ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧЕЛОВЕК ИЗ ДАЛЕКОЙ ЗЕМЛИ

Сото Мара просыпался рано, задолго до того, как в асьенде дона Диего ди Алмейдо начинала кипеть жизнь. Повара и дворники – слуги, что обычно приступали к своим обязанностям раньше других, – еще видели предрассветные сны, когда приземистый байк Сото уже урчал мотором перед воротами асьенды, а стражник с недовольным лицом отпирал многочисленные засовы. Привратникам, да и прочим tiradores mercenarios из охраны дона ди Алмейдо такие ранние поездки их старшего тирадора казались странными, однако спрашивать о целях этих поездок у Мара они не пытались – все равно не ответит.

Поговаривали, что немногословный наемник ездит на свидания с дочерью пастора ближайшей деревеньки. Но даже те, кто выдвигал подобные версии, не могли объяснить, почему Сото отправляется в путь перед рассветом и возвращается аккурат к завтраку слуг – отрезок суток для романтических встреч, мягко говоря, не самый подходящий. Тирадоры, служившие у дона ди Алмейдо с давних пор, утверждали, что Мара совершает свой ежеутренний мотомоцион уже много лет и лишь дождливая погода заставляет его отступать от подобной традиции. Вряд ли какая из местных сеньорит, а тем паче дочь пастора, сумела бы придерживаться столь жесткого графика свиданий такое продолжительное время.

Между тем никакого секрета в поездках Сото Мара не было, и уезжал он от асьенды ди Алмейдо совсем недалеко (сеньор просто не одобрил бы большой расход горючего на личные нужды слуг, хотя и относился к своему старшему тирадору с благосклонностью). Сото выезжал на проходившую мимо асьенды дорогу, двигался по ней чуть больше километра, а затем сворачивал на узкую тропку, которую за все эти годы сам и прокатал. Тропка, пропетляв по заросшему дикими лимонными деревьями склону, выводила мотоциклиста на берег Эбро – самой крупной из рек Мадридской епархии, что текли на восток.

Мимо облюбованного Мара местечка редко кто хаживал даже днем – что интересного может быть на каменистой береговой полоске, к которой следовало продираться через заросли лимонных деревьев и шафрана? А в утренние часы здесь и вовсе царила полная безмятежность, нарушаемая лишь плеском речных волн да ленивым шелестом листьев. Окружающая обстановка идеально подходила для ценителя уединения, каким являлся старший тирадор дона ди Алмейдо Сото Мара, в церковной метрике которого, однако, значилось совершенно другое имя: Луис Морильо…

Когда Сото обычно прибывал на берег, предрассветные сумерки только-только начинали рассеиваться, а ранние птицы заводили свои песни. Время это выбиралось Мара не случайно. Он появлялся здесь затем, чтобы насладиться единственным природным явлением, которое потрясало его до глубины души с раннего детства – именно тогда Сото впервые сумел оценить величие этого явления и с тех пор не мог прожить и недели, чтобы не увидеть его снова.

Сото восхищался восходом солнца. Восхищался изо дня в день, из года в год. Он приезжал именно сюда, где небесное светило появлялось не из-за гор, уже ослепительно-яркое, – а медленно и величаво, подобно омывающему тело в речных водах божеству, выплывало на небосклон прямиком из Эбро. Мутный Эбро единственный раз за весь день озарялся пурпурными бликами и обретал жизнерадостный вид, словно он вместе с Сото восторгался восходом, чтобы затем вернуться к обыденной жизни и продолжать угрюмо катить волны к Средиземному морю.

Воистину прав был древний поэт, предок Сото Мара, когда писал об этих мгновениях:

На своем веку тирадор успел повидать немало картин (кстати, сеньор ди Алмейдо обожал живопись и держал у себя небольшую картинную галерею) и послушать различную музыку – от искрометного фламенко до унылых песнопений скандинавов, – но ни одно творение человеческой фантазии не смогло потрясти его так, как потрясало природное великолепие обыкновенного восхода. Бесспорно, Сото много раз наблюдал и закат, но в уходящем за горизонт гаснущем солнце было что-то траурное, а траура Мара насмотрелся и в жизни. Светлую же радость, которая наполняла его при любовании восходом, он ощущал лишь здесь, на каменистом берегу Эбро, и нигде больше. Именно ради этих мгновений Сото вставал в несусветную рань, и именно они регулярно наполняли его удивительно мощным зарядом внутренней энергии, способной вернуть к жизни даже мертвеца. И если любовь, голод, гнев, усталость и прочие человеческие чувства Сото мог описать простыми словами, то это чувство было необъяснимо даже ему самому, как порой бывают необъяснимы сновидения. Ибо как внятно растолковать кому-то другому, что творится лишь в бездонной глубине твоего сознания?

Сото пытался разобраться в причинах своего неудержимого стремления видеть то, на чем окружающие его люди не заостряли ни малейшего внимания. Наемник чувствовал, что истинная разгадка его страсти не так уж и сложна, поскольку наверняка лежит где-то на поверхности, однако по каким признакам выделить ее из множества прочих разгадок, он понятия не имел. Поэтому довольно длительный период – все детство и первую половину юности – Сото (вернее, тогда еще не Сото Мара, а Луис Морильо) просто глядел на восход солнца, ни о чем не задумывался и с детской беззаботностью ликовал над тем, что видел, ни на йоту не вникая в суть этого ликования.

Юность давно миновала, и сегодня Сото утолял свою страсть с каменным выражением лица, без тени улыбки. Где-то на дне его души продолжал трепетать ребяческий восторг, но прорваться сквозь вселенскую невозмутимость, что обуревала Мара при созерцании восхода, восторгу было не дано так же, как не дано лишенной крыльев птице подняться в воздух.

Не дано уже никогда.

Луис Морильо вырос в церковном приюте вместе с сотней подобных ему сирот. О своих родителях он знал немногое: они являлись членами какой-то незаконной секты, угодили в руки Божественных Судей – Экзекуторов и были преданы Очищению Огнем, тем самым перепоручив заботу о годовалом Луисе приютским наставникам. Не такая уж удивительная судьба для жителя Святой Европы, если задуматься.

Детство Луиса нельзя было назвать счастливым и по другой причине. Казалось бы, мальчуган был довольно смышлен и неплохо развит физически, однако сверстники очень быстро дали ему понять, что он не такой, как все, и потому принимать равноправное участие в общих играх не может. И если даже кто-то из сверстников был бы не прочь дружить с Луисом, не делал он этого из элементарного соображения – дабы самому не стать таким же изгоем.

Так уж заложено в детской природе, а тем более в природе детей, растущих в приютах: кто выделяется из остальных, не важно чем – избыточным весом, дефектом внешности или речи, хилостью тела, слабовольным характером, – тот всегда служит объектом насмешек и издевательств. И маленький Луис Морильо исключением из правил не был, хотя ожирением не страдал, не заикался, от драк не бегал и никаких ярко выраженных уродств не имел.

Точнее, это Луис считал, что не имел уродств. К несчастью, мнение Луиса по этому поводу не учитывалось не только сверстниками, но и воспитателями, убежденными в том, будто необычная внешность мальчугана – не что иное, как неизбежное отмщение Господа за тяжкие грехи его родителей. Действительно, лицо Луиса настолько сильно выделялось на фоне лиц прочих воспитанников, что его донельзя широкие скулы, маленький приплюснутый нос и в особенности чрезмерно узкий разрез глаз считать нормальными не желал никто. А когда вдобавок к этому мальчик злобным волчонком исподлобья глядел на окружающих…

– Дьявольские глаза! Дьявольский ребенок! – так отзывался о Луисе настоятель приюта, при этом всякий раз осеняя себя крестным знамением.

Нелегкая судьба: родиться в стране, где властвует Глас Господень, он же Великий Пророк, и свирепствует Инквизиция, быть сыном родителей-отступников и благодаря необычной, а для многих отталкивающей, внешности прослыть в церковном приюте «дьяволенком»… Понятное дело, что одиночество Луису было предопределено еще в детстве.

На «дьяволенка» Луис не обижался, но крайне унизительное, на его взгляд, прозвище «узкоглазый» задевало его и заставляло остервенело кидаться на обидчиков с кулаками. Такие всплески ярости демонстрировали очень странную черту характера немногословного мальчика, способного буквально за долю секунды выйти из себя и столь же стремительно вернуться к прежнему спокойному состоянию.

Благодаря этой неестественной для ребенка взрывной и быстро затухающей агрессии, помимо «дьяволенка» и «узкоглазого», к десяти годам Луис обзавелся третьим прозвищем – «бешеный». Мальчик даже не знал, обижаться на него или нет, поскольку, когда тебя дразнят «бешеным», а ты тут же впадаешь в бешенство, этим ты невольно подтверждаешь правоту обидчика. И Луис принял на этот счет соломоново решение: обижался на «бешеного» лишь тогда, когда его действительно хотели оскорбить; в противном случае он просто не откликался.

Несмотря на достойную взрослого драчуна ярость, редко когда «дьяволенок» выходил из драк победителем, пусть и был он при этом крепким и подвижным ребенком. Луиса били нещадно, обычно группой и до тех пор, пока не вмешивался кто-либо из воспитателей. После таких стычек мальчик уединялся в укромном уголке на чердаке и предавался горестным размышлениям. Думал он о том, что раз в этом мире все устроено по божьей справедливости (так из года в год учили Луиса его наставники), то, видимо, он – Луис – и впрямь расплачивается за родительские грехи, поскольку обидчики его за свои поступки не расплачивались никогда, ну разве что воспитатель накричит на них, и только. И если сверстники частенько отождествляли себя в играх с добрыми и сильными сказочными героями, то, глядя на них, Луис невольно относил себя к героям отрицательным, на которых в конце концов и обрушивается заслуженная кара.

Именно тогда, скрываясь в одно прекрасное утро на чердаке от обидчиков, Луис открыл для себя всю красоту восходящего солнца.

Солнце поднималось из-за гор, и казалось Луису, что оно единственное в мире, кто улыбается ему – бешеному узкоглазому «дьяволенку». Улыбается искренне и по-доброму, как улыбаются своим детям любящие матери и как никто из людей еще никогда не улыбался мальчугану.

С той поры он полюбил cолнце и старался встречать рассвет каждое утро, если, конечно, на дворе не стояла пасмурная погода. Маленький Луис видел в cолнце живое существо, что появлялось на Земле из высшего мира. Оно было намного реальнее и добрее того Бога, о котором талдычили наставники и который так жестоко спрашивал с мальчика за ошибки его родителей…

Пребывая в умиротворенном настроении, какое он всегда испытывал после утренних прогулок, Сото Мара загнал байк в гараж и направился к своему флигелю. Там он проживал с того дня, как сеньор ди Алмейдо назначил его старшим тирадором. Прочие наемники, охранявшие асьенду и сопровождающие дона в его поездках – лично отобранные Сото из лучших своих подчиненных, – жили на казарменных условиях в полуподвальном помещении под главным зданием.

Путь к флигелю, что стоял на холме у самой оборонительной стены, пролегал под сенью платановой аллеи. Сото всегда старался ходить здесь неторопливо – ему нравилось это место. Ветви платанов сходились над головой, и Мара чудилось, что он идет не по аллее, а по живому коридору с движущимися в такт порывам ветра стенами. Сплетенные кроны деревьев создавали причудливые арки, какие не воспроизводил в камне еще ни один архитектор.

Однако сегодня маленькая пешая прогулка перед завтраком не получилась. Едва ступив под тень платанов, Сото тут же припустил по аллее бегом, поскольку обнаружил, что оставленный им перед поездкой к реке привычный порядок вещей нарушен – дверь в его флигель была распахнута настежь. И хоть Сото никогда не запирал ее – ценных вещей он не имел и воровать у него было абсолютно нечего, – дверь не могла открыться от обычного сквозняка, поскольку имела пружинную защелку.

Стараясь держаться в тени и не скрипеть половицами, Сото беззвучно переступил порог флигеля и сразу понял, что нечистые на руку слуги сеньора (к сожалению, попадались и такие) тут ни при чем.

– Прошу прощения, сеньор, за долгое отсутствие. Меня не известили о вашем приходе, – проговорил Сото, отпуская учтивый полупоклон. – Простите, что заставил вас ждать.

Дон Диего – а именно он пришел во флигель во время отлучки Сото – вздрогнул и уронил на пол книгу, которую в это время листал.

– Напугал! – обернувшись, укоризненно покачал головой дон и собрался поднять оброненную книгу, но тирадор опередил его. Не успел еще хозяин асьенды сделать и шага, как Мара уже протягивал ему книгу.

– Простите, что напугал… – начал было Сото снова извиняться, однако дон ди Алмейдо перебил его:

– Прекрати, Сото. Это я должен просить у тебя прощение за незаконное вторжение.

– Ну что вы, сеньор, – смутился Мара. – Как можно! Вы же знаете: мой дом – ваш дом.

Дон Диего усмехнулся и кряхтя опустился на заскрипевший под ним стул. Книгу он положил на колени, открыв ее, очевидно, на той странице, где прервал чтение. Вслед за сеньором присел на краешек кровати и Сото – негоже почтительному слуге разговаривать с сидящим господином стоя; так диктовал кодекс чести предков Мара; предков, представителей той нации, которой Сото принадлежал в действительности, а не той, среди которой ему суждено было родиться и жить…

Мара молчал, поскольку сеньор тоже молчал. В данной ситуации воспитанному слуге не пристало задавать вопросы господину. Дон ди Алмейдо соблаговолит обратиться к старшему тирадору тогда, когда сам сочтет нужным.

Прежде чем завести разговор, дон счел нужным немного поиспытывать терпение слуги: несколько минут он в молчании перелистывал страницы книги. (Сказать по правде, дон Диего в жизни не смог бы изобрести воистину суровое испытание для выдержки Сото Мара, как не сумел бы он вплавь пересечь море. Наверняка ди Алмейдо догадывался об этом.)

– Занятные вещи ты читаешь, – заметил сеньор, зевая. В отличие от Сото, он проснулся совсем недавно. – Я не силен в английском и потому почти ничего не понял. Скажи: вот эти люди – кто они?

И, развернув книгу, дон ди Алмейдо указал на иллюстрацию в ней. Картинка представляла собой черно-белую фотографию, довольно качественную, поскольку сделал ее неизвестный фотограф Древних (в Святой Европе фотография только-только начинала возрождаться; ученые дьяконы лишь недавно раскрыли секрет фотоэмульсии на основе солей серебра).

