24. Второе признание

Себет покинула Департамент Планирования перед самым закатом. Эйван все еще работал, погруженный в содержимое папки, полученной от Лиралена. Некоторое время он потратил, чтобы разобраться с тем, что Себет делала в его отсутствие от его имени, но неизменно возвращался мыслями к сиреневой папке. Когда она уходила, он что-то буркнул на прощание. Себет шла от Купола по направлению к реке. Никто не спрашивал, куда она идет, и никто, похоже, не обращал на нее внимания. Она шла через парк, не замечая ни модников на прогулке, ни фабричных рабочих. Иногда ей встречался знакомый клерк, и они обменивались кивком или перекидывались словом. Все в целом были вежливы, но друзей среди них у нее не было, большинство считало ее подозрительной. Она знала, что они считают ее недостойной респектабельной должности, поэтому предпочитала незнакомых, которые не могли знать, что она не невеста.

Когда Себет вышла к променаду над рекой, она помешкала, повернувшись назад и оглядывая дорожки парка, чтобы убедиться, что никто за ней не следит. Она еще помедлила, будто выбирала, куда ей пойти по променаду – налево или направо. Пойдя направо, она бы вышла к магазинам и увеселениям, к богатым домам модных кварталов Юго-Запада и к сортировочной станции, пойдя налево, она вернется к офисам и фабрикам в районе Купола и Ториса, а затем и домой.

Убедившись в том, что слежки нет, Себет сняла шляпу, показатель ее статуса и положения, и сложила ее в сумку. После этого она оставила променад и быстрым решительным шагом пересекла круто изогнутый каменный мост через реку Торис. Оказавшись на другом берегу, Себет продолжала идти, уверенно прокладывая путь через изгибы и повороты узких улиц. Вскоре она оказалась в квартале, лежащем между рекой и железнодорожными путями, известном как Скамбл. На ходу она раздумывала над содержимым сиреневой папки. Права на застройку, в Скамбле? Любой пятачок шире когтя, где можно было что-то построить, здесь уже застроили (хотя и по большей части никудышными лачугами, в которых бедные фабричные рабочие перебивались за тонкими залатанными стенами). Улицы были узкими, а здания сбивались в кучки, будто пытаясь согреться. Было еще несколько пустырей, но и те появились после недавних пожаров.

Наконец, когда солнце уже почти зашло, она подошла к церкви, более крупной, но вряд ли более крепкой, чем дома вокруг нее. Она помедлила, снова огляделась, хотя вокруг не было ни души, потом вытащила из сумочки мантилью и надела ее на голову. Она не могла не чувствовать радостного возбуждения оттого, что делала что-то недозволенное. Посещение церкви Старой Веры уже не было незаконным, кроме как для священников, но на это все еще смотрели косо. Многое попадает в тень между ярким светом незаконного и утешительной темнотой дозволенного. Эйван определенно не смог бы и дальше давать ей работу клерка, если бы ее религиозные убеждения стали известны. Она погасила возбуждение и пробормотала молитву Вельду, чтобы успокоить ум. Потом толкнула лапой деревянную дверь, та открылась, и она вошла внутрь.

Помещение, в котором оказалась Себет, было похоже на любую другую церковь в бедном квартале. Плохо освещенная сводчатая комната, едва углубленная ниже уровня земли, наполовину заполненная драконами, по большей части из прислуги, со связанными крыльями, все маленькие, никого длиннее семи футов, кроме священника, который стоял в центре притвора, собираясь начать службу. Такую картину можно видеть в каждой церкви каждым утром в пятницу или вечером любого другого дня. Только мантильи и резные деревянные двери, ведущие в исповедальню, отличали ее от других церквей. Посетитель, видя все это, мог бы удивиться тому, как просто Себет с приветственным жестом присоединилась к молитве, и тому, что никто тут не обжирался вареным мясом, и не выл в исповедальне, исторгая гротескные и пикантные признания, а просто все вели себя так, как драконы любой другой конгрегации. Даже молитвы были те же самые.

Главное теологическое различие можно было увидеть на дверях. Как и в большинстве церквей, стены были покрыты резными сплетенными и изогнутыми фигурами богов. Со всех стен с сочувственным пониманием вращались огромные темные глаза Джурале. Расписной лик Вельда был строгим и мудрым, мир лежал, надежно зажатый в его когтях. Этих двоих легко можно было узнать. Изображений Камрана не было, кроме как на дверях. От этих картин у любого дракона глаза бы полезли на лоб, настолько вопиющей была эта ересь. Как это было принято повсюду, слева Камран был изображен приносящим Книгу Законов, справа – восходящим в пещеру Азашана, но в этой церкви художник изобразил его в образе Ярга, мягкого, бескрылого и безоружного.

Если бы хоть один священник отважился войти в эту церковь, не так уж сильно он бы удивился. Существовали старые книги, описывающие Камрана таким образом. Пенна, например, учили в Круге, что это был старый способ символически показать мирную и смиренную природу Камрана, так же как и Вельд-мститель мог быть изображен в виде палящего полуденного солнца, а Джурале – в виде горы, дающей убежище. Однако староверы, и Себет вместе с ними, видели это не как символ, подобный красным шнурам, обернутым вокруг крыльев священников, они действительно верили, что Камран был Яргом.

После службы Себет ждала подле дверей и терпеливо молилась, пока не настала ее очередь исповедаться. Священник, который называл себя Преподобный Калиен, отпустил ей, как обычно, грех жития с Эйваном вне таинства брака, а сегодня простил еще и за то, что она алкала золота Эйвана и упрекала его за возбуждение иска, все подробности которого она по его просьбе выложила Калиену. Затем, не без колебания, он простил ей то, что она получила удовольствие от того, как два дракона бились за нее этим утром.

– Может быть, это и в нашей природе, но Камран учил нас, что мы можем преодолеть свою природу и превзойти ее. Милостью Вельда да веди себя лучше, если такое искушение снова встретится на твоем пути. Это все?

– Есть еще одна вещь, Преподобный, – сказала она. – Это не мой грех, – может быть, напротив, говорить тебе об этом – грех, потому что Лирален сказал, что это до известной степени секретные сведения. Эйвану дали некую папку, касающуюся прав на застройку Скамбла, и я подумала, что, может быть, лучше предупредить тебя об этом.

– Ты поступила правильно, сестра, – сказал Калиен. – Рассказывай мне обо всем, что узнаешь об этом деле, что проходит через твои руки. Предательство тобою твоего нанимателя – меньший грех, и он будет покрыт огромной помощью, которую ты окажешь окормляющему яйцу Церкви.

– Да, преподобный, – покорно ответила Себет.

Затем священник наложил когти на ее глаза, а она сидела не двигаясь.

– Я слышал твою исповедь, Сестра Себет, я отпускаю твои грехи и прощаю тебя во имя Камрана, во имя Джурале и во имя Вельда.