Петр, став посреди учеников, сказал (было же собрание человек около ста двадцати): мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек Дух Святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса; он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его; и это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та на отечественном их наречии названа Акелдама, то есть земля крови (Деян. 1: 15–19).

«Бездыханное тело Иуды сначала висело на дереве, потом сорвалось, низринулось с стремнины и разбилось так, что внутренности его выпали (Деян. 1: 18)» ^[92].

С первого взгляда слова Петра входят в противоречие с евангельским свидетельством: нет ни слова про самоубийство через повешенье, по этой версии Иуда упал с высоты и разбился. Сам ли он бросился или случайно упал — из слов апостола неясно. Но на самом деле то, что говорит Петр, — косвенное свидетельство смерти от удавления. Нас снова подводит перевод: в оригинале внутренности не выпали — а вылились.

«…и вылились все опухшие внутренности его, как говорит книга Деяний…» ^[93].

Минутка судмедэкспертизы для небрезгливых.

Первым клиническим признаком смерти от удушения является жидкая кровь, обнаруженная в трупе при вскрытии: кровь не свернулась, потому что процесс свертываемости при асфиксии затруднен.

Второй клинический признак — острое венозное полнокровие внутренних органов ^[94]. При этом органы сильно увеличиваются в размерах: масса селезенки может увеличиться в три раза, масса печени — в два.

Итак, смерть наступила от асфиксии, а тело потом упало с высоты на камни, высота была достаточной для того, чтобы труп разбился, и наполненные жидкой, несвернувшейся кровью разбухшие внутренности буквально вытекли из него.

Все, брезгливые могут читать дальше.

Лопухин пишет, что труп разбился, упав с высоты. И неудивительно: долина Енном представляет собой расщелину, зажатую между крутыми склонами высотой до ста метров. Иуда совершает не просто самоубийство, а показательную казнь преступника, поэтому, скорее всего, выбирает дерево не в низине, а повыше, чтобы видно было. С такой высоты рухнуть — костей не соберешь.

Версия Лопухина отлично сочетается с исполнением заповеди Левит: и хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество… (Лев. 24: 16)

С обществом не задалось, а сам себя камнями не побьешь; но тут тебе и повешение тела богохульника на дереве, тут и камни, которые разбили его тело.

А для полноты картины добавлю: согласно иудейской традиции, отраженной в Талмуде, иногда побивание камнями заменялось сбрасыванием преступника на камни с высоты ^[95].

…и Второзакония: тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день… и не оскверняй земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе в удел (Втор. 21: 23).

Последовать этому предписанию Торы сам Искариот по понятным причинам бессилен, и это сложно поставить ему в укор, но все происходит и без его живого участия. Возможно, оборвалась веревка или сломался сук, но тело не остается на дереве, оно падает и рассекается о камни. Так и найдут.

А вот про погребение ничего сказать не могу. Может, похоронил кто (чуть не написалось «Христа ради») или просто камнями завалили, чтоб не была земля окончательно осквернена непогребенным изуродованным трупом, может, собаки сожрали, а может, и сожгли. Но уж в этом вины Иуды нет, сам себя не похоронишь.

* * *

То, что Иуда сам над собой исполняет Закон и от собственной руки получает по заслугам, знает лишь он сам, потому что ни о каких предсмертных записках речи, разумеется, нет. Поэтому, когда это сделалось известно всем жителям Иерусалима (Деян. 1: 19), то отнеслись к этому, надо полагать, не как к казни преступника, а как к самоубийству, не имеющему никакого законного оправдания.

Но даже те, кто мог догадаться о причинах его суицида, все равно ужаснулись тому, как и где это было исполнено.

Потому что Иуда не просто кончает с собой, но делает это в самом нечистом и мерзком месте и способом, который однозначно определял его как проклятого: ибо проклят пред Богом [всякий] повешенный (Втор. 21: 23).

То есть самосуд преступника — деяние неосуждаемое, а вот от деталей этого самосуда мороз по коже продрал, я думаю, многих. Местные жители настолько поражены случившимся, что нарекают имя этой земле — «поле крови», Акелдама, и название это переживает тысячелетия.

Полагаю, что и в самом деле желающих наложить на себя руки в Геенне больше не находилось и о происшедшем долго судачили.

Коэны, собравшие брошенные в храме сребреники, размышляют, что же с ними делать, — и в конце концов покупают этот страшный участок земли, чтобы уже официально устроить на нем кладбище для странников, а не просто палить там бесхозные трупы.

Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников; посему и называется земля та «землею крови» до сего дня (Мф. 27: 5–8).

Тут происходит интересное наложение одного смысла на другой. В Деяниях говорится, что поле названо кровавым из-за самоубийства Иуды. В Евангелии — из-за того, что куплено оно было на деньги, которые коэны назвали «ценой крови».

А чьей крови-то?

Традиционно толкуется так: коэны признали, что тридцать сребреников — цена крови Христа, деньги, заплаченные за Его убийство, а потому эти деньги нельзя положить в храмовую казну.

«Не стыдясь, признаются, что это цена крови, или плата за убиение» ^[96].

Очень самокритично.

«…побуждаемые гневом, они сложили всю вину на Иуду, и упоенные страстью, спешат на убийство…» ^[97].