На фотографии были запечатлены люди с белыми повязками на голове, построенные в шеренгу на фоне небольших крылатых конструкций с пропеллерами. Не нужно было обладать острым зрением, чтобы определить: люди эти чертами лица, а особенно узким разрезом глаз, очень похожи на Сото Мара. Не будь книга выпущена Древними, дон ди Алмейдо мог бы с полной уверенностью подумать, что на фото изображены не просто ближайшие родственники Сото, а даже его родные братья. Книга была написана на английском языке, которым в Святой Европе пользовались лишь выходцы из Лондонской епархии да дьяконы всевозможных Академий при переводах найденной искателями литературы.

– Это мои древние предки. Именно этих людей называли камикадзе, что на их языке означало «божественный ветер». Камикадзе садились в начиненные взрывчаткой машины, которые вы видите на заднем плане, поднимались на этих машинах в воздух, а затем направляли их на корабли врага.

– Как же они спасались? – недоуменно вздернул брови дон Диего. – Прыгали в море?

– Они не спасались, – покачал головой Мара. – Они взрывались вместе со своими машинами и вражескими кораблями.

Ответ тирадора вогнал дона в еще большее недоумение.

– Какие странные у тебя предки, – пробормотал он, почесав макушку. – И как странно они воевали… Да на такую армию солдат не напасешься.

– Так поступали далеко не все солдаты их армии, сеньор, – уточнил Сото. – Причисление себя к камикадзе являлось показателем высшей доблести. Ими становились лишь лучшие из воинов.

– Их к этому принуждали?

– Вовсе нет. Все они – добровольцы, следующие кодексу чести воина. Пожертвовать собой во имя человека или страны, которым служишь, – это главный принцип их воинского кодекса. Пренебречь им – значит навести позор на себя и на весь свой род.

– Я вижу, в понятиях чести твои предки были сродни моим, – уважительно кивнул дон ди Алмейдо. – Собственная жизнь – ничто. Честь рода, честь господина, честь страны – вот истинная ценность. Это хороший принцип, правильный принцип… Жаль, что сегодня он практически забыт… Твои предки победили в той войне?

– Нет, сеньор, – потупился Сото, испытывая неловкость. И пусть с тех времен минули века, и неизвестно, существовала ли вообще сегодня страна его предков, Мара все равно не мог говорить без стыда о поражении воинов, чья кровь текла в его жилах. – Их враг был неисчислим и жил за океаном в стране, что была больше страны моих предков во много раз. Враг отказался воевать честно и пошел на подлость. Он использовал разрушительное оружие огромной силы, которым мои предки не владели. Он уничтожил два их мирных города и пообещал уничтожить еще, если те немедленно не сдадутся. Разумеется, они были благородными воинами и не могли подставить под удар вместо себя женщин и детей, поэтому покорились.

– Какое коварство! – возмутился дон. – Трусы, что не умеют драться, всегда бьют в спину и стреляют из-за угла!.. И что же было дальше?

– Я доподлинно не знаю, сеньор, – ответил Сото. – Кажется, потом наступил всеобщий мир и враг перестал считаться врагом. Мои предки начали с ним торговать, но солдаты врага все равно топтали их землю и держали свое дьявольское оружие наготове. Скорее всего так продолжалось до Каменного Дождя.

– И все это ты прочел в своих книгах? – поинтересовался дон Диего, указав на полку тирадора, где лежали десятка два потертых книжных томов различных объемов. Некоторые из книг выглядели настолько истлевшими, что было боязно брать их в руки – того и гляди, рассыплются, как сухие осенние листья.

– Да, сеньор, – подтвердил Сото. – К сожалению, это все книги о стране и обычаях моих предков, что я смог отыскать. Но даже их я не сумел прочесть все. Треть книг написана языком, которого не знает ни один святоевропеец.

– Я уже обратил на них внимание, – подтвердил дон. – Странные письмена. Если так вычурно выглядят буквы твоих предков, как же звучал их язык?

– Однажды в юности я задал похожий вопрос одному ученому человеку, – сказал Мара, – а он в ответ попросил меня произнести вслух по-английски названия городов и имена моих предков, что встречаются в понятных книгах. После того, как я сделал это, ученый человек сказал, что я самостоятельно ответил на поставленный вопрос.

– Весьма любопытно… – Дон ди Алмейдо уткнулся в книгу и по слогам прочел: – Хоккайдо… Ямамото Цунэтомо… – проклятье, язык сломаешь! – Фудзияма… Токио… Мацуо Басе… Сатоши Накамура… А это имя похоже на твое!

– Свое имя я тоже взял из этих книг.

– Вот как? А я-то все годы, что тебя знаю, думал, будто оно русское или скандинавское! Каково же твое истинное имя?.. Впрочем, не отвечай, раз человек меняет себе имя, значит, на то есть веская причина. Мне вполне достаточно того, что тебя зовут Сото Мара… Хотя мне все-таки было бы интересно узнать значение твоего странного имени. Окажи честь, просвети старика… если, конечно, тебе самому известен ответ.

Сото замешкался. Подобные вопросы ему задавали и раньше, но он на них никогда не отвечал. Тайну происхождения своего имени тирадор предпочитал не открывать никому. Но сегодня его спрашивал не случайный знакомый, а дон Диего ди Алмейдо – человек, от которого у Сото в принципе не должно быть никаких тайн.

– Я сменил свое прежнее имя на «Сото» еще в юности, – принялся выполнять пожелание сеньора Мара. – Оно схоже со старой испанской фамилией, но я взял его по другой причине. Так звали одного великого древнего воина, большого знатока боевых искусств, написавшего о них книгу. К тому же оно понравилось мне еще и тем, что очень напоминало удар меча, с которым я тогда не расставался. Вслушайтесь, сеньор: «Со…» – словно короткий свист клинка по воздуху, а после «…то» – глухой звук, как при попадании в цель.

В доказательство своих слов Сото даже воспроизвел характерный замах и стукнул по подушке ребром ладони, что играла роль воображаемого меча.

– И впрямь есть что-то общее, – согласился дон.

– …Второе имя «Мара» я взял гораздо позже, – продолжал Сото, но голос его зазвучал мрачнее. – Значение этого имени мне также известно. Мара – демон, или по-другому – «похититель жизни».

Дон невесело усмехнулся. Похоже, подобная расшифровка имени тирадора, честно отслужившего ему много лет, явилась для него неожиданностью. «Интересно, что бы сказал наш местный Божественный Судья-Экзекутор, когда вдруг проведал бы, что среди моих слуг затесался демон!» – так можно было трактовать кривую усмешку дона Диего.

– Не знай я тебя столь хорошо, как знаю, то немало удивился бы, отчего это вдруг человек называет себя именем злого духа, – заметил сеньор. – Но имена твои – как первое, так и второе – подходят тебе как нельзя кстати, да ты и сам это понимаешь… Уж извини за откровенность, но ты действительно страшный человек, Сото. Даже я порой тебя побаиваюсь…

– Ни вам, ни членам вашей семьи не следует меня бояться, сеньор! – пылко поспешил уверить его Мара, хотя скорее всего дон ди Алмейдо поведал о своем страхе в шутку. Хозяева не боятся верных псов, которые не раз доказывали, что готовы по их команде разорвать глотку любому недругу.

– И все равно, порой твои поступки меня настораживают, – поморщился дон. – И не только меня, но и многих слуг, в том числе твоих подчиненных. Скажу по секрету, когда ты устроился ко мне на службу, жаловались на тебя едва ли не каждый день. Ответь, зачем ты распорядился перестроить мой тир? Чем тебя не устраивал старый?

– Я не мог допустить, чтобы пули и стрелы летели в направлении вашего дома, сеньор!

– Так ведь тир закрыт со всех сторон! – воскликнул дон ди Алмейдо. – Там бетонные стены толщиной в два локтя!

– Не в этом дело, сеньор, – спокойно возразил Сото. – Даже если бы ваш тир находился на другом конце Сарагосы, пули и стрелы тирадоров не должны лететь в сторону сеньора. Это очень грубое неуважение.

– Никогда не слышал о такой традиции! – удивился дон. – Но, кажется, понимаю, откуда ты ее сюда привнес. Что ж, похвально. Я весьма тронут… Ну хорошо, пусть так. Тогда объясни еще вот что: почему ты на первых порах позволял себе распускать руки по отношению к подчиненным? Они жаловались мне, что ты можешь ни за что ни про что ударить любого из них.

– Я не могу спокойно слушать, сеньор, когда за вашей спиной о вас говорят различные гадости. Если человек поступает на службу к сеньору, он не должен о нем даже мыслить плохо. Это…

– …опять грубое неуважение, – закончил за него дон. Сото кивнул. – Ну здесь, дружище, ты, пожалуй, перегибаешь палку. Лично мне плевать, что говорят обо мне за моей спиной: шептаться по углам – удел недостойных. Вот если тебя оскорбляют в глаза – тогда совсем другое дело. Грубость в глаза и в присутствии посторонних – такое действительно нельзя прощать. Как считаешь?

– Даже если сеньор не сочтет подобное за оскорбление, – ответил Сото, – это будет считаться оскорблением тем, кто служит сеньору… – и, немного погодя, добавил: – Смертельным оскорблением!

– Полностью с тобой согласен. Именно на эту тему я и пришел поговорить… – дон ди Алмейдо понизил голос и посмотрел в полуоткрытую дверь, а затем в окно, будто опасался, что их подслушивают. Сото в отличие от него был полностью уверен, что за стенами флигеля никого нет. Если бы к ним подкрался злоумышленник, Мара учуял бы его легко – ведь не зря же вокруг жилища старшего тирадора был разбросан шуршащий гравий. Ходить по нему неслышно в своих ботинках на тонкой подошве мог лишь Сото и никто иной.

– Скажи, ты знаешь Марко ди Гарсиа, главного казначея архиепископа Мадридского? – поинтересовался дон ди Алмейдо.

– Два года назад он сопровождал Его Святейшество, когда тот гостил у вас в асьенде на День Всех Святых, – подтвердил Сото.

– Да-да, конечно, ты его уже встречал… Невысокий, полный, и глаза как у змеи. Старый придворный интриган!..

…С момента, как Сото увидел сеньора у себя во флигеле, он догадался, по какому вопросу тот к нему пожаловал. Если бы проблема была рядовая, дон просто вызвал бы старшего тирадора к себе в дом. И только когда сеньору требовалась помощь в решении проблем подобного рода, он приходил к Мара лично. Можно было подумать, что самый влиятельный человек в Сарагосе (после епископа, конечно) испытывает неловкость, отдавая подчиненному столь деликатный приказ, при том, что делал он это уже не впервые.

От неловкости дона ди Алмейдо Сото и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Дон беседовал с ним не как хозяин со слугой, а на равных, словно просил о дружеской услуге. Мара, конечно, принимал это обращение за большую честь, однако считал, что сеньору все же не следовало бы так поступать – Сото никогда не стремился выделяться из прочих слуг. Для него было бы куда проще, если бы сеньор отдал приказ по всей форме. Но по всей форме такие специфические приказы обычно не отдавались…

– …Позавчера на приеме у епископа этот заносчивый индюк обвинил меня в том, что я недоплачиваю налоги в казну, причем сделал это грубо, в присутствии Его Святости, а также других почтенных сеньоров и сеньор! Мало того, он пообещал лично начать в отношении меня разбирательство! Я подозреваю, что архиепископ Мадридский послал ди Гарсиа в Сарагосу именно с целью поставить меня перед этим недоказанным фактом. Тебе ли не знать, Сото, что многие в нашей епархии хотят всадить мне нож в спину. Подлецы всегда боятся открытой схватки – мы с тобой уже говорили об этом! Марко мог бы предъявить мне свои обвинения как благородный человек – с глазу на глаз, – но он предпочел сделать это публично, в форме оскорбления! В молодости я бы вызвал его на дуэль, но с тех пор, как за дуэли стали вешать, невзирая на положение…

– Клянусь, я не знал об этом случае, сеньор! – огорченно проговорил Сото. – Мои люди мне не доложили. Я немедленно разберусь, почему они этого не сделали.

– Твои люди не могли знать об этом, поскольку ждали меня во дворе епископата, – пояснил дон ди Алмейдо. – Я нарочно не поставил их в известность, так как… Хм… В общем, ты понимаешь: о моем позоре нельзя говорить во всеуслышание. Но такое обязательно случится, если начнется разбирательство.

– Клеветник Марко ди Гарсиа пожалеет о том, что унизил благородного сеньора, – сказал Сото, ничуть не изменившись в лице. – Никаких разбирательств в отношении вас он возбудить не успеет. Он ответит за свои слова так же, как и те, кто хотел оскорбить вас раньше.

– И это будет справедливо, – подтвердил дон ди Алмейдо. – Я освобождаю тебя от служебных обязанностей до тех пор, пока не разберешься с этим делом. Только не затягивай – клеветник должен быть призван к ответу как можно скорее.

– Будут какие-нибудь дополнительные пожелания, сеньор?

– Нет, все как всегда. Я намерен взглянуть ему в глаза и простить его, как простил всех тех, кто уже сполна ответил за свои злодеяния. Ты ведь согласен, что мы должны прощать своих врагов, как учит нас Святое Писание, не так ли?

– Я согласен с вами во всем, сеньор.

– Это замечательно, Сото. Ты достоин своих храбрых и благородных предков. Они могли бы гордиться тем, что далекий потомок свято чтит их древний кодекс чести.

Сото почтительно склонил голову: слышать столь высокую похвалу из уст сеньора ди Алмейдо было для него самым лучшим вознаграждением…

Луис Морильо сбежал из приюта в четырнадцать лет, поскольку дальше терпеть издевательства над собой он был уже не в силах. Подставлять под удары обидчиков вторую щеку, как учили его на примере общеизвестного мученика, он не желал, ибо категорически отвергал для себя мученическую судьбу. «Зуб за зуб, око за око» прельщало Луиса намного больше, но воплотить сей ветхозаветный постулат на практике без опасения, что враг «воздаст ему всемеро», возможности не представлялось.

Убивать в те годы Луис еще не умел, хотя порой находился буквально в шаге от этого тягчайшего из грехов. Да если бы и умел, путь из приюта в случае убийства кого-либо из обидчиков был один – тюрьма. Но Луис был уже достаточно взрослым, чтобы догадываться: тюрьма отличается от приюта настолько, насколько ампутация конечности отличается от извлечения занозы.

