VII. Мрачный монах

Знаменитый кабак «Яблоко Евы» находился в университетском квартале, на углу улиц Рондель и Батонье. Он помещался в нижнем этаже и представлял собой довольно большую комнату с очень низким сводчатым потолком, поддерживаемым посредине толстым деревянным столбом, выкрашенным в желтое. Все помещение было заставлено столами, а по стенам висели блестящие жестяные кружки. Тут всегда была масса народу, желавшего выпить, и много уличных женщин. Одно окно выходило на улицу, у двери же вилась виноградная лоза, а над дверью был прибит скрипучий железный лист, украшенный изображениями женщины и яблока. Заржавевший от дождя лист раскачивался от ветра на железном гвозде. Этот своеобразный флюгер заменял вывеску.

Наступала ночь, на перекрестке было темно. Кабак, освещенный многочисленными свечами, пылал во мраке, как кузнечный горн. Оттуда, сквозь разбитые стекла, слышались звон стаканов, пьяные крики, крепкие словца и перебранка. Сквозь запотевшее окно смутно виднелись многочисленные посетители, а по временам оттуда раздавались взрывы хохота. Прохожие, спешившие по своим делам, проходили не оглядываясь мимо шумного окна. Лишь изредка какой-нибудь мальчишка в лохмотьях, встав на цыпочки, старался заглянуть в окно и крикнуть старинную прибаутку, которой дразнили тогда пьяниц: «Aux Houls, saouls, saouls, saouls».

Но теперь взад и вперед около шумной таверны терпеливо прогуливался какой-то человек, не спуская с нее глаз и не отходя дальше, чем часовой от своей будки. На нем был плащ, которым он старательно закрывал себе лицо. Плащ этот был только что куплен у старьевщика, торговавшего в лавочке рядом с «Яблоком Евы». Вероятно, прохожий или прозяб в холодный мартовский вечер, или хотел скрыть свой костюм. По временам он останавливался перед мутным окном с железной решеткой, вслушивался, вглядывался и топал ногой.

Наконец дверь кабака отворилась. Этого, по-видимому, только и дожидался прохожий. Два человека вышли на улицу, и луч света, вырвавшийся через отворенную дверь, на минуту озарил их веселые лица. Незнакомец в плаще продолжал свои наблюдения, спрятавшись под навесом крыльца, на другой стороне улицы.

– Гром и молния! – воскликнул один из пьяниц. – Сейчас пробьет семь часов, а ведь это час моего свидания.

– Я вам говорю, – бормотал его товарищ заплетающимся языком, – я вам говорю, что я не живу на улице Сквернословия, indignus qui inter mala verba habitat. Я живу на улице Жан – Мягкий хлеб, in vico Johannis Pain Mollet. Вы более рогаты, чем единорог, если вы утверждаете обратное. Каждый знает, что кто раз сел верхом на медведя, тот ничего не боится, а только вы полакомиться любите не хуже Сен-Жака де Лопиталя.

– Жан, друг мой, вы пьяны, – говорил второй, но тот продолжал, пошатываясь:

– Что вы там ни говорите, капитан Феб, но давно доказано, что у Платона был профиль легавой собаки.

Читатель, без сомнения, уже узнал наших двух друзей, капитана и студента. Да и незнакомец, скрывавшийся в тени, тоже, по-видимому, узнал их, потому что он медленно последовал за ними, описывая на ходу такие же зигзаги, как пьяный Жан, увлекавший за собой и капитана, хотя тот, более привычный к вину, держался на ногах вполне твердо.

Внимательно прислушиваясь, незнакомец в плаще не пропустил ни одного слова из следующего интересного разговора:

– Черт возьми! Старайтесь же идти прямо, господин бакалавр. Сейчас я уйду от вас, ведь уже семь часов, а у меня назначено свидание с красоткой.

– Отстаньте от меня, пожалуйста. Вон я вижу звезду, вижу огненные копья. А вы страсть как похожи на Дампмартенский замок, который лопается от смеху.

– Клянусь бородавками моей бабушки, Жан, нельзя городить такую чушь! Скажите-ка мне лучше, остались ли у вас деньги?

