

– Куда ты теперь?

– Понятия не имею. Но прежде, чем убраться отсюда, хотелось бы еще с одним человеком поговорить.

Эта идея пришла к Сото несколько минут назад, но осуществить ее являлось не так-то легко. Человек, с которым он хотел составить беседу, в отличие от Криворукого Пипо не был таким гостеприимным.

Но шанс разговорить его все-таки имелся…

Записка, которую сеньор написал перед арестом, была давно уничтожена, но Сото помнил ее текст наизусть. Внимательно изучая в молодости свои книги, теперь уже потерянные навсегда, он научился запоминать нужный ему отрывок текста практически с первого прочтения. Письмо сеньора было прочитано тирадором неоднократно и потому отложилось в его памяти на всю оставшуюся жизнь.

Распитое с Криворуким Пипо агуардиенте не позволяло трезво обдумать странные новости из поместья. В сумбуре мыслей Мара мелькали обрывки событий последнего времени: встречи, злоключения, незнакомые лица и многое другое. В том числе и это письмо. Точнее, лишь одна строка из него:

«Похоже, кто-то из нашего епископата донес на меня, иначе эти крысы из Корпуса никогда не осмелились бы на такое…»

Сеньор догадывался, кто инициировал против него дело. И он счел нужным сообщить о своей догадке старшему тирадору. Не стоит гадать, зачем он так поступил – главное, у Сото есть зацепка, с которой можно начать выяснение обстоятельств смерти сеньора, а также почему он лежит в закрытом гробу. Либо он скончался несколько дней назад и по какой-то причине его тело продержали в магистрате, пока оно не начало разлагаться; либо дознание, которого опасался сеньор, было настолько жестоким, что на его лице имеются увечья, либо…

Либо его тело в гробу отсутствует!

А причина, по которой магистрат не выдал тело, может быть только одна!..

Сото дождался очередного порыва ветра и медленно втянул ноздрями прохладный воздух. Проклятье, он всю сознательную жизнь пытался следовать воинскому кодексу чести предков, но так этому и не научился! Сото Мара слишком много думает. Он впадает в раздумья и начинает колебаться всегда, когда не имеет перед собой четкого приказа.

Как там у мудрых предков? «…Человек должен принимать решения в течении семи вдохов и выдохов… Если размышления длятся долго, результат будет плачевным…»

Сколько вдохов и выдохов уже совершил Мара за это утро?..

«В ситуации «или – или» без колебаний выбирай…»

Сото и этого не забыл. Он может выбрать смерть прямо сейчас, стоит лишь протянуть руку и взять меч. Но что даст его смерть?

Сеньор Диего был убит. Если не инквизиторы, то само нахождение в магистрате убило его. Причем не только убило, но и обесчестило, а за такие вещи положено мстить и по закону предков Мара, и по тем законам, каких придерживался сеньор.

Кто же будет мстить за него, если не верный слуга Сото? Рамиро? Инженер не мститель; он упадет в обморок при одной мысли о том, что ему придется перерезать человеку горло. Но как бы то ни было, все равно надо сказать Рамиро спасибо: он сделал все возможное, чтобы нахождение его отца в магистрате осталось в тайне. Он сохранил честь всей фамилии ди Алмейдо.

Сото Мара восстановит честь убитого сеньора.

Конечно, можно вернуться в Мадридский магистрат и постараться продолжить сорвавшуюся резню, но это будет опрометчивый поступок. За столь суровые злодеяния должны отвечать конкретные виновники, а не несколько угодивших под руку случайных Охотников. Возмездие Сото не станет слепым. В отличие от Фемиды, Немезида не носит на глазах повязки, может быть, поэтому ее суд нередко выходит гораздо справедливей?

Записка покойного сеньора подсказывала, где отыскать по крайней мере одного виновника его смерти – в Сарагосском епископате.