Луис вырвался из опостылевших серых стен на давно манившую его свободу и только тут уяснил, что понятия не имеет, как этой свободой пользоваться. Правда, у него хватило ума не ошиваться в окрестностях приюта, на чем ранее погорали другие беглецы, а сразу же скрыться из тех мест подальше. Несложно догадаться, что Луис выбрал единственно приемлемый для подростка в четырнадцати лет путь – на восток; туда, откуда каждый день появлялось жизнерадостное солнце и где, по мнению мальчика, в принципе не могло быть тоскливо и холодно.

Все, чему так долго учили Луиса наставники, было забыто им в первый же день побега – постоянный голод не очень-то способствует соблюдению заповедей «не лги» и «не укради». Мальчику удалось без денег в кармане пересечь половину Мадридской епархии и добраться до Барселоны – крупнейшего города на восточном побережье Пиренейского полуострова. Для редко покидавшего приютские стены затворника подобное являлось невероятным достижением.

В Барселоне Луиса ожидало жестокое разочарование, ибо на Краю Земли – таким представлялось ему тогда побережье – все было как и везде: обыденно и грязно. Близость к колыбели Великого Доброго Солнца отнюдь не превращала эту часть света в сказку, а солнце, как выяснилось, рождалось вовсе не здесь, а гораздо дальше – за морем. Единственным утешением беглеца являлись потрясающие по красоте морские восходы, но несмотря на все их великолепие, прыгать от радости почему-то не хотелось.

Хотелось есть, причем постоянно…

Так пролетели два месяца. Наверное, за это время Луис повзрослел куда быстрее, чем за годы, что прожил бы он в приюте, дожидаясь выпуска. На север, на юг, а тем более на запад бежать из Барселоны Луис не желал. Он уже знал, что ничего хорошего там не увидит. Все свое время мальчик тратил лишь на поиск пропитания. Он ел только ради того, чтобы назавтра у него хватило сил снова отправиться на добычу еды…

Окончательно завязать с воровством Луис решил в тот день, когда еле сумел унести ноги от разъяренных рыночных торговцев, уличивших его в краже. Мчась во все лопатки по кривым припортовым улочкам с разбитым лицом и чудом не отобранной буханкой хлеба, паренек осознал, что если немедленно не разорвет этот порочный круг, то вскоре окажется там, где восходы можно будет созерцать лишь через прутья решетки. К чести Луиса, решив что-то твердо, он никогда не отказывался от исполнения своего решения…

За время скитаний Луис смог неплохо разобраться в социальном устройстве государства, в котором его угораздило родиться. Быть законопослушным гражданином и при этом хранить в себе дух свободы – идеал взрослой жизни беглого воспитанника приюта – являлось возможным только среди вольных искателей – людей, возвращающих из небытия тайны Древних, чья высокоразвитая цивилизация погибла под Каменным Дождем.

Искатели, класс которых был в Святой Европе третьим по численности после ремесленников и крестьян, жили общинами, соблюдая, помимо государственных, также собственные внутриклассовые законы. Территория страны делилась между искательскими общинами тем же способом, что и пахотные угодья между крупными землевладельцами. Участки искателей – довольно обширные и не предназначенные для земледелия разрушенные древние города и промышленные районы – именовались в среде вольных землекопов зонами раскопок. Найденные на раскопках предметы, имевшие научную либо другую ценность, сдавались в специальные приемные пункты при епископатах, где с искателями рассчитывались по утвержденным епископами тарифам. Разумеется, что за счет лишь этих выплат искательские общины не жили. Едва ли не главным источником их дохода была полулегальная торговля с крестьянами и ремесленниками найденными запчастями, материалами, утварью и прочими мелочами; в общем всем, кроме огнестрельного оружия и боеприпасов. Где-то такая торговля пресекалась, где-то на нее смотрели сквозь пальцы, но какого-либо официального запрета на подобную деятельность в стране не существовало.

Самым желанным событием для искательской общины было получение статуса «особая». Особые общины щедро финансировались самим Ватиканом и направлялись на раскопки военных баз и находящихся на них вооружения и боевой техники, к которым «неособые» искатели не подпускались под страхом смертной казни. У особых общин уже не было сильной нужды приторговывать налево, поскольку их грозные находки принимались епископатами по заоблачным тарифам. Ко всему прочему, «особняки» состояли на полном государственном обеспечении. Вот поэтому их яро ненавидели простые искатели, хотя каждый из «неособых» готов был отдать многое, чтобы его общине тоже был присвоен привилегированный статус.

В кои-то веки удача улыбнулась беглому воспитаннику церковного приюта Луису Морильо. После двух месяцев бродяжничества и воровства, а также еще пары недель бесплодных скитаний по искательским общинам, он достиг-таки вожделенной цели и влился в ряды искателей, да не простых, а «особняков». Само собой, что закономерности в этой удаче не было, а имело место быть донельзя счастливое стечение обстоятельств.

Луис уже отчаялся, пытаясь наняться в искательские артели хотя бы простым землекопом. В один из таких тягостных дней он сидел в трактире и, пребывая в унынии, проедал гроши, что умудрился сегодня заработать за переноску какому-то рыбаку корзин с уловом. В перспективе у скитальца маячила еще одна ночевка на сеновале местного фермера, где велика была вероятность попасться на глаза сторожу и получить от него в задницу арбалетную стрелу.

Заработанных денег хватило лишь на пару вяленых рыбин да кружку пива, и потому Луис старался подольше растянуть удовольствие, смакуя каждый глоток и тщательно обгладывая рыбьи косточки. Ему следовало просидеть в трактире еще как минимум час. То есть аккурат до сумерек, которые при вероятном столкновении со сторожем обязаны были сильно повлиять на меткость его стрельбы.

В трактире было шумно и людно, поэтому сначала никто не обратил внимание на вошедшего с улицы крепко сбитого бородатого мужичка в затертой искательской куртке. Мужичок подошел к стойке, купил кружку пива, в три глотка осушил ее и собрался было удалиться восвояси, как его окликнули.

– Эй, «особняк», не желаешь угостить тех, кто не танцует на задних лапках перед Ватиканом?

К мужичку обращался уже изрядно пьяный искатель, отиравшийся в трактире с тремя приятелями. Все четверо были с ног до головы замызганы глиной, по всей видимости, они пришли в трактир с ближайших раскопок.

– Извините, ребята, но я спешу. Давайте в другой раз, – как ни в чем не бывало ответил мужичок, не обратив внимания на вызывающе грубый тон собратьев по роду занятий. После чего направился к двери.

– Нет, ты глянь, какой гордый «особняк»! – наперебой заголосила компания. – Совсем нас за людей не считает! Э-э-э, куда пошел! Стоять! Стоять, тебе сказали!

Загрохотали отодвигаемые стулья, на столе пьяных искателей задребезжали пивные кружки. Подскочивший к мужичку искатель обхватил его сзади, а второй что было силы сначала ударил бородача в лицо, а затем стал молотить кулаками ему в живот. Остальные двое пьянчуг маячили рядом них и требовали уступить им очередь…

При виде этой картины на Луиса внезапно накатил приступ безумной ярости, за которую его еще в приюте наградили кличкой «бешеный». Пареньку вспомнилось, как его так же – нещадно и скопом – лупили «за некрасивые глаза» и что он при этом чувствовал. Мужичок не сделал здесь никому ничего плохого, а его избивали почем зря под свист и улюлюканье завсегдатаев этого смрадного заведения.

Никто из дебоширов и не подозревал, что от сидящего в сторонке невысокого паренька следует ожидать каких-то сюрпризов. Тем не менее паренек подорвался со стула, отшвырнул стол, что весил чуть ли не больше его самого, и с безумным криком обрушил пивную кружку на голову искателя, который охаживал мужичка кулаками. Удар тяжелой кружкой уронил того на колени, а сама кружка брызнула осколками, оставив в руке Луиса лишь кривую ручку. В стане пьянчуг образовалось секундное замешательство. Пока же оно длилось, Луис времени не терял и успел вонзить стеклянную ручку в глаз того ублюдка, что ухватил мужичка сзади…

В трактире раздался такой жуткий вопль, что половина завсегдатаев тут же бросилась в испуге к выходу. В дверях образовалась толчея. Следом за убегавшими с грозными криками ринулся трактирщик, поскольку большая часть из них еще не расплатилась за выпитое. Ошарашенный кружкой искатель тряс головой, но сознания не терял. Второй пострадавший тщетно пытался дрожащими руками ухватить торчащий в его глазнице стеклянный обломок. Этот негодяй уже не вопил, а лишь жалобно повизгивал. Кровь стекала у него по лицу и капала на спину получившего неожиданную свободу бородача.

Дальнейшее Луис наблюдал лежа на полу. Глаза его застилала мутная пелена, а слышать он вообще перестал, так как в ушах его стоял сплошной звон – один из друзей пострадавших искателей вышел из замешательства и от души заехал Луису по лицу. Естественно, что для полного успокоения разбушевавшегося четырнадцатилетнего паренька одного удара взрослого мужчины хватило с лихвой.

Освободившийся мужичок оказался, однако, не из робкого десятка, и хоть лицо его было перекошено болью, он незамедлительно взялся отыгрываться на своих обидчиках. Лежащий на полу Луис еще никогда не видел таких стремительных и отточенных ударов. Было в них нечто кошачье: мягкость и резкость одновременно; никакой грубой силы, а лишь четко отлаженная система.

Первым делом бородач разделался с тем пьянчугой, который еще не принимал участия в драке, но очень того жаждал. Жажда его оказалась утолена, вот только навряд ли он испытал облегчение. Мужичок заехал ему ребром ладони по кадыку, затем пнул по коленной чашечке, а после ухватил за волосы и стукнул переносицей о стойку трактира, очень кстати оказавшуюся рядом. Пьянчуга так и замер на ней, уронив голову на грязные доски.

Тот из нападавших, кто уложил Луиса, уже отвел ногу, дабы пнуть ему по ребрам, но, заметив драку возле стойки, сразу забыл про паренька и с яростным воплем бросился на мужичка. Бородач юлой крутнулся на месте, заставил атакующего проскочить мимо, а когда тот показался рядом, поставил ему подножку. Обидчику Луиса воздалось по справедливости (а Луис-глупец считал, что нет справедливости на свете!): он споткнулся и полетел вперед, попутно увлекая за собой лишившегося глаза искателя.

Так они и упали в объятьях друг друга: одноглазый первым, а споткнувшийся поверх него – словно прелюбодеи, решившие вкусить запретный грех однополой любви. Мужичок подскочил к ним и, очевидно, не слишком полагаясь на собственную подножку, на всякий случай нанес удар каблуком в затылок мерзавца, находившего сверху. Противник мгновенно обмяк, тем самым превратившись в неподъемную обузу для придавленного им товарища.

Пока мужичок колошматил врагов, ошарашенный кружкой Луиса искатель успел подняться на ноги, вооружиться разбитой в острую «розочку» бутылкой и даже обозвать мужичка «особняковой мразью», однако в атаку не кидался. Бородач взял со стойки полотенце, неторопливо приблизился к последнему противнику и, не подлезая под разящую «розочку», словно плеткой щелкнул ему полотенцем по глазам. Искатель рефлекторно заслонил лицо руками. Именно в этот момент мужичок бросился на него, перехватил руку с «розочкой» и двинул противнику коленом в пах, да с такой силой, что дебошир аж подпрыгнул. Повторного удара не потребовалось: враг забыл про оружие, скрючился в три погибели и с воем упал ниц, крепко держась за пострадавший орган…

– Как ты? – участливо поинтересовался у Луиса мужичок, которого поверженные противники называли обидным словом «особняк» (паренек еще не знал, что в самом слове «особняк» ничего обидного как раз нет, обидным оно бывает лишь исходя из ситуации).

– Нормально, – буркнул Луис, пытаясь подняться, но тщетно. Его качало не хуже пьяницы, и виной тому было, конечно же, не выпитое пиво.

– Идем отсюда, приятель. – Мужичок подхватил невесомого паренька под руку и поволок к выходу, где трактирщик как раз заканчивал отделять «зерна от плевел», сиречь плативших от неплативших.

– Он еще не рассчитался! – Уперев руки в бока, трактирщик преградил путь мужичку и Луису.

Бородач извлек из кармана пригоршню мелочи и швырнул ее на ближайший стол.

– Этого хватит сполна, – огрызнулся он и добавил: – Уж не взыщи: компенсацию за ущерб платить не буду. Не я эту кашу заварил.

Трактирщик покосился на корчившихся дебоширов, в задумчивости почесал плешь, но дорогу уступил.

Бородач оттащил паренька к ближайшей водопроводной колонке, где и привел его в чувство окончательно. Там же они и познакомились. «Особняка» звали Лоренцо Гонелли.

– Ты храбрый парень, – похвалил Лоренцо Луиса. – Нет, конечно, накостылять бы я им все равно накостылял – не на того напали! Но если бы не ты, я бы не вышел оттуда таким уцелевшим. Кто твои родители?

Луис без прикрас поведал Лоренцо свою печальную биографию, уложившуюся всего-то в несколько предложений.

– Да, ничего не скажешь: трагедия, – сочувственно вздохнул искатель. – Беспризорник, значит?.. А ведь когда-то и я подобно тебе бегал по свету… Действительно, никому такой доли не пожелаешь… – и, немного подумав, предложил: – Вот что, парень, идем-ка со мной. Покажу тебя старшине общины: авось присмотрит для тебя работенку. Ты случаем ничем заразным не болен? Какое-то лицо у тебя странное…

– Оно у меня такое от рождения, – признался Луис, решив не обижаться. Следовало привыкать к подобным вопросам, которые, похоже, теперь будут сыпаться на него всю оставшуюся жизнь. Поэтому каждый раз обижаться на них – только время терять да нервы портить…

Старшина общины, что именовалась Барселонской Особой, придирчиво осмотрел Луиса, поморщился и задал аналогичный вопрос. Ответ паренька его не удовлетворил, и он хотел было воспротивиться просьбе Лоренцо, но тот рьяно взялся заступаться за нового друга. Гонелли упирал на то, что парнишка смышленый и крепкий, а поскольку их общину переводят на новую зону раскопок, которая, по слухам, потребует много выносливой рабочей силы, было бы негоже отказывать в покровительстве тому, из кого со временем может получиться хороший искатель.

