«Затем Иуда быстро удаляется неизвестно куда — в уединение (άνεχώρησεν) и, придя на сторгованную им землю, снимает с себя длинный ремень, которым было опоясано его тело, привязывает его к какому-то дереву и удавливается (ср.: 2 Цар. 17: 23). Бездыханное тело Иуды сначала висело на дереве, потом сорвалось, низринулось с стремнины и разбилось так, что внутренности его выпали (Деян. 1: 18)» ^[84].

Лопухин, как обычно, проницает время и пространство: и куда ушел, и на чем повесился, и один ли был или в компании какой. Только дерево остается безымянно «каким-то», в ботанике, что ли, не силен? С логикой все традиционно. «Удалился неизвестно куда, а именно — на сторгованную им землю». Почему же неизвестно? Вполне известное место.

Петр, рассказывая в Деяниях о смерти Иуды, говорит, что произошло это на земле, которая после того, как о его самоубийстве стало известно, названа Акелдамá, то есть земля крови (Деян. 1: 19). Традиция сохранила точное расположение этого места. Более того, в IV веке нашей эры там даже появился монастырь Акелдама — не в честь самоубийства Иуды, разумеется, но точно свидетельствующий о географической достоверности «земли крови».

И находится этот участок в долине Еннома, которая гораздо более известна как долина Геенны огненной, страшное и нечистое место для любого иудея.

«Гнусный обычай приносить в жертву детей Молоху в Тофете на юго-востоке означенной долины сохранялся продолжительное время. Впоследствии царь Иосия, истребляя идолопоклонство, осквернил это место (4 Цар. 23: 10, 12, 14), заставив бросать в него человеческие кости; и с этого времени долина Енном сделалась, по-видимому, местом свалки всяких нечистот, вывозимых из города, трупов казненных преступников, павших животных и т. п., а для уничтожения оных и происходившего, вследствие гниения их, зловония на дне долины горел постоянный огонь. Посему-то со временем она сделалась страшной и отвратительной для Израиля, и ее стали называть геенной, геенной огненной, употребляя это слово для изображения вечных мучений грешников по смерти.

У восточной оконечности долины, по преданию, находилась Акелдама. Во время крестовых походов здесь указывали еще дерево, на котором повесился Иуда» ^[85].

Если это была олива, то, чисто теоретически, почему бы и нет. Оливы живут веками.

«Есть два столба в Генноме, и между ними поднимается дым… и это вход в Генном (Ад)» ^[86].

Именно об этой «геенне» говорит Христос как о синониме вечной гибели:

И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне (Мф. 10: 28).

А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной (Мф. 5: 22).

Иуда прекрасно знал как эти слова Христа, так и — будучи уроженцем иерусалимских предместий — саму долину Еннома. И вешаться он отправляется именно туда: в самое нечистое, самое смрадное место, на свалку, где круглые сутки горят и гниют кишащие червями трупы, где черный жирный дым день и ночь восходит к небу, как пародия на храмовое жертвоприношение. «Долина трупов и пепла» (Иер. 31: 40).

Прямиком в муку вечную.

Очень жестоко нужно осудить себя и свое преступление, чтобы покончить с собой в аду на земле. Это не просто суицид. Это показательная расправа над преступником, исполненная собственной рукой. И послание urbi et orbi ^[87]: я виноват, и я сам себя обрекаю не просто смерти, но вечной гибели за свою вину.

Куда яснее? Какого еще раскаяния можно требовать?!

Весь возможный человеческий суд Иуда свершает над собой сам: казнит себя как преступника и еще раньше приговора Церкви обрекает себя вечной муке.

В своем раскаянии он готов уничтожить и тело, и душу, потому что раскаяние осуждает грех в себе, а в его случае — это полное самоосуждение, не оставляющее для жизни ничего. Раскаяние — убийство той части в себе, которая оказалась способна на грех, заражена грехом. В его случае — это душа целиком, стало быть, расплата — жизнь.

И это уже не аффект. Долина Еннома находится слишком далеко от храма, чтобы попасть туда случайно. По пути можно и передумать, а можно и удовольствоваться любым растущим у дороги деревом. Нет, это совершенно намеренный поступок человека, который твердо знает, что делает и зачем. Конечно, его гонит раскаяние, и беспредельная ненависть к себе, и желание разделаться с собой по принципу «чем хуже, тем лучше». Но не только.

Из бегства в смерть и спасения себя от боли самоубийство превращается в законную казнь лжесвидетеля, логично продолжающую его желание исполнить Закон.

Попытка спасти Христа ценой своей жизни сорвалась. Но теперь можно хотя бы самостоятельно исполнить заповедь о себе.

В Торе четко прописано, что делать с телами тех, кто проклят, осужден и казнен.

Самоубийство по Закону

Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве… проклят пред Богом [всякий] повешенный [на дереве] (Втор. 21: 22–23).

Эту цитату в христианской традиции относят к распятию Христа — мол, это Его смерть была «проклятой», поскольку Он был повешен на дереве-кресте, Он за нас принял на Себя проклятие Закона. Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою, ибо написано: проклят всяк, повешенный на дереве (Гал. 3: 13). Но это уже позднейшие толкования и переосмысления, а Второзаконие абсолютно прямолинейно. До знакомства с римлянами евреи не знали распятия как казни, и цитата изначально говорит совершенно о другом: преступника, виновного в преступлении, сначала следует убить, например закидав камнями. А затем труп повесить на дереве, как свидетельство того, что он убит за деяние, подлежащее проклятию.

У Иуды просто выбора нет. Ему приходится стать и преступником, и палачом. И проклятым, и карающим проклятого.

И это совершенно законно.