И Сото отыщет этого негодяя, какую бы высокую должность он ни занимал…

История о железном гробе оказалась правдивой. Сото лично убедился в этом, поскольку отважился присутствовать на похоронах. Само собой, что ни к церкви, ни к могиле он во время похорон не приближался. Беглый преступник и неудавшийся самоубийца, а ныне убежденный мститель затаился между гранитных памятников на кладбище и издали пронаблюдал, как Сарагосский епископ отслужил литургию, после чего тяжелый гроб осторожно опустили в могилу. Гроб был накрыт покрывалом и украшен венками, и с позиции Мара было совершенно непонятно, из чего он сделан. Но когда по крышке гроба гулко загремели комья земли – загремели так, словно падали не на гроб, а на капот автомобиля – слова Пипо Криворукого подтвердились.

Сото упорно ждал, пока от могилы сеньора разойдутся скорбящие. Очень много горожан Сарагосы пришло проститься со старейшим и почетным жителем города. Мара раньше не подозревал, что у дона Диего ди Алмейдо имелось в округе столько друзей и знакомых. Епископат явился почти в полном составе, кое-кто из служащих даже плакал. Церемония прощания растянулась на два часа…

Сото Мара приблизился к могиле сеньора последним, когда на кладбище уже не осталось ни одного скорбящего. Бывший старший тирадор покойного дона не принес с собой цветов, и глаза его оставались совершенно сухими. Он просто постоял несколько минут у огромной цветочной горы, какую представляла из себя свежая могила, затем наклонился, словно поправил венок, и удалился…

Если бы кто-нибудь следил в этот момент за Сото и сразу после его ухода подошел к могиле дона Диего да раздвинул охапки цветов, он бы разглядел на свежевырытой глине непонятный символ, очень похожий на языческий. Тем не менее языческим символ не был.

Значение именно этого иероглифа Сото знал. Иероглиф был написан в качестве названия одной из глав его любимой книги – «Будосесинсю» Юдзана Дайдодзи – и там же переводился на понятный для Мара английский язык.

«Почтение» – короткое слово, сокрытое в замысловатом сплетении ломаных линий…

Иероглиф просуществовал на могиле недолго, гораздо меньше, чем увядшие через три дня цветы. Уже через несколько часов он был смыт сильным ночным дождем…

Звон в кузнице стоял такой, что никто из работающих в ней не расслышал, когда к дверям подкатил рокочущий байк. И только после того, как посетитель спешился и вошел в жаркое, пропахшее кислым потом помещение, его заметили.

Коренастый пожилой кузнец с костистыми кулаками покосился на приезжего, отложил инструмент, крикнул что-то сквозь шум раздувающему горн подмастерью, после чего указал гостю на дверь, предлагая поговорить на улице, в тишине и прохладе.

– Добрый вечер, Гедеон, – поприветствовал посетитель хозяина кузницы.

– И тебе добрый, Сото, – буркнул кузнец, усаживаясь на разрезанную автомобильную покрышку, что служила ему противопожарной емкостью для песка. – Соболезную по поводу смерти твоего сеньора… Почему тебя не было на похоронах?

«Значит, он еще не в курсе, – подумал Мара. – Значит, можно не тратить время на оправдания».

– Так уж получилось, – уклончиво ответил он. – Я находился в отъезде.

– Жаль старого дона, – вздохнул Гедеон, вытирая руки о траву и извлекая из кармана фартука заранее свернутую самокрутку. – Видел бы ты его в молодости. Он мог проткнуть тебя саблей за один косой взгляд. Сейчас такие люди уже перевелись.

Кузнец прикурил самокрутку и блаженно затянулся табачным дымом. Вокруг Гедеона моментально растеклось по воздуху сизое облако. Чуждый этой странной привычке – добровольно дышать едкой дрянью, – Сото отошел от кузнеца на два шага, чтобы не закашляться.

– Что привело тебя сюда на ночь глядя? – поинтересовался Гедеон. – Решил поработать или Стальной Жеребец расковался? Если надумал поправить лезвия своих «игрушек», то ты вовремя. Мне на днях приволокли замечательный точильный камень, такой мелкий и «нежный», что его хоть цирюльнику для бритв перепродавай.

