На север

Аврора была не в том состоянии, чтобы сразу отправиться в Нью-Йорк, поэтому я предложил переночевать в гостинице и попробовать сбить температуру, но она в ответ покачала головой и настояла на том, чтобы улететь ближайшим рейсом.

– Дэвида не стоит недооценивать, – сказала она. – Если мы задержимся, он нас найдет. Накачай меня обезболивающим, и я оклемаюсь.

Я купил лекарство, закутал ее в свое пальто, включил печку, и мы поехали в аэропорт. Прилетел я в Гринсборо, но так как именно там в первую очередь нас будет искать Майнор, Рори предложила вылететь из Рейли-Дурхема. До аэропорта было около сотни миль, и все два часа в дороге она проспала. После четырех таблеток и крепкого сна она проснулась, чувствуя себя гораздо лучше. Все еще слабая и бледненькая, но температура явно спала, и после еще одной дозы лекарства и двух стаканов апельсинового сока у нее развязался язык, и ближайшие несколько часов, от посадки в самолет до выхода из такси вечером в Бруклине, мы проговорили.

– Я сама виновата, – начала Аврора. – Я давно поняла, к чему все идет, но мне не хватило силы постоять за себя, я боялась дать отпор. Так всегда бывает, когда считаешь другого человека лучше себя. Перестаешь самостоятельно думать, и вдруг оказывается, что твоя жизнь тебе уже не принадлежит. Даже если ты этого пока не понимаешь, ты, считай, уже в глубокой заднице…

Первой моей ошибкой было отвернуться от Тома. Когда я вышла из реабилитационного центра, мы втроем, я, Люси и Дэвид, переехали из Калифорнии к его матери в Филадельфию на полгода, и поначалу все было хорошо, лучше не бывает. Я была в него по уши влюблена, такого ласкового обращения я прежде не знала. Я жила с ощущением, что этот умный и цельный человек понимает меня, как никто другой, и всегда готов защитить. После всего, что мы оба пережили, после всех взлетов и падений мы, наконец, встали на ноги, и наш предстоящий брак должен был придать каждому еще бо́льшую устойчивость…

Моя поездка в Нью-Йорк меня огорчила. Том сильно растолстел, бросил колледж и сделался таксистом. Со мной он разговаривал не без раздражения, особенно поначалу. По-своему его можно было понять. Я долго не подавала о себе никаких известий, было на что обижаться. Его родная сестра пропадает где-то в Калифорнии, где медленно, но верно гробит свое здоровье, и даже не удосужится снять трубку и поговорить с ним пять минут. Я пыталась ему что-то объяснить, но безуспешно. И все-таки он мой старший брат, я выхожу замуж, и мне хотелось, чтобы он подвел меня к алтарю и вручил жениху, сделал то, что ты когда-то сделал для моей мамы, когда она выходила замуж. Он с радостью согласился, и я сразу почувствовала себя счастливой, мы как будто вернулись в благословенные старые времена. Я снова обрела брата. Впереди свадьба. Моя крошка Люси будет жить со своей непутевой матерью, которая наконец-то повзрослела. Что еще надо? У меня, дядя Нат, было всё, о чем можно только мечтать.

Но когда я вернулась автобусом в Филадельфию и рассказала Дэвиду о моих планах, он их на корню отверг. Он тоже думал о предстоящей свадьбе, пока я была в Нью-Йорке, и решил, что мой брат оказывает на меня дурное влияние. Если я собираюсь выйти замуж, я должна порвать со своим прошлым. Не только с друзьями – со всей родней. То есть как порвать, изумилась я. Мы с братом так близки… Но Дэвид слышать ничего не хотел! Мы начинаем новую жизнь, сказал он, и, если я не откажусь от всего, что меня разлагало, рано или поздно я снова сорвусь в пропасть. Я должна сделать свой выбор. Всё или ничего. Вера или бунт. Жизнь с Богом или безбожное существование. Брак или одиночество. Муж или брат. Светлое будущее или возврат в жалкое прошлое…