– Господин ректор, тут нет никакой ошибки: parva boucheria значит маленькая бойня.

– Жан, друг мой Жан! Ведь я вам говорил, что у меня назначено свидание с этой девочкой за мостом Святого Михаила. Там негде устроиться, иначе как у старухи Фалурдель, а ей надо заплатить за комнату. Старая карга с седыми усами мне не поверит в долг. Жан, пожалуйста, посмотрите, неужели мы пропили все поповские деньги? Неужели у вас не осталось ни одного су?

– Сознание хорошо проведенного дня – лучшая приправа к кушаньям…

– Черт тебя возьми, наконец! Вот проклятье! Отвечай, есть у тебя еще деньги? Коль есть, так давай, а не то я сам обыщу тебя, хоть бы ты был покрыт проказой, как Иов, или паршой, как Цезарь!

– Милостивый государь! Улица Гальяш одним концом упирается в улицу ла Веррули, а другим – в улицу Тиксеранди.

– Ну да, ну да, голубчик, улица Гальяш прекрасная улица, но постарайтесь немного прийти в себя. Ведь мне нужно всего одно су и, главное, не позднее семи часов!

– Тс-с, слушайте хорошенько куплет:

 

Quand les rats mangeront les chats,

Le roi sera seigneur d’Arras;

Quand la mer, qui est grande et lèе,

Sera à la Sainte Jean gelée

On verra, par dessus la grâce

Sortir ceux d’Arras de leur place.

 

– Ну ладно, чертов школяр, чтоб тебе удавиться еще в материнской утробе! – воскликнул Феб и грубо толкнул пьяного. Тот скользнул вдоль стены и упал, как мешок, на мостовую. Движимый чувством братского сострадания, никогда не покидающего окончательно сердца пьяниц, Феб подпихнул ногой Жана к даровой подушке, всегда готовой к услугам бедняков у каждой тротуарной тумбы и презрительно называемой богачами кучей мусора. Капитан удобно уложил голову Жана на изголовье из капустных кочерыжек, и в ту же минуту Жан захрапел великолепным басом. Но досада еще не совсем угасла в сердце капитана.

– Тебе же хуже, коль мусорщик подберет тебя по дороге в свою тележку! – проговорил он, обращаясь к уснувшему приятелю, и зашагал дальше.

Незнакомец в плаще, не отстававший от него ни на шаг, остановился на минуту перед спящим, как будто в нерешительности, потом, глубоко вздохнув, направился опять вдогонку за капитаном.

И мы, читатель, по их примеру, оставим Жана спать под благосклонным взором звезд и последуем за капитаном и незнакомцем в плаще. Выйдя на улицу Сент-Андре-Дезарк, капитан заметил, что за ним кто-то следит. Случайно обернувшись, он обратил внимание на какую-то тень, кравшуюся вслед за ним вдоль стен. Капитан остановился – и тень остановилась, он пошел – зашевелилась и тень. Это обстоятельство, впрочем, его нисколько не встревожило. «На здоровье, – подумал он, – все равно у меня нет ни гроша».

Перед Отюнским коллежем Феб остановился. Здесь он получил начатки того, что называл своим образованием, и, по укоренившейся школьной привычке, никак не мог пройти мимо, не нанеся статуе кардинала Пьера Бертрана, стоявшей у входа, того оскорбления, на которое так горько жалуется Приап в сатире Горация: Olim truncus eram ficulnus. Благодаря стараниям капитана надпись «Eduensis episcopus» почти уже исчезла. И теперь, по обыкновению, он остановился перед статуей. Улица была совершенно безлюдна. Вдруг, в ту минуту, как он приводил в порядок свой туалет, посматривая по сторонам, он заметил тень, приближавшуюся к нему медленно, так медленно, что он успел рассмотреть плащ и шляпу на ее голове. Подойдя к нему, тень остановилась и замерла неподвижно, как статуя кардинала Бертрана.

Но взгляд ее был устремлен прямо на капитана Феба, и глаза искрились тем особым светом, каким горят глаза кошки в темноте.