– Черт с тобой, ставь на довольствие! – сдался-таки старшина и, уперев палец в грудь довольного Лоренцо, сурово добавил: – Но под твою личную ответственность! Начнет воровать или еще чего набедокурит, будешь отвечать вместе с ним! По всей строгости!

Так что уже на следующее утро Луис Морильо пребывал на раскопках и орудовал искательской киркой. Пьяный от счастья, он даже не обращая внимание на то, что непривыкшие к суровой работе руки покрываются кровавыми мозолями, а каменные осколки бьют его по щекам, норовя угодить в глаза. И не понимал осуществивший свое сокровенное желание паренек, почему некоторые считают искательский труд каторжным. Церковный приют – вот сущая каторга, а махать киркой на свежем воздухе после сытного завтрака и знать, что впереди тебя ожидает не менее сытный обед, а за ним и ужин, – это не каторга, а одно удовольствие.

Удовольствие, которое, впрочем, никогда не длится вечно…

Ветер Сото Мара не любил. Не любил потому, что тот всегда приводил за собой тучи, а они затягивали небосклон и надолго прятали от взора Сото cолнце. И хоть в летнюю жару ветер частенько дарил долгожданную прохладу, этим благородным поступком он все равно не мог заслужить любовь Мара.

Ветер напоминал ему о сквозняках, гулявших в стенах церковного приюта, о том холодном презрении, в атмосфере которого Сото провел свои детские годы. А когда ветер сочетался с дождем, Мара и вовсе впадал в глухую тоску, стараясь поменьше выходить из флигеля и побольше спать. Сон был единственным средством, снимающим с Сото депрессию при плохой погоде.

Средством этим, к сожалению, удавалось пользоваться далеко не всегда…

Однако не испытывая ни малейшей любви к ветру, Сото тем не менее относился к сей безудержной стихии с уважением. Уважал его при этом ветер или нет, тирадора не интересовало. Уважение Сото к ветру было сродни уважению наездника к норовистому жеребцу. С таким требовалось вести себя предельно корректно, а иначе прыткое животное при первом же удобном случае сбросит ездока наземь. Наезднику не дано знать, что думает о нем жеребец, главное для наездника – наладить с животным взаимопонимание, а без уважения подобного не добиться. И если наездник проявляет к строптивому жеребцу терпение и не обижается на его мелкие шалости, со временем тот станет ему вернейшим помощником. Проверено столетиями.

Сото Мара следовал данному принципу неукоснительно, за что ветер уже не единожды приходил ему на выручку. Подельники в кровавом ремесле – Сото и ветер – расходились после каждой совместной работы, чтобы через какое-то время снова встретиться и продолжить сотрудничество…

Дом Марко ди Гарсиа стоял на восточной окраине Мадрида. Как и все дома высокопоставленных граждан Мадридской епархии, его окружала высокая каменная стена, а охранялся дом подразделением наемных тирадоров – традиция, укоренившаяся со времен тотальных междоусобиц Века Хаоса.

Сото был вынужден наблюдать за домом обидчика своего сеньора не два дня, как планировалось, а четыре – подельник-ветер нарушил все прогнозы и явился с опозданием. Он вообще редко приходил минута в минуту, но без его поддержки Мара еще ни разу в своей практике к делу не приступал. Когда же после обеда четвертого дня ожидания по небу заходили тучи, и листья на деревьях оживленно зашелестели, у тирадора не осталось сомнений, что задуманное им произойдет именно сегодня. Ветер следовало брать «под уздцы» без колебаний, поскольку его переменчивый характер был Сото уже прекрасно изучен: подельник может передумать и выйти из дела в любой момент…

Ученые люди говорили, что во времена Древних у Земли было два солнца, чему Сото верил с большим трудом. Бывало, рассказчики и вовсе несли сущую ересь: дескать, второе солнце светило не днем, а ночью. Не так ярко, как дневное, но достаточно, чтобы темнота уже не казалась кромешной. Также говорили, что после Каменного Дождя, насланного на Древних за тяжкие грехи, Господь лишил своих рабов – тех, кто выжил, – ночного светила, как лишил некогда Адама и Еву права на жизнь в Раю. Сото прикинул в уме: свети сейчас на небе ночное Солнце, и для осуществления его планов требовалось бы уже нечто более всемогущее, чем обычный ветер и непогода…

Хорошая манера – насаждать дворы деревьями, соглашался Сото с хозяевами асьенд, в которые ему доводилось проникать. Но соглашался не потому, что был любителем флористики, – у него имелись на это свои взгляды. При шелесте листьев можно шагать по гравию без опасения, что тебя расслышат. За деревьями удобно прятаться от света фонарей и факелов. Взобравшись на дерево, можно узнать, что творится на втором и третьем этажах нужного дома. Мара всегда глядел на декоративные насаждения с практической точки зрения.

Но самое искреннее спасибо Сото готов был сказать владельцам тех домов (в большинстве случаев – посмертное спасибо), стены коих были увиты плющом. Лучшего подарка человеку, пришедшему по душу хозяина, и представить было нельзя. Дом казначея Марко ди Гарсиа как раз и принадлежал к таковым…

Закрепленные на запястьях и лодыжках специальные верхолазные крючья удерживали Сото под карнизом крыши. Наверное, при взгляде со двора злоумышленник напоминал огромное осиное гнездо; жаль, нельзя проверить, так это или нет – уж очень любопытно. Цепляясь крючьями за карниз, Мара медленно двигался к нужному окну. Еще за пределами поместья он рассчитал, как добраться до этого окна с крыши, но закрепиться на стене требовалось чуть поодаль – в момент закрепления рука или нога могла сорваться с карниза, а мельтешить напротив освещенного окна было чревато получением в упор заряда из дробовика. По этой причине Сото и произвел свой рискованный маневр на том участке стены, где вообще не было окон. Теперь же он неторопливо, буквально по сантиметру, двигался к заветной цели.

Плющ на стенах дома Марко ди Гарсиа разросся до безобразия и отбрасывал густые тени. Раствориться в них для Мара не составляло особой проблемы. И все равно, расслышав внизу шаги охранников, он как можно плотнее прижимался к карнизу и замирал без движения. Ветер, который своим напором будто решил извиниться перед Сото за двухдневное опоздание, шевелил стебли плюща и создавал вокруг столь интенсивную игру теней, что различить что-либо на стене выше второго этажа было попросту невозможно. Тирадор без спешки прополз над тремя темными окнами – судя по всему, за ними находились нежилые комнаты – и через несколько минут достиг нужного окна. После чего замер над ним, стараясь привести в порядок дыхание.

Спальня казначея находилась за самым большим окном на этой стороне дома – будь окно расположено на первом этаже, Сото при желании свободно въехал бы в него на байке. Мара знал, что верно вычислил местонахождение спальни: четыре дня подряд он наблюдал в подзорную трубу, как по утрам шторы в окне распахивались и горничная занималась уборкой, выкладывая на подоконник для просушки подушки столь огромные, что для их набивки, по всей видимости, была ощипана целая птицеферма.

Сото помнил, что у ди Гарсиа есть семья, но за время наблюдения ни один из членов его семьи – ни жена, ни сыновья, ни дочери – замечены не были. Зато было замечено неимоверное количество охраны, расставленной по оборонительной стене так плотно, словно Марко ожидал штурма. В воротах асьенды отиралась целая группа вооруженных дробовиками и арбалетами головорезов, а откуда-то с заднего двора слышался грозный лай собак, которых, как следовало догадываться, выпускают по ночам из вольеров.

Впрочем, ничего необычного здесь не было. И усиленная охрана, и сторожевые псы, и отсутствие семьи, отосланной куда-то в безопасное место, говорили Сото, что ди Гарсиа крайне серьезно относится к давно циркулирующим по епархии слухам. Бытовало мнение, что якобы некоторые непримиримые враги дона ди Алмейдо непременно отдают душу, но не Богу, а некоему демону Ветра, что является за ней лично. Справедливости ради следовало отметить, что подобных слухов и легенд по Мадридской епархии ходило немало и редко кто принимал их на веру, однако к числу скептиков Марко ди Гарсиа, похоже, не принадлежал. Тем паче что после публичного обвинения Диего ди Алмейдо в недоплате налогов казначей архиепископа не мог больше считаться для дона Диего хорошим знакомым, кем он, впрочем, и до этого не являлся.

Но больше всего позабавили Сото деревянные кресты, вывешенные на оборонительной стене и выставленные на крыше в огромном количестве. С ними дом Марко напоминал натуральную церковь. При виде крестов Мара довольно усмехнулся: появления демона Ветра здесь ждали и надеялись, что святые символы уберегут всех укрывшихся за ними от нечистой силы. Ди Гарсиа искренне полагал, что оградил себя от любых врагов – как в обличье людей, так и демонов. Но он не учел того, что среди них существуют и такие, против которых всех принятых мер явно недостаточно…

Сото прислушался. Из-за плотно задернутых штор доносились голоса. Ди Гарсиа отходил ко сну и отдавал последние распоряжения охране. Охранники отвечали коротко – «да, сеньор». Никаких лишних разговоров, никаких вопросов – настоящие профессионалы. Марко был богат и мог позволить себе завербовать лучших наемников в епархии, возможно даже ушедших в отставку Защитников Веры, а то и Охотников. С последними Мара еще ни разу не сталкивался, но был премного о них наслышан: Братство Охотников – крепчайшая опора Ордена Инквизиции, элита силовых структур Святой Европы, противник, заслуживающий безусловного уважения. Хотелось надеяться, что Охотники в личной охране казначея отсутствовали.

Довольно неудобное, похожее на ползание мухи по потолку перемещение завершилось, и выход на позицию для вторжения состоялся. Осталось дождаться, пока охрана ди Гарсиа покинет спальню и он уснет. На глубокий сон напуганного Марко Сото не рассчитывал, но убийца не намеревался громко топать возле кровати будущей жертвы.

Мара прождал достаточно долго, но так и не услышал удаляющихся шагов и звуков запираемой двери. Свет в доме через некоторое время погас, и асьенда погрузилась в сон. Охранники, которых, по примерным расчетам Сото, внутри присутствовало как минимум двое, все еще находились в спальне и покидать ее, похоже, не собирались. Разве только они вышли из комнаты затаив дыхание и на цыпочках, что было маловероятно. Не иначе Марко ди Гарсиа впал в натуральную паранойю, если боялся оставаться в одиночестве даже во время сна.

Присутствие охраны в спальне сильно осложняло ситуацию. Обойтись малой кровью теперь навряд ли удастся; повышалась вероятность лишнего шума и, как следствие этого, нежелательной тревоги. Но пути назад уже не было – цель находилась в нескольких метрах за окном и была отделена от Мара лишь шторами. Так что к бесшумности, которая ставилась злоумышленником во главу угла, теперь добавилась внезапность. Что ж, тем даже интереснее…

«Будь стремителен и проходи через железную стену… Стремительно войти и быстро продвигаться вперед – вот залог успеха» – мудрый совет великого предка по имени Ямамото Цунэтомо пришелся сейчас очень кстати.

Внизу, на ведущей к главным воротам аллее, лениво залаяла собака. Кто-то из охраны цыкнул на нее, и она заткнулась. Сото опасался чутких собак, но при сильном ветре запах чужака земли попросту не достигал. Бестелесный подельник прикрывал Мара и здесь.

Через двадцать минут после того, как погас свет, до ушей злоумышленника долетел громкий храп. Буквально вслед за ним из противоположного угла спальни раздалось тихое сопенье, различимое только в перерывах между раскатами храпа. Неизвестно, сумел ли Морфей заключить в объятия всех охранников, но как минимум один из них заснул вместе с жертвой – все лучше, нежели было вначале.

Сото медленно отцепился от карниза ногами и остался висеть на одних руках. Как и предполагалось, сразу достать ботинками до подоконника он не смог и потому пришлось сначала перецепиться ручным крюком за дощатый наличник, затем перецепить второй, после чего расслабить руки и медленно опустить себя на подоконник. Однако, несмотря на предельную осторожность Мара, один из его ножных крючьев все-таки ненароком звякнул о цветочный горшок…

В спальне заскрипело кресло. Ни храп, ни вторившее ему сопение не прекратились, но за шторой послышался отчетливый звук шагов – осторожная поступь охранника, старавшегося двигаться как можно тише и случайно не разбудить хозяина из-за, вероятнее всего, вполне безобидного ночного шороха. Безобидного – и все же требующего обязательной проверки.

Шаги приближались к окну, на подоконнике которого притаился за шторой и застыл наготове, будто змея перед броском, Сото. Пальцы его сжимали рукоять извлеченного из-под куртки короткого – чуть длиннее локтя – неширокого меча. Сам того не ведая, охранник уже был вовлечен в игру «кто быстрее»: успеет ли он поднять панику или тот, кто скрывался за шторой, помешает ему в этом. Ставки в игре были высоки для обоих участников.

Играть в подобные игры с Мара было делом неблагодарным. Сото ни черта не смыслил в картах, ненавидел тупое бросание костей и не понимал, отчего некоторые так любят нервно дрожать возле колеса рулетки, однако в играх с применением холодного оружия равные ему по мастерству встречались редко…

Охранник слегка отдернул штору, собираясь выглянуть во двор. Это и послужило Сото командой к действиям. Меч, направленный охраннику в горло, пронзил то насквозь, перерезав трахею и сонную артерию. Охранник запоздало отшатнулся, тем самым лишь помогая Мара извлечь меч из своей рассеченной почти наполовину шеи, захрипел и попытался убежать, но сделал лишь пару шагов, после чего загремел на пол, заливая кровью коврик возле кровати казначея.

Звук падения грузного тела вывел из дремы двух других охранников, развалившихся в мягких хозяйских креслах. Сото ошибся в прогнозах – Марко стерегли не двое, а трое телохранителей, и вооружены они были не громоздкими арбалетами и дробовиками, а легкими пистолетами, которые держали при себе в расстегнутых кобурах. Проснувшимся охранникам потребовалась секунда, дабы понять, что происходит, но выхватить оружие и открыть огонь по ворвавшемуся в спальню не то человеку, не то и впрямь демону они все равно не успели.