Конечно, следовало топнуть ногой, пресечь этот бред в зародыше. Если Тому нет места на нашей свадьбе, значит, не будет никакой свадьбы. Точка. Но я промолчала, не бросила ему вызов, последнее слово осталось за ним, и это было началом конца. Нельзя сдаваться, даже если ты веришь человеку, как себе, даже если ты считаешь, что ему виднее. Моя роковая ошибка. Это был не просто страх потерять Дэвида. Страшнее мысль – а вдруг он прав? Чем я отплатила Тому за его любовь? Ничем, кроме неприятностей и сердечной боли. Так, может, оставить его в покое, не докучать ему своей персоной…

Скажу сразу, Дэвид меня ни разу не ударил. Ни меня, ни Люси. Он не сторонник насилия. Его конек – хорошо подвешенный язык. Слова, слова, слова. Он истощает тебя своими аргументами, говорит ласково и разумно, четко формулируя каждую мысль, втягивает тебя, как воронка. Что-то вроде гипноза. Так, кстати, он спас меня от наркозависимости в реабилитационном центре Беркли. Он участливо глядит тебе в глаза, и голос его звучит мягко, размеренно. Попробуй устоять. Он проникает в твой мозг, и ты начинаешь думать: разве он может ошибаться…

Том испугался, что я могу превратиться в религиозную фанатичку, но я не из этого теста. Пока Дэвид меня обрабатывал, я делала вид, что во всем с ним соглашаюсь. Хочет верить в эту чушь – ради бога. Он счастлив – ну и хорошо. Я подслушала ваш разговор. Все, что он тебе говорил, чистая правда: он не фундаменталист, мечущий громы и молнии. Он верит в Иисуса и в загробную жизнь, но в сравнении с тем, что проповедуют многие прозелиты, это довольно умеренная доктрина. Проблема в другом. Он хочет быть безгрешным, святым…

Я каждое воскресенье ходила с ним в церковь. А куда денешься? И пока мы жили в Филадельфии, все было не так плохо. Я пела в хоре, а ты знаешь, как я люблю петь. Что может быть прекраснее церковных гимнов! Раз в неделю я могла потренировать легкие и, пока они не пихали мне в глотку своего Христа Спасителя, я вовсе не чувствовала себя несчастной мышкой. Иногда мне кажется, останься мы в Филадельфии, все было бы нормально. Но там ни он, ни я не могли найти приличного места. Я подрабатывала официанткой в убогой столовке, а Дэвид после нескольких месяцев бесплодных поисков устроился ночным сторожем в офисном здании на Маркет-стрит. Все бы ничего – мы посещали собрания местной общины и вели трезвый образ жизни, Люси с удовольствием ходила в школу, моя свекровь, несмотря на отдельные закидоны, меня не доставала, – вот только хроническое безденежье. И когда в Северной Каролине открылась хорошая вакансия, Дэвид тут же за нее ухватился. Хозяйственный магазин «Истинная ценность». Наши дела вроде бы поправились, но примерно полтора года назад он познакомился с преподобным Бобом, и все пошло прахом…

Дэвиду было семь лет, когда умер его отец. С тех пор, мне кажется, он подсознательно искал ему замену. Авторитет. Сильного человека, который взял бы его под крыло и вел по жизни. Не случайно, вместо того чтобы пойти в колледж, он записался в морскую пехоту. «Выполняй приказы дяди Сэма, и дядя Сэм о тебе позаботится». Да уж, позаботился. Его отправили проводить операцию «Буря в пустыне», и после этого он слегка тронулся рассудком. «Слегка» – это мягко сказано. Несколько лет он болтался, как дерьмо в проруби, но потом выкарабкался. Ну, ты слышал. А за счет чего? Он обратился к небесным силам – бери выше, к самому начальнику небесной канцелярии. Но этого мало. Ты можешь обращаться к Богу сколько угодно, но надо же, чтобы он тебе ответил, правильно? А для этого нужна устойчивая, круглосуточная космическая связь. Иначе не дождешься даже тоненького бипа. И Библия тут тебе не поможет. Библия – это всего лишь книга, а книги не разговаривают, верно? Другое дело – преподобный Боб. Вот кто тебе нужен. Новообретенный отец. Посредник между тобой и господом. Он с Боссом накоротке. Он тебе говорит, что надо делать, а ты берешь под козырек…