– Нет, спасибо, Гедеон. Я бы хотел просто забрать свои вещи.

– Все вещи?

Сото кивнул.

– Да ты никак уезжать собрался! – разочарованно воскликнул кузнец, продолжая пускать ноздрями табачный дым, отчего облако вокруг него не развеивалось, даже несмотря на легкий ветерок. – Нет желания служить молодому сеньору?

– Ты прав – уезжаю, – подтвердил Мара. Последний вопрос он предпочел оставить без ответа.

– Понимаю тебя: куда уж молодому сеньору до старого… – начал было Гедеон, но осекся, вспомнив, что бывший тирадор дона Диего не любил, когда в его присутствии начинали обсуждать кого-то из семейства ди Алмейдо. – Что ж, мне очень жаль… Кто теперь будет вместо тебя просить за меня у нового сеньора? Кто будет приглашать в его асьенду на такие хорошо оплачиваемые подряды?.. Эх, похоже, закончились мои «семь сытых лет», настали «семь голодных»… И дай Бог, если только семь…

В угрюмом молчании кузнец докурил самокрутку, загасил окурок в песочнице, после чего неторопливо поднялся, морщась и держась за поясницу, – старик, который, наверное, и душу отдаст, не отходя от горнила.

– Ладно, пошли, – буркнул он. – Все твои вещи в целости и сохранности. Правда, внук-проказник стащил как-то на удилище одну из тех складных палок, но я вовремя заметил и отобрал…

Гедеон помог Сото донести его нехитрый скарб до байка.

– И далеко перебираешься? – осведомился кузнец, глядя, как гость приторачивает к мотоциклу хоть и не тяжелые, но объемные чехлы с вещами.

– Еще толком не решил, – солгал Мара. – Может, даже к русским. Слышал, что их князья очень щедро платят таким, как я.

– С каких это пор тебя стали интересовать деньги? – подозрительно сощурился Гедеон. – И что ты собираешься с ними делать, если разбогатеешь?

– Подумываю открыть кузницу, как у тебя.

Ответ Сото вызвал у Гедеона безрадостный смех:

– Кузницу, говоришь? Наслышан историй о кузнецах, которые не от хорошей жизни подавались в наемники, но ни разу не слышал об обратном. Тем не менее, намерен ты это делать или нет – все равно желаю успеха. Будешь проезжать мимо – заглядывай.

– Непременно, – пообещал гость, заводя байк и протягивая кузнецу на прощание руку. – Ты хороший человек, Гедеон. Спасибо за все, и счастливо оставаться.

Кузнец крепко пожал ему руку, и Мара невольно подумал о том, что было бы, сомкнись узловатые пальцы Гедеона у него на горле.

Свернули бы шею как цыпленку…

Попытка Пипо раздобыть для Сото горючее увенчалась успехом. Пока в асьенде толкались многочисленные друзья и родственники покойного сеньора, Криворукий сумел под шумок вынести через задние ворота канистру с бензином. Отныне Сото рассчитывал, что ему хватит горючего для воплощения всех незаконченных планов. Говоря иначе, шесть галлонов бензина ему должно было хватить на всю оставшуюся жизнь.

Теперь хватило бы только собственных сил…

Мало кто из горожан обратил внимание на рокот мощного байка, что раздался на ночных улицах Сарагосы через день после похорон дона Диего ди Алмейдо. Ездить ночью по городу мог кто угодно: и курьеры-почтовики, и посыльные епископата, и еще днем проникшие из-за городских стен байкеры, которые боялись соваться в крупные города, но в мелкие, наподобие Сарагосы, наведывались частенько.

И уж тем более никому не пришло в голову счесть рычание четырехцилиндрового двигателя предзнаменованием того, что в городе появилось одно из самых ужасных порождений Зла, о котором в Мадридской епархии были наслышаны все, от мала до велика…

В образе ночного странника-мотоциклиста по улицам Сарагосы мчался жаждущий крови демон Ветра…