Капитан был не трус и нисколько бы не испугался встречи с бродягой, вооруженным кистенем. Но эта ходячая статуя, этот окаменевший человек сковал его сердце ужасом. Ему смутно вспомнились ходившие в то время по городу легенды о каком-то «мрачном монахе», бродившем по ночам по улицам Парижа. Несколько секунд он простоял в оцепенении и наконец заговорил с деланым смехом:

– Сударь, если вы вор, как мне кажется, то вы похожи на цаплю, собравшуюся поживиться пустым орехом… Я, голубчик, сын разорившихся родителей. Поищите лучше в другом месте, ну, хотя бы в этой часовне, здесь много серебряной утвари.

Из-под плаща призрака показалась рука и сжала руку Феба с силой орлиных когтей. Призрак заговорил:

– Капитан Феб де Шатопер!

– Ах, черт! – воскликнул Феб. – Ты знаешь, как меня зовут?

– Я не только знаю, как вас зовут, – продолжал незнакомец в плаще своим замогильным голосом, – я знаю, что у вас на сегодняшний вечер назначено свидание.

– Верно, – отвечал озадаченный Феб.

– В семь часов.

– Да, через четверть часа.

– У старухи Фалурдель.

– Совершенно верно.

– За мостом Святого Михаила.

– Святого Михаила Архангела, как говорится в молитвах.

– Нечестивец! – пробормотал призрак. – С женщиной.

– Confiteor.

– И ее зовут…

– Смеральдой, – подсказал Феб, к которому мало-помалу вернулась его всегдашняя беспечность.

При этом имени призрак яростно стиснул руку Феба.

– Капитан Феб де Шатопер, ты лжешь!

Тот, кто увидал бы, каким гневом вспыхнуло при этих словах лицо капитана Феба, как стремительно он отступил назад, вырвав свою руку из сжимавших ее тисков, и каким гордым движением схватился за рукоятку своей шпаги, кто видел бы, с какой мрачной невозмутимостью встретил незнакомец в плаще этот порыв гнева, тот содрогнулся бы от ужаса. Сцена эта напоминала борьбу Дон Жуана со статуей Командора.

– Клянусь Сатаной! – воскликнул капитан. – Такие слова нечасто приходилось слышать Шатоперам, и ты не посмеешь их повторить.

– Ты лжешь! – хладнокровно отвечал призрак.

Капитан заскрежетал зубами. Он забыл в эту минуту, что, может быть, имеет дело с «мрачным монахом», призраком, привидением, и помнил только о полученных оскорблениях.

– А, ну ладно же! – проговорил он, задыхаясь от гнева, и обнажил шпагу, заикаясь и дрожа как в лихорадке от негодования. – Ну, становись в позицию! Живей! Обнажай шпагу, и будем драться насмерть!

Но призрак не двигался. Увидав, что противник его готовится к нападению, он произнес:

– Капитан Феб, – и в голосе его звучали горькие ноты, – вы позабыли о своем свидании.

Гнев людей, подобных Фебу, похож на кипящий молочный суп с высоко вздувшимися пузырями, моментально лопающимися, если на них брызнуть каплей холодной воды. Простое замечание незнакомца заставило капитана опустить уже обнаженную шпагу.

– Капитан, – продолжал незнакомец, – завтра, послезавтра, через месяц, через десять лет я всегда готов перерезать вам горло, но сегодня отправляйтесь сначала на свидание.

Фролло готовится ударить Феба, обнимающего Эсмеральду. Художник – Николас Маурин. 1834 г.

«Будьте милосердны к несчастным, будьте снисходительны к счастливым»

(Виктор Гюго)

– В самом деле! – согласился Феб, как будто обрадованный представившимся исходом. – И дуэль, и любовное свидание одинаково прекрасные вещи, так зачем же упускать одну из них?

И он вложил шпагу в ножны.

– Отправляйтесь же на свое свидание, – снова проговорил незнакомец.