Бобу пятьдесят с чем-то. Долговязый, носатый, с толстухой женой по имени Дарлин. Я не знаю, когда он основал свой храм Священного Слова, но он не имеет ничего общего с обычной церковью вроде той, в какую мы ходили в Филадельфии. Боб называет себя христианином, но, по-моему, Христос ему по одно место. Для него главное – власть над людьми, которых он заставляет совершать дикие, самоубийственные поступки и при этом верить, что они исполняют волю господню. По-моему, он мошенник и проходимец, но всех своих последователей он держит вот так (Аврора сжала руку в кулак), и они его любят безгранично, и самый первый – Дэвид. Они в восторге от его идей и «посланий», которые постоянно меняются. Сегодня он говорит: всё материальное – это зло, отказывайтесь от собственности, живите в праведной бедности, как Сын Божий. А завтра призывает: вкалывайте и зарабатывайте побольше. Я не хотела, чтобы этот псих забивал моей девочке голову всякой белибердой, но Дэвид, его верный последователь, меня уже не слушал. В какой-то момент преподобный Боб решил запретить хоровое пение во время воскресной службы. Он счел, что оно оскорбляет слух всевышнего и что отныне мы должны поклоняться Богу в глубоком молчании. Для меня это стало последней каплей. Мы с Люси выходим из игры, сказала я Дэвиду. Пускай себе ходит в храм, но только без нас. Впервые со дня нашей свадьбы я возвысила голос, но проку было не много, хотя он вроде бы отнесся к этому с пониманием. Существовало неписаное правило: на воскресную службу все приходят семьями. Мой выход из общины автоматически означал бы его отлучение. А ты скажи, что у нас неизлечимая болезнь, посоветовала я ему, и мы прикованы к постели. В ответ он одарил меня печальной, снисходительной улыбкой. Уклончивость есть грех, заявил он. Перед тем, кто не говорит всей правды, закроются врата рая, и он будет низвергнут в ад…

Словом, мы продолжали ходить в храм каждое воскресенье, а спустя месяц преподобный Боб разродился новой идеей: светская культура разрушает Америку, и, значит, мы должны отказаться от всего, что она нам предлагает. Один за другим посыпались так называемые «воскресные эдикты». Сначала всем пришлось избавиться от телевизоров. Потом от радиоприемников. Потом от книг – всех книг, кроме Библии. Затем пришел черед телефонов и компьютеров. Компакт-дисков и пластинок. Как тебе это понравится? Никакой музыки, никаких романов и стихов. Потом последовал запрет на газеты и журналы. Потом нам запретили ходить в кино. Этот идиот совсем зарвался, но, как ни странно, чем больше жертв требовал он от своей паствы, тем охотнее она подчинялась. Ни одна семья, насколько мне известно, не ушла от него…

Скоро у нас уже стало нечего отбирать. Тогда преподобный оставил в покое современную культуру и обрушился на «людскую гордыню». Своей пустой болтовней мы заглушаем голос божий. Слушая других, мы игнорируем слова господа. Отныне каждый прихожанин старше четырнадцати лет обязан один день в неделю проводить в полном молчании. Это поможет нам восстановить связь с Богом, услышать его в своем сердце. После всех запретов это требование могло показаться самым невинным…

Дэвид, работавший всю неделю, в качестве дня молчания выбрал субботу. Мне достался четверг. Собственно, до прихода Люси из школы, будучи дома одна, я могла делать все, что мне заблагорассудится. Я распевала песни, разговаривала вслух и выкрикивала проклятия в адрес всемогущего Боба. Но с возвращением Люси или Дэвида приходилось разыгрывать спектакль. Я молча подавала им обед, молча укладывала спать ребенка, молча целовала перед сном мужа. Подумаешь, испытание. Так прошел месяц, и тут Люси взбрело в голову последовать моему примеру. Ей было тогда девять лет. Даже бесподобный Боб не требовал этого от детей, но моя девочка из любви ко мне не желала от меня отставать. Три субботы подряд, как я ее ни отговаривала, она не произнесла ни слова. Ты же знаешь, дядя Нат, какая она упрямая. Если она что решила, легче передвинуть дом, чем заставить ее отказаться от задуманного. Удивительно, но Дэвид взял мою сторону. Другое дело, втайне он ею гордился и поэтому не особенно на нее давил. В любом случае, он тут был ни при чем. Она делала это ради меня. Я сказала Дэвиду, что мне надо переговорить с преподобным Бобом. Если тот освободит меня от обета молчания, это благотворно подействует на Люси, и она снова поведет себя как нормальный ребенок…

