Или нет, не вполне ни с чем. У Христа он отречения от Искариота не вынудил и жизнью предателя не завладел, но душа Иуды теперь накрепко соединена с ним тяжелейшим грехом богохульства и богоубийства. Все, Иуда погубил себя. Утопил с гарантией и без возможности спасения. Ловушка захлопнулась.

Сатана может праздновать победу: его план исполнен, человек оторван от Бога навсегда и обречен той же вечности, что и сам дьявол. Соединение с сатаной в таком грехе, приобщение дьявольской природе наглухо закрывает для Иуды возможность как покаяния, так даже и раскаяния: он не только никогда не сможет взмолиться к Богу за милостью и прощением, он даже пожалеть о содеянном не может.

Не может, потому что, пока жив, — не захочет.

А потом уже и не сможет.

Его воля подчинена сатанинской, его природа подчинена сатанинской, он хуже чем мертв — он извращен до бесовского состояния.

Пародируя Боговоплощение, сатана не блюдет его основных условий. Человеческая воля Христа добровольно подчинена воле Отца, две природы в Нем неслиянны и нераздельны, но не подавляют и тем более не калечат одна другую. Сатана ломает человека, лукавством подчиняя себе его волю и разрушая его природу.

Иисус знает, что следование воле Отца приведет Его на крест, душа Его скорбит смертельно, но Он идет на это добровольно. Иуда понятия не имеет, какой кошмар готовит ему соединение воли с сатанинской, опьяненный куражом и удовольствием, он даже не подозревает, какова будет расплата.

А расплата будет.

Пусть Иуда жив, и пребывание во плоти пока что не дает ему осознать духовную реальность, в которой он очутился. Человеческая жизнь не так длинна. Немного раньше, немного позже, сатана может и подождать. Не так зрелищно, но вполне надежно. Никуда Искариот теперь не денется: тварью из ада он стал, тварью из ада и останется.

И расчет сатаны безошибочен. Все, что он сделал с Иудой, а Искариот допустил с собой сделать и всеми силами помог, приводит именно к такому концу: разрушению личности, в которой в конце концов останется только страх, только боль, только ненависть. Еще и в Гефсиманию его притащить: полюбуйся, Сын Божий, на эти руины человека, на останки Твоего ученика, на разлагающуюся в мерзости и гное греха душу. А то ли еще будет! Пока сладость греха опьяняет, но сладость кончится, наступит похмелье… и начнется вечность мучений: ты будешь есть, и не будешь сыт; пустота будет внутри тебя (Мих. 6: 14).

Пусть только умрет — и терзаниям не будет конца.

История Иуды должна была окончиться в Гефсимании. Он должен был умереть там, в саду, где довел до конца свое богоборчество и богохульство. Поцелуй, запечатленный на окровавленной щеке Христа, был точкой, кончающей его жизнь. Точкой, в которую схлопывалась его вечность: больше ничего, только боль.

Ходячий мертвец. Выкрученный и измочаленный сатаной до полного опустошения. Убитый им, как уже ненужный сообщник. К ногам Христа брошенный труп. Это не четырехдневный Лазарь: тут не воскресишь, потому что некого воскрешать.

Это то, что Иуда заслужил. То, что и должно было от него остаться: труп на земле и разорванная, уничтоженная сатанинским грехом душа.

Но вместо того, чтобы оттолкнуть предателя и богохульника в смерть, Христос хватает его и удерживает на краю Своими словами. Делает для него единственное, что может в эту минуту сделать: сохраняет жизнь.

Никогда в Своем беспредельном милосердии Он не пойдет на согласие с дьяволом и не отдаст человека — человекоубийце. Худшего из всех Он уберег.