Сото перепрыгнул через корчившегося в предсмертной агонии охранника и не мешкая кинулся к рассевшимся в креслах его полусонным собратьям. Того из сидящих, который был ближе, Мара с разбегу пригвоздил мечом к спинке кресла, нанеся удар в самое сердце убийцы.

Последний оставшийся в живых охранник и переключился на последнего телохранителя, вскочил и уже потянулся к кобуре. Чувствуя, что меч застрял между ребер убитого, Сото так и оставил оружие в теле врага, а сам ногой втолкнул подскочившего охранника в кресло, после чего полоснул ему по горлу своим верхолазным крюком, специально для подобных целей заточенным с внутренней стороны, будто серп.

Нанесенный в спешке удар не получился фатальным, и охранник, брызжа кровью из разрезанного горла, попытался снова вскочить и перехватить руку Сото. Однако оплошавший Мара исправил ошибку, нанес повторный удар – более выверенный и сильный – другим крюком. А затем прижал агонизирующего охранника к креслу ногой и дождался, пока тот угомонится окончательно.

Вся эта безмолвная и кровавая схватка продлилась в течение лишь двух храповых фуг, что одну за одной выдавал спящий Марко ди Гарсиа. Когда же он совершил сиплый выдох и затянул было очередную руладу, рот ему перекрыла окровавленная рука, а в грудь уперлось колено Сото Мара, уже извлекшего застрявший меч из тела охранника.

От такой немыслимой бесцеремонности ди Гарсиа впал в ярость, еще толком не проснувшись. Впрочем, по мере пробуждения казначея ярость его иссякала, и к тому моменту, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, ярость эту сменил безграничный испуг. Марко задрожал, а дыхание его сделалось частым, как у разморенной на солнцепеке собаки.

Вид у облаченного в забрызганный кровью комбинезон Сото и впрямь был откровенно демонический. Его зловещее узкоглазое лицо сияло лютой ненавистью в долетающих со двора отблесках сторожевых огней, а зажатый в руке обагренный кровью меч не вызывал у казначея сомнений относительно его дальнейшей судьбы.

Ди Гарсиа безумно вращал глазами и силился что-то сказать: возможно, пытался молитвой изгнать демона, возможно, предлагал убийце деньги. Но «демон» молитв не страшился и явился сюда вовсе не за деньгами.

– Мое имя – Сото Мара. Я служу дону Диего ди Алмейдо, – негромко произнес Сото прежде, чем его меч опустился на шею Марко.

Странная традиция предков – сообщать врагу перед его смертью свое имя. Традиция, так до конца и не осознанная Сото, но, несмотря на это, обязательная к исполнению, как и все прочие…

Залитую кровью спальню Сото покидал с трофеем, не очень громоздким, но все-таки не настолько удобным, чтобы карабкаться с ним обратно на крышу по стене. Мара знал, что где-то в соседних комнатах должен быть лаз на чердак: ведущее с чердака на крышу слуховое окно он заметил еще в первый день наблюдения за домом.

В коридоре было пустынно и тихо, но на всякий случай Сото все же держал в руке метательный нож. Кровь из мешка, в который он погрузил трофей, стекала на паркет тоненькой струйкой, но каратель не обращал на это внимания: пусть стекает, все равно след ее обнаружат лишь с рассветом. А Мара рассвет планировал встретить уже на полпути к Сарагосе.

Лестница на чердак отыскалась в чулане, что находился в самом конце коридора. По какой-то причине лаз был крест-накрест заколочен досками, но Сото без труда отодрал их верхолазным крюком, словно выдергой…

Мара не любил ветер, но когда очутился на крыше и снова ощутил лицом его сильное дыхание, мысленно поблагодарил своего бессменного подельника за то, что тот терпеливо дождался его и не бросил на произвол судьбы в чужом краю…

Днем своего рождения Сото Мара считал не заявленную в церковной метрике дату и не тот день, когда он взял себе новое имя. Настоящее рождение Сото произошло зимой того года, когда, согласно метрике, ему уже должно было исполниться пятнадцать с половиной лет. Жаль, что точной даты своего подлинного рождения он, как и любой новорожденный, не запомнил, а зафиксировать ее для Мара никто не удосужился, ибо случилось это событие незаметно для окружающих и внешне на юноше ничем не отразилось…

Радость первых недель пребывания Луиса Морильо в искательской общине постепенно сошла на нет. Вольный и в какой-то мере даже творческий труд на свежем воздухе превратился в обыденный, а на руках образовались столь жесткие мозоли, что при касании ими стола они скребли по поверхности, словно наждак. Деревянные нары в бараке для несемейных искателей стали для парнишки родными, а не особо разнообразный распорядок дня – по-своему удобным.

Больше всего нравилось Луису, что в работе его никогда не торопили. От «особняков» требовалась прежде всего не скорость, а предельная осторожность: бывало, в земле им попадались такие опасные находки, что одно неловкое движение киркой либо заступом – и искатель отправлялся на небеса, причем не один, а вместе с работающими бок о бок товарищами. «На небеса» едва ли не в прямом смысле слова: после таких происшествий мало что от тела пострадавшего возвращалось на землю.

…Именно так через несколько месяцев после зачисления в общину Луиса погиб старшина Барселонской Особой. Луис слышал грохот, видел взметнувшуюся ввысь тучу земли и гигантскую воронку, оставшуюся после того, как рассеялась пыль. Старшину и нескольких работавших вместе с ним искателей он больше не видел. За свой привилегированный статус «особняки» платили непомерную дань…

После гибели старшины на его должность был назначен Лоренцо Гонелли, практически единогласно выбранный на собрании общины. Как выяснил Луис еще в день своего зачисления в ряды Барселонской Особой, его бородатый друг хоть и считался искателем, лопаты в руках не держал уже давно. Лоренцо не занимался раскопками, он отвечал за сохранность всех смертельных находок, возглавляя общинную службу охраны. Но белоручкой Гонелли тем не менее никто не называл: во-первых, слишком много лихих людей зарилось на содержимое оберегаемых Лоренцо складов (в частности, окрест них постоянно кружили вездесущие байкеры), а от этого содержимого напрямую зависели благосостояние и репутация Барселонской Особой. Во-вторых, помимо руководства отлично организованной охраной, Гонелли постоянно защищал честь общины на ежегодных искательских турнирах и нередко становился чемпионом.

Дисциплин на турнирах было представлено всего три: метание большой искательской кирки на дальность, рукопашный бой – точнее, обычная драка без правил, и едва ли не главный из турниров – определение «пивного короля», то есть человека, обладающего самым вместительным животом среди искателей в Святой Европе (поговаривали, что Древние, со всей их любовью к спортивным соревнованиям, так и не включили этот популярнейший во все времена вид спорта в свои Олимпийские игры).

Лоренцо обычно состязался в рукопашных поединках и «пивной гонке». И хоть по нему нельзя было сказать, что он способен на немереное поглощение пенного напитка, тем не менее этот невысокий, крепко сбитый мужичок мог влить в себя столько пива, что перед ним, бывало, пасовали и тяжеловесы. Поэтому такого ценного человека, как Гонелли, в общине уважал каждый и со временем должность старшины досталась ему заслуженно.

Луис всегда был желанным гостем в семье Лоренцо. Паренька звали на праздники, воскресные обеды, а то и просто так, без повода. И в доме Гонелли, и в компании других искателей общины никто не обращал на необычную внешность Морильо никакого внимания, лишь дети иногда показывали на него пальцем, но взрослые тут же шикали на них либо награждали подзатыльником. Немного повзрослев, Луис догадался, что причиной этой тактичности являлась вовсе не поголовная искательская воспитанность, а последствия все той же дружбы с Лоренцо, взявшего паренька под незримую опеку. И пусть от насмешек «за глаза» Морильо огражден не был, все равно было приятно чувствовать себя в кругу общинников не только полноправным членом Барселонской Особой, но и полноценным человеком.

Жизнь потекла своим чередом. Епископат гонял Барселонскую Особую по всему северо-востоку Мадридской епархии. Не успел Луис с товарищами извлечь в Барселоне из-под земли какие-то бронированные чудовища на стальных колесах, что по всем признакам и ездить-то не могли, как в окрестностях Сарагосы их уже ждал обнаруженный оружейный склад, а за ним – вымытый из песка в устье Эбро военный корабль Древних, по сравнению с которым выкопанные, недавно бронированные монстры казались жалкими жуками-скарабеями. Таланты и кирки «особняков» шли в Святой Европе нарасхват: восточные соседи – русские – хоть войной и не грозили, но оружием потрясали при каждом удобном случае. Скандинавы также недобро косились, того и гляди, готовы были припомнить какие-нибудь старые обиды.

Мир держался на оружии – парадоксально, но факт, – а количество оружия в стране напрямую зависело от стараний «особняков» в целом и от старания Луиса Морильо в частности. Эта мысль господствовала в голове паренька, вызывая чувство непередаваемой гордости. Господствовала до тех пор, пока не случилось событие, которое в будущем «похититель жизни» Сото Мара назовет своим «настоящим рождением»…

– На днях парни из седьмой бригады откопали занимательную книжицу… – сказал Лоренцо, роясь у себя на полках. В то памятное воскресенье Луис по обыкновению гостил у него дома. – Куда я ее задевал?.. Да вот же она!

Книги искателям попадались при раскопках довольно часто, но возиться с ними было делом неблагодарным: епископаты платили за них гроши, да притом тщательно отбирали из принесенной литературы единичные экземпляры, преимущественно научного содержания. Остальные книги и журналы не возвращали, а также забирали, чтобы потом предать их сожжению. Объяснялось это «еретической либо протестантской направленностью» большинства книг Древних, за которые в том числе на них и обрушился Каменный Дождь. Будучи по роду деятельности людьми любознательными, искатели – чего греха таить – частенько почитывали найденную литературу, а порой, не желая отправлять в огонь понравившуюся книгу, тайком оставляли ее у себя.

Припрятанная Лоренцо большая и красочная книга оказалась на английском языке. Святоевропейский и английский были родственными языками, и Луис, наученный в приюте чтению на Святом Писании, при должном усердии мог разобраться в английском тексте. Но странное слово, вынесенное в заголовок книги, не вызывало у Луиса вообще никаких ассоциаций – Япония.

Под заголовком была напечатана яркая цветная фотография: причудливая хижина с изогнутой на скатах крышей и дерево с распустившимися белыми цветками. Хижина и дерево размещались на фоне огромной горы в снеговой шапке. Пейзаж напоминал альпийский, если бы не хижина. Вызывало недоумение, зачем было так усложнять ее постройку, когда обычную четырехскатную крышу куда проще соорудить ровной, без лишней вычурности. Неизвестно, как у русских или скандинавов, а в Святой Европе такой стиль архитектуры не практиковался.

– Ты дальше пролистай, – порекомендовал Лоренцо с интересом разглядывающему обложку Луису. – Клянусь, тебе это точно понравится!..

Заинтригованный паренек распахнул книгу…

…И на время потерял дар речи!

Книга была наполнена не менее красочными, чем обложка, иллюстрациями, но не великолепные природные пейзажи и виды гигантских городов Древних поразили Луиса. Поразили его люди: мужчины, женщины, старики, дети… Люди ходили по улицам, ездили на невероятной формы автомобилях, занимались своими будничными делами… Целый народ, гигантская нация, каждый представитель которой…

…Имел лицо, так или иначе похожее на лицо самого Морильо: большие, выпирающие вперед скулы, маленький приплюснутый нос, раскосые глаза, черные прямые волосы… Мужчины были столь же невысокого, как и Луис, роста, и любого из них при поверхностном взгляде можно было легко счесть за брата, отца или дедушку Луиса. Благодаря не менее экзотическим чертам лица женщины этой нации обладали неповторимой красотой, какой когда-то – теперь юноша был в этом убежден! – обладала и его мать…

Для находящегося на пороге совершеннолетия паренька представшая перед ним истина граничила с шоком. Узнать, что твоя неординарная внешность не результат врожденного уродства, вызванного заражением родителей черной энергией Древних, что вытекла из их разрушенного Каменным Дождем адского оружия (такую версию выдвигал всезнайка Лоренцо)!.. Узнать, что это не божья кара и не расплата за родительские грехи!.. Узнать настоящую правду – об этом Морильо уже и не мечтал.

Внешность Луиса, как оказалось, была естественной и вполне нормальной, а сам он являлся не «дьявольским отродьем», а представлял собой чудом сохранившегося потомка древней расы, видимо, погибшей под Каменным Дождем, как и подавляющее большинство древних рас. А может, не погибшей и существующей по сию пору, вот только где искать эту расу сегодня?..

– Подари! – вцепившись в книгу, взмолился Луис.

– Да забирай! – смилостивился Лоренцо и улыбнулся. – Я же говорил, что тебе понравится! Только спрячь ее подальше, если вдруг незваные гости в общину пожалуют…

Последующие месяцы большую часть своего свободного времени Луис проводил за страницами этого подарка, бесспорно самого потрясающего подарка, полученного юношей за всю его жизнь. При чтении книги, бывало, приходилось звать на помощь тех искателей, кто прекрасно разбирался в английском, дабы они перевели в тексте некоторые особо непонятные места. Волей-неволей Луис нахватался от них недостающих знаний и вскоре сам поднаторел в искусстве перевода, благо текста в книге было не очень много; преобладали фотографии.

Помимо тайны экзотичности собственной внешности, посредством книги Луис пролил свет еще на одну загадку – свою странную, обретенную еще в приюте, привычку. Как выяснилось, страна его предков (даже Лоренцо согласился с тем, что предки Морильо жили в этой загадочной Японии) носила также второе название: Страна восходящего солнца. Более того, предки Луиса чтили второе название своей родины не меньше лаконичного первого, поскольку изобразили восходящее солнце даже на государственном флаге. Луис, разумеется, догадывался, что его давно вошедшее в традицию любование восходами и восходящее солнце на знамени предков – скорее всего случайное совпадение. Но как в любой шутке есть доля правды, так и в этой случайности явно присутствовала изрядная доля неподвластной разуму закономерности.

Одно дело, чувствовать себя уродливым изгоем без роду-племени, и совершенно другое – человеком, узнавшим, что у него тоже есть корни, пусть и вскользь, но прикоснувшимся к многовековой истории предков; человеком, являющимся потомком большой и, судя по фотографиям в книге, высокоразвитой нации. Луис разглядывал фотографии, читал статьи, запоминал имена людей и названия городов; надо заметить, довольно сложные для заучивания вещи… Вскоре ему уже не приходилось сверяться с текстом – он помнил все статьи и подписи под фотографиями практически наизусть.

