Могло ли быть иначе?

Думаю, да, могло. Пророчество — не пошагово расписанный план, оно не толкало Иуду по предопределенному пути. Даже глядя на Тайную Вечерю, можно увидеть, сколько у этого пути было развилок. А до Тайной Вечери были еще день-два, когда он мог одуматься, пока не завяз окончательно и бесповоротно.

Но пророчество все равно сбылось бы, ибо оно не о том, что ученик выдаст Учителя властям — это всего лишь образ предательства, его воплощение, то, каким его предпочел сделать сам Иуда.

Предательство Иуды похоже на падение с горы. Сначала под ногой заскользили камушки, но еще можно удержаться, потом постепенно сползаешь по склону — но еще можно ухватиться, хоть и обдирая руки, за растущие кусты и ветки — и только потом окончательно теряешь опору под ногами и летишь в пропасть. Окончательно он потерял опору на Тайной Вечере, когда ушел, хлопнув дверью, — после этого покаяние для него стало невозможно. А до этого все можно было исправить, не нарушая пророчества.

Потому что предательство в первую очередь заключается во внутреннем отречении от Учителя. Предательство — отпадение близкого друга от этой близости, выбор своего «я», образа «себя-хорошего» в собственных глазах, несмотря на то что ради этого пришлось пожертвовать Учителем, сперва хотя бы мысленно. Предательство — в первую очередь сердечное отречение от Христа; но это сердечное отречение тоже имело несколько ступеней.

Для начала зададимся вопросом: а могло ли вообще обойтись без предательства, невзирая на пророчество? Мог ли Иуда устоять перед дьявольским искушением, как устоял перед искушениями сатаны Христос в пустыне?

Боюсь, что нет.

Снова вспомним о парадоксальной параллели между Иудой и Богородицей, Девой, рождающей Сына по пророчеству Исаии. Параллели, которую прекрасно чувствует церковная традиция и которая особенно ярко прослеживается в песнопениях Страстной недели. На службе Двенадцати Страстных Евангелий их имена постоянно звучат рядом, к позору одного и славе Другой: хвала Богородице и упрек предателю неразрывно связаны. Потому что Иуда действительно черное зеркало Марии.

Пречистая принимает весть от Бога, осознанно соглашается с Его словами и рождает Сына в жизнь. Передает Его из жизни в жизнь. К чистому прикасается чистое. Бог не насилует Ее волю, Она дает добровольное согласие. Это осознанное сопряжение Ее воли с волей Божьей. И Ее «да» делает возможным воплощение: с первой же секунды Ее согласия Он воплощен в Ее чреве, Он сделался человеком.

Сатана хочет обречь Сына Божьего на смерть руками ближайшего друга и ученика. Сделать так, чтобы своим поступком Иуда передал Его из жизни в смерть. Бог сочетается с человеком — сатана стремится разорвать эту связь.

Но он не блюдет свободу воли и не стремится сразу показать, к чему приведет соглашение с ним. Бог стучится в дверь — сатана ее взламывает. Ему не нужно добровольное и осознанное согласие — он бьет в больную точку, которая есть совершенно у каждого, ибо нет не грешащих и всецело чистых от страстей, кроме Одного-Единственного, Кто перед ним устоял.

Оружие сатаны — соблазн и обман. И до какой-то степени мы все перед ним безоружны, потому что помысел не может не проникнуть в сознание, тронутое грехом. И так в сознание Иуды проникает помысел об отступничестве, помысел о Его смерти.

Это надругательство над подлинной свободой воли, потому что человек не знает всей картины целиком, но говорит свое «да», исходя из куцей картинки, которую сатана вешает перед глазами. Это не делает его невиновным: выбрать эту картинку вместо Христа он решает сам и только сам. У Иуды был выбор, кому поверить — и он предпочел не Христа.

«Остров, лежащий среди моря, может ли остановить волны, чтобы они не ударяли в него? По крайней мере, остров противится волнам. Так и мы не можем остановить помыслов, но можем противиться помыслам» ^[53].

А можем и не противиться.

Принять такой помысел — это внутреннее предательство, первая стадия, те самые заскользившие под ногой камушки. Это уже разлом между Богом и Его другом, пока еще незаметный никому, кроме них двоих. И это уже исполнение пророчества о предательстве, потому что мысленно уже отрекся.

Но на этой стадии все еще исцелимо.

Мог Иуда прийти к Христу с покаянием в таких мыслях? Уверена, мог. Должен был. Обязан по всему: по своему положению ученика и апостола, по их близкой дружбе, да просто по обычной человеческой совести. Ужаснуться своим мыслям, прийти и сказать: я согрешил против Тебя помышлением… ну или попроще: какая же мне дичь пришла в голову, Господи! Виноват. Да, это очень тяжело — прийти к Другу и Учителю с покаянием в таких мыслях, но это возможно.

Он мог прийти с покаянием на всех этапах своего предательства.

Мог покаяться в замысле.

Мог покаяться, уже сходив к коэнам и условившись с ними, даже взяв деньги — мог покаяться.

На Тайной Вечере, лежа подле Христа и слыша, как стучит Его сердце, чувствуя Его дыхание, — мог покаяться. Мог, услышав страшные слова «лучше бы не родиться» и поняв, что Христос все знает и не хочет ему этой участи. Мог — когда в самом конце бесконечно дружеским жестом Иисус протянул ему кусок хлеба.

Все, что требовалось — взять с раскаянием тот кусок и на мгновение задержать Его руку в своей. В одном рукопожатии простилось бы все, а объясниться можно было бы потом.

Иуда последовательно отверг все эти возможности, и пророчество сбылось худшим из возможных способов.

Он полностью заслужил все, что с ним произойдет позже.