Дэвид хотел присутствовать при этом разговоре, но я сказала «нет». Чтобы наверняка оградить себя от его вмешательства, я договорилась на субботу, в день, когда Дэвид хранил молчание. Отвези меня, сказала я, и подожди в машине. Наша беседа много времени не займет…

Преподобный Боб сидел у себя в офисе и вносил последние штрихи в свою воскресную проповедь. Садись, дитя мое, произнес он, и поделись со мной своими заботами. Я рассказала ему про Люси и закончила тем, что было бы хорошо, если бы он освободил меня от четвергового обета. М-м-м, услышала я в ответ. М-м-м. Надо подумать. Я сообщу тебе о своем решении к концу недели. Он глядел мне прямо в глаза, и его густые брови все время шевелились. Я поблагодарила его. Вы, говорю, мудрый человек, и, уверена, измените общий порядок ради ребенка. О своем к нему отношении я предпочла умолчать. Что бы я в душе ни считала, на тот момент я была членом чертовой конгрегации, и это обязывало меня играть по установленным правилам. Посчитав, что наша беседа закончена, я встала, но он жестом попросил меня сесть. Я давно наблюдаю за тобой, произнес он, и должен сказать, что ты можешь служить для всех образцом. На таких, как ты и брат Майнор, стоит наша община. Знаю, я могу на тебя рассчитывать в любом деле, будь то богоугодное или богопротивное. Богопротивное? – переспросила я. О чем вы? Как ты, наверное, знаешь, начал он, моя жена Дарлин бесплодна. Достигнув определенного возраста, я задумался о продолжении рода, и мне горько при мысли, что я не оставлю после себя наследника. А вы, говорю, усыновите ребенка. Нет, отвечает, это не то. Он должен быть плоть от плоти и кровь от крови, чтобы продолжить мое дело. Повторяю, я давно за тобой наблюдаю и скажу, что ты более, нежели другие, достойна принять в лоно мое семя. Какое семя? – изумилась я. Я замужем и люблю своего мужа. Знаю, отвечает, но во имя храма Священного Слова я прошу тебя развестись с мужем и выйти за меня. Но вы, говорю, женаты. Нельзя иметь двух жен даже вам, преподобный Боб. Ты права, и я, конечно, разведусь. Мне, говорю ему, надо подумать. От неожиданности я совсем растерялась. Голова кругом, руки дрожат. Не надо волноваться, дитя мое, успокаивает меня Боб. Я тебя не тороплю с ответом. Но, чтобы ты поняла, какие радости тебя ожидают, я хочу тебе кое-что показать. Преподобный поднялся, обошел стол, расстегнул ширинку в сантиметрах от моего лица и вывалил свое хозяйство. Смотри! Я увидела огромный член. Между ног у коротышки висело такое! В своей жизни я перевидала немало, так этот был бы в рейтинге среди первых. Дрын порнозвезды. Но, замечу в скобках, не красавец. С вздувшимися венами и какой-то скособоченный. У меня он вызвал отвращение – почти такое же, как его владелец. Я могла бы вскочить и убежать, но промелькнула мысль, что этот ублюдок дарит мне уникальный шанс и, если перетерпеть, я могу избавить себя и своих близких от этого мерзкого пастора и его кретинской паствы…

Это – святая реликвия, – преподобный помахал своей штуковиной перед моим носом. – Господь меня щедро наградил, а из семени моего выйдут ангелы. Сожми его в руке, сестра Аврора, и почувствуй огонь, бегущий по жилам. Возьми в рот сей божественный жезл…