И все равно, ощущения полноты и законченности открывшейся Луису исторической правды не возникало. Книга была объемной, но поверхностной; многие слова были юноше абсолютно непонятны и в книге не толковались. Ценным дополнением к книге была небольшая карта Японии. В действительности Япония оказалась островным архипелагом, но в какой части света лежал этот архипелаг, книга опять же умалчивала.

Лоренцо предположил, что наверняка большинство островов и архипелагов планеты утонуло в океане при Каменном Дожде – примером тому служили полузатопленные острова Великобритания и Ирландия, – только Луис отказывался в это верить. По его мнению, не могла великая нация взять да сгинуть в одночасье под водой. В любом случае должны были сохраниться еще какие-либо доказательства ее существования, кроме этой книги. Как алкоголик зацикливается на выпивке, так и Луис зациклился на поиске новых сведений о своей таинственной прародине…

Раньше Луиса вообще не интересовали обнаруженные при раскопках книги – не было тяги к чтению, – но теперь любопытство запылало в нем неудержимым огнем. Пришлось идти на поклон к старшине, чтобы тот выписал ему постоянный пропуск на склад, куда сносилась вся найденная общинниками литература. Гонелли долго всматривался в горящие надеждой глаза Луиса, словно боялся, как бы его искрящийся взгляд ненароком не воспламенил легковозгораемое содержимое книжного склада. Но пропуск выписал: пусть парень сам докапывается до всего; отвечать на его постоянные расспросы старшина уже устал. Да к тому же большинство ответов на вопросы юного друга Лоренцо не знал.

По описанным выше причинам, книжный склад Барселонской Особой не блистал разнообразием книг и полностью освобождался от содержимого лишь раз в полгода. Однако, несмотря на это, на его ревизию у Луиса ушла целая неделя. Кашляя от бумажной пыли, Морильо перекладывал с места на место древние книги. Большинство из них он даже не открывал, ибо уже по обложке видел, что к интересующему его вопросу они отношения не имеют. А какие-то книги юноша бегло пролистывал, а некоторые изучал довольно пристально. Луису удалось договориться с кладовщиком Хосе, чтобы тот не бросал в общую кучу все поступающие находки, а складывал их отдельно. От награды за выполнение такой специфической просьбы благородный Хосе отказался, лишь попросил, чтобы юноша угостил его стопочкой-другой агуардиенте. Не менее благородный Луис купил ему целую бутылку.

Через месяц упорного разгребания книжных залежей был достигнут первый результат.

Внешний вид находки был не ахти: обложка оторвана, страницы измяты, кое-каких нет вовсе. К тому же иллюстрации в книге все как на подбор являлись черно-белыми, блеклыми и нарисованными от руки – не чета богатейшей подборке цветных фотографий любимой и до сей поры единственной книги Луиса Морильо.

Причина, по которой найденная книга не была отправлена Луисом назад, в общую кучу, крылась в непонятных витиеватых символах, присутствующих в книге едва ли не на каждой странице. Подобные символы юноша видел на фотографиях японских городов, где точно такие же не поддающиеся расшифровке письмена красовались на каждой вывеске – от огромных светящихся табло до едва различимых табличек с названиями улиц. Одно это наталкивало на мысль, что найденная книга непременно расширит кругозор Морильо по интересующей его теме.

На сей раз Луису достался действительно крепкий орешек, благо под каждым из паукообразных символов имелось английское пояснение. Но и пояснения помогали слабо, поскольку книга пестрела узкоспециализированными терминами, перевод коих на святоевропейский язык ничего не давал.

Единственная истина, которую Луис уяснил после досконального изучения находки: книга являлась своеобразным трактатом по ведению боя как холодным оружием, так и голыми руками. Плохо прорисованные иллюстрации в основном демонстрировали от души мутузящих друг друга мужиков, одетых в свободную белую одежду, напоминавшую грубо пошитое крестьянское исподнее. Каждый из мужиков демонстрировал на противнике невероятные по исполнению удары ногами, при попытке воспроизвести которые в реальности Луис потянул связку в паху. Помимо ударов ногами, рисованные мужики показывали уже не столь оригинальные удары руками, борцовские приемы и смахивающие на акробатический танец парные комбинации с разнообразным оружием в руках. Называлась вся эта обязанная впечатлять в реальном исполнении эквилибристика «боевыми искусствами». Все «искусства» подразделялись на различные категории, названия которых – Карате-до, Нито-рю, Джиу-джитсу – больше походили на магические заклинания, нежели на имена собственные.

Непонятным для Луиса – то есть примерно половина книги – осталось все, что относилось к внутренней энергии человека. Согласно заверениям авторов книги, сия невидимая субстанция циркулировала внутри каждого человека и при должном использовании ее в схватке она могла заставить бойца творить чудеса, повергая на землю по несколько противников одновременно. К непонятому юношей относились также статьи о различных точках человеческого тела, об искусстве медитации и описания странных обрядов, до боли похожих на языческие. В послесловии к книге особо подчеркивалось, что только после глубокого усвоения всех вышеперечисленных дисциплин человек способен стать истинным воином, знатоком древнего искусства поединка.

Луис приуныл: стать преемником древних знаний предков очень хотелось, но все упиралось в банальное непонимание. Бог с ними, ударами и танцами с мечами – выучить и отточить их развитому физически и окрепшему в тяжелой работе пареньку будет несложно. Но вот как направить в нужное русло внутреннюю энергию тела, если даже приблизительно не знаешь, что это такое и с чем ее едят? Проблема…

А медитация? Едва Луис закрывал глаза, чтобы «отринуть все мысли, погрузиться в себя и сделать сознание чистым, словно горный ручей», как через пять минут он уже засыпал. А ведь из медитации требовалось выходить не заспанным, а «очищенным от душевной грязи и готовым к великим свершениям». Юноше было стыдно за собственную мягкотелость. Стыдно как перед собой, так и перед давно умершими предками, которые – он верил – внимательно следили за ним с небес и горько при этом вздыхали…

Помочь Луису разобраться с недоступными для его разума материями мог только человек, который был взрослее и мудрее его. Такой мудрец среди близких знакомых Луиса выискался лишь один…

Лоренцо уже неоднократно проклял тот день, когда подарил своему юному другу книгу с картинками. Он как обычно с кислой миной выслушал очередную череду вопросов Луиса, пролистал принесенный им трактат и попросил дать ему книгу на некоторое время. И хоть юноше было жаль передавать в посторонние руки бесценную находку, отказать просьбе человека, которого Луис уважал больше всех на свете – практически боготворил, – он не мог…

Лоренцо вернул книгу через два дня.

– Довольно любопытно, – подытожил он прочитанное. – Сроду ничего подобного не читал. Говоришь, на складе нашел?.. Хм, никогда не думал, что у нас на складе есть такая литература. Такую книгу не то что епископат – и искатель не всякий оценит, а тем более до склада донесет. Удивляюсь, как ее парни на самокрутки не пустили… И чему же ты хочешь по ней научиться?

– Я хочу овладеть боевым искусством! – как на духу выпалил Луис. – Стать таким же непобедимым, как мои предки!

– Короче говоря, ты хочешь научиться бить людям морды? – донельзя упростив, переспросил Лоренцо.

Юноша обиженно засопел. Лоренцо, видимо, его не понимал: искусство – это искусство, а мордобой – это мордобой. Искусство – это красота и совершенство, а мордобой – грязное и омерзительное занятие.

Лоренцо заметил, что Луис насупился, и дружески похлопал его по плечу.

– Ну хорошо, будь по-твоему: это искусство побеждать врага, – примирительно сказал он. – Только, видишь ли, в чем дело: я очень внимательно прочитал твою книгу, но тоже не особо-то в ней разобрался. Поэтому доподлинно объяснить тебе, что обозначает, к примеру, «внутренняя энергия ци» или точка «тандэн» – или как ее там? – не сумею. Но могу рассказать, что сам под этим подразумеваю. Основную мысль я, пожалуй, уловил: посредством всех этих мистических энергий книга учит тебя прежде всего одерживать верх над врагом, ради чего якобы следует сначала победить себя. И мне было бы интересно перво-наперво услышать, как ты представляешь себе, что кроется за этой фразой. Каким образом ты собираешься победить себя?

Луис пожал плечами, что означало: «если бы знал, не пришел бы к тебе, правильно?»

– Все с тобой ясно, приятель… – вздохнул Гонелли. – Ну хорошо, тогда ответь на вопрос: что ты почувствуешь, когда после тяжелого рабочего дня я возьму, да и отправлю тебя на вторую смену?

– Мне это не понравится, – честно признался юноша, но добавлять, насколько ему это не понравится, не стал – мал еще, чтобы грубить старшине.

– А теперь представь, что в этой ситуации ты не дожидаешься моего приказа, а сам приходишь ко мне и требуешь отправить тебя на вторую смену, причем на самый тяжелый участок раскопок.

– Вот еще! – вырвалось у Луиса. – Зачем?

– А затем, что ты стремишься всецело постичь мастерство искателя и готов ради этого трудиться невзирая на усталость, хотя больше всего на свете тебе хотелось бы сходить после работы в бар или выспаться.

– Нет, ну я, конечно, хочу стать хорошим искателем, но… – замялся Луис. – Но ведь отдыхать тоже когда-то надо.

– Тогда как же ты собираешься постигать свое боевое искусство? – ехидно поинтересовался Гонелли. – Дело это трудоемкое и хлопотное. Днем ты работаешь, вечером отдыхаешь, ночью спишь.

– Не знаю… Может быть, по выходным?

– Интересно, далеко бы ты продвинулся, читая подаренную мной книгу только по выходным дням?

На такой сильный аргумент юноша не нашел что возразить. Старший друг поставил его в тупик.

– Вот чего от тебя требуют в книге, – перестал испытывать терпение паренька Лоренцо. – Вот это и называется «победой над собой». Ты должен учиться, несмотря на усталость, заставлять себя заниматься тяжелыми тренировками тогда, когда все твои друзья отдыхают или уже спят. Ты должен тренироваться ежедневно, при любой погоде. Терпеть боль. Не зацикливаться на поражениях… Ты усвоил или лучше надо разжевать?

Действительно, трактовка Лоренцо одного из непостижимых для Луиса моментов книги была настолько логичной, что никаких «разжевываний» больше не требовала.

– И если ты в силах пойти на такой шаг ради достижения своей цели, если ты не сойдешь с пути – значит, ты сумел победить себя, а со временем научишься побеждать и врагов, – продолжал старшина. – Сейчас перед тобой два пути: можешь следовать малопонятным советам своей книги, а можешь следовать моим. Я дерусь достаточно давно и на турнирах, и в жизни, поэтому думаю, что могу кое-чему тебя научить. Таким акробатом ты, конечно, не станешь… – Лоренцо указал на иллюстрацию в книге, где один боец бил другого ногой в голову, находясь при этом в высоком прыжке. – Но как драться грамотно и эффективно, покажу. В конце концов, обе лежащие перед тобой дороги придут в одну точку. Вот только идти с проводником будет куда разумнее, чем по написанному неизвестно кем и когда путеводителю… В общем, решай сам.

Юноша посмотрел на книгу, потом вспомнил, как Лоренцо разделался в баре с четырьмя обидчиками практически не сходя с места… Картинные позы книжных бойцов впечатляли, но представить подобное в реальном бою было сложно. На что способен Лоренцо, и представлять было не нужно. К тому же доводы его являлись простыми и понятными, не в пример тем, что в книге…

И Луис выбрал проводника. Юноша решил, что вернуться к написанному в книге предков он сможет всегда, как и определить, брать что-либо оттуда вдобавок к урокам Лоренцо или не брать. Две дороги, о которых говорил наставник Луиса, не только сходились в одной точке, но и пролегали в пределах видимости друг друга. Поэтому молодой искатель справедливо рассудил, что если вдруг какой-то участок пути покажется ему труднопроходимым, его всегда можно будет попробовать преодолеть по-альтернативному.

«Лоренцо достойный человек для того, чтобы стать моим Учителем, – подытожил Луис. – Мудрые предки наверняка со мной согласились бы…»

– Прибыл молодой сеньор Рамиро, – сообщил привратник старшему тирадору, когда тот въезжал в ворота асьенды.

– Давно? – спросил Сото Мара, притормозив байк.

– Два дня назад, – ответил привратник. – Приехал с женой и детьми погостить на неделю…

Рамиро ди Алмейдо был единственным сыном дона Диего. Он жил в Мадриде с тех пор, как достиг совершеннолетия и отец определил его в престижную Оружейную Академию. Дон ди Алмейдо сына любил, однако считал, что негоже молодому человеку расти на всем готовом, так что едва Рамиро поступил в Академию, как финансирование отцом его студенческих кутежей прекратилось. Дон ди Алмейдо платил только за учебу сына, деньги на свои прихоти Рамиро вынужден был добывать самостоятельно, подрабатывая вместе с простыми ремесленниками в оружейных цехах.

Отцовское отношение дона ди Алмейдо к сыну было строгим, но справедливым. Самому Диего ди Алмейдо в молодости жилось гораздо тяжелее. Об учебе в Академии он и не мечтал. Рано потеряв отца, Диего получил в наследство практически разоренную ферму, запущенные виноградные плантации и массу кредиторов, старающихся отобрать все это у молодого наследника. И только благодаря врожденной изворотливости и политическому чутью Диего ди Алмейдо умудрился преодолеть все трудности и стать под старость лет тем, кем он являлся сегодня – одним из влиятельнейших землевладельцев не только в Сарагосе, но и во всей Мадридской епархии.

Рамиро ди Алмейдо окончил Академию, да так и остался служить при ней в Мадриде. Имея за плечами не только влиятельную фамилию и образование, но и несколько лет ремесленной практики, вскоре он стал довольно заметной фигурой в оружейной отрасли. Его инженерные заслуги были неоднократно по достоинству оценены Ватиканом, так что, продолжая в том же духе, Рамиро имел все шансы стать со временем не менее почетным гражданином Святой Европы, чем его богатый отец…

Сото Мара никогда не посылал гонцов и всегда докладывал дону ди Алмейдо об исполнении тех или иных дел лично. Прятаться за спину гонца при возможном гневе сеньора было недостойно, также недостойно было получать похвалу сеньора через посредника. Сегодня ожидалось скорее второе, нежели первое, поскольку ругать Мара было не за что – взятое на себя поручение он выполнил на совесть и следов не оставил.

