32. Письма

Оставшись одна в своей комнате, укрывшись за закрытыми дверями и отослав Ламит спать, Эйнар открыла письмо, полученное ранее. Многое порадовало ее в послании Селендры. Хотя ясно чувствовалось, что сестра сильно по ней скучает, она все же неплохо устроилась в Бенанди.

«Все здесь очень добры, – писала она, – особенно Фелин, она по-настоящему хороша со мной. Не думаю, что Пенн мог бы найти лучшую жену, если бы даже сотню лет искал. Она очень красивая, сейчас гораздо красивее, чем была на свадьбе. Ее чешуя приобрела оттенок красных облаков на закате, очень необычно и очень эффектно. Можно подумать, что она часами полирует ее, но я знаю, что у нее почти никогда нет времени на большее, чем просто обтереть себя после обеда. Она проводит много времени с драгонетами и еще часто ходит с Пенном повидаться с прихожанами, помогая им едой и лекарствами. Я тоже хожу иногда, обвыкаюсь на новом месте».

Селендра продолжила письмо рассказом о полете в горах с Шером: «…если угодно, с Благородным Шером Бенанди, но он нисколько не выставляет себя таким и не красуется своим положением, а вот его мать, старая Благородна, так и делает. Я знаю, что сейчас ты будешь дразнить меня, потому что я упомянула имя благороднорожденного самца, но можешь не беспокоиться, он уже помолвлен, ну или почти помолвлен, с очень элегантной драконицей, Почтенной Геленер Телсти, которая сейчас тоже здесь. (Она, по-видимому, внучка старых хозяев отца, но Благородна Бенанди думает, что мне не следует упоминать о таких вещах.) Так что, как видишь, у нас тут большая компания».

Селендра изо всех сил старалась сделать письмо насколько возможно веселым, и Эйнар почти поддалась его тону. Она утешилась мыслью, что по крайней мере сестре повезло. Письмо заканчивалось обильными излияниями сестринской любви, а ниже подписи сестра приписала: «Эймер очень хочет, чтобы ты вспоминала ее». Дорогая Эймер. Как же хорошо теперь Эйнар понимала ее желание не ехать в Даверак! Но сказать этого она не могла без того, чтобы не огорчить Селендру. Расстраивать сестру она не хотела, поэтому и не писала ей еще. Что толку рассказывать о том, как она несчастлива, а писать, что счастлива, было бы неправдой.

Она взяла перо и бумагу, чтобы тут же ответить, потом поколебалась, не вполне уверенная в том, что же она хочет написать. Аккуратно надписала адрес: «Почтенной Селендре Агорнин, Приходский Дом Бенанди». Затем она уставилась на белую бумагу и замерла, вращая серебряными глазами, тоскуя по Селендре до боли в крыльях.

«Моя дорогая Селендра, – начала она. – Написав твое имя, я будто стала немного ближе к тебе. Я рада слышать, что ты здорова и по большей части наслаждаешься жизнью. Я уверена, что ты оттеснишь эту самочку Телсти от Благородного Лорда, тем более что я вижу, вы уже по имени друг друга называете. Или это только на бумаге? Я здорова, и обо мне хорошо заботятся. Беренда все прибывает в весе без каких-либо осложнений, пока она справляется и мечтает о новой кладке из трех яиц». После этого она бегло описала проблему с Давераком и Эйваном, сопроводив это описание небольшим рисунком выражения лица Даверака, когда он обнаружил свой огонь, который, как она была уверена, рассмешит сестру. «Беренда говорит, что она постарается вступиться за тебя, но что Эйвана мы, считай, уже потеряли, потому что Даверак твердо настроен против него, – написала она. – Я никогда не откажусь от Эйвана, но мне не стоит и надеяться увидеть его, пока длится это разбирательство. Может быть, тебе тоже стоит удалить твое имя из иска на всякий случай, потому что пока оно остается, а я живу здесь, мы не сможем навещать друг друга, а я бы так хотела повидать тебя при первой же возможности».

Все это, вместе с рисунком, почти заполнило лист, осталось место только для пары строчек.

«Дорогая сестра, ты когда-нибудь думала о том, что ситуация с рабством не имеет никаких моральных оправданий, что оно уродует не только рабов, но и хозяев? Для любого дракона посвящать всю свою жизнь причудам другого дракона неправильно», – написала она, и места больше не осталось. Не было места и для признаний в любви и обещаний не расставаться с сестрой в мыслях, какими изобиловало письмо Селендры. Она просто подписалась первой буквой своего имени и сложила письмо. Под печатью она нарисовала крошечного дракона с широко распахнутыми крыльями, готового обнять другого дракона. Затем тщательно запечатала письмо. От вида ее собственной печати, которую она привезла с собой из Агорнина, она немного взгрустнула. Печать была очень изысканной – золотой набор с пиритами, очень похожа на печать Селендры, только та была украшена аметистами. Обе печати год назад им подарил Бон на день вылупления. Она вздохнула, вернула печать на кучу золота и пошла отнести письмо на уступ, откуда слуги вместе с другими письмами заберут его и отнесут на почту.

Когда она вернулась в свои покои, она поняла, что ей следует самой слетать со своим письмом на станцию, чтобы отправить его с почтой. Она больше не могла доверять это слугам. Раньше ей бы в голову не пришло, что Даверак может читать ее почту, но, с другой стороны, она раньше не думала и о том, что он может остановиться в каких-то дюймах от того, чтобы сожрать ее живьем, а также не думала, что он так обращается со слугами. Теперь, увидев его переполненным яростью и подозрениями, она подумала, что, вполне вероятно, он может перехватить ее переписку с Селендрой. Она не считала, что написала что-то такое, чего писать не следовало, но он определенно не нашел бы ее рисунок приятным. Она прокралась обратно на утес и благоразумно забрала свое письмо.