И я подчинилась. Я закрыла глаза, взяла в рот этот дрын с вздувшимися венами и начала отсасывать. Я утыкалась носом в его вонючий пах, меня тошнило, но я знала, что делаю, и когда почувствовала приближающийся оргазм, я вытащила изо рта этого монстра и рукой довела дело до конца, так что его божественная сперма забрызгала всю мою блузку. Это была моя улика, с помощью которой я рассчитывала уничтожить сукиного сына. Помнишь историю Билла и Моники? Ее платье в пресловутых пятнах? А у меня теперь была блузка – все равно что заряженный пистолет…

К машине я возвращалась вся в слезах, уж не знаю, настоящих или наигранных. Я велела Дэвиду ехать домой. Мое состояние передалось ему, но, связанный в этот день обетом молчания, он не мог ни о чем меня спросить. Я подумала: сейчас скажу ему, что преподобный Боб меня изнасиловал, а дальше возможны два сценария. Если Дэвид заговорит, значит, я ему дороже этого чертова храма. Тогда мы передадим мою блузку в полицию, ее проверят на ДНК, и после этого вариться преподобному в котле с кипящим маслом. А вдруг Дэвид не заговорит? Это будет означать, что я ему никто, а за своим Бобом он готов идти хоть в пекло. На размышления времени не было. Если я не найду у мужа поддержки, мне останется одно – придумать, как спасти Люси, увезти ее отсюда. И не завтра, а сегодня, сейчас, ближайшим автобусом на Нью-Йорк…

И я ему все выложила. Я показала мужу блузку. Эти пятна – следы от семени преподобного Боба. Он взял меня силой, и я не смогла вырваться. Дэвид съехал на обочину. Сначала мне показалось, что он на моей стороне, и я устыдилась собственного малодушия и неверия в мужа. Он коснулся моего лица, глядя на меня своим проникновенным, нежным, идущим как бы из самой души взглядом, который когда-то, в Калифорнии, заставил меня с ходу в него влюбиться. Подумалось: нет, не зря все-таки я вышла замуж за этого человека, он тоже меня любит. Но я ошиблась! Может, ему и стало меня жаль, но нарушать обет молчания, идти против воли преподобного Боба он не собирался. Поговори со мной, просила я. Дэвид, умоляю, скажи хоть слово. Он помотал головой, и тут я снова расплакалась, уже по-настоящему…

Мы продолжили путь, и через пару минут, взяв себя в руки, я объявила, что отправляю Люси в Бруклин, к моему брату Тому. Если он попытается мне помешать, эта блузка окажется в полиции, бесподобный Боб получит повестку в суд, а на нашем браке можно будет поставить крест. Ты по-прежнему хочешь, чтобы я оставалась с тобой? Дэвид кивнул. Тогда на том и порешим. Сейчас мы заберем Люси, по дороге снимем для нее в банкомате двести долларов и отвезем ее на автовокзал, где ты возьмешь ей по кредитной карточке билет в один конец до Нью-Йорка. Мы поцелуем ее на прощанье и посадим в автобус. Вот что ты сделаешь для меня. Я же для тебя сделаю вот что: как только автобус отъедет, я отдам тебе эту блузку, расписанную твоим героем, и ты можешь ее уничтожить и тем самым вытащить его из дерьма. Я также обещаю остаться с тобой, но с одним условием: больше я в ваш храм ни ногой. Если ты меня туда потащишь, я от тебя уйду навсегда…

Про то, как я отпустила Люси, лучше не вспоминать. Слишком больно. Однажды я с ней уже прощалась – когда ложилась в реабилитационный центр, – но тут все было хуже. Казалось, мы больше не увидимся. Стараясь сдержать слезы, я прижимала ее к груди и давала последние наставления. Жаль, что она посеяла письмо, которое я передала для Тома. Я многое в нем объяснила, и, конечно, это должно было выглядеть очень странно, когда она появилась на пороге с пустыми руками. Еще я позвонила Тому со станции, но в ужасной спешке и почти без денег, так что пришлось звонить за его счет. Дома его не оказалось, но я по крайней мере убедилась в том, что он никуда не съехал. Наверно, в тот день я вела себя слегка безумно, но не настолько, чтобы отправить свою девочку в Нью-Йорк на произвол судьбы…