Дворецкий попросил Сото подождать в вестибюле и удалился разузнать, сможет ли сейчас сеньор принять старшего тирадора. Через минуту дворецкий вернулся и от имени сеньора осведомился, доставил ли Мара то, за чем его посылали в Мадрид. Сото молча указал дворецкому на снятую с байка чересседельную сумку. Дворецкий величаво кивнул и вновь удалился, а когда вернулся, то пригласил тирадора проследовать вместе с его ношей в столовую.

Дон ди Алмейдо находился в столовой не один, а с сыном. Молодой и старый сеньоры только что отобедали и теперь, мирно беседуя, сидели в креслах со стаканами десертного вина в руках.

– Добрый день, сеньор! Сеньор Рамиро! – поприветствовал Сото сначала почтительным полупоклоном отца, потом простым кивком – сына. – Сеньор, я пришел доложить, что порученное мне дело исполнено. Груз доставлен.

– Были какие-нибудь затруднения? – полюбопытствовал дон.

– Пришлось чуть дольше запланированного дожидаться хорошей погоды, но в остальном все как обычно, – ответил Мара, сделав для дона акцент на слове «хорошей»; не говорить же при Рамиро «нужной» или тем более «плохой» – зачем вгонять его в подозрения столь странной работой, для которой хорошая погода – препятствие.

Дон ди Алмейдо улыбнулся, довольно прикрыл глаза и с явным облегчением вздохнул.

– Покажи! – потребовал он у Сото.

– Извините, сеньор?! – недоуменно переспросил Мара и покосился на Рамиро.

– Все в порядке, Сото, – успокоил дон старшего тирадора, давая ему понять, что тот не ослышался. – Покажи мне это. Дай мне наконец взглянуть в его бесстыжие глаза.

Сото еще раз покосился на Рамиро, который следил за ним очень внимательно и с нескрываемым интересом. Затем ответил «как прикажете, сеньор» и поставил сумку на столик для фруктов, предварительно сняв с него корзинку с яблоками и убрав расшитую скатерть.

Рамиро был явно не готов к тому, что узрел перед собой в следующую минуту. Неизвестно, какой вытащенный из сумки сюрприз он ожидал увидеть, но уж точно не отрезанную под основание черепа человеческую голову с застывшими навыкате глазами и распахнутым в предсмертной агонии ртом. Кровь давно стекла с головы Марко ди Гарсиа, и остатки ее впитались в холщовый мешок, который Сото не стал извлекать из сумки. Вместо него он извлек другой мешок – чистый, – расстелил его на столе и аккуратно, будто дорогую хрустальную вазу, выставил голову на обозрение сеньоров. Вернее, обозревать ее взялся лишь сеньор Диего. Рамиро же брезгливо передернул плечами и, отставив в сторону недопитый стакан с вином, отвернулся к стене.

– Я просто… в шоке… отец! – проговорил он дрожащим голосом. Сото показалось, что Рамиро вот-вот стошнит, что в данной ситуации было бы для инженера из Мадрида ничуть не зазорно. Дон ди Алмейдо успел на своем веку поучаствовать в дуэлях, пока их в конце концов не запретили, поэтому вид крови и мертвецов являлся для него привычным. Рамиро был воспитан уже в современном духе, когда хвататься за шпаги и пистолеты при малейших оскорблениях считалось противозаконным. Мара был твердо убежден, что на совести молодого сеньора нет еще ни одной загубленной жизни и вряд ли когда-либо подобное случится. Рамиро являлся специалистом по оружию, но использовать его по назначению в Оружейной Академии не учили.

– Кто был этот человек? – исполнившись наконец решимости, Рамиро обернулся и заставил себя посмотреть на то, что так обрадовало его отца.

– Прилюдно оскорбивший меня негодяй Марко ди Гарсиа! – не стал скрывать сеньор Диего. Опершись на руку Сото Мара, он поднялся из кресла, подошел к столу и встал напротив отсеченной головы обидчика. – Этот человек был недостоин жить в нашем справедливом мире. Теперь он поплатился за собственные злодеяния!

– Казначей архиепископа! – со страхом воскликнул Рамиро. – Отец, ты в своем уме?!

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – раздраженный поведением сына, повысил голос дон. – Вам, молодым, уже не понять принципов настоящей чести. Каждый благородный человек прежде, чем сказать что-то другому благородному человеку, должен десять раз подумать, а не призовут ли его к ответу за сказанные слова! Будь я в твоем возрасте, то лично сделал бы это! – Дон указал на стоящую перед ним отрезанную голову. – Жаль, годы не те и сила былая давно ушла… Но, к счастью, есть еще достойные и верные слуги, на которых можно положиться; слуги, готовые постоять за честь сеньора!

Дон ди Алмейдо обернулся к Сото, и тот как обычно ответил на похвалу сеньора учтивым полупоклоном.

– Итак, мерзкий интриган, – продолжил дон, склонившись прямо к перекошенному мертвому лицу обидчика, – что же ты хочешь сказать мне сейчас?.. Ну, говори! Я тебя внимательно слушаю!.. Что молчишь?.. Я же сказал тебе тогда, что по-настоящему смеется тот, кто смеется последним! Или ты сомневался?

– Прекрати, отец! – возмутился Рамиро. – Это… это… это просто дикость! Умоляю тебя, немедленно убери его… ее!.. Убери эту мерзость отсюда!

– Ты прав: действительно мерзость! – с холодной усмешкой согласился дон ди Алмейдо и снова обратился к уже начавшей разлагаться и понемногу источать смрад голове Марко ди Гарсиа. – Я знаю, что тебе нечего больше мне сказать! Тогда послушай, что скажу я! Законы чести соблюдены! Мы в расчете и между нами больше нет разногласий! Я прощаю тебя, как велит нам прощать обиды Господь! Покойся с миром!..

При взгляде со стороны разговор дона с мертвой головой выглядел жутко. Сото смотрел на эту сцену спокойно, поскольку присутствовал при подобном не впервые. Но Рамиро был просто вне себя: руки его ходили ходуном. Он то порывался схватить стакан, но понимая, что расплескает вино, нервно одергивал руку, то намеревался вскочить, но тоже по какой-то причине отказывался от этой затеи и лишь дергался в кресле будто пытаемый электричеством богоотступник. Было заметно, что Рамиро желает закатить грандиозный скандал, но присутствие Мара удерживает его от этого.

Отведя душу, дон ди Алмейдо отошел от столика, указал Сото на отрезанную голову прощенного врага и распорядился:

– Избавься от нее. Только позаботься, чтобы не откопали бродячие собаки! Ты хорошо послужил мне, Сото, и в самое ближайшее время я щедро отблагодарю тебя. Можешь идти.

Пока Мара возился с головой, упаковывая ее обратно в мешок и пряча в сумку, Рамиро сумел-таки совладать с непослушным стаканом и залпом осушил его, после чего, немного придя в себя, тут же вновь наполнил его из графина.

– Я никогда не думал, отец, – даже в мыслях не держал! – что ты способен на такое! – уже гораздо сдержаннее проговорил Рамиро после того, как старший тирадор поклонился всем на прощание и, зажав сумку под мышку, удалился. – Это чудовищно! Это противозаконно и если кто об этом узнает!..

– Это, сынок, и есть подлинная справедливость! – вынес для него заключение сеньор Диего, с кряхтением усаживаясь обратно в кресло. – И ты зря беспокоишься: никто об этом никогда не узнает. Мой слуга Сото способен и не на такое. Скажу тебе по секрету… – Дон понизил голос и наклонился поближе к уху сына: – …есть подозрение, что он якшается с нечистой силой, хотя и не признается мне в этом. Более того, я думаю, что сам он не совсем человек, а наполовину демон или оборотень. Он поклоняется не Господу, а своим древним предкам, читает книги на непонятных языках, живет по странным законам и чтит их столь же свято, как я – Писание и принципы чести. Именно в понятиях чести мы с ним солидарны, как ни с кем другим. Я даже склоняюсь к мысли, что если будет нужно, он умрет за меня не задумываясь.

– Отец, на твоем месте я давно бы сдал твоего слугу-чернокнижника Инквизиционному Корпусу, а не эксплуатировал его дьявольские умения ради личных амбиций! – прервал его Рамиро. – Ты сам не замечаешь, что противоречишь себе: истово чтишь Святое Писание и призываешь на службу нечистую силу!

– Использовать нечистую силу против людей с нечистой совестью отнюдь не зазорно, – не согласился с сыном дон ди Алмейдо. – Думаю, на Страшном Суде меня поймут и простят, ведь это самый справедливый суд из всех, что есть в природе… Однако не предполагал, что мой поступок так тебя напугает. Уж больно размяк ты в своем Мадриде.

– Я испугался вовсе не отрезанной головы, отец! Я боюсь за тебя! – взялся оправдываться Рамиро. – Ты ведешь себя так, словно живешь в Век Хаоса, когда было дозволено абсолютно все: грабь и убивай кого угодно! Так ли уж серьезно оскорбил тебя этот Марко ди Гарсиа?

– Во времена моей молодости за такие оскорбления порой даже не вызывали на дуэль, а убивали на месте! – ответил дон. – Он обвинил меня – благородного и законопослушного сеньора – в том, что я недоплачиваю налоги!

– И только? – изумился Рамиро. – Да разве нельзя было вынести это дело на рассмотрение архиепископа?

– Думай, что говоришь! – сверкнул глазами дон. – Неужто архиепископ встал бы на мою сторону и пошел против своего казначея? Меня затаскали бы по инстанциям и подвергли еще большим унижениям! Но теперь наконец-то справедливость восторжествовала…

Сеньор Диего зевнул и тронул сына за плечо, дабы тот помог ему подняться из кресла.

– Пойду вздремну, – устало произнес дон, направляясь из столовой. – Сегодня с моих плеч свалилась такая гора, и мне надо немного отдохнуть. Вечером покатаю внуков на лошади, если не возражаешь…

Оставшись в одиночестве, Рамиро вылил себе в стакан остатки вина и стал медленно потягивать его. Выражение его лица было хмурым: он впал в глубокую задумчивость, из которой вышел не скоро.

– Папочка явно сбрендил на старости лет, – вернувшись к реальности, пробормотал он под нос, обхватив голову руками и массируя виски. – Если оставить все как есть, со временем он угробит и себя, и меня, и мою семью. Тогда точно не видать мне ни повышения, ни перевода в Ватикан. Надо что-то предпринимать, причем безотлагательно.

И Рамиро удалился в спальню, вот только в отличие от отца на спокойный послеобеденный сон он не надеялся…

– Чему вы так улыбаетесь, брат Карлос? – поинтересовался магистр Жерар у командира Пятого отряда Охотников, когда их автоколонна прибыла в Мадрид и остановилась у здания Мадридского магистрата, построенного на лесистой возвышенности Каса де Кампо, что находилась на западной окраине города.

– Я уже несколько лет не был дома, ваша честь, – ответил Карлос Гонсалес, также известный в Братстве Охотников как Матадор, глядя со ступеней магистрата на раскинувшиеся перед ним до горизонта крыши Мадрида. – Давно не совершал рейды в Мадридскую епархию. Просто соскучился.

– Должно быть, и впрямь очень волнительно вернуться в родные пенаты после долгой разлуки, – согласился Жерар. – Мне этого не понять: я вырос в Ватикане и больше чем на один-два месяца никогда столицу не покидал… А что же вы не съездили на родину в отпуске?

– Да все как-то недосуг было. Только соберешься, как вдруг дела появляются… – вздохнул Карлос и с надеждой в голосе добавил: – Я тут подумал, пока мы ехали: может быть, получится у вас на денечек и в Сарагосу отпроситься?

– Это вряд ли, брат Карлос, – огорчил Охотника Божественный Судья-Экзекутор. – Работы нас ждет много, и времени на отдых совершенно не предвидится. Мадрид взбудоражен, и нам с вами предстоит в кратчайший срок вернуть его честным гражданам спокойный сон.

– Опять секта христопотрошителей бесчинствует? – будучи еще не в курсе задачи их богоугодной миссии, спросил Матадор. Рейд являлся плановым, а в плановых рейдах редко происходит что-нибудь интересное. Поэтому Карлоса Гонсалеса предстоящая Охота особо и не интересовала – поступит конкретный приказ, тогда Охотники и выйдут на сцену.

– Ох, поверьте, даже я до сих пор не знаю, с чьими черными душами нам предстоит иметь здесь дело, – ответил магистр, качая головой. – Кругом сплошные загадки и тайны!.. Вы уже разместили своих людей?

– Так точно, ваша честь. Магистр Гаспар отвел нам под расквартирование третью казарму.

– Вот и хорошо. В таком случае не загоняйте в гараж ваш «Хантер», а идите-ка захватите трех братьев, и мы прокатимся с вами в одно откровенно дьявольское местечко.

– Тогда не лучше ли будет взять с собой весь отряд и орудия огневой поддержки? – беспокоясь о безопасности Жерара, предложил Карлос. Устав предписывал Охотнику посещать «дьявольские местечки» только во всеоружии.

– Это, пожалуй, будет излишним, – отмахнулся Жерар. – Охоты там не ожидается. Там уже до вас кое-кто неплохо поохотился…

Служебное рвение Божественного Судьи-Экзекутора Жерара Леграна нервировало даже такого преданного долгу Охотника, как Карлос Гонсалес. Матадор имел все основания полагать, что этот суетливый неугомонный французик до отставки точно недотянет и отдаст Богу душу прямо на служебном посту, возле Трона Еретика, в окружении пыточных инструментов. Вот и сегодня, не успел еще подчиненный Жерару Пятый отряд обосноваться в казармах мадридского подразделения Братства Охотников, а сам магистр передохнуть с дороги, как та шлея, что вечно попадала ему под хвост, снова дала о себе знать. Жерар не мог даже спокойно ехать в автомобиле, постоянно ерзал на сиденье, норовя протереть своим костлявым задом кожаную обивку.

– О каких загадках и тайнах вы только что упоминали, ваша честь? – спросил у Жерара Карлос, полуразвернувшись к магистру с командирского сиденья «Хантера». Вел автомобиль заместитель Матадора: брат Риккардо. Путь предстоял неблизкий: через весь Мадрид к восточной окраине, и Карлос подумал, что было бы кстати, чтобы по дороге Жерар ввел в курс дела его и остальных сидевших в машине братьев.