Никакую вину на Иуду они не складывали. Отказались даже очевидную признать.

Не имею ни малейшего желания защищать судий Христа, но не могу не отметить, что здесь на них, пожалуй, вешают лишних собак.

Свидетельство Иуды о невиновности Христа не могло и не должно было их убедить. Потому, что Иисус уже признан виновным в богохульстве, помимо того лжесвидетельства, которое на Него принес Искариот.

Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти (Мф. 26: 65, 66).

После этого Иуда может взять обратно все свои слова, начиная от первого «мама», и повиниться в любой лжи, толку от этого никакого. Его попытка спасти Христа обречена изначально. В глазах властей Он больше не может быть невиновным: Он Сам наговорил на Себя достаточно для смертной казни.

И с какой стати деньги, заплаченные за донос на такого преступника, должны быть в их глазах нечисты? А что доносчика отчего-то переклинило, так вот ему амнистия в зубы, пусть гуляет, некогда с ним возиться. Самоубийство?.. Какое еще самоубийство?

Сочетание «цены крови» с «землей крови» наталкивает на мысль, что коэны говорят, скорее, о крови Иуды, действительно, с их точки зрения, пролитой нечисто и беззаконно. Ведь по Закону Искариот не был осужден, самообвинение не принято, и его кровь Господь взыщет с его души.

Вряд ли, собрав сребреники, они немедленно устраивают совещание, что с ними делать: не так велик повод. Скорее всего, это происходит спустя какое-то время, когда о самоубийстве Искариота становится известно. И оно должно было впечатлить их больше казни Христа: и место, и способ.

В итоге получается та же ситуация, что с невольным пророчеством Каиафы, через которого волей Божьей говорил Святой Дух, хотя Каиафа об этом даже не догадывался. (см.: Ин. 11: 49–51). Коэны говорят про пролитую кровь самоубийцы, про проклятие, из-за которого деньги нельзя положить в храмовую казну, а подлинный смысл «цены крови» — это цена Оцененного, о которой говорит Матфей.

Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребреников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь (Мф. 27: 9, 10).

Тридцать сребреников — это цена крови и Христа, и предателя. Один был продан на смерть за эти деньги, другой продал за них сам себя и сам лишил себя жизни. Из-за одних и тех же денег проливается и чистейшая кровь, и греховнейшая из всех, одна — во искупление грехов, другая — в полноту самоосуждения.

* * *

В общем, конец своей земной жизни Иуда изувечил как мог — впал в самый страшный грех, потерял апостольское достоинство, умер душой и телом и даже с собственным трупом обошелся как проклятый. И если он думал, что этим все закончится, то был неправ — этим все только начиналось.

Можно было бы надеяться, что хоть смерть была быстрой и шейные позвонки сломались мгновенно… но нет. Не была смерть быстрой, если только не случилось чуда, как особой милости.

Вряд ли Иуда умел делать эшафотный узел, с помощью которого действительно можно сломать позвонки. Его до XIX века не каждый профессиональный палач мог сделать. А без такого узла смерть висельника — это нескончаемый кошмар, долгая, очень долгая, мучительная агония от удушья, минуты длиною в вечность. Умирать в петле можно до получаса. Очень тяжелая, очень некрасивая смерть.

Вот о чем свидетельствует опыт двух профессоров судебной медицины, решивших поставить эксперимент самоповешения:

«Оба профессора производили повешение самих себя, при этом ассистенты через 30 секунд и более извлекали их из петли. Оба экспериментатора затем рассказывали о том, что они пережили, находясь в петле. Оказывается, что мгновенной потери сознания не наступало; висящие в петле могли отдавать себе отчет о происходящем. В первый же момент, когда затянулась петля, они ощутили резкую боль в области горла, страшную тяжесть в голове, перед глазами появились огненные круги, в ушах раздался как бы треск барабанов, появились приступы тоски, отчаяния, тяжелейшее общее состояние. У обоих экспериментаторов сейчас же появилось желание сбросить с шеи петлю, но они не могли подать условного сигнала, а только производили беспорядочные движения» ^[98].

Помимо прочего, его смерть еще и символична. Задыхаясь в петле последствий греха и вины, он не мог ее скинуть, даже желая этого всей душой. Невозможно спастись самостоятельно и хоть как-то себе помочь. Спасти тебя может только тот, кто своей волей ослабит и снимет петлю, сам ты даже попросить о помощи не сумеешь, а умирать будешь долго и мучительно.

Но рядом не было Того, Кто снял бы эту петлю.

Я это пишу не для того, чтоб посмаковать его последние мгновения, надавить на жалость или, наоборот, порадовать тех, кто считает, что предатель должен был умереть тяжелой смертью. Я хочу показать его логику. Ему убить себя можно было и легче, и быстрее. Вскрыть вены или заколоться, как Саул ^[99]. Скинуться, в конце концов, с той же высоты на камни. И надежнее, и проще, и не так жутко.

Но это не было бы исполнением Закона. Иуда не пощадил себя до самого конца. Думаю, те, кто тревожится, будто он легко отделался, могут быть спокойны: самый взыскательный вкус к чужим страданиям был удовлетворен.