Это не богоборчество и не гордое или отчаянное отвержение милости Божьей, не бегство в петлю от Христа и даже не действие дьявола, как принято представлять его суицид в традиционных толкованиях.

«…что сам на себя надел петлю — это грех непростительный, это дело злого демона…» ^[88].

«Ему следовало прибегнуть к милосердному Христу, а он прибегает к смерти, чтобы скорее освободиться от печальной и отчаянной жизни…» ^[89].

Да, это типично христианский взгляд на произошедшее, основой которого является убеждение, что ни одно самоубийство грешника не может найти себе оправдания, а уж тем более — этого грешника.

Но с точки зрения современных Иуде заповедей и религиозно-этических взглядов он не совершает никакого порицаемого или греховного деяния.

Да, самоубийство для верующего иудея тоже было и остается под строгим запретом ^[90]. Считается, что заповедь против наложения на себя рук — одна из самых древних. «Кровь вашу с души вашей взыщу…» — говорит Господь в девятой главе Книги Бытия, и в иудаизме это всегда толковалось как однозначное табу на суицид.

Тем не менее «в раввинистической литературе есть примеры самоубийства как наказания самого себя за тяжкие проступки […] Законоучители Талмуда не осуждают подобное самоубийство» ^[91].

То есть, согласно иудейским представлениям, преступник имеет моральное и религиозное право на самосуд и казнь от собственной руки.

Христианская традиция впоследствии сменит взгляд на ровно противоположный, но у Иуды, сами понимаете, нет ни одного шанса об этом узнать.

И он поступает в рамках ведомого ему Закона Божьего. Удержавшись от самоубийства из отчаяния и боли, Искариот казнит себя как преступника и тем исполняет Закон в доступной ему полноте. Да, это совпадает с его собственным невыносимым желанием умереть, но такое совпадение неосуждаемо. В этом ему повезло.

Закон объясняет, почему Иуда кончает с собой, не дожидаясь казни Христа. Казалось бы, если уж нашел в себе силы не убить себя сразу, то разумнее было бы подождать, чем дело кончится, а потом решать, что делать с собой, и если Иисус останется жив — тоже можно жить… В конце концов, осуждение синедриона — это еще не все, Пилат вполне мог отменить смертную казнь. И отменил бы непременно, учитывая их взаимную нелюбовь с Каиафой, если бы ему самому не пригрозили статьей за госизмену.

Это, кстати, довод против любых изводов версии «продал за деньги, ожидая, что Он явит Себя Мессией и/или освободится с помощью чуда». Уж в таком случае точно следовало ждать до конца, до самой последней минуты, до казни и даже до самой смерти. Мало ли, в какой момент Он решил бы явить Себя. Можно было бы ждать и надеяться. Уж если у тебя выбор между самоубийством и крохами надежды — цепляйся ты за эти крохи, что ж ты сразу в петлю?! Может, все еще кончится хорошо, и уже нынче вечером Его провозгласят Царем Израиля?

Но Иуда не ждет, а это значит, что никаких оправданий и надежд для себя он не видит. Его вина ему абсолютно очевидна, и это вина сознательного богоубийства, а не промаха в мессианских или корыстных расчетах. Он хотел и добивался именно Его смерти, и за это теперь себя карает.

По Закону и по собственной совести для Иуды нет разницы, останется Иисус в живых или нет. Искариот виновен в любом случае, потому что лжесвидетельствовал против Него, «подводя» под смерть. «Если свидетель тот свидетель ложный, ложно донес на брата своего, то сделайте ему то, что он умышлял сделать брату своему». Очевидно, что для ложного свидетеля оправдание невиновного автоматически означает смертный приговор.

Иуда судит себя по Закону, он осуждает себя на смерть за преступление, которое сознает в себе, и не пытается выкрутиться, пойдя на сделку с совестью или ухватившись за презрительно брошенную ему «помиловку», потому что жить он не хочет. И он сейчас все делает правильно что с юридической, что с богословской точки зрения. Раскаяние в его грехе сопряжено со смертью, остаться жить нельзя — это было бы свидетельством недостаточно полного раскаяния.

Да зачем ему жить?

Пусть даже Иисус каким-то чудом останется жив; Иуда знает, что он убил Христа внутри себя, желал Его смерти и все для нее сделал. Гипотетическое спасение Христа от казни ничего не меняет. Пусть Он останется жив — к Нему все равно уже никогда не подойти.

Никогда.

И относится Искариот к себе как к мертвому. А он в самом деле мертв — мертв с того самого момента, как ушел с Вечери. И сам знает, что мертв — с тех пор, как очнулся с разорванной душой и полной невозможностью выжить без живого Христа. Конечно, ему легче считать себя покойником, который лишь по недоразумению еще ходит и дышит. Так можно не думать о том, как жить теперь. Можно вообще о себе не думать. Потому что жить не придется. Нужно лишь исполнить Закон.

Еще небольшая подробность: согласно Талмуду, вешать на деревьях следовало тела не всех проклятых, что прописано в Торе, а только казненных богохульников и идолопоклонников. Искариот абсолютно четко знает, что делает. Причем, он сведущ не только в письменном Законе, но и в устной традиции, которая позже будет описана в Талмуде. Он не кается в богохульстве перед коэнами — тут бы они его не поняли, он даже не пытается, — но Закон в современной ему трактовке исполняет совершенно точно. Просто поразительно, как ясно он мыслит, в его-то положении.

Он знает, Кого убил.

Он идет к коэнам, чтобы попытаться спасти Христа, и признается именно в том, что может Его спасти. Не получается.

Он вешается, а не кончает с собой любым иным образом, чтобы в точности исполнить Закон о богохульниках; и не важно, что он единственный, кто знает, за что он так с собой обходится. Он знает, ему довольно.

У нас есть преступление, подпадающее под проклятие и трижды достойное смерти.

У нас есть преступник, который, в общем, уже мертв.

Осталось только повесить труп на дереве, как в Законе сказано, в назидание всем прочим.

Просто. Повесить. Труп.

Он вышел, пошел и удавился…

В Геенне огненной. Это уже не по Закону. Это довесочком себе от себя.