– О тех, что нас ожидают впереди, брат Карлос, – ответил французик, еще больше напуская тумана на сказанное им полчаса назад. – Я специально напросился в этот рейд, потому что безумно обожаю загадки. – «Не загадки ты любишь, а к званию «почетный инквизитор» рвешься, поэтому и хватаешься за все подряд, даже за то, в чем ни черта не смыслишь», – подумал при этом Матадор. – Сначала это дело проходило по линии Защитников Веры, но недавно они расписались в собственном бессилии и сказали, что умывают руки. В связи с этим архиепископ Мадридский вызвал нас.

– Защитники Веры? – Карлос поморщился. – Нам что, ваша честь, спихнули обычную нераскрытую уголовщину?

– Отнюдь! – возбужденно блеснув глазами, возразил Жерар. – Действительно, на первый взгляд и впрямь смахивает на уголовщину, но если присмотреться получше!.. Впрочем, скоро сами все увидите.

– И все-таки, ваша честь, может, расскажете нам хотя бы вкратце? – попросил Карлос. Его-то таинственная атмосфера вокруг предстоящего дела нисколько не прельщала.

– Ну если вы так настаиваете…

Возле загородной асьенды обезглавленного казначея Марко ди Гарсиа уже не было той суеты, что кипела здесь в первые дни после убийства. Семья покойного Марко собиралась продать покрывший себя зловещей славой дом и перебралась в Мадрид, поэтому сегодня в асьенде жили только несколько самых преданных слуг ди Гарсиа – тех, что не разбежались в ужасе после произошедшей трагедии. Ворота асьенды не охранялись – прошляпившие убийцу опозоренные тирадоры также разбрелись восвояси, – и «Хантер» Инквизиционного Корпуса проехал внутрь беспрепятственно. Карлос успел заметить большие деревянные кресты, прибитые к оборонительной стене через каждые десять метров. Но едва Матадор собрался заострить на этом факте внимание магистра Жерара, как брат Риккардо резко затормозил, чуть не врезавшись в выскочивший из-за караульной будки старенький «Сант-Ровер» с эмблемой Братства Защитников Веры на дверце.

«Сант-Ровер» принадлежал заместителю командира мадридских Защитников Веры брату Рохасу.

– Я с утра вас тут дожидаюсь, – посетовал Рохас после того, как отсалютовал вылезшему из «Хантера» Божественному Судье-Экзекутору. – Уже уезжать собрался.

Карлос и другие Охотники также представились и пожали Рохасу руку. Рохас наказал одному из слуг присматривать за автомобилями, а сам повел гостей в дом. При виде представителей Инквизиционного Корпуса остальные слуги попрятались кто куда, не желая лишний раз показываться на глаза инквизиторам: опасные гости – один косой взгляд в их сторону, и можно легко загреметь в застенки магистрата, откуда живым и здоровым редко кто возвращался.

– И почему же, брат Рохас, вы решили списать это убийство на демона Ветра? – полюбопытствовал Жерар после того, как бегло осмотрел опечатанную Защитниками Веры спальню. В ней была детально сохранена картина преступления: все, как и в ту злополучную ночь, кроме, разумеется, тел. Вместо них в спальне присутствовали четыре соломенных чучела. Два сидели в заляпанных запекшейся кровью креслах, одно лежало в центре кровавого пятна на полу, а четвертое, изображающее мертвого казначея, развалилось поперек также обильно залитой кровью кровати и не имело на своих соломенных плечах тряпичной головы.

– Судите сами, – пустился в разъяснения Рохас. – Спальня была заперта изнутри. Демон влетел в окно и расправился с тремя охранниками так, что они даже не успели пошевелиться. Затем адская тварь оторвала голову сеньору ди Гарсиа, после чего пробралась на крышу – мы выяснили это по оставленным в коридоре следам крови, – откуда бесследно исчезла. Убийца ди Гарсиа даже по земле не ходил! Никаких следов ни во дворе, ни за оградой, хотя она окружена клумбами, а не оставить на них следов попросту невозможно. И кто, по-вашему, мог это сделать, если не демон?

– Да, пожалуй… – Вид у Жерара сразу стал отсутствующий – видимо, предвкушая разрешение занимательных загадок, он и не думал, что они окажутся настолько неразрешимыми. – И что, у вас нет совсем никаких зацепок?

– Были бы зацепки, мы бы не вызывали сюда вас – экспертов по нечистой силе. – Последние слова были сказаны Рохасом с явно выраженной издевкой, но инквизиторы пропустили сарказм Защитника Веры мимо ушей. Они были поглощены изучением окружающей обстановки.

Карлос перешагнул через лежащее на полу чучело и подошел к раскрытому окну, на подоконнике которого уже успел скопиться изрядный слой пыли.

– Скажите, брат Рохас, – поинтересовался он, – вам не кажется странным, почему демон влетел в окно, а для того, чтобы покинуть спальню, ему понадобилось выбираться на крышу?

– Безусловно, мы обратили на это внимание, – отозвался Защитник Веры. – Единственное объяснение: вероятно, у демона огромные крылья. Расправить их на подоконнике он толком не мог, в связи с чем и покинул дом именно с крыши. Ласточки, к слову, тоже никогда не садятся на землю, поскольку длина их крыльев по отношению к телу настолько велика, что взмахнуть ими как следует для взлета с земли они не могут.

– Я знаю про ласточек, – огрызнулся Матадор, пригладив в задумчивости ладонью свою маленькую испанскую бородку. – И все же есть противоречие: вы сказали, что сидеть на подоконнике с расправленными крыльями ваш демон не мог. Отсюда следует и другой вывод: для того чтобы попасть в окно, демон влетел в комнату со сложенными крыльями на приличной скорости – будто ястреб камнем упал. Согласитесь: при этом он неминуемо должен был оборвать все шторы, однако они на месте, как и цветы на подоконнике. Дальше. Вы только вообразите: существо с огромными крыльями врывается в комнату и начинает жестокую резню. Где при этом крылья?

– Сложены за спиной! – подключился к разговору магистр Жерар.

– Пусть даже и сложены, – продолжал Карлос. – Но чтобы приблизиться к сидящим в креслах охранникам, ему нужно было пройти между вот этими рядами светильников. Лично я могу протиснуться между ними – я не очень-то широкоплеч. А у вашего демона – с ваших же слов! – за спиной такие крылья, что в разложенном состоянии они наверняка дотянулись бы до противоположных стен спальни. Да убивая направо и налево, он разнес бы тут все к чертовой матери… виноват, ваша честь. Кстати, мы еще не видели лаз на чердак…

– М-да… он достаточно узок и для человека, – заметил озадаченный Рохас, после чего признал: – Видимо, вы правы: либо демон летает без крыльев – тогда непонятно, зачем ему вообще сдалась крыша, либо… У нас больше нет на этот счет версий. Вы извините, но я тороплюсь. Все интересующие вас документы вы можете получить у моего командира. Если есть еще какие-нибудь вопросы…

– Нет, спасибо, можете идти! – Жерар произнес это нарочито властным тоном, дабы показать, что ответственный за расследование все-таки он, а не брат Карлос, который как-то чересчур рьяно взялся за выяснение обстоятельств убийства, хотя в действительности должен был лишь ассистировать и оберегать магистра.

– Последний вопрос, брат Рохас, – придержал Защитника Веры Матадор, ощутив при этом на себе крайне недовольный взгляд Жерара. – Кто являлся основным врагом ди Гарсиа?

– Кто являлся основным врагом главного казначея епархии, ответственного за налоговые сборы? – усмехнувшись, переспросил Рохас. – Да не проходило и недели, чтобы он не предъявлял кому-нибудь обвинение в нарушении налогового законодательства. Он жил в окружении врагов. Можете подозревать каждого, кто был в его списках. А они у него только за этот год вобрали в себя несколько десятков фамилий.

– Что ж, благодарю вас, – кивнул Охотник, давая понять, что Защитник Веры свободен.

– Желаю удачи, ваша честь! Брат Карлос! – откланялся тот и удалился.

– Брат Карлос, я настоятельно попросил бы вас не превышать ваших полномочий, – обратился Жерар к Матадору с завуалированным под вежливую просьбу упреком. – Своими неожиданными вопросами к брату Рохасу вы… хм… сбили меня с мысли.

– О, покорнейше прошу меня простить, ваша честь, – рассыпался в любезностях Карлос, что при его давно известном в Братстве Охотников горячем нраве выглядело довольно лицемерно. – Я лишь хотел вам помочь, и только. Уверяю вас: больше такое не повторится.

И Гонсалес демонстративно отошел к двери, где толпились его бойцы. Риккардо и братья посмотрели на командира с еле заметными ухмылками. Карлос ухмыльнулся им в ответ – мол, давайте-ка, амигос, поглядим на работу нашего гениального отгадчика головоломок, раз уж он такой любитель докапываться до всего самостоятельно.

Магистр прошелся по комнате, поскреб пыль на подоконнике, зачем-то сунул нос под кровать и за штору, внимательно осмотрел потолок и заглянул в стоявшие на туалетном столике шкатулки. Во время своих поисков Жерар ни на секунду не терял крайне сосредоточенного выражения лица, однако взгляд его почему-то оставался растерянным, как будто мысли магистра витали сейчас далеко от асьенды ди Гарсиа.

– Драгоценностей нет, – во всеуслышание сообщил магистр, демонстрируя Карлосу пустую шкатулку. – Видимо, демон забрал и их тоже… Опять же зачем демону драгоценности?.. Да, задали нам с вами работенку.

Карлос как образцовый подчиненный невозмутимо молчал, дожидаясь либо прямого вопроса, либо конкретного приказа. Магистр еще некоторое время поизображал великого сыщика, после чего наконец не выдержал:

– Ну хорошо, брат Карлос, раз вы так хотите мне помочь, невежливо будет отклонять вашу инициативу. Итак, что вы обо всем этом думаете?

– Демон не забирал драгоценности, – первым делом исключил магистерское предположение об алчности демона Карлос. – Они были взяты недавно – видите, на шкатулках скопилось много пыли и на ней отчетливо видны следы пальцев. Тонких женских пальцев. Может быть, отпечатки оставила горничная, а возможно, драгоценности умудрилась тайком забрать из опечатанной комнаты сеньора ди Гарсиа – мы не знаем. Не это должно нас с вами волновать. Пропали побрякушки – и черт с ними… виноват, ваша честь.

– Да и правда – черт с ними! – широко улыбнулся французик, явно стараясь своим нарочито компанейским тоном вернуть расположение Матадора, которое магистр чуть было по неосмотрительности не утратил. – Пусть пропавшими побрякушками Защитники Веры занимаются. Мы же с вами будем думать о том, как изловить это исчадие ада и как спасти его гнилую душу… если, конечно, она у него осталась.

– При всем уважении, ваша честь, здесь побывало явно не исчадие ада, – возразил Охотник.

– Вы хотите сказать, что это дело рук обычного человека?

– Что человека – несомненно, а вот обычного или нет – сейчас выясним.

Карлос снова подошел к окну, после чего сдул с подоконника пыль, взобрался на него с ногами и, придерживая себя за наличник, высунулся наружу и посмотрел вверх. Затем попытался свободной рукой дотянуться до карниза.

– Высоко, – подытожил он, слезая с подоконника. – Я бы не смог проделать такой трюк.

– Вы подозреваете, что этот демон… или человек спустился сюда с крыши на веревке?

– Он мог спуститься с крыши, но только не по веревке! – категорично отринул это предположение Карлос. – Нижний ряд черепицы выступает. Обопрись на него натянутая как струна веревка с карабкающимся по ней человеком, черепица неминуемо бы обломилась: жженая глина – довольно хрупкий материал. Убийца должен быть необычайно проворен, чтобы проделать такое без веревки. При том, что внизу охрана и собаки… Нет, он попал сюда не через окно. Теперь проведем такой эксперимент…

Под недоуменным и отчасти испуганным взглядом магистра Гонсалес резко извлек нож Охотника из ножен на поясе и нанес им удар по воздуху.

– Первый готов! – изрек после этого Карлос, указав ножом на лежащее у него под ногами чучело. – Он падает, и явно не без шума…

Затем, едва не задев светильники, Матадор двумя прыжками преодолел расстояние до чучел, что сидели в креслах.

– Вот здесь уже гораздо сложнее, – размышлял он вслух. – Если только они не спали.

Матадор по очереди ткнул ножом в оба чучела, проделав серию ножевых ударов с грацией того, в честь кого и был награжден своим знаменитым прозвищем.

– Разумеется, они спали, поскольку иначе никак, – продолжал он. – Но даже с учетом их неподвижности, убийца все равно должен быть быстрым до невероятия.

Отойдя от кресел, Карлос с ножом в руке приблизился к кровати и склонился над безголовым чучелом. Имитировать убийство Марко ди Гарсиа он уже не стал – боялся, что это будет выглядеть по отношению к мертвому казначею не совсем почтительно. Оглянувшись назад и измерив взглядом весь свой путь по комнате, командир Пятого отряда пригладил бородку, как обычно бывало с ним в минуты раздумий, потом уверенно помотал головой.

– Не берусь судить о повадках демонов, – проговорил он, возвращая нож в ножны, – но брать с собой голову жертвы в качестве доказательства исполненной работы – характерный почерк наемного убийцы. Или даже убийц… Брат Марчелло! – обратился Карлос к одному из бойцов. – Пригласи-ка сюда дворецкого. Кажется, он прячется сейчас в чулане.

Оказавшись в окружении пяти инквизиторов, перепуганный дворецкий выказал необычайную словоохотливость. На вопросы Матадора он отвечал столь обстоятельно, что брату Риккардо частенько приходилось подзатыльниками направлять его в нужное русло. Карлоса, однако, совершенно не интересовало, кто и когда из прислуги или тирадоров прилюдно богохульствовал, о чем дворецкий все время пытался его проинформировать. Все вопросы Гонсалеса касались личностей и прошлого тех людей, кто служил в момент убийства в асьенде ди Гарсиа. Само собой, дворецкий не знал доподлинно их биографии, но полученных сведений Карлосу хватило вполне.

– Думаю, ваша честь, нам здесь больше делать нечего, – сказал Карлос, отпустив дворецкого, который со всех ног метнулся в ближайшую уборную.