– Очень вам благодарен за любезный совет, – отвечал с маленькой запинкой Феб. – Действительно, мы и завтра поспеем наделать дырок в костюме своего прародителя Адама. Весьма признателен вам за разрешение приятно провести время. Правда, я рассчитывал сейчас приколоть вас и все-таки поспеть вовремя к своей красотке, тем более что заставить женщину немножко подождать себя даже служит признаком хорошего тона в таких случаях. Но вы, по-видимому, здоровый малый, и вернее будет отложить наши счеты до завтра. А теперь спешу на свидание, ведь оно назначено в семь часов, как вам известно. – Тут капитан Феб почесал у себя за ухом. – Ах, черт, я и забыл, что у меня нет ни гроша, чтобы заплатить за каморку, а старая ведьма потребует плату вперед. Ни за что не поверит в долг.

– Вот вам чем заплатить.

И Феб почувствовал, как холодная рука незнакомца сунула ему какую-то крупную монету. Он не мог удержаться, чтобы не схватить деньги, и крепко пожал руку, протянувшую их.

– Ей-богу, – воскликнул он, – вы славный малый!

– С одним условием, – продолжал незнакомец. – Докажите мне, что я ошибся, а вы говорили правду. Спрячьте меня где-нибудь так, чтобы я мог сам убедиться, что эта женщина именно та, чье имя вы назвали.

– Пожалуйста, – отвечал Феб, – мне это безразлично. Мы возьмем келью святой Марты. Там есть рядом собачья конура, откуда все прекрасно видно.

– Ну так пойдем, – промолвила тень.

– К вашим услугам, – отозвался капитан. – Не знаю, может, вы и сам дьявол, но на сегодняшний вечер – мы друзья. А завтра я уплачу вам долги моего кошелька и моей шпаги.

Они быстро зашагали вперед. Через несколько минут по плеску воды капитан догадался, что они подходят к мосту Святого Михаила, в то время застроенному домами.

– Сначала я вас спрячу, – обратился Феб к своему спутнику, – а потом пойду за красоткой. Она меня поджидает у Малого Шатлэ.

Незнакомец ничего не ответил. За всю дорогу он не проронил ни слова. Феб остановился перед низенькой дверью и начал стучать в нее изо всех сил. В щелях двери показался свет.

– Кто там? – спросил старческий голос.

– Черт! Дьявол! Сатана! – отвечал капитан.

Дверь сейчас же отворилась, и глазам посетителей представились старая женщина и старая лампа, обе одинаково дрожащие. Старуха была сгорбленная, одетая в лохмотья, с трясущейся головой и узенькими щелками вместо глаз, повязанная какой-то тряпкой, вся покрытая морщинами на лице, на руках, на шее. Губы у нее ввалились между беззубых десен, а вокруг рта торчали пучки седых волос, придававшие ей сходство с кошкой. И внутренность комнаты была так же непривлекательна и ветха, как ее хозяйка. Стены, вымазанные известкой, потолок, подпертый почерневшими балками, убогий очаг, повсюду паутина. Посреди комнаты было нагромождено несколько хромоногих столов и расшатанных скамеек. Грязный ребенок копался в золе, а в глубине виднелась крутая деревянная лестница, упиравшаяся в люк, проделанный в потолке.

Переступив порог притона, таинственный спутник Феба старательно закрыл лицо плащом до самых глаз. Между тем капитан, продолжая отчаянно ругаться, поспешил «сверкнуть золотым экю на солнышке», по выражению нашего неподражаемого Ренье.

– Дай нам келью святой Марты, – распорядился капитан.

Старуха назвала его монсеньором и спрятала экю в ящик стола. Это была та монета, которую дал Фебу человек в черном плаще. Не успела она повернуться спиной, как лохматый, оборванный мальчишка, копавшийся в золе, ловко подкрался к столу, вытащил из ящика монету, а на ее место положил сухой лист, оторванный им от веника.

Старуха, пригласив обоих посетителей следовать за собой, полезла вверх по лестнице. Поднявшись наверх, она поставила лампу на сундук, а Феб, очевидно хорошо знакомый с расположением дома, толкнул дверь в темную каморку.

– Войдите сюда, любезнейший, – пригласил он своего спутника.

Тот, не говоря ни слова, повиновался. Дверь захлопнулась за ним, он услыхал, как Феб запер ее на замок и потом спустился вниз за старухой. Стало совсем темно.