Откуда взялась эта «Каролина Каролина»? Я вовсе не запрещала ей говорить, где мы живем. С какой стати? Единственное мое напутствие: ты только скажи дяде Тому, что со мной все в порядке… Стоп! Кажется, я поняла. Слово «только». Люси понимает все буквально. Наверно, решила, что только это она и может ему сказать. Она всегда была такая. В три годика я отвозила ее в ясли на пару часов каждый день. Через какое-то время мне позвонила воспитательница, обеспокоенная ее поведением. Каждый раз, когда все дети разбирали коробочки с молоком, моя Люси делала это последней. Воспитательница говорила ей неоднократно: «Бери свое молоко, ну что же ты!» Но та ждала, пока в лотке останется одна-единственная коробочка. Потом до меня дошло: Люси не знала, где «ее молоко». Другие же, полагала она, знали. Вот Люси и решила: последняя коробочка в лотке – наверняка та самая. Понимаешь ее логику, дядя Нат? Она немного странная, но в уме ей не откажешь. Если бы не это словечко «только», вы с Томом легко могли бы меня найти…

Почему я больше не звонила? Я не могла. Нет, не потому что у нас дома нет телефона, а потому что я оказалась в западне. Хоть я и пообещала Дэвиду, что не уйду от него, он больше мне не верил. Как только мы вернулись домой со станции, он запер меня в комнате Люси. Я просидела там до утра. Я тебя наказываю за ложь, объяснил он мне на следующий день. Преподобный Боб тебя не изнасиловал. И пошла ты к нему одна, чтобы его совратить, а он, бедняга, не устоял перед твоими прелестями. Так и сказал. Ну что ж, ответила я ему на это, спасибо тебе, Дэвид. Спасибо за то, что ты так ценишь, какой я была тебе женой…

В тот же день он задраил окна, чтобы птичка не улетела. Зато мой добрейший муж принес мне из подвала все, что мы туда снесли в соответствии с «воскресными эдиктами». Телевизор, радиоприемник, CD-плеер, книги. А как же запрет? – удивилась я. После сегодняшней утренней службы преподобный дал мне особое разрешение, объяснил Дэвид. Я хочу, Аврора, максимально облегчить твое положение. Это за какие же такие заслуги? Заслуги тут ни при чем. Вчера ты поступила дурно, но это не значит, что я тебя разлюбил. Минуту спустя, в знак этой своей любви, он принес мне в комнату большой кухонный горшок – вместо ночной вазы. Могу тебя обрадовать, тебя отлучили от нашей церкви, сообщил он мне. Ах, тяжело вздохнула я, даже не знаю, как я сумею это пережить…

Ситуация больше смахивала на анекдот, поэтому я не отнеслась к ней серьезно. Я была уверена: еще несколько дней, и все закончится. Я не останусь с ним ни одной лишней минуты. Но шли дни, недели, месяцы, а он и не думал давать мне свободу. Из комнаты он меня выпускал, только когда приходил домой с работы, но уйти я не могла, он следил за каждым моим шагом. Если бы я попыталась бежать, он бы меня догнал и вернул. В конце концов, кто из нас двоих сильнее? Ключи от машины были у него, деньги у него, а у меня только мелочь, которую я нашла у Люси в ящике стола. Но я не теряла надежды, и один раз мне удалось улизнуть. В тот день, если ты помнишь, я позвонила Тому. После ужина Дэвид задремал в гостиной, и я вовсю понеслась к телефону-автомату, который находится в полутора милях от нашего дома. Эх, если бы у меня хватило духу залезть к Дэвиду в карман и взять ключи от машины! Я не рискнула. Вскоре он проснулся и на машине в два счета меня нашел. Какое фиаско! Я даже не успела договорить фразу на автоответчик…

Теперь ты понимаешь, дядя Нат, почему я так выгляжу. Шесть месяцев меня держали взаперти. Как зверя. Я смотрела телевизор, читала книги, слушала музыку… и думала о самоубийстве. Если я этого не сделала, то только по одной причине: я пообещала дочке, что обязательно за ней приеду. Но что мне пришлось вынести! Не знаю, надолго ли меня бы еще хватило, если бы не ты. В конце концов, я бы отдала там богу душу, и мой муж вместе с преподобным зарыли бы мое тело в безымянной могиле под покровом ночи.